Затмевая могущественных

Глава 1

Мои подозрения насчет приключений по дороге в Африку, как ни странно, не оправдались. Ни в малейшей степени. За одним только небольшим исключением.

Более того, компания двух таких отъявленных авантюристов, как Древотт и Карнахан, оказалась скучнее, чем я представлял себе. Особенно на фоне их рассказов о приключениях в загадочном Каферистане или тех, что предшествовали им.

— Где нам с Пичи только ни приходилось воевать, — любил начинать разговор Древотт. — И всюду мы, до знакомства — по отдельности, а после — уже вместе, искали главное — мы искали выгоду для себя. А это не так-то просто, мистер Евсеичев, доложу я вам. Это совсем непросто найти свою выгоду на войне, где куда как проще найти смерть.

Карнахан и Древотт упорно называли меня мистером, объясняя, что они хоть и отставные, но унтера, а к офицеру положено обращаться «мистер» — никак иначе.

Обычно разговор этот происходил в нашей каюте на пароходе «Баку», который ходил по Каспию до самой Персии. Потом продолжился в купе поезда, идущего из Астары в Бенден-Махшерхр. Путешествие мое теперь напоминало приключение Филеаса Фогга. Но если герой Жюля Верна описывал окружность, то мой путь скорее напоминал ломаную линию. Пароход, затем поезд, затем снова пароход. Но теперь уже в Персидском заливе. И под британским флагом.

В Астаре предприимчивый Карнахан умудрился продать-таки совершенно ненужное мне теплое пальто. Я подозреваю, что известная часть выручки осела в его карманах. Но и оставшиеся деньги почти вдвое перекрывали стоимость нового пальто в Петербурге. Когда я поинтересовался у Пичи, кто же купил у него в жаркой Персии теплое пальто, тот только руками развел и рассмеялся.

— Это же Восток, мистер Евсеичев. Здесь покупают и продают все, что душе угодно.

— Но вы выручили за него очень хорошие деньги, Карнахан.

— Ну, теперь один местный набоб будет хвастаться, что у него в гардеробе есть пальто самого русского царя. — Карнахан подмигнул мне. — Никак не меньше.

— Русского царя? — опешил я.

— Я позволил себе несколько вольно интерпретировать вашу историю, мистер Евсеичев.

— Пичи у нас очень силен в таких вот вольных интерпретациях, — усмехнулся Древотт.

Оружие в ход пустить нам пришлось лишь один раз. По дороге из Астары в Бенден-Махшерхр на наш поезд был совершен натуральный налет.

Мы как раз сидели в тесноватом для троих человек да еще и с вещами купе, когда поезд начал сбрасывать скорость.

Почти тут же Карнахан вытащил из корзины, стоящей на полу, пару револьверов и мой маузер. Древотт уже проверял свой жуткого вида протез, Я же выглянул в окно. Никаких бревен не перегораживало пути — просто крутоватый поворот рельсов. Чтобы войти в него, поезду пришлось сильно сбросить скорость.

— Быть может, не стоит… — Я не успел закончить фразу. Пичи ухватил меня за плечо и втолкнул обратно в купе. А следом в раму окна впилась нуля. Мгновением позже я услышал выстрел. Первый из многих.

— Это чертов Восток! — выкрикнул Карнахан, всовывая мне в руку мой маузер. — Если здесь есть хорошее место для засады, кто-нибудь обязательно использует его!

Они вылетели из-за барханов, словно стая саранчи. Только с того края, что я мог видеть, их было никак не меньше двух десятков. Одетые в грязные белые бурнусы, с винтовками и саблями в руках, они неслись к нашему поезду. Палили без остановки. В общем-то, налетчики ничем не отличались от тех, кто осаждал нас в Месджеде-Солейман. На секунду у меня даже возникло чувство deja vu.

— Я считал, что ограбление поезда это не Восток, — заметил Древотт, — а скорее Дикий Запад. С индейцами и коровьими парнями.

Если честно, я не очень понял, кого он имеет в виду под коровьими парнями. Разве что перегонщиков скота, но разве они грабят поезда? Хотя кто их там за океаном знает.

— Здешний Восток даст сто очков форы тамошнему Западу в дикости, — ответил Карнахан.

Словно подтверждая его слова, группа налетчиков атаковала наш вагон. Мы были вынуждены залечь, укрываясь за вещами. А над нашими головами свистели пули.

Голова одного налетчика показалась в окне, и мы — все трое — тут же отреагировали. Рискуя, мы высунулись из укрытия — и тот получил сразу три пули.

Теперь уже и мы открыли ответный огонь по налетчикам. Слишком уж те осмелели — подбирались к самому поезду. Так и норовили забраться на крышу, а то и выбить двери купе, чтобы добраться до пассажиров.

Мы палили по налетчикам — не скажу, чтобы слишком уж метко. Скорее, просто старались держать их на расстоянии. Однако то один, то другой всадник в грязно-белом бурнусе валился под ноги своему коню или верблюду, обливаясь кровью.

— Это хорошо, что у них динамита нет, — заметил Карнахан, перезаряжая свой веблей. — Помнишь, как ловко мы научили кидать бомбы тех дикарей в Каферистане, Дэни?

— Да уж, Пичи, отлично помню. — Древотт высунулся из укрытия — и трижды выстрелил в налетчиков. Один из них схватился за лицо и упал. — Пары десятков наших метателей вполне хватило, чтобы остановить такой вот поезд.

— Верно. — Теперь уже Карнахан вместе со мной вскидывает оружие.

Мы всадили во всадников по шесть патронов. Кажется, ранили лишь двоих. Да и то не уверен. В ответ на нас обрушился настоящий шквал огня.

