ЗАТЕМ

16

Утром, только Дайскэ проснулся, как в ушах его явственно прозвучали слова отца, сказанные на прощанье. Они таили в себе серьёзную опасность, особенно в сложившихся ныне обстоятельствах. На поддержку отца теперь нечего было рассчитывать. Такого исхода Дайскэ больше всего боялся. Чтобы вернуть расположение отца, он должен был либо согласиться на брак, пусть не этот, так другой, либо объяснить отцу причину, побуждавшую его вообще не жениться, и привести убедительные для старика доводы. И первое и второе было исключено. Что же касается его жизненной философии, то здесь Дайскэ тем более не мог вводить отца в заблуждение. Перебирая, в памяти вчерашний разговор, он ни в чём не мог себя упрекнуть, и всё же его не покидал страх. Он сам решил пойти навстречу собственной судьбе, и теперь у него было такое чувство, словно он стоит на краю пропасти.

Прежде всего он должен найти себе работу. Но в голове у него вертелось лишь само это слово, не находившее конкретного воплощения. Ведь до нынешнего времени у него не возникало необходимости проявлять интерес к подобного рода вещам. О любой работе, какую бы он ни припоминал, он имел лишь поверхностное представление и неспособен был судить о ней серьёзно. У каждого человека в этом широком сложном мире есть своё призвание, если можно так сказать, своя особенная окраска. А у него, у Дайскэ, её нет. И он не мог этого не признать.

Мысленно перебрав все профессии по порядку, он вдруг подумал о бродягах. И с ужасающей ясностью представил среди них самого себя, будто он тоже превратился в нечто среднее между человеком и собакой. Самой страшной для Дайскэ была мысль о том, что это падение убьёт свободу духа. Что станет с его душой, когда она вываляется в грязи? Дайскэ содрогнулся.

Вот куда он увлечёт за собой Митиё. Ведь сердце её уже не принадлежит Хираоке. До последнего дыхания Дайскэ готов её оберегать. Но теперь он уже не знал, что лучше: вероломство человека обеспеченного или преданность того, кто впал в нищету. Что пользы от его стремления, если он не сможет его осуществить? В растерянности Дайскэ ничего не видел, будто ослеп.

Он решил снова пойти к Митиё. Как и в прошлый раз, она держалась очень спокойно и так и сияла улыбкой, подставляя лицо ласковому весеннему ветру. Дайскэ почувствовал, что она безгранично ему верит, и душа его исполнилась нежностью и жалостью. Терзаясь мыслью, что он негодяй, Дайскэ ушёл, ни словом не обмолвившись о своей тревоге, сказав лишь на прощанье:

— Заходите как-нибудь, если будет время, хорошо?

Митиё кивнула и снова улыбнулась, причинив Дайскэ жестокую боль.

С недавнего времени Дайскэ старался бывать у Митиё в отсутствие Хираоки. Вначале это было ему просто неприятно, но с каждым днём становилось всё мучительнее. Кроме того, он опасался частыми визитами вызвать подозрения служанки. Ему уже мерещилось, что она как-то странно на него смотрит, когда приносит чай. Однако Митиё, судя по её виду, была совершенно спокойна.

Дайскэ никак не удавалось поподробнее расспросить Митиё, каковы нынче её отношения с Хираокой. Стоило ему вскользь заговорить об этом, как Митиё, словно не слыша, уходила от ответа. Когда Дайскэ бывал рядом, Митиё вся светилась радостью, и он принимал это за её естественное состояние. Во всём её облике не было и тени от сгущавшихся над нею чёрных туч, а что таилось в её душе, этого Дайскэ не знал. По природе своей Митиё была легкоранимой. Притворяться она не умела, но в то же время Дайскэ не мог думать, что её нынешнее поведение служит доказательством безоблачного существования. И от этого сознание долга перед Митиё выросло у Дайскэ во сто крат.

— Так что приходите, очень вас прошу, нужно кое о чём поговорить, — прощаясь с Митиё, очень серьёзно сказал Дайскэ.

Через два дня Митиё пришла, но ничего нового Дайскэ за это время не придумал. Вихрь тревоги кружился в его возбуждённом мозгу. Стоило ему избавиться от огромных, словно выжженных в голове, иероглифов «работа», как тотчас же начинала свою бешеную пляску угроза отца: «На мою помощь больше не рассчитывай». Исчезали эти слова, приходила в неистовство «судьба Митиё». Так и гонялись друг за другом три эти мысли в сознании Дайскэ, словно крылья игрушечной ветряной мельницы. Всё вертелось у Дайскэ перед глазами, в то время как сам он оставался неподвижен. Так бывает, когда плывёшь на судне.

