Затерявшийся в мирах

III

Стоя на вершине каменистого холма, Лафайет оглядывал залитый лунным светом пологий, пустынный склон, опускавшийся к серебристой поверхности большого озера, протянувшегося до самого горизонта. Острова, раскинувшиеся широким полукругом на его неподвижной глади, являлись продолжением гряды гор, которая протянулась по левому берегу. На самом последнем островке в цепи мерцали огни далекого города.

— Я с трудом могу поверить, что уже однажды путешествовал по этой местности, — сказал он. — Если бы мне не посчастливилось найти оазис с автоматом кока-колы, я бы умер в пустыне от жажды.

— Я стерла ноги, — простонала Свайнхильд. — Давай немного передохнем.

Они расположились на склоне. Лафайет открыл корзину с едой — и в нос ему ударил резкий запах чеснока. Он нарезал колбасу, и они принялись жевать ее, глядя на звезды.

— Странно, — сказала Свайнхильд, — когда я была маленькой, я думала, что на всех этих звездах живут люди. Целыми днями они гуляют в прекрасных садах, танцуют и развлекаются. Я представляла, что я сирота и меня похитили с такой звезды. Я верила, что когда-нибудь за мной вернутся и заберут обратно.

— А я, как ни странно, никогда ни о чем подобном не думал, — ответил Лафайет, — но однажды обнаружил, что стоит мне сосредоточить физические энергии, и раз — я в Артезии!

— Послушай, Лейф, — прервала его Свайнхильд. — Ты отличный парень, только перестань молоть чепуху! Одно дело мечтать, и совсем другое дело — принимать мечты за правду. Забудь весь этот бред об энергиях и вернись с неба на землю: ты всего-навсего в Меланже, нравится тебе это или нет. Меланж не бог весть что, но с этим надо смириться.

— Артезия, — вздохнул Лафайет. — Я бы мог быть там королем — только я отказался от престола. Слишком большая ответственность. Но ты была принцессой, Свайнхильд. А Халк — графом. Отличный парень, если только его получше узнать.

— Ну, какая я принцесса? — невесело рассмеялась Свайнхильд. — Я кухарка, Лейф, и этим все сказано. Сам подумай, мыслимое ли это дело: я разряжена в пух и прах, смотрю на всех свысока, а рядом бежит пудель на поводке?

— Не пудель, а тигренок, — поправил ее Лафайет. — И ты ни на кого не смотрела свысока, у тебя был прекрасный характер. Правда, однажды ты вспылила, когда решила, что я пригласил горничную на бал…

— А как же иначе? — удивилась Свайнхильд. — С какой стати я стала бы приглашать на свою пирушку всяких служанок-замарашек?

— Минуточку, — вспылил Лафайет. — Дафна ни в чем не уступала никому из приглашенных дам — разве что тебе. Она настоящая красавица, надо было только отмыть ее и прилично одеть.

— Мне бы новые тряпки не помогли — я все равно не стала бы леди, — уверенно заявила Свайнхильд.

— Чепуха, — возразил Лафайет. — Если бы ты только постаралась, ты была бы не хуже других — даже лучше.

— Ты считаешь, что я стану лучше, если надену модное платье, отмою руки и буду ходить на цыпочках, так, что ли?

— Я вовсе не это имел в виду. Я хотел сказать, что…

— Пустое, Лейф. Болтаем невесть о чем. У меня неплохая фигура, я сильная и выносливая — этого вполне достаточно. На что мне еще кружевные панталоны? Ты согласен со мной?

— Знаешь что? Когда мы попадем в столицу, мы пойдем к парикмахеру и сделаем тебе прическу, а потом…

— Не стоит, Лейф. Я не стыжусь своих волос. К тому же пора в путь. До отдыха еще далеко — впереди длинная дорога. К тому же нам предстоит переправиться через озеро, а это нелегкое дело, можешь мне поверить.

Берег озера у подножья скалистого мыса оказался заболоченным; от воды шел запах водорослей и разложившейся рыбы. Поеживаясь, Лафайет и Свайнхильд вошли по щиколотку в илистую воду и стали оглядывать неровный темный берег. Но тщетно старались обнаружить они признаки каких-нибудь плавающих средств, при помощи которых можно было бы переправиться в город на острове, чьи огни сияли и искрились над темной водой.