— Хорошо, что у них динамита нет, — философически заметил Древотт, перезаряжая свой веблей. — Помнишь, Пичи, как мы выучили каферистанских дикарей швыряться горшками с горючей жидкостью из пращей.

— Отлично помню, — кивнул Пичи, снова скрываясь за нашими вещами.

Я подумал тогда, что эта парочка никогда не перестает болтать. Даже в столь жарких ситуациях, как нынешняя. И никогда не теряет присутствия духа.

— Мне кажется или поезд замедляет ход? — вдруг насторожился Карнахан, став похожим на встревоженную борзую.

— Так и есть, — подтвердил его опасения Древотт. Похоже, наши конные друзья добрались до машиниста.

— Если поезд остановится, — без особой нужды добавил я, — то у нас не останется шансов против этих налетчиков.

— Значит, — решительно заявил Древотт, — мы сами должны добраться до паровоза. Прогуляемся его крышам.

— Прямо как в юности, — усмехнулся Карнахан, — когда я бегал от контролера, чтобы не платить за билет.

— Только тогда по тебе вряд ли стреляла сотня арабских всадников, — заметил Древотт.

— Пара разъяренных кондукторов не сильно уступает им, — покачал головой Карнахан. — Вы составите нам компанию, мистер Евсеичев?

— Конечно, — кивнул я. — Пусть я и не бегал раньше по крышам вагонов, но всегда хотел попробовать.

— Тогда полезайте следом за мной, — бросил мне Карнахан. — Если что Дэни подстрахует вас.

И больше не говоря ни слова, Пичи ящерицей выскользнул из-за груды наших вещей, сваленных на полу купе. Окно вагона было давно разбито — и он легко ухватился на верхнюю часть рамы, рискуя поранить пальцы об осколки стекла. Подтянувшись, Пичи оттолкнулся ногами от пола — и через минуту его башмаки пропали из виду.

— Полезайте, — поторопил меня Древотт. — Пичи надо прикрыть.

Я бросился следом за Карнаханом — все-таки поранил руки о чертовы осколки. Кровь потекла по пальцам. Но я решил просто не обращать на это внимания. Налетчики обратили на меня пристальное внимание. Слева и справа в стенку вагона врезались пули. На них я тоже внимания не обращал. Поймаю свою — так тому и быть. Сейчас я с этим ничего поделать не могу.

Я подтянулся, оттолкнувшись ногами от нижней рамы. Пичи наверху перехватил мое запястье, потянул на себя. С его помощью я легко взобрался на крышу вагона. Тут же приник к ней, стараясь не подставляться под пули.

Надо сказать, тут народу было достаточно много. Проводники в обход кассы продавали билеты в «четвертый класс», а именно на крышу поезда. На подобное железнодорожное начальство всегда смотрело сквозь пальцы. А вот теперь купившие билет «четвертого класса» несчастные люди корчились, прижимаясь к разогретому солнцем дереву. Многие стонали от полученных ран. Шальные пули так и свистели в воздухе.

Древотта нам с Пичи пришлось вытаскивать вдвоем. Уж больно здоров тот был. Оказавшись на крыше, он повалился на спину, тяжело дыша.

— Проклятье, две пули отскочили от моей стальной лапы. — Он глянул на меня, хитро прищурив глаза. — Так что я, наверное, должен сказать вам спасибо, мистер Евсеичев. Будь моя рука живой — лежать бы мне под копытами этих проклятых Господом налетчиков.

— Считайте, что я спас вам жизнь тогда, в Стамбуле.

Кажется, я начинал становиться столь же циничным, как и эти двое. И не сказал бы, что мне это не нравилось. Подобная лихая бесшабашность пришлась мне весьма по душе.

— Заметано, — бросил Древотт. — А теперь бегите следом за Пичи. И падайте на крышу, когда он падает. Уж кто-кто, а Пичи всегда знает, когда надо бежать, а когда — падать.

— Если ты про Хайберский проход, — бросил через плечо Карнахан, — то это была чистая случайность.

— Или промысел божий, — добавил Древотт.

Но Карнахан не слушал его. Он уже вскочил на ноги и, согнув спину, бросился вперед. Я решил не отставать от него. Оружие мы оба снова сжимали в руках. Хотя толку от него сейчас не было никакого. Однако, наверное, Карнахану, как и мне, рукоятка в ладони придавала уверенности.

Пробежав пять шагов, Пичи повалился ничком. Я рухнул следом. Знал, что где-то за моей спиной упал будто подкошенный Древотт. Мы проползли несколько метров, активно работая локтями, расталкивая пассажиров, едущих «четвертым классом», и их вещи.

У самого края вагона Пичи снова подскочил на ноги, словно заведенный. Бросился бегом. И спустя секунду уже приземлился на крышу соседнего вагона. А там вновь распластался по ней.

Как только Карнахан оказался на крыше следующего вагона, я вскочил на ноги — и бросился вперед. Главное — не дать воли страху, не затормозить перед краем. Ведь это может обернуться для меня плачевно.

Я прыгнул, на секунду зависнув над жуткой, грохочущей пропастью между вагонами. Однако приземлился вполне удачно. Перекатившись через плечо и погасив инерцию, быстренько пополз вперед. Надо же и Древотту место освободить.

Так мы — один за другим — миновали три вагона подряд без каких-либо происшествий. Но надолго нашей удачи, конечно же, не хватило. Слишком уж изменчива эта особа. Да и налетчики поняли — чего мы добиваемся. И решили преградить нам дорогу.

Сразу двое забрались на ближайший к тендеру вагон. Они без жалости раскидывали пассажиров «четвертого класса». А из их вещей сложили своеобразный бруствер, за которым и залегли. Сразу же принялись палить но нам.