Вестей из отцовского дома не было. Впрочем, Дайскэ их и не ждал, стараясь отвлекаться болтовнёй с Кадоно. А Кадоно это было на руку, он не очень-то любил обременять себя делом, тем более в такую жару. Но и ему в конце концов надоедали разговоры, и тогда он предлагал:

— Может, в шахматы сыграем, сэнсэй?

Вечерами они вдвоём поливали сад. Ходили босиком, с вёдрами в руках, и лили воду куда попало. «Смотрите, — как-то заявил Кадоно, — сейчас я полью павлонию в соседнем саду до самой верхушки». Он хотел плеснуть из ведра, но, поскользнувшись, шлёпнулся наземь. Мирабилис у изгороди сплошь покрылся цветами. Стали огромными листья бегонии, которая росла позади небольшого каменного водоёма. Прошёл наконец сезон дождей. По небу, громоздясь друг на друга, плыли белые пушистые облака. Раскалённое солнцем небо будто весь свой жар обрушило на землю.

Лишь поздним вечером Дайскэ выходил полюбоваться звёздами, а днём сидел у себя в кабинете. Снова звонко застрекотали цикады. Дайскэ то и дело ходил в ванную освежать голову. Пользуясь моментом, туда шёл и Кадоно, неизменно произнося: «Ну и жара!»

Так бесплодно прошли два дня. На третий день, в самый зной, когда Дайскэ глядел на ослепительное небо, обжигающее своим дыханием, ему вдруг стало страшно при мысли, что эта беспощадная жара неотвратимо калечит душу.

И вот в такое пекло Митиё сдержала слово и пришла. Услышав голос, Дайскэ сам побежал её встретить и увидел, что Митиё стоит за решётчатой дверью с зонтом и узелком в руках и достаёт платок из рукава простого домашнего кимоно. Словно сама судьба, злорадствуя, приподняла завесу над будущим Митиё, подумал Дайскэ. Невольно улыбнувшись, он заметил:

— У вас такой вид, будто вы убежали от мужа.

— Ходила за покупками, лишь под этим предлогом мне можно выйти на улицу.

Как только они вошли в дом, Дайскэ сразу же достал два веера. Видимо, от солнца Митиё слегка порозовела. Усталость будто рукой сняло. В глазах появился юный блеск. Словно растворившись в этой живой красоте, Дайскэ на миг забыл обо всём на свете, но вскоре ему стало грустно, когда он подумал, что, сам того не желая, губит эту красоту. Вот и сегодня он омрачит её сияние предстоящим разговором, ради которого, собственно, и пригласил Митиё.

Каждый раз Дайскэ порывался откровенно объясниться с Митиё, но всё не решался. Было бы безнравственно, с его точки зрения, заставить эту молодую женщину, которая сидела перед ним с таким счастливым видом, хоть в какой-то мере почувствовать собственную беспомощность. Если бы не чувство долга перед Митиё, которое он остро ощущал, он не стал бы сейчас пускаться в объяснения, а снова, в той же комнате, повторил бы своё недавнее признание, пренебрёг бы всем остальным во имя тихих радостей любви.

Наконец Дайскэ решился:

— Не изменились ли у вас с тех пор отношения с мужем?

Даже такой вопрос не мог испортить настроение Митиё.

— А если бы и изменились, не всё ли равно, — ответила она всё с тем же счастливым видом.

— Вы до такой степени верите мне?

— Ещё бы! Иначе разве я могла бы так поступать?

Дайскэ поднял голову, посмотрел на высокое, сверкающее, как зеркало, знойное небо и с горькой усмешкой произнёс:

— Вряд ли я заслужил ваше доверие!

Мозг его пылал, как сушильная печь. Но Митиё, видимо, не придала его словам серьёзного значения, даже не спросила, зачем он так говорит, лишь притворилась удивлённой и коротко сказала: «Что вы!»

Дайскэ посерьёзнел.

— Мне надобно сделать вам признание. Говоря по совести, я человек не столь надёжный, как, скажем, Хираока. Так что не надо меня переоценивать. Уж лучше я откроюсь вам.

После этого предисловия последовал подробный рассказ об отношениях Дайскэ с отцом вплоть до сегодняшнего дня.

— Не знаю, что будет дальше. Но прежде всего мне надо стать на ноги. Я не желаю оставаться таким никчёмным, поэтому… — Дайскэ запнулся.

— Поэтому… Говорите, я слушаю.

— Поэтому меня тревожит ваше будущее, я не смогу быть вам опорой в той мере, как считаю нужным.

— Какой опорой? Говорите, пожалуйста, яснее, я ничего не понимаю.

Для Дайскэ было всегда главным материальное благополучие, и он не мог представить себе счастливой любимую женщину в нужде. Поэтому, размышляя о долге перед Митиё, он включал в это понятие также и богатство и, исходя из этого, ответил:

— Я говорю об опоре не в моральном, а в материальном смысле.

