Затерявшийся в мирах

V

Новая камера Лафайета оказалась гораздо скромнее первой. В ней было сыро, а пол по размерам не превышал площадь карточного столика. О’Лири заковали в кандалы, от которых у него на лодыжках сразу же появились синяки. По ту сторону решетки камеры большерукий человек в кожаных штанах громко и весело насвистывал что-то, шевеля кочергой угли в очаге, над которым висели странной формы клещи и огромные щипцы. Справа от очага возвышалась металлическая дыба, чем-то напоминающая кровать, поставленную на попа. Но от последней ее отличали нарезные металлические прутья с ручками на обоих концах. Картину довершал стоящий слева саркофаг, утыканный заржавевшими длинными шипами.

— Послушай, — в сотый раз повторял Лафайет, — это какое-то недоразумение! Если бы ты согласился сообщить обо мне герцогу…

— Смилуйся, приятель, — прервал его заплечных дел мастер, устало улыбнувшись. — Тебе здесь все в диковинку, а мне это уже до смерти надоело. Я вот что тебе посоветую: успокойся и подумай о чем-нибудь постороннем — о цветах, к примеру. Самое милое дело! Представь, как они с утра пораньше поднимают свои нежные головки, покрытые росой и бог знает чем еще. Ты и не почувствуешь, что с тобой происходит.

— Ты переоцениваешь мои возможности самовнушения, — ответил Лафайет. — Ну, да дело не в этом. У меня совсем особый случай. Я всего-навсего путешественник и не совершал никаких преступлений. Мне бы только лично переговорить с его светлостью герцогом! А потом я бы и за тебя замолвил словечко и…

— Эх, приятель, не трать слов попусту! Как у тебя только ума хватило нацепить монашескую рясу, чтобы обделывать свои делишки! И время-то выбрал как нельзя лучше: сейчас вся герцогская стража с ног сбилась, разыскивая мерзавца, который уже который день всех нас за нос водит. Тебя, видать, одолела бесовская похоть, раз ты прыгнул в карету к ее светлости прямо у самых ворот. Но я тебя понимаю, понимаю — она действительно прехорошенькая.

— И это все, в чем меня э-э-э… обвиняют?

— А тебе что, мало? Сам герцог имеет виды на ее светлость. Будь уверен, уж он не будет снисходителен к негодяям, которые посягают на ее честь.

— А не висят ли надо мной старые обвинения? Какие-нибудь прошлые дурацкие провинности, за которые можно было бы, скажем, отрубить голову?

— Отрубить голову? Нет, что ты. Сначала тебя по всем правилам обработают клещами, а потом аккуратненько задушат. Вообще-то завтра должны были отрубить голову одному молодцу, но я слышал, что он оказался колдуном — обратился в летучую мышь и вылетел через дымоход.

— Ловко придумал. Хорошо бы и мне узнать его секрет.

Лафайет плотно закрыл глаза.

— Я в Артезии, в пустыне, — зашептал он. — Тихая ночь, светят звезды, мне надо пройти по песку каких-нибудь двадцать миль — и я снова окажусь во дворце…

— Эй, что та там бормочешь? — недовольно спросил палач. — У тебя и так неприятностей выше головы. Хочешь, чтобы тебя и в чародействе обвинили?

— Все бесполезно, — простонал О’Лири. — Я думал, что получится, но только зря тешил себя надеждой. Я навсегда застрял здесь — если только не смогу переговорить с герцогом, — прибавил он безнадежно. — Ну, что тебе стоит? Я не шучу, ты мог бы получить повышение по службе.

— Не нужно мне твое повышение, приятель. Я и так на самом верху и вполне доволен своей работой.

— Как, неужели тебе нравится быть палачом?!

— Ну, ну, выбирай выражения, — обиделся собеседник О’Лири. — Я — СФВ, специалист по физическому воздействию. Не надо меня путать со всякими недоучками, которые только позорят наше ремесло.

— Что ж, по-твоему, нужна специальная подготовка, чтобы жечь людей каленым железом?