Пули впивались в доски вагонной крыши. В отпрянувших от нас пассажиров «четвертого класса». Они тут же в панике бросились бежать. Но мало кому это помогло. Налетчики палили без остановки. Все больше людей валились мертвыми или ранеными с крыши поезда.

Проклятая паника очень метала нам. Когда вокруг тебя носятся и умирают люди, сложно держать в себя в руках. Да и прицелиться во врагов было практически невозможно.

Я подполз к Пичи. Мы оба укрывались теперь за какими-то баулами и телом человека в белой чалме. В него то и дело с противным чавканьем впивались пули.

— Надо прыгать к ним, — крикнул я, стараясь переорать стук колес и выстрелы. — Мы с Древоттом прикроем тебя.

— Жаль, — усмехнулся Пичи, — вы пропустите все веселье.

И он тут же бросился вперед. Казалось, он даже не приподнялся над крышей вагона, а вот он уже прыгает на соседний.

Мы с Древоттом, сильно рискуя, принялись палить во налетчикам. Я не останавливался, пока не опустел магазин моего маузера. Древотт за это время успел один раз перезарядить свой веблей.

Нам повезло — бандиты, поставленные перед выбором в кого стрелять, попросту не успели определиться с целями. Все их пули прошли мимо. Правда, как и наши.

А вот Пичи совсем не повезло. Он не рассчитал прыжка — и скрылся за краем вагонной крыши.

— Пичи! — страшным голосом закричал Древотт.

Он вскочил. Не успей я схватить его за ноги и повалить обратно, точно поймал бы пулю.

Наверное, мы оба недооценили ловкость Карнахана. Впоследствии он утверждал, что намеренно прыгнул именно так, чтобы повиснуть на краю крыши вагона. Я лично не слишком верил ему. Однако в тот момент нашему с Древоттом удивлению не было предела.

Пичи перевалился через край крыши вагона, невидимый для налетчиков. Скорее всего, те удивились намного больше нашего, когда он вырос прямо перед ними. Четыре быстрых выстрела веблея оборвали жизни обоих бандитов.

Пичи обернулся к нам и махнул рукой, призывая следовать за ним. Мы с Древоттом не отстали. К тендеру по пустой крыше вагона мы бежали практически рядом.

— Не шути так больше, Пичи, — бросил на бегу Древотт.

— Не скажу, чтобы шутка понравилась даже мне, — усмехнулся Карнахан, — но, кажется, она все-таки удалась. По крайней мере, наши друзья-налетчики ее оценили.

Мы проскочили тендер — теперь надо было прыгать в локомотив. И вот тут первым отправился Древотт.

— С моей стальной рукой будет проще управиться там, — сказал он.

Он рывком бросил свое массивное тело вперед, распахнул дверцу паровоза и скрылся внутри. Конечно же, никаких звуков борьбы изнутри мы с Карнаханом не услышали. Да и не прислушивались особо. Все больше бандитов брало нас на прицел. Пули разбивали куски угля, оставляя в воздухе взвесь.

— Этак мы без всякой каторги чахотку заработаем, — усмехнулся Карнахан.

— Если не получим пулю раньше, — ответил я.

Тут из окна локомотива высунулась рука Древотта и поманила нас внутрь.

— Прыгайте, — велел мне Карнахан.

Спорить смысла не было никакого — я прыгнул.

Быть может, не слишком удачно. Однако меня подхватила стальная рука Древотта. Пальцы ее порвали рукав и до боли сжали кости. Я поспешил ухватиться за дверцу локомотива. Ногами утвердился на подножке.

Убедившись, что я не собираюсь падать под колеса поезда, Древотт отпустил меня. Рука продолжала болеть, но уже не так сильно, как когда ее стискивали стальные пальцы. Не без труда я забрался в тесную кабину машиниста. Кроме Древотта внутри оказались еще пять человек. Правда, все — за исключением самого Древотта, конечно, — были мертвы. В трех легко можно было опознать налетчиков — грязно-белые бурнусы были перепачканы в крови. На телах их остались следы глубоких порезов — явно работа металлической руки Древотта. Оставшиеся двое тоже были зарезаны, однако это, скорее всего, были машинист и кочегар нашего поезда.

Из-за лежащих на полу кабины тел развернуться внутри было почти невозможно.

— Придется выкинуть их из поезда, — кивнул на трупы Древотт, — а то Пичи сюда уже точно не поместится.

Я только плечами пожал. Дело неприятное, но делать его надо.

Я быстро открывал дверцу, а Древотт выкидывал одно за другим мертвецов. Палили по нам налетчики теперь совсем безбожно часто. Не раз и не два приходилось прятаться за прочной стальной дверцей, явно рассчитанной на то, чтобы остановить пулю.

— Пичи там приходится совсем несладко, — заметил Древотт. — Надо бы подать ему знак, чтобы прыгал. Я снова высуну руку, а вы подержите дверцу открытой. Висеть, как вы, он не сможет. Его прикончат в считанные мгновения.

Собственно, мне не надо было ничего объяснять. И без Древотта я отлично понимал все это.

— Давай, — бросил я ему, снова берясь за ручку дверцы. Рядом в металл ударила с цоканьем пуля.

Древотт высунул в окно руку до самого плеча. Не глядя, помахал ею раз, другой, третий. В нее тоже ударила пуля, выбив сноп искр. Древотт поспешил спрятаться. Я же распахнул дверцу. И первым, что увидел, был Пичи Карнахан, буквально летящий на меня. Он врезался в меня, обхватив будто любовницу. Древотт без особых церемоний ухватил его за ворот пиджака и втащил в кабину. Я же быстро захлопнул дверцу.

— Надеюсь, вы не сочли это поводом для женитьбы, — усмехнулся Древотт.

— Ничуть, — отмахнулся Карнахан, будто ничего и не было. — Ты же знаешь, что я слишком люблю женский пол. Кто-нибудь умеет управлять этой штукой?