— Да мне она и не нужна.

— Независимо от вашего желания она станет со временем необходимой. Многое в наших с вами отношениях будет зависеть от материального благополучия.

— Многое или немногое, стоит ли сейчас об этом беспокоиться?

— Говорить легко, гораздо тяжелее жить, и это совершенно очевидно.

По лицу Митиё пробежала тень.

— Стоило мне нынче услышать о вашем батюшке, как я сразу всё поняла. А уж вам-то, я думаю, следовало это знать давным-давно.

Дайскэ не нашёлся что ответить. Обхватив голову руками, он, словно обращаясь к самому себе, проговорил:

— Что-то неладное со мной творится.

На глаза у Митиё навернулись слёзы.

— Зачем же мучиться? Помиритесь с отцом, а обо мне не тревожьтесь.

Дайскэ сжал руку Митиё и с жаром воскликнул:

— Да пожелай я так поступить, я и не подумал бы тревожиться. Но я сочувствую вам, простите же меня!

— Простить вас… — дрогнувшим голосом прервала его Митиё. — Ведь я сама всему виной, зачем же у меня просить прощения? — И она разрыдалась.

— Неужели вы станете терпеть нужду? — мягко спросил Дайскэ.

— Отчего же терпеть? Ведь так оно и должно быть.

— Мало ли что может случиться!

— Знаю. Но я ко всему готова. С недавних пор… С недавних пор я твёрдо решила умереть, если появится в том надобность.

Вздрогнув, Дайскэ снова спросил:

— Вы не строите никаких планов на будущее?

— Никаких. Как вы пожелаете, так и будет.

— Скитаться…

— Могу и скитаться, если прикажете, и умереть.

Дайскэ снова вздрогнул.

— А если оставить всё, как есть?

— И так можно.

— Хираока ничего не подозревает, как по-вашему?

— Возможно, и подозревает. Но я решилась, и вам не о чем беспокоиться. Пусть даже он убьёт меня, мне всё равно.

— «Умру», «убьёт», стоит ли бросаться такими словами?

— Но ведь я долго не протяну, пусть даже всё останется по-прежнему.

Дайскэ словно застыл, не сводя глаз с Митиё. Она снова разрыдалась и была близка к истерике.

Спустя немного Митиё успокоилась. Лицо её прояснилось. Перед Дайскэ снова сидела обаятельная женщина, спокойная и мягкая, как всегда.

— Можно мне поговорить с Хираокой?

— А вы сможете? — удивилась Митиё.

— По крайней мере, надеюсь на это, — твёрдо ответил Дайскэ.

— Как вам будет угодно, — сказала Митиё.

— Так, пожалуй, и сделаем. Нечестно обманывать Хираоку. Я постараюсь объяснить ему реальное положение вещей. Если понадобится — извинюсь. Разумеется, всё может получиться вопреки моим ожиданиям, но я сделаю всё, чтобы предотвратить трагический исход. Неопределённость — вещь мучительная, да и перед Хираокой как-то неловко. Но, может быть, мои действия заставят вас испытать стыд перед мужем? Сама мысль об этом мне тяжела. Впрочем, и мне не избежать стыда. Но каждый должен нести ответственность за свои поступки. Именно поэтому надо преодолеть стыд и всё до конца рассказать Хираоке, пусть даже это не принесёт никаких результатов. Откровенное признание тем более необходимо, что сыграет решающую роль в нашей дальнейшей судьбе.

— Я всё поняла. И готова умереть, если случится что-нибудь ужасное…

— Умереть… Допустим. Но я должен знать, когда это произойдёт. Иначе зачем же мне говорить с Хираокой?

Митиё снова расплакалась.

— Итак, я всё расскажу Хираоке.

Когда они простились, солнце уже клонилось к закату. Но Дайскэ не пошёл провожать Митиё, как в прошлый раз. Чуть ли не час он просидел в кабинете, прислушиваясь к пению цикад. После откровенного разговора с Митиё Дайскэ почувствовал облегчение. Он взялся было за перо, чтобы условиться с Хираокой о встрече, но, написав приветствие, остановился, вдруг ощутив, как угнетает его сознание долга. В одной рубашке, босиком, он выскочил в сад. На веранде появился Кадоно, который спал мёртвым сном всё время, пока Митиё была в доме.

— Поливать рано, — сказал он, держась обеими руками за коротко остриженную голову. — Солнце ещё не село.

Не отвечая, Дайскэ забрался в угол сада и принялся сметать в кучу опавшие листья бамбука. Пришлось и Кадоно, сняв кимоно, спуститься с веранды.