— Старое корыто, видно, потонуло, — заключила Свайнхильд. — Раньше оно каждый час плавало в город, и за полтора доллара можно было переправиться на ту сторону.

— Очевидно, нам следует подумать о другом способе переправы, — заметил Лафайет. — Посмотри, видишь эти лачуги на берегу? Там, должно быть, живут рыбаки. Я уверен, что кто-нибудь из них за плату согласится доставить нас на тот берег.

— Будь осторожен, Лейф: об этих рыбаках идет дурная слава. Они запросто могут тебя прикончить, очистить карманы, а тело бросить в воду.

— Ничего не поделаешь, придется рискнуть. Нельзя же оставаться здесь — мы так совсем окоченеем.

— Послушай, Лейф… — она схватила его за рукав. — Давай пройдем вдоль берега и поищем лодку, которая плохо привязана, и…

— Ты предлагаешь, чтобы мы украли лодку и тем самым лишили какого-нибудь беднягу средств к существованию? Стыдись, Свайнхильд!

— Ну, ладно, ладно. Оставайся здесь, я сама позабочусь о лодке.

— Эти слова не делают тебе чести, Свайнхильд, — строго сказал Лафайет. — Мы будем действовать прямо и открыто. Помни, что в жизни следует оставаться честным при любых обстоятельствах.

— Чудно говоришь, Лейф. Ну да делай как знаешь.

По илистому берегу Лафайет направился к ближайшей хижине, которая представляла собой покосившееся строение из прогнивших досок. Из заржавелой трубы поднимались худосочные колечки дыма, подхватываемые порывами ледяного ветра. Из-под опущенного на единственном окне ставня просачивалась тонкая полоска света. Лафайет постучал в дверь. Через некоторое время внутри послышался скрип пружин кровати.

— Кто там? — раздался хриплый недовольный голос.

— Э-э-э… Мы путешественники, — ответил Лафайет. — Нам надо переправиться в столицу. Мы готовы хорошо заплатить. — Он охнул, получив от Свайнхильд удар локтем в бок. — Насколько позволят наши средства, конечно.

Послышалось чертыхание, сопровождаемое звуком отодвигаемого засова. Дверь слегка приоткрылась, и где-то на уровне плеча Лафайета показался воспаленный, слезящийся глаз, который уставился на них из-под косматой брови.

— Какого черта! — прозвучал голос, принадлежавший владельцу глаза. — Чего вам надо, придурки?

— Выбирай выражения, — одернул его Лафайет. — Здесь дама.

Слезящийся глаз оценивающе оглядел Свайнхильд, стоявшую позади Лафайета. Широкий рот растянулся в ухмылке, обнажившей множество больших гнилых зубов.

— Чего же ты раньше не сказал, сквайр? Это меняет дело. — Глаз продолжал изучать Свайнхильд. — Так чего вам надо?

— Нам нужно попасть в Порт-Миазм, — объяснил Лафайет, стараясь загородить собою Свайнхильд. — Дело крайне важное.

— Понятно. Ну что ж, утром…

— Мы не можем ждать до утра, — перебил его Лафайет. — Мы не намерены ночевать в этой грязи, и к тому же нам нужно побыстрее убраться отсюда, то есть я хотел сказать, незамедлительно попасть в столицу.

— Ну хорошо, вот что мы сделаем: я, так и быть, пущу красотку переночевать в дом. А тебе, сквайр, выкину кусок брезента, чтоб тебя не просквозило на ветру, а утречком…

— Как ты не поймешь! — прервал его О’Лири. — Мы хотим отправиться сейчас же — немедленно — без всяких проволочек.

— Ага, — кивнул абориген и широко зевнул, прикрывая громадный рот ручищей, густо покрытой черной растительностью. — В этом случае, дружище, тебе нужна лодка.

— Послушай, — вспылил О’Лири, — я тут стою на холоде, предлагая тебе вот это, — и, порывшись в кармане, он достал еще одну серебряную артезианскую монету в пятьдесят пенсов, — только за то, чтобы ты переправил нас на ту сторону. Согласен ты или нет?

— Ух ты! — рыбак разинул рот от удивления. — Похоже на чистое серебро.

— Так оно и есть, — подтвердил Лафайет. — Итак, ты повезешь нас или нет?

— Спасибо тебе, приятель, — и огромная лапа потянулась за монетой, но Лафайет быстро отдернул руку.

— Зачем же так? — укоризненно произнес он. — Сначала переправь нас в город.