Я и Древотт синхронно покачали головами.

— Ну, тогда я возьмусь за это дело, — кивнул Пичи. — Дэни, ты бери лопату и кидай уголь в топку…

— А ты разве умеешь поездом управлять? — удивился Древотт.

— Нет, черт возьми, не умею! — вспылил Карнахан. — Но тут ничего сложного вроде нет. Главное, следить за стрелками, чтобы они не попадали в красную область на всех этих приборах. А теперь, ради сына вдовы, Дэни, бери уже эту чертову лопату и начинай кидать уголь!

Древотт ничего больше говорить не стал. Стальной рукой он легко распахнул шуровочную дверцу, подсыпал угля из тендера и принялся энергично кидать его в топку.

— А вы, мистер Евсеичев, пока приглядите за окнами, — бросил мне Карнахан, не отрывая взгляда от многочисленных приборов, стрелок и шкал.

— Заряди оба ваших револьвера, — сказал ему я, — и давай их мне. Все равно вам некогда ими пользоваться.

— Что верно, то верно.

Древотт на секунду оторвался от работы, передавая Пичи свой веблей. Тот вытащил из карманов горсть патронов и принялся, почти не глядя, заряжать сначала один револьвер, потом и второй. Он отдал мне оба — и я засунул их по-пиратски за пояс. Правда, пришлось скинуть пиджак, чтобы можно было добраться до них. Все равно он был безнадежно испорчен, еще когда мы валялись на угле в тендере. Вот только другого у меня просто не было. Но об этом можно подумать и после. Если жив останусь.

Я быстро проверил магазин маузера. В нем было еще пять патронов. Еще дюжина в револьверах. Надеюсь, этого хватит. Я не взял с собой запасной магазин к пистолету. Да и у Древотта с Карнаханом вряд ли найдется внезапно солидный запас патронов.

Мне приходилось постоянно вертеть головой. Налетчики могли напасть на нас откуда угодно. Несколько раз они опасно приближались к поезду, но хватило пары выстрелов, чтобы отогнать их. Тем более что первый оказался весьма удачен. Всадник в грязно-белом бурнусе схватился за лицо — вывалился из седла. Скакавший рядом с ним бандит решил поскорее убраться — пока сам пулю не схлопотал. Правда, я был уверен, что не смогу попасть в него столь же лихо.

А поезд тем временем медленно, но верно набирал скорость. Древотт скинул свой порванный во многих местах и окровавленный пиджак. Следом расстался и с рубашкой. И вскоре стал похож на заправского кочегара. Он обливался потом. Кожа почернела от угля. Шикарные бакенбарды обгорели от жара, исходящего от топки. Карнахан будто статуя замер перед приборами.

Он глядел на них. Глаза постоянно перебегали с одной стрелки на другую. Но руки оставались неподвижны. Даже если стрелка и попадет в красную область шкалы, Пичи попросту не знал, что делать в таком случае. В этом я был уверен полностью.

— Хватит гнать, — бросил я, когда выстрелы вот уже несколько минут перестали щелкать по кабине. Да и всадников видно не было. — Кажется, оторвались.

Я рискнул высунуться в окно. Сначала в одно, потом в другое. Налетчики прекратили преследование. Теперь они стремительно уменьшались в размере.

— Точно оторвались, — сказал я.

Древотт захлопнул жадный зев топки — устало оперся о лопату. Пичи продолжал глядеть на приборы. Но уже без той напряженности, что несколькими секундами раньше.

— А это было славное приключение, — сказал он и вытер лоб носовым платком.

Те же самые слова он повторил, когда мы садились на английский пароход в Бенден-Махшерхр. На этом наше небольшое приключение в Персии, действительно, подошло к концу. Путешествие до южных берегов Африки прошло скучно и спокойно. Даже погода радовала, хотя все знатоки на борту утверждали, что нас ой как растрясет в дороге. Ведь в этих широтах на подходе зима — самое неприятное время для путешествия.

Наш пароход миновал экватор со всеми вытекающими церемониями для тех, кто пересекал его впервые. Это было весело и занимательно. Ведь морские традиции не меняются на протяжении многих лет.

На палубе установили громадных размеров бочку. Капитан парохода вырядился в совершенно жуткий карнавальный костюм Нептуна. Узнать в нем латинского бога морей и океанов можно было только по зеленоватой бороде да трезубцу в руках. Несколько офицеров изображали его слуг. А пара самых отчаянных дам прицепили к ногам русалочьи хвосты. Все эти слуги Нептуна одного за другим волочили пассажиров и членов команды, впервые пересекающих экватор, к бочке и купали их там. Хорошим тоном, как я понял, было поупираться для вида, когда тебя тащат к бочке. Дамы не из самых чопорных весьма весело визжали. Их, конечно, никто в бочку не кидал, только обрызгивали соленой водой из нее.

Безусловно, эта традиция порадовала далеко не всех на борту парохода. Однако противиться ей не стал никто. Понравилась церемония, наверное, больше всего детям. Хотя они и были сначала сильно напуганы всем этим странным действом.

И это было самым интересным во всем нашем плавании к берегам Африки.

Глава 2

Мы сошли в Кейптауне. Пароход прибыл точно по расписанию. Пятого марта. Вот только погода стояла совсем не весенняя. Ведь в южном полушарии и времена года меняются местами. Хотя в Африке этого не понять. Тут круглый год жарко. Правда, мне потом объяснили, что летом тут такое чудовищное пекло, что проще помереть, чем выходить на улицу. А большинство людей, если может, старается не покидать своих домов.

— На этом нашу миссию можно считать завершенной, — заявил Карнахан. — Однако, мистер Евсеичев, мы слишком много вместе пережили, чтобы бросить вас прямо в порту. Не так ли, Дэни?