Сад был небольшой, но земля так пересохла, что увлажнить её оказалось нелегко. Дайскэ не выдержал, пожаловался на боль в руках, обтёр ноги и поднялся на веранду. Так он и сидел там, отдыхая и дымя сигаретой. Кадоно поглядел на него и спросил насмешливо:

— Что, сэнсэй, сердце не в порядке?

Вечером Дайскэ отправился с Кадоно на храмовый праздник на Кагурадзаку, купил несколько горшков с осенними цветами и поставил перед домом, чтобы их смочило росой. Близилась ночь, на ясном, удивительно высоком небе сияли звёзды.

Дайскэ решил не закрывать перед сном ставни, мысль о ворах никогда не приходила ему в голову. Он погасил лампу и, ворочаясь с боку на бок, глядел из-за полога на тёмное небо. Перед его мысленным взором с необыкновенной яркостью проходили события минувшего дня. Ещё немного, и всё окончательно решится, размышлял Дайскэ, ощущая радостное биение сердца в груди. Постепенно в обволакивающем его мраке Дайскэ погрузился в глубокий сон.

На другое утро он собрался отправить Хираоке письмо, черкнув всего несколько слов. «Нам надо поговорить, пожалуйста, сообщи, когда тебе будет удобно. Меня устраивает любое время». Он положил записку в конверт, наклеил марку, и тут ему показалось, будто он идёт ва-банк. У него даже руки дрожали, когда он отдавал Кадоно конверт, велев ему бросить его в почтовый ящик, словно в конверте была не записка, а сама посланница судьбы. После ухода Кадоно нервное возбуждение сменилось ощущением пустоты. Вдруг всплывшее воспоминание о посредничестве между Хираокой и Митиё три года назад было как дурной сон.

Два долгих дня провёл Дайскэ в напрасном ожидании вестей от Хираоки. Не было ничего и на третий и на четвёртый день. Между тем подошло время, когда Дайскэ обычно ездил на Аояму за деньгами. В кармане у него уже почти ничего не оставалось. Но Дайскэ был теперь готов к тому, что придётся как-то жить без помощи отца. Он и мысли не допускал отправиться туда как ни в чём не бывало.

Два-три месяца продержусь, утешал себя Дайскэ, продам что-нибудь из книг или одежды, а потом, когда всё уладится, начну потихоньку искать работу. Он вспомнил слышанную от других истину, почти вошедшую в поговорку, что-де никто ещё так просто не умер с голоду, что всё как-нибудь образуется.

Так и не дождавшись ответа от Хираоки, Дайскэ на пятый день в самую жару сел на трамваи и отправился в редакцию, но там ему сказали, что Хираока будет лишь через несколько дней. Выйдя на улицу и глядя вверх на грязные окна, Дайскэ пожалел, что, прежде чем ехать, не справился по телефону. Может быть, Хираока не получил его записки? Дайскэ умышленно послал её на редакцию. На обратном пути он зашёл в букинистический магазин, где часто бывал, сказал, что хочет продать ненужные ему книги и просит зайти их посмотреть.

Ему ничего не хотелось в этот вечер, даже поливать сад, и он праздно наблюдал за Кадоно, который там работал в белой сетчатой рубашке.

— Вы устали, сэнсэй? — гремя ведром, спросил Кадоно. Терзаемый тревогой, Дайскэ пробормотал что-то невразумительное. Ужинал он без всякой охоты, почти не ощущая вкуса еды. Быстро проглотил рис, отбросил палочки и позвал Кадоно.

— Поезжай к Хираоке, спроси, получил ли он моё письмо. Если получил, скажи, что просят ответить и ответ передать с тобой.

На всякий случай он объяснил Кадоно, что речь идёт о письме, которое он на днях посылал в редакцию. В ожидании Кадоно Дайскэ вышел на веранду и сел в кресло. Вернувшись, Кадоно застал Дайскэ неподвижно сидящим в темноте.

— Был я там, — сообщил Кадоно. — Хираока-сан просил передать, что письмо получил и утром пожалует.

— Ага. Спасибо!

— Ещё он просил передать привет и сказал, что надо бы ему прийти раньше, но он не мог, потому как ухаживает за больной, и просил его извинить.

— За больной? — вырвалось невольно у Дайскэ.

— Да, ихняя супруга вроде бы прихворнула.

В темноте лица Кадоно видно не было, лишь смутно белело летнее кимоно.

— И что, худо ей? — настойчиво спросил Дайскэ, с силой сжимая подлокотники кресла.

— Не знаю, что и сказать вам. Вроде бы не очень хорошо, но и не так уж плохо, раз Хираока-сан завтра собирается прийти.

Этот довод немного успокоил Дайскэ.

— А что за болезнь?

— Да я мимо ушей пропустил.

На этом разговор прекратился. Кадоно вернулся к себе и через несколько минут Дайскэ услышал, как звякнул абажур о стекло лампы. Наверно, Кадоно зажёг свет.