— Все не так просто. Взять, к примеру, твое дело: у меня строгий приказ не уморить тебя до возвращения ее светлости. А так как ее не будет недели две, то, сам понимаешь, мне предстоит нелегкая работа. Это не всякому по плечу.

— Послушай, у меня есть предложение, — небрежно сказал Лафайет. — Что, если ты забудешь обо мне на эти две недели? А потом ты смог бы нарисовать красной краской несколько шрамов, а из воска приделать парочку рубцов, и тогда…

— Замолчи, — решительно остановил его СФВ. — Будем считать, что я ничего не слышал. Да за такую штуку меня сразу вышибут из гильдии!

— Не вышибут, — поспешил успокоить его Лафайет. — Если ты будешь молчать, то я тоже не проболтаюсь. Обещаю.

— Да, заманчивое предложение, но я не могу на это пойти. — СФВ пошевелил угли, чтобы огонь равномерно накалял щипцы. — Видишь ли, приятель, тут дело принципа. Как я могу забыть о своем призвании и долге? Даже если бы ты был нем, как рыба, я никогда не согласился бы на это.

Он вынул из огня щипцы и критически осмотрел их. Потом послюнявил палец и дотронулся им до раскаленного металла — раздалось громкое шипение.

— Отлично, у меня все готово. Не мог бы ты раздеться до пояса? Нам пора начинать.

— К чему такая спешка? — попробовал возразить Лафайет, отступая в дальний угол камеры. Он судорожно ощупал кладку стены.

— Один-единственный неплотно пригнанный камень, — взмолился он. — Хоть какой-нибудь заброшенный подземный ход!

— Сказать по правде, я и так уже замешкался с тобой, — отозвался СФВ. — Хватит тянуть время! Для начала поработаем немножко над эпидермисом, потом перейдем к физическому воздействию, а в полночь перекусим. Да, забыл тебя спросить: ты будешь заказывать ужин? Полтора доллара. Дороговато, конечно, но я слышал, сегодня будет куриный салат и булочка с вареньем.

— Благодарю, я на разгрузочной диете. Кстати, я нахожусь под наблюдением врача. Мне противопоказаны любые потрясения и удары, особенно электрические…

— Ерунда все это! На твоем месте я бы ел все подряд, по американскому методу. Но…

— А ты что-нибудь слышал об Америке? — изумленно спросил Лафайет.

— Кто же не слышал о знаменитом Луиджи Америке? Он делает вермишель и макароны. Вот только герцог у нас скупердяй — не хочет ввести талоны на питание…

— Я все слышал, Гроунвельт, — раздался громкий мужской голос.

В дверь, находящуюся в противоположном конце подземелья, вошел высокий, подтянутый мужчина в пенсне, с гладко зачесанными седеющими волосами. На нем были облегающие желтые брюки, туфли из красной кожи с загнутыми мысами и рубашка с оборками. На пальцах сверкали перстни с драгоценными камнями. Под коротким плащом, отделанным горностаем, угадывалось небольшое брюшко. Лафайет безмолвно уставился на него.

— А, это вы, ваша светлость, — небрежно бросил палач. — Ведь вы же знаете, что я всегда говорю то, что думаю.

— Смотри, как бы ты однажды не сказал лишнего, — оборвал его незнакомец. — Выйди, мне нужно поговорить с заключенным.

— Так нечестно, ваша светлость. Я как раз раскалил щипцы под номером четыре до рабочей температуры.

— Неужели я должен объяснять тебе, что мне трудно будет вести беседу с твоим клиентом, если здесь будет стоять запах паленой кожи?

— Пожалуй, вы правы.

Гроунвельт засунул щипцы обратно в угли и с сожалением посмотрел на О’Лири:

— Ничего не поделаешь, приятель.

Седовласый мужчина, прищурившись, разглядывал О’Лири. Как только за СФВ закрылась дверь, он подошел к решетке.