— Конечно, Пичи, — согласился Древотт. — Тем более что и нам надо добраться до рекрутской конторы.

— А нам не в разные конторы надо? — предположил Карнахан. — Мистер Евсеичев все-таки претендует на черный мундир офицера.

— И такой дыре, как «тот Кейптаун», — усмехнулся Древотт, — вряд ли будет несколько контор такого рода.

Да уж, тут с ним поспорить было тяжело. Кейптаун был самой настоящей дырой. Даже после персидских городов выглядел он крайне неприглядно. Мостовых не было — по крайней мере, в порту. Причалы по большей части деревянные и такого вида, как будто вот-вот развалятся. По грязной морской воде снуют сотни лодок — на одной из них мы и прибыли в порт. Дома в городе все какие-то неопрятные, крытые соломой или тростником. Каменной была, как выяснилось, только контора капитана порта. Повсюду кабаки и толпы праздношатающихся матросов. Негры, с которыми обращаются хуже, чем с животными. Вот оно — лицо британской Южной Африки.

Но чем дальше от порта, тем становилось чище и спокойнее. Хижины сменились более-менее приличными домами из дерева, реже каменными. Публика стала получше. Можно было встретить и дам под зонтиками, вальяжно прогуливающихся по пыльным улицам, и сопровождающих их джентльменов, предпочитающих соломенные шляпы и пробковые шлемы котелкам и хомбургам. Смотрелись они несколько комично, однако я уже спустя пять минут на южноафриканской жаре понял, насколько практичнее в этом климате такая вот шляпа. Мы с Карнаханом и Древоттом быстро обзавелись такими. Благо недалеко от порта ими торговали за сущие гроши.

Было тут достаточно много морских офицеров. Как с военных, так и с гражданских судов. Они, наверное, единственные, кто носил фуражки, вместо соломенных шляп и пробковых шлемов. Правда, носили их все больше на сгибе локтя, а на головы повязывали платки, отчего выглядели совершенно по-пиратски. Хотя таким образом, скорее всего, офицеры эпатировали местных дам.

Попадались и армейские офицеры. Все, как один, в красных мундирах и при белых пробковых шлемах. Один из них любезно подсказал нам дорогу до рекру— терской конторы. Она в Кейптауне, действительно, была только одна.

Представляла собой эта контора небольшой домик всего с парой комнат. В прихожей мальчишка-негр при нашем появлении потянул за веревку — и здоровенное опахало, крепящееся к потолку, обдало нас относительно свежим воздухом. Это было весьма приятное ощущение после чудовищной уличной жары.

— Мы подождем тут, — бросил Карнахан. — С мистером вроде вас заходят всяко поговорить первым.

— Думаю, — сказал я, — тут наши пути разойдутся. Возможно, навсегда.

Я протянул руку им обоим. Карнахан и Древотт крепко пожали ее.

— Надеюсь, нам больше не придется стрелять друг в друга, — сказал на прощание Пичи.

— Вы чертовски хорошо умеете это делать, — добавил Древотт.

Попрощавшись с ними, надо сказать, не без сожаления, я постучал в крепкую деревянную дверь, отделявшую контору от прихожей.

— Войдите, — раздалось с той стороны.

Я распахнул дверь и вошел.

Внутри за большим столом черного дерева сидел совершенно скучного вида человек. Одет он был, как и все в Кейптауне, в легкий костюм. Узел на галстуке распущен, а верхняя пуговица рубашки расстегнута. Так что все желающие могли полюбоваться его красной шеей. Широкое лицо, украшенное шикарными усами и седоватыми бакенбардами, было вполне под стать такой вот могучей шее. Да и остальное телосложение не подкачало.

— С кем имею честь? — поинтересовался хозяин конторы. — По какому делу явились к нам?

— Никита Евсеичев, — прищелкнул каблуками я, — бывший ротмистр русской кавалерии. — Я решил добавить себе чин и не уточнять, в какой именно кавалерии служил. — Был вынужден выйти в отставку и покинуть пределы Русской империи.

Интересно, а сюда добрались новости о моей дерзости царю?

— А теперь решили примерить черный мундир ее величества, — кивнул как будто бы самому себе хозяин конторы. — Что ж, недурной выбор. Но вот как понять, подходите ли вы для этой работы? Кстати, забыл представиться, майор Фитцсиммонс. Все еще нахожусь на действительной военной службе, несмотря вот на это. — Он хлопнул себя рукой сначала по левому колену, потом по правому. — Проклятые черномазые продырявили мне обе ноги, а приличного протезиста в этих краях и сейчас-то не сыщешь, а уж тогда… Вот и поставили мне жалкие деревяшки. Воевать на них никак не получится. Приходится набирать свежее мясо для мясорубки.

Он неприятно рассмеялся. Похоже, самому ему подобная шутка не казалась такой уж веселой. Хотя, без сомнения, он повторял ее по нескольку раз на дню.

— И, наверное, вы копите деньги на возвращение в Европу и толкового врача-протезиста, — поддержал его я.

— В точку! — прищелкнул пальцами майор Фитцсиммонс. — Но пока все не так радужно, как мне казалось сначала. У пас тут назревает большая война с этим черным дьяволом Кечвайо — солдат из Метрополии шлют достаточно. А вот толковых офицеров как раз и не хватает. Все больше молокососы, которых пристроили в армию родители, не зная, что еще делать с такими бестолочами. Потому-то и идет набор черных мундиров. У нас тут несколько ганноверцев и даже пруссаков. А вот русского приходится видеть впервые. Далековато вы забрались от своей родины, мистер. Хотелось бы еще узнать, для какой цели собираетесь вступить в ряды армии ее величества?