Дайскэ продолжал сидеть в темноте. Тело его оставалось неподвижным, в то время как сердце замирало от волнения, а сжимавшие подлокотники кресла руки стали влажными. Дайскэ позвал Кадоно.

— Вы всё ещё впотьмах! — воскликнул Кадоно. — Может, зажечь лампу?

Дайскэ сказал, что зажигать не надо, и снова стал задавать вопросы, связанные с болезнью Митиё, Есть ли сиделка, озабочен ли Хираока, он не ходит на работу из-за болезни жены или есть какая-нибудь другая причина, словом, Дайскэ интересовался каждой приходившей ему в голову подробностью. Однако Кадоно повторил лишь то, что уже говорил, а в остальном это были высказанные наобум, ни на чём не основанные догадки. И всё же Дайскэ почувствовал облегчение, сидеть в одиночестве было просто невыносимо.

Перед сном Кадоно вынул из почтового ящика письмо. Дайскэ взял его, но не спешил прочесть, продолжая сидеть в темноте.

— Вроде бы с Аоямы, — сказал Кадоно. — Принести лампу?

Дайскэ велел поставить лампу у него в кабинете и вскрыл конверт. Это было письмо от Умэко, довольно пространное.

Написано было много, но, как и всякая женщина, Умэко без конца повторялась. Дайскэ вынул чек, внимательно перечёл письмо, снова вложил его в конверт и мысленно поблагодарил невестку. Когда она писала, то, видимо, вспомнила давнишний совет Дайскэ пользоваться в письмах простым разговорным стилем, только подпись ему не понравилась, в ней не хватало изящества.

Дайскэ пристально смотрел на лежавший подле лампы конверт. Ещё месяц он сможет жить, как жил прежде. Однако забота невестки, за которую Дайскэ ей так благодарен, пойдёт ему скорее во вред, чем на пользу. Ведь рано или поздно ему всё равно придётся начать новую жизнь. В то же время до разговора с Хираокой он не собирался приниматься за работу ради пропитания, и в этом смысле дар невестки приобретал в его глазах особую ценность.

В эту ночь, как и накануне, Дайскэ, прежде чем забраться под сетку от москитов, задул лампу, но не возражал, когда Кадоно пришёл закрывать ставни. Небо ему было видно и через стеклянную дверь веранды, правда, оно казалось чуть темнее, нежели вчера. Может быть, наплыли тучи, подумал Дайскэ и не поленился выйти на веранду посмотреть. И как раз, когда из-под карниза он глянул ввысь, с неба упала звезда, прочертив в темноте яркую дугу. Дайскэ снова забрался в постель, но уснуть не мог и всё время обмахивался тихо шелестевшим веером.

Отношения с родными его мало занимали, с мыслью о работе он давно смирился. Единственное, что его мучило, это болезнь Митиё, её причины и следствия, и ещё мысль о предстоящей встрече с Хираокой. Хираока велел передать, что придёт к девяти, до наступления зноя. Начало разговора нимало не волновало Дайскэ, они обменяются несколькими вежливыми фразами — и всё. Тема разговора тоже давно определена, последовательность будет зависеть от обстоятельств. Словом, волноваться не о чем. Только бы Хираока его понял и всё обошлось без скандала. Да и самому надо вести себя как можно сдержаннее. Дайскэ решил хорошенько выспаться, закрыл глаза, но уснуть оказалось ещё труднее, чем накануне. Забрезжил рассвет. Дайскэ вскочил и, как был, босиком выбежал в сад. Он долго бродил по холодной росе, потом вернулся на веранду, сел в кресло и в ожидании восхода солнца задремал.

Его разбудил Кадоно, который, протирая сонные глаза, пришёл открывать ставни. Всё вокруг, насколько хватал глаз, Купалось в багровых лучах солнца.

— Что это вы так рано? — удивился Кадоно. Дайскэ, не мешкая, пошёл в ванную умываться. Завтракать он не стал, выпил только чашку чая. Затем рассеянно просмотрел газету, не вникая в смысл и тут же забывая прочитанное. Внимание его было целиком поглощено стрелками часов. Два с лишним, часа оставалось до прихода Хираоки. И Дайскэ не знал, как убить время. Он буквально места себе не находил. За что не принимался, всё валилось из рук. Вот бы проспать эти два часа, а потом проснуться и увидеть Хираоку.

Пока он придумывал, чем бы заняться, на глаза ему попалось письмо Умэко. «Вот что я должен сделать», — подумал Дайскэ, заставил себя сесть за стол и написать благодарственное письмо невестке. Он нарочно употреблял изысканно-вежливые обороты, витиеватые и очень длинные, но когда вложил письмо в конверт и написал адрес, оказалось, что не прошло и четверти часа. Полными тревоги глазами Дайскэ уставился куда-то в пространство, словно пытаясь сосредоточиться на какой-то мысли. Потом вдруг встал.