— Итак, мы снова встретились, — начал он и вдруг замолчал, нахмурившись. — Что такое? — спросил он. — У тебя такой вид, словно ты повстречался с привидением.

— Ни-Никодеус? — прошептал Лафайет.

— Если это пароль, то мне он неизвестен, — резко оборвал его герцог Родольфо.

— Вы… вы не Никодеус? Разве вы не помощник инспектора по континуумам? Не могли бы вы заказать срочный телефонный разговор и отправить меня в Артезию?

Герцог свирепо уставился на О’Лири:

— Перестань молоть чепуху, Ланселот. Сначала ты врываешься в мои приемные покои и несешь всякий вздор. Потом под самым носом у самых надежных охранников убегаешь из тюрьмы строгого режима. И для чего? Чтобы открыто заявиться в пивнушку на набережной — просто напрашиваешься, чтобы тебя снова арестовали. И снова убегаешь. Тебя хватают в третий раз, когда ты на глазах у стражи кидаешься в карету некоей знатной дамы. Ну что ж, может быть, я не слишком быстро соображаю, но все-таки я понял, что к чему: ты хочешь мне кое-что продать.

— Да? — только и смог выговорить Лафайет. — Да, конечно. Значит, вы поняли наконец?

— И что же дальше? — зарычал Родольфо.

— Дальше? — переспросил О’Лири.

— Ну что ж, ты, видно, намерен играть со мной в прятки. Это ни к чему не приведет, уверяю тебя. Давай, попробуй сбежать еще раз! Но не обольщайся — я не приползу к тебе и не стану умолять, чтобы ты рассказал мне все, что тебе известно о леди Андрагорре…

В голосе герцога зазвучали просительные нотки, он чуть ли не с мольбой заглянул в глаза Лафайету.

— О леди Андрагорре? — пробормотал О’Лири. — Я должен рассказать вам…

— Ну хорошо, Ланселот, — вздохнул герцог. — Я признаю, что с самого начала взял с тобой неверный тон. Я сожалею о своей ошибке. Но ведь и меня можно понять: вспомни о яйце-пашот и пузыре с чернилами! И несмотря на это, я готов загладить свою вину. Вот, я прошу у тебя прощения, хотя это не в моих правилах. Теперь, я полагаю, ты согласишься спокойно и здраво обсудить со мной это дело?

— Э-э-э… да, конечно. Я готов вас выслушать, — рискнул согласиться Лафайет. — Вот только камера пыток не особенно располагает к задушевным беседам.

Герцог проворчал что-то и позвал Гроунвельта:

— Позаботься о том, чтобы благородного рыцаря освободили, вымыли, накормили и одели, как подобает его званию. Через полчаса он должен быть в моих покоях, — распорядился герцог, бросая пронзительный взгляд на О’Лири. — И никаких исчезновений на этот раз, Ланселот, — резко прибавил он, направляясь к выходу.

— Ну что ж, ничего не поделаешь, — философски заметил Гроунвельт, отпирая камеру. — Видать, нам не судьба поближе познакомиться, а жаль. Ты мне чертовски понравился, старина. Кто знает, может, нам доведется встретиться еще раз.

— Вполне возможно, — ответил Лафайет. — Скажи мне, Гроунвельт, что ты знаешь об этой… э-э-э… леди Андрагорре?

— Да так, ничего особенного. Только то, что она самая богатая и самая красивая дама во всем Меланже. Да еще что в герцоге разгорелась страсть к ней, словно пожар в Чикаго.

— Тебе известно о пожаре в Чикаго?

— А как же, пивнушка такая. Сгорела дотла на прошлой неделе. А что?

— Нет, ничего. Так о чем ты говорил?

— Я говорил, что у его светлости ничего с ней не выйдет.

— А почему?

Гроунвельт хитро подмигнул и понизил голос:

— Да ходят слухи, что у нее есть кто-то другой, вот почему.

— Кто-то другой?

Лафайету показалось, что сердце остановилось у него в груди.