Он вел беседу словно заправский мастер допроса. Все приемы, как по учебнику, по которому нас натаскивали для работы в Третьем отделении. Я даже восхитился его компетентностью в таком, казалось бы, далеком от вербовочного ремесла деле.

— Вам, мистер Фитцсиммонс, выдать стандартный набор лжи, — сказал я, перегнувшись через стол, так чтобы оказаться поближе к нему, — или вы надеетесь на честный ответ?

— Браво! — хлопнул ладонью по столешнице Фитцсиммонс. — Уели старика! Если вы столь же умело обращаетесь с оружием, как болтаете языком, то я буду уверен, что в славной британской армии стало на одного толкового офицера больше.

— А как же знание тактики? — поинтересовался я, откидываясь обратно.

— Бросьте, мистер, — отмахнулся Фитцсиммонс. — Здесь Африка. Никакая тактика или стратегия не помогут против проклятых черномазых ублюдков Кечвайо. Они-то воюют не по правилам. Черт, да они и не слышали о правилах войны! А вернее всего, — тут майор несколько понизил голос, — у них тут свои правила. Пленных не берут и всем на поле боя вспарывают животы. И наплевать им, кто валяется на земле, рядовой или генерал. Меня-то, слава богу, товарищи вытащить успели. Не то гнить бы мне на этом проклятом солнце. А какие-нибудь грифы или другие падальщики лакомились бы моими кишками.

Он смерил меня долгим взглядом, как будто оценивал результат своих слов. Но меня после Месджеде-Солейман мало что могло напугать. Так я думал тогда, по крайней мере.

— Не передумали еще вступать в армию? — задал мне сакраментальный вопрос Фитцсиммонс.

— Поздно мне передумывать, мистер Фитцсиммонс, — покачал головой я. — Денег у меня было на дорогу в один конец.

— Отлично, — кивнул он. — Тогда займемся кое— какими формальностями.

Формальности эти поглотили все время до самого вечера. Но в итоге я стал обладателем черного мундира и внушительной сбруи к нему, а также белого пробкового шлема.

— С кавалерией у нас тут не очень, — сказал на прощание майор Фитцсиммонс, вручая мне все необходимые бумаги, — поэтому придется повоевать в пехоте. Уж не обессудьте, мистер Евсеичев. Из кавалерии у нас только местная милиция — те же чертовы черномазые, только наряженные в мундиры и посаженные на коней. И арабы майора Лоуренса.

Мне стоило больших усилий сдержать эмоции при упоминании имени моего старого врага еще по стамбульским приключениям. Неужели и шериф Али тут? Ведь его тело не было найдено среди убитых при Месджеде-Солейман. Он вполне мог вернуться к своему другу и нанимателю. А тот, оказывается, пребывал теперь в Африке.

— По этим документам вы получите билеты на первый же поезд до Питермарицбурга, что в Натале. Дорога дальняя, поэтому советую поторопиться. Возможно, вы еще успеете на вечерний поезд.

Кроме документов мне выдали чек на некоторую сумму подъемных. Мои поиздержавшиеся финансы несколько пополнились. Правда, не стоило забывать, что форму придется оплачивать из жалованья, так как выдана она мне в кредит, равно как и другая амуниция. За билет на поезд тоже придется потом заплатить. Но все это сейчас меня мало интересовало. Мой путь лежал почти через все британские владения в Африке. В Питермарицбург — столицу колонии Наталь. Именно там, по словам майора Фитцсиммонса, формировалась армия для войны с зулусами. К ней мне надо будет временно присоединиться, чтобы понять — или хотя бы начать понимать — что же творится в Южной Африке.

Поезд, идущий до Питермарицбурга, оказался самым настоящим военным эшелоном. С парой вагонов, переделанных под пассажирские, хотя и весьма условно, в центре. Вокруг них теснились открытые платформы, на которых ехали солдаты — красные мундиры и неизменные белые каски, и стояли закрытые чехлами орудия. На другие были свалены мешки с провиантом и фуражом. Третьи были опечатаны, а на их дверях красовались надписи «боеприпасы». Сразу становилось понятно — это очередной эшелон, везущий свежие дрова для будущего костра войны.

Вот только как-то слишком уж основательно готовятся британцы к схватке с каким-то вождем чернокожих. Пусть у того и есть армия, похожая на настоящую, но без ружей и пушек он ничего не сможет противопоставить мощи Британской империи. Отсюда напрашивается очень простой вывод — вовсе не Кечвайо главный враг в грядущей войне. И все эти люди, орудия и боеприпасы нужны для другой кампании. Против кого — догадаться не сложно.

Внутри так называемые пассажирские вагоны были разделены на шесть отдельных купе, рассчитанных на одного человека. Да и тот там помещался с трудом. Питаться мы должны были на станциях — такой роскоши, как вагон-ресторан, военный эшелон себе позволить, конечно же, не мог. В купе этих было невыносимо жарко — даже ночью. А потому все офицеры, ехавшие в них, предпочитали выбираться на открытые платформы. Не на те, что занимали солдаты, естественно. На куда более спокойные, где перевозили орудия. Тем более что начальник над всем этим артиллерийским парком — майор Пикеринг оказался весьма, можно сказать, гостеприимным хозяином.

Этот полный человек обожал в жизни три вещи. Азартные игры — он просто жить не мог без разнообразных пари. Свои пушки — он мог рассказывать о них часами. И, как это ни удивительно, лингвистику — он долго служил в Индии и сейчас работал над книгой «Разговорный санскрит».