— Угу.

Ручища почесала лохматую голову, заросшую черными жесткими волосами. Звук, раздавшийся при этом, напоминал скрежет напильника по дереву.

— Тут, правда, есть одно маленькое препятствие. Но я постараюсь найти выход, — поспешно прибавил рыбак. — Плата — серебро и немного внимания и любви вашей дамы. Надеюсь, она мне не откажет.

Его ручища попыталась отпихнуть О’Лири в сторону, но тот изо всех сил ударил по костяшкам пальцев. Рыбак резко отдернул руку и засунул пальцы в рот.

— У-у-у! — протянул он, обиженно глядя на О’Лири. — Больно же, парень!

— Иначе и быть не могло, — холодно отозвался Лафайет. — Если бы я не торопился, я бы выволок тебя наружу и вздул.

— Неужели? Тебе бы пришлось потрудиться, сквайр. Меня не так-то просто вздуть.

В доме послышался шорох, и в дверь просунулась голова, за которой последовали широченные плечи и массивный торс. Вслед за этим на четвереньках появился сам хозяин хижины. Он поднялся на ноги, которые напоминали два столба, и оказался ростом под два с половиной метра.

— Ладно, возьму с вас деньги на той стороне, — сказал гигант. — Думаю, мне не вредно будет немного попотеть. Ждите здесь, я мигом вернусь.

— Надо отдать тебе должное, Лейф, — прошептала Свайнхильд, провожая глазами гиганта, пока тот не скрылся в тумане. — Ты не струсил перед этим верзилой.

Она задумчиво посмотрела вслед ушедшему великану.

— В нем, однако, есть своя прелесть, что-то животное, — прибавила она.

— Пусть только пальцем тебя тронет, и я оторву ему голову, — отрезал Лафайет.

— Да ты ревнуешь, Лейф, — с удовлетворением заметила Свайнхильд. — Но смотри, не увлекайся, — прибавила она. — Я по горло сыта оплеухами, которые получала в трактире всякий раз, когда какой-нибудь бродяга заглядывался на меня.

— Я? Ревную? Да ты с ума сошла.

О’Лири засунул руки в карманы и принялся ходить взад и вперед, а Свайнхильд тем временем занялась своей прической, напевая что-то вполголоса.

Прошло более четверти часа. Наконец они вновь увидели гиганта — он шел к ним, ступая удивительно легко и неслышно.

— Все готово, — хрипло прошептал он. — Пошли.

— К чему такая таинственность? — громко спросил Лафайет. — Что…

Стремительным движением гигант зажал ему рот рукой, задубевшей, словно седельная кожа.

— Потише, приятель, — прошипел он. — Ты же не хочешь разбудить соседей. Ребята устали, им надо выспаться.

Лафайет отстранил руку великана, от которой шел резкий запах смолы и селедки.

— Извини, я не хотел никого беспокоить, — прошептал он.

Взяв Свайнхильд за руку, он направился за рыбаком по илистому берегу к наполовину развалившемуся каменному причалу, у которого качалась неуклюжая рыбачья плоскодонка. Она осела дюймов на шесть, когда их спутник влез в нее и устроился на веслах. Лафайет помог спуститься Свайнхильд и заскрежетал зубами, когда великан подхватил ее за талию и опустил на корму.

— Садись вперед, приятель, и смотри, чтобы мы не наскочили на плавающие бревна.

Лафайет едва успел сесть, как весла опустились в воду, и лодка стремительно отчалила от берега. От резкого толчка Лафайет едва не свалился в воду. Он крепко вцепился в борт и стал прислушиваться к скрипу уключин и плеску волн о нос лодки. Причал быстро скрывался из виду, растворяясь в густеющем тумане. Он посмотрел через плечо на огни далекого города, мерцающие над неспокойной темной водой. Влажный ветер, казалось, пронизывал его до костей.

— Долго плыть до города? — спросил он охрипшим голосом, поплотнее запахивая камзол.

— Ш-ш-ш… — прошипел рыбак, не оборачиваясь.

— Ну, а сейчас в чем дело? — не выдержал Лафайет. — Боишься разбудить рыбу?

— Потише, пожалуйста, парень, — взмолился великан. — Ты и представить себе не можешь, как звук переносится по воде. — Он наклонил голову, словно прислушиваясь. Со стороны берега донеслись едва различимые крики.