Гроунвельт ткнул его локтем под ребро:

— Ну да! Герцог Родольфо и не подозревает, что его уже опередили. Говорят, мошенника зовут не то Долговязый Лоренцо, не то Счастливчик Ланселот.

— Долговязый Лоренцо? — пробормотал Лафайет, а Гроунвельт тем временем принялся за его кандалы.

— Скажу тебе по секрету, — заговорщицки прошептал СФВ, — все думают, что миледи нынче отправилась проведать свою престарелую тетку и ее двенадцать кошек. Но, между нами говоря, она держит путь в охотничий домик в горах, где намеревается провести медовый месяц с ловким повесой.

— Медовый месяц?

— Совершенно верно. Ну, а теперь нам пора отправляться к гофмейстеру. Он приоденет тебя для аудиенции у его светлости.

Герцог Родольфо сидел в большом кожаном кресле с подлокотниками, когда Лафайета ввели в его покои. На О’Лири был новый чистый костюм из расшитого блестками шелка, который пришелся ему почти впору.

— Садись, Ланселот, — предложил герцог с деланной сердечностью. — Что-нибудь выпить? Сигару? — Он указал рукой на глубокое кресло и низкий столик, на котором стояли бутылка, бокалы и ящичек с сигарами.

— Благодарю. — Лафайет плюхнулся в кресло и широко зевнул. — Прошу прощения, в это время я уже обычно сплю. Кстати, меня зовут Лафайет.

— Ты хорошо пообедал?

— Вполне, если учесть, что во время обеда шесть служанок терли мне спину, накладывали пластыри на нарывы и растирали ушибы. Но я не жалуюсь.

— Прекрасно. В таком случае не будем ходить вокруг да около, Ланселот. Скажи мне, какие у тебя… э-э-э… отношения с леди Андрагоррой?

Герцог дернул себя за заусенец на пальце и в упор посмотрел на Лафайета.

— Мои отношения с леди Андрагоррой? — переспросил тот, пытаясь выиграть время. — Ну, как бы это сказать… дело в том, что я ее муж.

Лицо герцога окаменело.

— Как, муж?! — проговорил он неожиданно осевшим голосом.

— Но мы живем врозь, — поспешил уточнить Лафайет. — Сказать по правде, мы практически не общаемся.

— Я и не знал, что миледи вышла замуж, — в голосе Родольфо прозвучала угроза. Он потянулся к бутылке, налил себе полный бокал и залпом осушил его.

— Да к тому же еще и развелась.

— Она прекрасная девушка, — вставил Лафайет. — Такая веселая, жизнерадостная…

— Меня не интересуют интимные подробности, — оборвал его Родольфо. Он закусил нижнюю губу. — Теперь мне понятно донесение капитана Ритзпо. Он доложил, что ты пытался заговорить с ней на улице, за что получил удар хлыстом.

— Капитан Ритзпо… — начал было Лафайет, — …очень проницательный человек, — закончил он.

— Остается только гадать, чем ты вызвал столь сильное отвращение у такой благородной леди.

— Ну, началось все с шутки в постели, — начал О’Лири и вдруг заметил, что черты герцога покрыла мрачная тень.

— Шутка — так зовут ее кошку, — придумал он на ходу. — Леди Андрагорра привыкла спать с ней, а у меня аллергия на кошек. Так что, вы сами понимаете, семейная жизнь у нас не сложилась.

— Так значит, она не… ты не…

— Именно так.

Лафайет с облегчением отер пот со лба кружевным манжетом и налил себе бренди.

— Твое счастье, Ланселот, — проговорил Родольфо ледяным голосом. — В противном случае я был бы вынужден немедленно казнить тебя.

— Меня зовут Лафайет. И не стоит больше говорить об этом, — сказал О’Лири, осушив бокал. Сморщившись, он продолжал:

— По какой-то причине я вам понадобился: вы приказали меня одеть и доставить в ваши покои. Чем же я могу быть полезен?