— Если придёт Хираока, пусть подождёт немного, скажи, что я скоро вернусь, — бросил он Кадоно, выходя из дому. По дороге в букинистическую лавку Дайскэ всё время щурился от палящего солнца.

— Вчера я просил вас зайти ко мне посмотреть книги на продажу, но обстоятельства изменились и я решил повременить.

Обратно, чтобы не идти по жаре, Дайскэ сел на трамвай.

У дома он заметил коляску рикши. В прихожей аккуратно стояли ботинки. Дайскэ и без предупреждения Кадоно понял, что приехал Хираока. Отерев пот и переодевшись в свежевыстиранный халат, он вышел в гостиную.

— Ты посылал за мной, — сказал Хираока. Несмотря на жару, он был в костюме и усиленно обмахивался веером.

— Извини, что в такую жару… — вежливо сказал Дайскэ, чтобы как-то начать разговор.

Они побеседовали о погоде. Дайскэ не терпелось справиться о здоровье Митиё, но он никак не мог решиться. Наконец запас формально-вежливых фраз иссяк, и надо было приступать к делу. Притом не кому-нибудь, а именно Дайскэ, потому что он приглашал Хираоку для разговора.

— Я слышал, Митиё-сан больна.

— Угу. Я даже на службе не был несколько дней. И тебе не ответил, как-то запамятовал.

— Это неважно, лучше скажи, как Митиё-сан, она очень плоха?

Хираока ответил как-то неопределённо, что, дескать, не очень плоха, но в общем самочувствие скверное. Оказалось, что на следующий день, после того как Митиё в самую жару делала покупки и по дороге заходила к Дайскэ, она собирала Хираоку на службу и только было взяла его запонки, как вдруг упала в обморок. Хираока испугался, стал хлопотать возле жены, но через несколько минут она сказала, что ей легче, чтобы он шёл на службу, даже улыбнулась. Вид у неё и в самом деле стал лучше, хотя с постели она не вставала, и Хираока перед уходом велел ей, если снова станет плохо, вызвать врача, а в случае необходимости позвонить ему в редакцию. Домой он вернулся поздно, и Митиё, сославшись на недомогание, сразу легла. На вопрос, что с ней, она так ничего и не ответила толком. Утром она проснулась с каким-то болезненным цветом лица. Хираока тотчас же вызвал врача. Доктор выслушал сердце, нахмурился, сказал, что обморок случился из-за малокровия, и нашёл у неё сильное нервное истощение. И хотя Митиё всячески успокаивала мужа, уговаривая пойти на работу, он, разумеется, остался дома. На второй день вечером Митиё вдруг расплакалась и сказала, что должна просить у него прощения, а за что — это ему скажет Дайскэ, пусть он пойдёт и спросит. Вначале Хираока но принял её слов всерьёз, отнеся их на счёт расстройства нервов. Он, как мог, утешал её, просил не волноваться, но когда и на третий день она повторила свою просьбу, Хираока призадумался. А тут ещё явился за ответом Кадоно.

— Между просьбой Митиё и твоим письмом существует какая-нибудь связь? — Хираока вопросительно посмотрел на Дайскэ.

Дайскэ испытывал глубокое волнение и не сразу нашёлся что ответить, до того неожиданным и простодушным показался ему вопрос Хираоки. Дайскэ даже покраснел слегка, что с ним редко случалось, и опустил глаза. Но очень скоро к нему вернулось самообладание, и он сказал:

— Я знаю, за что Митиё хотела просить у тебя прощения, поскольку именно об этом и намерен вести с тобой разговор… Мой долг сказать тебе всю правду, и я прошу тебя во имя нашей прежней дружбы помочь мне выполнить его.

— Слишком торжественное начало, — сухо заметил Хираока.

— Нет, я хочу высказать тебе всё напрямик, без предисловий, чтобы ты не думал, будто я оправдываюсь. Дело это серьёзное, оно, пожалуй, повлечёт за собой нарушение общепринятой морали, и, если в ходе разговора ты рассердишься и перебьёшь меня, я окажусь в трудном положении. Так что, прошу тебя, наберись терпения…

— Ну, говори же, что случилось! — Движимый любопытством, Хираока в то же время всё больше хмурился.

— А уж потом я с полной смиренностью выслушаю что бы ты мне ни сказал, — закончил Дайскэ свою мысль.

Хираока молчал, сквозь очки пристально глядя на Дайскэ широко открытыми глазами. Солнце жгло немилосердно, его раскалённые лучи уже достигли веранды, но ни Дайскэ, ни Хираока жары не замечали.