— Похоже, не все так щепетильны, как мы, — язвительно заметил Лафайет. — Ну, теперь мы можем говорить или…

— Заткнись, болван, — прошипел великан, — не то они нас услышат.

— Кто? — громко спросил Лафайет. — Что здесь происходит? Почему мы должны от кого-то скрываться?

— Потому что парню, у которого я позаимствовал лодку, это может не понравиться, — прорычал гигант. — Но боюсь, уже поздно. У этих ребят слух, как у летучих мышей.

— Что может не понравиться парню, у которого ты позаимствовал лодку? — недоуменно переспросил Лафайет.

— То, что я ее позаимствовал.

— Ты хочешь сказать, что не спросил его разрешения?

— Зачем было будить человека среди ночи с такой дурацкой просьбой?

— Не может быть! Ты… ты…

— Зови меня Кранч, а все ругательства прибереги для бездельников, которые уже наверняка пустились за нами в погоню. — Кранч приналег на весла, и лодка понеслась вперед.

— Чудесно, — простонал Лафайет. — Просто великолепно. Вот награда за нашу честность: ночные гонки с полицией на хвосте.

— Послушай меня, парень, — сказал Кранч. — Эти ребята никакие не полицейские. И они без всяких там предрассудков. Если нас поймают, то в суд не потащат, можешь мне поверить.

— А может быть, повернуть назад, — предложил Лафайет. — Мы бы объяснили, что вышло недоразумение.

— Мне совсем не хочется идти на корм рыбам, ваша светлость, не знаю, как тебе, — заявил Кранч. — И потом, нам надо подумать о малютке. Эти ребята не церемонятся с девчонками.

— Побереги дыхание, — сказал Лафайет. — Лучше приналяг на весла.

— Если я еще приналягу на весла, то они сломаются, — сказал Кранч. — Похоже, они нас догоняют, приятель. Придется мне облегчить корабль.

— Неплохая мысль, — согласился Лафайет. — Что мы можем выбросить за борт?

— Никаких снастей в лодке нет — значит, их не скинешь за борт. Я на веслах и не могу бросить эту посудину. Ну, и милашку нельзя выбросить за борт, разве что в крайнем случае. Поэтому, видишь ли, приятель, кроме тебя, никого не остается.

— Кроме меня? — машинально повторил Лафайет. — Да ты что, Кранч? Я же тебя нанял, забыл ты, что ли? Ты шутишь…

— Какие уж тут шутки.

Великан положил весла в лодку, отер руки и повернулся к Лафайету.

— Но — кто тебе заплатит, если я буду в озере?

О’Лири пытался выиграть время, отодвигаясь как можно дальше на нос лодки.

— Да, это сложный вопрос, — согласился Кранч, почесывая подбородок. — Послушай, отдай-ка мне прежде кошелек.

— Ни за что. Кошелек останется при мне.

— Ну, ничего не поделаешь. Раз уж ты такой жмот, придется взять двойную плату с твоей подружки.

И с этими словами Кранч наклонился вперед, стараясь схватить Лафайета. Но тот увернулся и бросился на великана, пытаясь ударить его головой в живот.

Однако вместо живота вдруг оказалась кирпичная стена. Упав на дно лодки, О’Лири краем уха услышал свистящий звук, за которым последовал глухой удар, словно деревянным молотком ударили о кол.

Затем произошло землетрясение, подбросившее лодку вверх, как ореховую скорлупку. Лафайета окатило водой с головы до ног. Он вскочил, беспорядочно размахивая кулаками.

— Полегче, Лейф, — прозвучал голос Свайнхильд. — Я стукнула его веслом, и он свалился носом вниз. Чуть было не потопил нас к чертовой матери. Давай-ка побыстрей выбросим его за борт.

— Мы… мы не можем этого сделать, — с трудом проговорил Лафайет. — Он без сознания и наверняка утонет.

О’Лири взял из ее рук весло и ощупью нашел скамейку. Отпихнув слоновью ногу Кранча, он погрузил весло в воду и приналег…

Раздался сухой треск, и весло сломалось, отбросив его к борту.

— Видно, я перестаралась, — печально заметила Свайнхильд. — Это все привычка орудовать сковородками и котелками…

Лафайет с трудом поднялся и сел на скамью, стараясь на обращать внимания на боль в голове, шее, глазах и других местах.