Герцог забарабанил пальцами по столу, но вдруг резко остановился:

— Я воспылал страстью к миледи, — отрывисто сказал он. — По этой причине я пригласил ее провести несколько дней со мной в моем зимнем дворце. Однако, вместо того, чтобы с благодарностью принять мое приглашение, она отказалась, сославшись на то, что должна навестить престарелую родственницу.

— Ну и что?

— Возможно, я становлюсь чересчур мнителен, но мне почудилась некоторая холодность в ее манерах.

Герцог вновь наполнил свой бокал.

— А что, если вы не в ее вкусе? — высказал предположение Лафайет и последовал примеру герцога.

— Что значит «не в ее вкусе»?

— Ну, начать с того, что вы ей в отцы годитесь, — заметил О’Лири.

— Это не имеет значения.

— Возможно, для вас, но не для нее. К тому же, если позволите мне быть до конца откровенным, вам не хватает жизнерадостности. А Даф… то есть леди Андрагорра, не прочь поразвлечься.

— Жизнерадостности? Да откуда же ей взяться, если меня замучали государственные заботы, несварение желудка, головные боли и неблагоприятный платежный баланс?

Герцог схватил бутылку и наполнил свой бокал. Затем, вспомнив о Лафайете, налил и ему.

— Вот об этом я и говорю, ваша светлость: чрезмерные заботы лишают вас жизнерадостности. Мешай дело с бездельем — проживешь жизнь с весельем, — заключил он.

— Как-как? Мешай дело с бездельем? Отлично сказано!

Они чокнулись и выпили. Герцог облизнул губы:

— Да, теперь я понял свою ошибку! Какой же я был идиот! Ну что мне стоило без всяких церемоний подойти к ней и пригласить на увеселительную прогулку в музей — мы могли бы вместе осмотреть мумии. Или предложить провести вечерок в непринужденной обстановке за картами? Так нет, я приглашал ее на официальные обеды или в гостевую ложу на заседания Тайного совета.

— Ты все схватываешь на лету, Родольфо!

На этот раз бренди налил Лафайет.

— Еще немного — и ты решишься пригласить ее на прогулку в парк, или на пляж, а может, даже на пикник. Что может быть прекраснее муравьев в картофельном салате? В такой обстановке все преграды между вами сразу же рухнут. Ну, давай выпьем!

— Ты прав, мой мальчик! Как это я раньше не додумался?

Родольфо попытался наполнить бокалы — и пролил бренди на стол.

— Какой же я дурак! Тупой, бесчувственный болван!

— Ну, не надо, Руди, — сказал Лафайет, поднимая бокал. — В конце концов, тебе же надо было управлять герцогством!

— Верно. Но с сегодняшнего дня все пойдет по-другому. И это благодаря тебе, мой друг. Я буду угощать ее моими любимыми кушаньями, заставлю попробовать мои лучшие вина. Она прочтет книги, которые мне нравятся. Я сам буду выбирать для нее духи и платья.

— Не все сразу, Руди. — Лафайет предостерегающе помахал пальцем у него перед носом. — А вдруг ей это не понравится?

— Что? Как это ей может не понравиться паштет из куриной печенки, а к нему пепси и белое вино! Ты только представь: духовой оркестр играет вариации на тему траурного марша из «Саула»…

— Ну да, а она — в длинном платье, благоухает французскими духами. Трудно сказать, Руди! Женщины — странные маленькие создания. Никогда не знаешь наверняка, что у них на уме. Я тебе обязательно расскажу о принцессе, с которой я как-то был помолвлен.

— Я это сделаю сегодня же! — воскликнул Родольфо, стукнув кулаком по подносу. — Я… Но как же это я забыл, ведь ее нет в городе! Она вернется только через две недели.

— Тоже была прехорошенькая, — продолжал Лафайет. — Но стоило мне отвернуться…

— Черт побери, герцог я или не герцог?

Родольфо с победоносным видом взглянул на Лафайета:

— Я прикажу ее вернуть. Кавалерийский отряд нагонит ее через пару часов, а я тем временем как раз успею охладить пепси и…

— Руди, Руди! — укоризненно покачал головой О’Лири. — Сколько раз тебе говорить: забудь про силу, действуй уговорами и посулами.