— Быть может, — любил говорить он всем, кто желал его слушать, — я, когда допишу свой труд о языках Индии, возьмусь вплотную за изучение африканских диалектов. Невероятная тема. Что уж говорить! Синтез европейских языков с местными. Пиджин. Африкаанс. Вы когда-нибудь слышали, как говорят эти белые варвары — буры? Иногда кажется, что разговариваешь с европейцем, пускай и деревенщиной, но иные пассажи разобрать просто невозможно!

— У вас очень длинный язык, майор, — обычно отвечал на это полковник Фланаган, старший офицер из всех нас, — чернокожие вырезают болтливым врагам языки и преподносят их своим вождям. Так они желают получить чужое красноречие.

— В таком случае, полковник, — усмехнулся неунывающий Пикеринг. — быть может, кто-то из чернокожих вождей проявит стремление к изучению языков.

— Разве что развесит их у себя на шее, — заметил полковник Фланаган, — рядом с черепами и большими пальцами прочих врагов.

Вот за подобными разговорами мы и коротали время до Питермарицбурга. В хорошие дни солдаты вытаскивали для нас прямо на платформу круглый стол — и мы до темноты резались в карты. Полковник Фланаган этого не одобрял, но и запретить не мог. Как втихомолку шутили офицеры, карт полковник не одобряет исключительно потому, что ему в них фатально не везет.

— И это так, — торжественно подтверждал капитан Хаммерсмит, который знал полковника дольше всех, — наш мистер Фланаган пообещал не касаться карт после того, как три года назад просадил все жалованье полковых офицеров. Его хотели отдать под суд, но он каким-то образом сумел выкрутиться. Никому, правда, не известно, как именно ему это удалось.

Играли мы по маленькой, потому что все офицеры были не особенно при деньгах. Да и чего ожидать от тех, кто не сумел удержаться в Европе и отправился служить в жаркую и опасную Африку.

И только один из нас — молодой лейтенант Бромхэд — иногда выдавал некие пространные речи о долге и патриотизме. Часто он любил поминать пресловутое «бремя белого человека» и цитировать стихи популярного британского поэта Киплинга к месту и не к месту.

— Вы же понимаете, господа, — распространялся он за карточным столиком, пока мимо нас пробегали равнины Южной Африки, — что мы несем цивилизацию во все уголки мира. Там, где ступила нога белого человека, жизнь уже не станет прежней. Вот вы смотрите на меня скептически, мистер Евсеичев, — он оборачивался ко мне, — а ведь ваша Русская империя занимается тем же самым, что и мы тут. Вы принесли цивилизацию народам Сибири, на границы с Китаем. Сейчас несете ее на Средний Восток, — этими словами в Европе было принято называть Среднюю Азию. — Теперь ваша страна граничит с нашей именно в том регионе. Так что не стоит осуждать меня подобными взглядами.

Крыть мне тут было нечем. Нe так и давно присоединились к Русской империи Хива и Коканд.

Бромхэд с видом победителя уставился в свои карты. Вот только я в качестве мелкой мести обыграл его в тот день, оставив без копейки денег. И это доставило мне ни с чем несравнимое удовольствие.

Майор Т. Е. Лоуренс всегда очень внимательно читал оперативную сводку и сведения, поступающие из Кейптауна. И не потому, что надвигалась война с зулусами, и даже не потому, что иные сведения могли быть весьма и весьма важны. Нет. Все гораздо проще. Майору Лоуренсу было скучно. Невероятно скучно в проклятой богом Африке.

Туземной кавалерией занимался в основном шериф Али. Он натаскивал чернокожих ездить верхом на лошадях. И, надо сказать, это ему неплохо удавалось. Конечно, до европейской кавалерии этим конникам было далеко, однако по местным стандартам — очень и очень неплохо. Лоуренс периодически устраивал смотры и проверки кавалерийским частям. Но, опять же, больше от скуки, нежели для того, чтобы проследить за успехами своего друга.

Проваливший свою миссию в Аравии шериф Али сейчас старался вовсю. Гонял своих харишей и местных негров в хвост и в гриву. По мнению Лоуренса, он был с ними излишне строг — никогда не хвалил, а вот за малейшие провинности жестоко наказывал. Однако вмешиваться в процесс обучения Лоуренс не спешил. Считал, что раз есть несомненные успехи, то пусть все идет своим чередом.

Лоуренс понимал, что до начала войны с серьезным врагом работы у него не будет совсем. Да и сейчас его сильно ограничивали в действиях. Буры слишком настороженно и неприязненно относились к тем, кого называли ойтландерами. А потому работать в их республиках было сложно. Во избежание каких-либо недоразумений руководство Бюро секретной службы прямо запретило какую бы то ни было разведывательную деятельность на территории обеих республик.

В общем, Лоуренсу оставалось изнывать от скуки и внимательно читать все оперативные сводки и сведения из Кейптауна. Он и представить себе не мог, что в один прекрасный день среди этой кипы скучной информации вдруг попадется что-то действительно интересное.

Он сразу обратил внимание на запечатанный конверт, помеченный его именем. Он лежал сверху всех листов. А значит, требовал немедленного ознакомления. И, естественно, майор первым делом вскрыл его. Внутри конверта лежали несколько аккуратно сложенных листов. Парочка изрядно пожелтела за время пути до Питермарицбурга.

Как обычно, майор сначала пробежал их глазами, однако уже на середине остановился. Вновь взял в руки первый лист и стал внимательно его читать. Эти сведения требовали всего его внимания. Нельзя было упустить ничего из того, что написано на этих нескольких листах бумаги. Разными почерками, в разное время. Но важность у всего примерно одна.

— Неужели русский медведь решил сунуть лапу в Африку, — начиная читать во второй раз, произнес Лоуренс.

Трижды перечитав документы, он высунулся в окно своего кабинета и крикнул шерифу Али:

— Иди сюда! — Он помахал ему рукой. — Давай же скорее! Наш добрый друг скоро прибудет в Питермарицбург!