— Придется грести одним веслом, — сказал он, задыхаясь. — Только в каком направлении?

— Понятия не имею, — ответила Свайнхильд. — Думаю, это и неважно теперь. Глянь-ка!

О’Лири посмотрел по направлению ее вытянутой руки. Из густого тумана с левого борта на них надвигалось что-то белое, напоминающее по форме треугольник.

— Это парусник, — прошептал Лафайет, глядя, как судно их преследователей, покачиваясь на волнах, приближалось из тумана. На палубе столпилось с полдюжины человек. При виде неподвижной лодки они подняли крик и, изменив курс, направили к ней судно. Оставшееся весло Лафайет разбил о голову первого моряка, попытавшегося перепрыгнуть в лодку. Но потом на него, казалось, обрушился неизвестно откуда взявшийся айсберг, погребая его под тоннами камней и оледеневших костей мамонта.

Придя в себя, О’Лири обнаружил, что лежит ничком в ледяном капустном супе, а в голове у него раздаются удары медного гонга. Пол под ним вздымался и падал в затяжной мертвой петле, а когда он попытался за что-нибудь схватиться, то обнаружил, что его руки обрублены по плечи. Он пошевелил ногами — и лицо его еще глубже ушло в холодную жижу, которая с бульканьем потекла ему за ворот. Он сильнее оттолкнулся ногами и кое-как перевернулся на спину. Оглядевшись, он понял, что лежит на палубе небольшого парусного судна. Руки все-таки на месте, решил он, почувствовав обжигающую боль в крепко связанных запястьях.

— Никак наш щеголь проснулся? — услышал он чей-то веселый голос. — Надо бы врезать ему пару раз по морде.

— Подожди, сначала вытянем жребий, кому достанется девчонка.

О’Лири потряс головой и, застонав от нестерпимой боли, окончательно пришел в себя. Прямо перед собой он увидел с дюжину обутых в резиновые сапожища ног, топчущихся у нактоуза. Ногам под стать были и крепкие тела их владельцев. Неподалеку стояла Свайнхильд, которую держал сзади за локти детина с отрубленным ухом и лицом, изрытым оспой. Изловчившись, она неожиданно лягнула его. От такой любезности детина подскочил и выругался под дружный хохот своих товарищей.

— Ишь ты, живая какая! — ухмыльнулся беззубый парень с сальными волосами до плеч. — Ну, давайте тянуть жребий. У кого соломинки?

— Какие же соломинки на корабле? — отозвался другой. — Придется тащить рыбу.

— Рыбу… — неуверенно протянул широкоплечий коротышка, до самых глаз заросший иссиня-черной бородой. — Никогда не слыхал, чтобы из-за девки тянули рыбу. А нам все надо сделать честь по чести, по всем правилам.

— Оставьте в покое ваш улов, мальчики, — предложила Свайнхильд. — Я привыкла сама выбирать себе дружков. Вот ты, красавчик, — вызывающе обратилась она к самому рослому члену команды. Это был белобрысый парень с огромным подбородком и лицом цвета овсянки. — Ты мне нравишься. Ты что же, уступишь меня этим бродягам?

Тот, к кому были обращены эти слова, разинул рот, потом ухмыльнулся и, распрямив широкие сутулые плечи, выпятил грудь колесом.

— Ну, что ж, ребята, я думаю, дело ясное…

Свайка, брошенная чьей-то рукой, описала короткую дугу и угодила в челюсть говорившего, который рухнул на пол как подкошенный.

— Брось свои штучки, девка, — скомандовал чей-то хриплый голос. — Не пытайся нас перессорить. Здесь все поровну. Верно, ребята?

В ответ раздались голоса одобрения. Лафайет попытался сесть и ударился головой о румпель, расположенный как раз над ним. Рулем никто не управлял — румпель был закреплен канатом, и судно неслось по ветру над пенящимися волнами. Порывы ветра надували растянутый по гику парус. О’Лири попытался освободить руки, но врезающиеся в запястья веревки были крепки, как стальные наручники. Пока матросы хохотали над грубой шуткой, подмигивая Свайнхильд, один из них старательно собирал в кулак копченые селедки, высунув от усердия кончик языка. А Свайнхильд, предмет дележки, стояла в мокром, облепившем ее стройное тело платье, с высоко поднятым подбородком и посиневшими губами.