— Но так гораздо быстрее.

— Кого бы ты предпочел: хмурую рабыню, неохотно выполняющую твои желания, или веселую подружку, очарованную твоими милостями и щедростью?

— Хм-м. Если подумать, то с рабыней было бы меньше хлопот.

— Глупости, Руди. Ведь ты хочешь, чтобы она сама упала в твои объятия, верно? Поэтому выкинь из головы всякие мысли об отряде потных солдат на взмыленных лошадях. Они только испортят все дело, притащив в замок сопротивляющуюся, разгневанную девушку. Тебе нужен сведущий в таких вопросах человек, который смог бы достойно выполнить возложенное на него деликатное поручение.

— Ей-богу, сынок, ты, как всегда, прав. — Родольфо глубокомысленно наморщил лоб. — Но кому же из окружающих меня кретинов и тупиц я смог бы поручить это дело?

— Тебе нужен ловкий, изобретательный и отважный человек. Кто-нибудь, кто не продаст свою лошадь и не станет торговать твоим автографом на письме, как только окажется за стенами замка. Преданный, находчивый, благородный…

— Что это за письмо, о котором ты говоришь?

— Письмо, которое ты сейчас напишешь. Ты должен рассказать ей о том, что уже давно обожаешь ее, — пояснил О’Лири.

Он потряс пустую бутылку и бросил ее через плечо.

— Отличная мысль! — воскликнул Родольфо и вновь стукнул по подносу, опрокинув бокалы. — Но… но что же я напишу ей? — Он принялся грызть ноготь пальца, украшенного перегнем. — Сказать по правде, мой мальчик…

— Руди, зови меня просто Лафайет.

— Я думал, тебя зовут Ланселот, — сказал герцог. — Но это неважно. Так вот, сказать по правде, я не мастер писать витиеватые послания…

— Кто тебе об этом сказал?

— Как кто? Ты же сам предложил написать письмо.

— Я не об этом. Я спрашиваю, кто тебе сказал, что меня зовут Ланселот?

— При чем здесь Ланселот? — Родольфо недоуменно взглянул на него, но вдруг просиял. — Ну конечно, — воскликнул он, выплевывая откусанный заусенец. — Ланселот подойдет для моего поручения. Ты предан, находчив и неплохо соображаешь. А ты пьешь? — спросил он, подозрительно взглянув на Лафайета.

— Да, если бутылка не выпита до дна.

— Это хорошо. Нельзя доверять человеку, который не умеет пить. Кстати, бутылка выпита.

Родольфо поднялся и, пошатываясь, направился к шкафчику в противоположном конце комнаты. Достав из него полную бутылку, он неверными шагами вернулся к креслу.

— Да, так вот, я и говорю: ступай к ней, открой ей свою душу, объясни, что высшее предназначение женщины — служить своему господину и хозяину. Разумеется, с тобой ее ждет нелегкая доля, ведь ты подневольный человек. Но, с другой стороны, жизнь не вечна, когда-нибудь это все кончится.

— Это, несомненно, веский довод, — согласился Лафайет, вытаскивая пробку из бутылки. — Но вот что странно: мне почему-то казалось, что ты хотел заполучить девушку для себя. — Он нахмурился, стараясь глядеть в одну точку. — Или я что-то путаю?

— Ты прав, Ланселот, клянусь дьяволом! Конечно же для себя, а для кого же еще! — Герцог зло уставился на Лафайета. — Как ты смеешь ставить мне палки в колеса! Кокетка без ума от меня. Но я застенчив и поэтому посылаю доверенное лицо, чтобы лаской притащить ее обратно в замок. То есть, я хотел сказать, пинками уговорить ее.

— Отличная мысль, — поддержал герцога Лафайет, проливая бренди мимо бокала на стол. — Кому только это поручить?

— Что ты скажешь о Гроунвельте?

— Нет, он не подойдет, это очевидно. Ему не хватает… как бы это сказать, обходительности.