Слегка понизив голос, Дайскэ подробно обрисовал все перемены в отношениях супругов Хираока с момента их приезда в Токио. Хираока, плотно сжав губы, с жадностью ловил каждое слово, каждую фразу. Дайскэ говорил чуть ли не час. По Хираока его не перебивал, лишь задал несколько коротких вопросов.

— Таково истинное положение вещей, — в заключение сказал Дайскэ. У Хираоки вырвался не то вздох, не то стон, и Дайскэ почувствовал, как тяжесть камнем легла ему на сердце. — Ты вправе сказать, что я тебя предал, что, как друг, поступил подло. И мне нечего возразить. Я виноват.

— Выходит, ты и сам считаешь, что поступил скверно?

— Разумеется.

— Но продолжаешь в том же духе? — В тоне Хираоки зазвучали напряжённые нотки.

— Совершенно верно. И поэтому с открытым сердцем приму любое наказание, которому ты нас подвергнешь. Моим долгом было рассказать тебе всё начистоту, а уж ты придумай кару!

После недолгой паузы Хираока совсем близко наклонился к Дайскэ:

— И ты полагаешь, что в мире существует способ, с помощью которого можно восстановить поруганную честь?

Дайскэ не ответил, и Хираока продолжал:

— Здесь всё бессильно: закон, наказание — ничто не поможет!

— Значит, говоря о восстановлении чести, ты имеешь в виду нас троих?

— Вот именно!

— Но для этого необходимо, чтобы у Митиё изменились чувства и она полюбила тебя вдвое сильнее прежнего, чтобы ко мне она почувствовала отвращение, словно к змее или скорпиону. Может быть, тогда в какой-то мере ты будешь отомщён.

— И ты в силах добиться этого?

— Нет, — отрезал Дайскэ.

— Считая собственное поведение безнравственным, ты тем не менее собираешься и дальше поступать так же и довести дело до крайности?

— Возможно, в моих рассуждениях есть противоречие. Но оно, в свою очередь, основано на противоречии между супружескими отношениями, освящёнными законом, и чувствами самих супругов, так что тут ничего не поделаешь. Единственное, что в моих силах, это просить у тебя прощения, как у законного мужа Митиё. Что же до моих поступков, то хочу тебя заверить, что они вполне логичны.

— Ты, видимо, считаешь, — Хираока несколько повысил голос, — что законы общества бессильны помочь супругам наладить отношения?

Дайскэ с участием посмотрел на Хираоку, у которого вдруг стало мягче выражение лица.

— Видишь ли, Хираока-кун, с точки зрения общества дело это первостепенной важности, поскольку здесь затронута честь мужчины. И ты, не чуждый таких убеждений, разумеется, готов отстаивать свои супружеские права, нужны они тебе или не нужны. Не горячись, вспомни студенческие времена, когда нас с тобой ничто не разделяло, и выслушай меня внимательно. — Наступило молчание. Затем Дайскэ выпустил струю дыма и тихо, но решительно проговорил: — Ты никогда не любил Митиё-сан.

— Ну, это…

— Это, разумеется, не моё дело, но я не мог не сказать. Сейчас всё решает твоё отношение к Митиё-сан.

— Ты способен отвечать за свои поступки?

— Я люблю Митиё-сан.

— И считаешь себя вправе любить чужую жену?

— Что поделаешь. По закону Митиё-сан принадлежит тебе. Но она человек, и нельзя владеть ею, как вещью, даже её сердцем! Она сама вольна выбирать, кого ей любить, кого не любить. Права мужа на её чувства не распространяются. Его долг сделать всё, чтобы жена не полюбила другого.

— Положим, я действительно не любил Митиё, как ты и рассчитывал, — едва сдерживаясь, начал Хираока, сжимая кулаки. Дайскэ ждал, пока он закончит фразу.

Но Хираока вдруг спросил:

— Помнишь, что произошло три года назад?

— Три года назад ты женился на Митиё-сан.

— Верно. А при каких обстоятельствах, ты не забыл?

Мысли Дайскэ сделали резкий скачок в прошлое. Словно факел во тьме, блеснули воспоминания.

— Ты сам, первый, предложил сосватать мне Митиё.

— После того как ты признался мне, что хочешь на ней жениться.

— Я помню. И до сих пор благодарен тебе.

Некоторое время Хираока сидел в задумчивости, потом снова заговорил:

— Помню, как однажды поздним вечером мы с тобой шли в направлении к Янака. Недавним дождём сильно размыло дорогу. От музея мы, беседуя, дошли до моста, где ты участливо сказал, что хорошо меня понимаешь.

Дайскэ молчал.

— Именно тогда я подумал, как это прекрасно иметь преданного друга. Всю ночь я бодрствовал, исполненный радостного волнения, и уснул, лишь когда зашла луна.

— Такое же радостное чувство было и у меня, — точно во сне, отозвался Дайскэ.