Лафаейт простонал сквозь зубы. Хорошо же он защищает девушку, ничего не скажешь! Если бы он упрямо не настаивал на своем, с ними бы ничего подобного не произошло. Из этой переделки он вряд ли сумеет выбраться живым, ведь Свайнхильд предупреждала его, что местные жители не моргнув глазом пустят его на корм рыбам. Возможно, они сначала подчистую ограбят его и уж потом бросят за борт. А с ножом под ребром или нет — это уже не важно. А что будет с бедняжкой Свайнхильд! Ее мечтам о красивой жизни в большом городе не суждено сбыться. Лафайет яростно потянул веревки. Если бы только ему удалось освободить одну руку, если бы он смог повалить вниз одного из этих хохочущих уродов, если бы у него осталась хоть капля его прежней способности управлять психическими энергиями…

Лафайет глубоко вздохнул и постарался взять себя в руки. К чему пытаться пробить головой еще одну каменную стену? Голыми руками ему не порвать крепкую пеньковую веревку. Но если бы ему удалось совершить одно-единственное маленькое чудо — пустяк по сравнению с перемещением в Артезию, вызовом дракона или даже появлением коробки конфет по первому его требованию. Нужно попытаться лишь чуть-чуть изменить ситуацию, чтобы у него появился хоть какой-то шанс.

— Большего мне не надо, — прошептал он, плотно закрывая глаза. — Один-единственный шанс.

Но я должен знать, чего именно я хочу, напомнил он себе. Ведь сосредоточение психических энергий — никакое не волшебство. Все сводится к управлению энтропийными энергиями во Вселенной, для того чтобы изменять положение предметов по своему желанию. Например, ослабить веревки…

Но веревка не может ослабнуть, вспомнил он. Нельзя повлиять на уже известный элемент ситуации. В лучшем случае я могу оказать воздействие на то, что должно произойти. Да и это не всегда получается.

Ну ладно. Вот если бы здесь, на палубе, оказался нож — старый заржавленный нож для чистки рыбы, случайно брошенный кем-то. Я бы дотянулся до него и…

— Лежи спокойно, сухопутная крыса, — раздался над ним окрик, сопровождаемый ударом в ухо, от которого у Лафайета перед глазами замелькали мириады планет. Он зажмурился и ощутил в носу резкий запах сыра и чеснока. Что-то похожее на колючую проволоку оцарапало ему шею. Он попытался отодвинуться и почувствовал, как под ним хрустнуло что-то круглое. Яблоко, догадался он по свежему запаху. И сыр с колбасой…

Лафайет затаил дыхание. Это была корзина с едой. Пираты прихватили ее с собой заодно с пленниками. А в корзине был нож.

Лафайет приоткрыл один глаз, оценивая положение. Четверо матросов сгрудились вокруг своего товарища, изучая рыбьи головы, зажатые у него в кулаке. Шестой храпел у их ног. Свайнхильд скорчилась на палубе, куда ее, очевидно, толкнул один из поклонников.

Связанными руками О’Лири осторожно ощупал под собой палубу. Передвинувшись в сторону, он натолкнулся на размокшую буханку хлеба и еще одно яблоко, расплющенное чьим-то сапогом. Он дотянулся до корзины и ощупал ее — она оказалась пуста. Под ней лежала колбаса. Лафайет подвинулся еще вперед, раздавив лопатками сыр. Волны с силой качнули корабль — и его онемевшие пальцы наконец-то обхватили рукоятку ножа.

Нож был небольшой, длиной всего в четыре дюйма, но этого было вполне достаточно для того, что он задумал. Лафайет перевернулся на живот и встал на колени, опираясь спиной о румпель. Зажав в руке нож, он нащупал канат и начал его перепиливать.

Минуты две мучительной работы — и раздался резкий, музыкальный щелчок. Освободившийся румпель с силой отбросил Лафайета в сторону и ударился о правый борт. Судно резко накренилось, разворачиваясь против ветра. Потеряв от неожиданности равновесие, матросы старались ухватиться за леер. Судно зарылось в волны, а парус стал полоскаться на ветру. Снасти заскрипели, на секунду парус провис, а затем с сухим треском, похожим на пистолетный выстрел, натянулся под ветром. Гик пронесся над палубой — как раз на уровне голов, отметил Лафайет, — и, сбив с ног четырех матросов, скинул их за борт. Со страшным плеском они упали в воду, а неуправляемое судно понеслось вперед по черным волнам.