— Ланселот, я придумал! Почему бы тебе не заняться этим делом?

— Нет, Руди, и не проси, — ответил Лафайет. — Ты не должен отвлекать меня от моей основной задачи.

— А что это за задача?

— Убедить тебя послать меня за леди Андрагоррой.

— Исключено! Не слишком ли много ты на себя берешь?

Герцог схватил бутылку и попытался разлить бренди по бокалам. Лафайет хитро прищурился и предложил:

— А что, если мы пойдем на компромисс?

— Что ты имеешь в виду?

— Я доставлю письмо миледи, и за эту услугу ты назначишь меня своим посланником.

— Пожалуй, это возможно. Итак, как только ты ее нагонишь, ты расскажешь ей о моей искренней преданности и в красках опишешь мои неисчислимые достоинства. Короче говоря, она должна понять, как ей повезло.

— Что-нибудь еще?

— Нет, этого достаточно.

Похоже было, что Родольфо силится разглядеть нечто находящееся правее уха Лафайета.

— После этого я сам начну ухаживать за леди Андрагоррой.

— Ну что ж, Руди, я согласен. Ты правильно сделал, обратившись ко мне за помощью.

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать, — проговорил герцог заплетающимся языком. Он поднялся и протянул Лафайету массивный перстень. Потом пожал ему руку и добавил:

— Я никогда этого не забуду. Ты вселил в меня новую надежду.

— Не стоит благодарности, Руди. А теперь оставь меня одного, я очень устал. К тому же завтра мне предстоит тяжелый день.

— А что у нас завтра?

— Вторник.

— Да, верно. Кстати, о завтрашнем дне. Открою тебе маленький секрет, только это между нами: одна маленькая птичка прощебетала, что меня, возможно, посетит некая дама.

— Ну, ты молодец, Руди! Прими мои поздравления.

— Только смотри не проболтайся, не то все испортишь. А теперь прощай. Мы прекрасно провели вечер, пора и отдохнуть.

— Куда это ты так рано? — Лафайет приподнял наполовину выпитую бутылку и, прищурившись, принялся ее разглядывать.

— Почти что полная, — заметил он.

— Я никогда не прикасаюсь к спиртному, — надменно отозвался герцог. — Сказывается на умственных способностях, как я слышал. Спокойной ночи, Ланселот. — И с этими словами он нетвердой походкой направился к двери.

После ухода Родольфо Лафайет какое-то время стоял, пошатываясь, в центре комнаты. Потом он добрался до ванной, облил холодной водой голову и насухо вытер ее полотенцем. В герцогском шкафу О’Лири обнаружил широкий плащ на шерстяной подкладке. Он захватил пригоршню сигар, запихнул в карман перчатки для верховой езды и вышел в коридор.

Старший конюх спросонья долго тер глаза, пока Лафайет объяснял, что ему нужна лучшая лошадь с герцогской конюшни. Пять минут спустя О’Лири подъехал, слегка покачиваясь в седле, к воротам замка и показал перстень стражникам. Те, поворчав, открыли ворота и выпустили его. Пустив лошадь галопом, он по темным улицам спустился к пристани. Не обращая внимания на недовольные сетования шкипера, О’Лири реквизировал герцогскую барку с помощью все того же перстня. Час спустя, основательно продрогнув, Лафайет ступил на западный берег озера. Голова его раскалывалась от нестерпимой боли.

От пристани вверх уходила в лес изрытая колеями дорога.

— В какую сторону проехал кортеж леди Андрагорры? — обратился он к дрожащему от холода лодочнику. — По этой коровьей тропе?

— Да вроде по этой. Хорош кортеж, в этакую-то ночь! — Старик подул на озябшие руки. — Попомни мои слова, приятель, до рассвета начнется снегопад.

— Великолепно, — пробурчал Лафайет в поднятый воротник. — Этого-то мне и не хватало для полного счастья.

Он пришпорил лошадь и скрылся под темной сенью леса.