Но Хираока резко его перебил:

— Стоило ли принимать во мне участие, быть посредником между мною и Митиё, чтобы сейчас затеять столь скверную историю? Уж лучше бы ты тогда остался равнодушным к моему признанию. Какое зло я причинил тебе, что ты мне так жестоко мстишь?

— Хираока, ведь я давно полюбил Митиё-сан, ещё до тебя.

Хираока ошеломлённо смотрел на искажённое мукой лицо Дайскэ.

— Тогда я был другим, не то что сейчас. Узнав о твоих чувствах, я решил принести в жертву собственную любовь. И совершил ошибку. Будь у меня тогда зрелый ум, я, возможно, исправил бы её, но по молодости лет отнёсся к своему чувству пренебрежительно. Как я жалею, как раскаиваюсь, стоит мне только вспомнить те времена! И дело не только во мне. Я очень виноват перед тобой. Благородство, легкомысленно проявленное мною в тот вечер, ещё менее простительно, нежели мой нынешний поступок. Но ты видишь, как я наказан. Я на коленях готов просить у тебя прощения!

Слёзы навернулись Дайскэ на глаза и стали медленно капать. У Хираоки тоже запотели очки.

— Ну что ж, такая, видно, судьба, — почти выдохнул Хираока. И за всё это время они впервые прямо посмотрели друг другу в глаза. — Может быть, ты знаешь, как выйти из этого положения? Скажи, я послушаю!

— Я, как виновный, не вправе первым высказывать своё мнение.

— Ну, а я ничего не могу придумать, — стиснув голову руками, ответил Хираока.

— Тогда вот что, — решительным топом произнёс Дайскэ. — Отдай мне Митиё-сан!

Хираока отнял руки от головы и бессильно опустил их на стол.

— Ладно, — сказал он и, не дав Дайскэ ответить, повторил: — Отдам. Только не сейчас. Возможно, ты прав, я не любил Митиё, но и не питал к ней отвращения. Сейчас она больна. И довольно серьёзно. Пока она не выздоровеет, я буду ухаживать за нею и оставаться её мужем.

— Мы оба с Митиё-сан просим у тебя прощения, ты вправе не прощать нас, считая людьми без стыда и совести… Но ведь она больна, и…

— Я понимаю. Только не думай, что из мести я стану с ней плохо обращаться, даже я… никогда…

Дайскэ поверил Хираоке и был глубоко ему благодарен.

— В глазах общества я обманутый муж и с нынешнего дня вынужден прекратить с тобой всякое общение. Так что имей это в виду!

— Ничего не поделаешь. — Дайскэ опустил голову.

— Я уже сказал тебе, что Митиё серьёзно больна и пока неизвестно, что с ней будет дальше. Я понимаю, как это тебя тревожит. Но коль скоро отношения между нами разорваны, я вынужден просить тебя пока не бывать у нас, независимо от того, дома я или нет.

— Хорошо, — уныло ответил Дайскэ, бледнея.

Хираока поднялся.

— Посиди ещё несколько минут, — попросил Дайскэ. Хираока сел, но разговора не продолжал.

— Как ты думаешь, не может наступить резкого ухудшения в состоянии Митиё?

— Что тебе сказать?..

— Хотя бы это скажи.

— Я полагаю, что не следует так волноваться, — не глядя на Дайскэ, процедил сквозь зубы Хираока. Дайскэ был в отчаянии.

— Если… Если ты узнаешь, что может случиться непредвиденное, ты позволишь мне прийти хоть раз, один только раз? О большем я и не прошу. Только об этом. Умоляю!

Хираока не сразу ответил. Преодолевая внутреннюю боль, Дайскэ с силой сжал руки. Наконец Хираока сурово произнёс:

— Там видно будет.

— Могу ли я хотя бы время от времени справляться о состоянии больной?

— Это невозможно. Если мы когда-нибудь и встретимся, то лишь для того, чтобы я передал тебе Митиё.

Словно поражённый током, Дайскэ подскочил на стуле.

— А-а, теперь я понял. Ты имеешь в виду мёртвую Митиё! Это бессердечно! Жестоко! — Дайскэ подбежал к Хираоке, сидевшему на противоположном конце стола, и, тряся его за плечи, повторял: — Жестоко! Жестоко!

Заметив в глазах Дайскэ безумный блеск, Хираока встал и, сбросив с плеч его руки, воскликнул:

— Да что это тебе взбрело в голову?

Какой-то миг они смотрели друг на друга, словно одержимые дьяволом, потом Хираока сказал:

— Успокойся!

— Я спокоен, — с трудом ответил Дайскэ, тяжело дыша. Спустя некоторое время наступила реакция. Дайскэ бессильно опустился на стул и закрыл лицо руками.