Распекавший в это время кого-то из своих людей шериф Али обернулся к Лоуренсу. Он кивнул командиру, напоследок произнес еще несколько коротких фраз провинившемуся харишу и направился к домику Лоуренса. Хариш же поспешил обратно к десятку чернокожих, стоявших рядом со своими лошадьми. Даже по его спине Лоуренс мог понять — сейчас несчастным неграм не поздоровится.

Майор усмехнулся и прикрыл ставни. Солнце уже начинало разворачиваться в его окна. А значит скоро, несмотря на осень, наступит просто невыносимая жара.

Питермарицбург с первого взгляда выглядел намного аккуратнее Кейптауна. Основанный бурскими колонистами, он еще сохранил черты прежнего поселения выходцев из Голландии. Ровные улицы, небольшие домики, кое-какие даже с флюгерами на крышах, указатели на каждом перекрестке. В общем, ни малейшего сходства с кошмарным и хаотическим Кейптауном.

Сойдя с поезда, все офицеры, кроме двоих, кто командовал солдатами, и Пикеринга, оставшегося при орудиях, направились к командиру гарнизона. Представиться по всей форме. Обитал начальник всех британских вооруженных сил в Южноафриканских колониях генерал Челмсворд в большом особняке, без сомнения, занимаемом губернатором Наталя.

При помощи друг друга мы привели себя в относительный порядок после длительного путешествия на поезде, так чтобы выглядеть настоящими офицерами, а не какими-то оборванцами. О нас, конечно, уже доложили, поэтому негр-слуга, наряженный в ливрею, сразу же отворил перед нами ворота особняка.

— Бвана Челмсворд, — произнес он густым, как деготь голосом, — ждет господ в саду. Вас проводят.

Парочка слуг помоложе и в ливреях попроще тут же выросли будто из-под земли.

— Идемте за нами, господа, — выпалил один из них, делая нам приглашающий жест.

— Экие расторопные, — усмехнулся лейтенант Бромхэд.

— Держу пари, — заметил я, — если взглянуть на их спины, вы увидите следы того, как в них вбивали эту расторопность.

Бромхэд только плечами пожал. Ему совсем не хотелось развивать эту тему.

Вслед за чернокожими слугами мы обошли особняк и оказались на отличной лужайке, с коротко остриженным газоном, полем для игры в крокет и расставленными под деревьями столиками. За ними сидели дамы и джентльмены, последние почти все — военные. Лишь несколько человек были одеты в легкие костюмы.

— Господа офицеры! — выпалил самый молодой из военных, вряд ли сильно старше лейтенанта Бромхэда годами.

Все тут же обернулись в нашу сторону. Даже как-то неуютно стало от такого внимания.

Одна из пожилых дам слегка скривилась и произнесла, не слишком волнуясь о том, что ее могут услышать:

— Эти военные всегда такие несносно громкие. Ужас.

Сидящая рядом с ней не то родственница, не то воспитанница приложила ручку в перчатке к лицу. Кажется, скрывала улыбку.

— Свежее пополнение, — произнес человек в генеральском мундире, украшенном внушительным «иконостасом» наград. Безусловно, сам лорд Челмсворд. — Присаживайтесь с нами, господа, не стойте. Здесь все не так строго, как в Метрополии. Официально представитесь мне уже перед всем офицерским корпусом армии. А пока располагайтесь. Вы ведь только с поезда, верно? Отдохните немного. Скоро у всех нас будет много работы.

Мы расселись за столиками, благо свободных мест было достаточно. Негры-слуги быстро принесли нам тарелки и приборы, поставили перед нами сразу несколько стеклянных бокалов.

— Не ожидали подобного в дикой Африке? — поинтересовался подсевший ко мне человек.

Он намеренно потеснил лейтенанта, с которым я даже познакомиться не успел. Тот предпочел покинуть стол. А на его место уселся очень хорошо знакомый мне человек в черном бурнусе, с кинжалом и саблей на поясе. Да и спутника его я узнал сразу. Загар не изменил майора Лоуренса.

— Отвык как-то, — пожал плечами я с самым независимым видом. — Я ведь в последнее время едва ли не в бегах.

— Невероятно, — покачал головой Лоуренс. — Неужели в Русской империи так не ценят людей? Вы ведь подарили им залежи левантийского угля. И какова благодарность? Вы — и вдруг в бегах. Я просто поверить в это не могу.

— Неужели вы, майор, не в курсе обстоятельств, из— за которых я был вынужден бежать с родины? Я просто поверить в это не могу.

Лоуренс коротко рассмеялся. Но глаза его оставались при этом ледяными.

— Мой коллега, любитель пиратских фамилий, много чего написал о вас, даже газетные вырезки прислал. Я ведь в этой Африке одичал совсем — газет не читал давно.

Смотрю, ваши заслуги и у нас остались неоцененными. Всего-то лейтенант, — Лоуренс покачал головой, — а ведь в русской армии вы были кем-то вроде капитана.

— Штабс-ротмистр, — объяснил я, — это не совсем капитан. Ближе именно к лейтенантскому званию у вас. Майор Фитцсиммонс специально в книгу соответствия званий полез, чтобы проверить. Так что на нашей службе я не потерял ничего.

— Ну мистер Евсеичев, с потерями у нас тут скоро будет все в полном порядке. Войну с зулусами ждут со дня на день.

— А вы что делаете здесь в таком случае? — решил поинтересоваться я. — Вряд ли вам удалось бы наладить разведывательную сеть в Зулуленде.

— Отчего же, — усмехнулся Лоуренс, — некоторое количество платных информаторов у меня там есть. Они снабжают меня сведениями за винтовки и патроны. Далеко не все так любят своего вождя Кечвайо, как хотят показать.

— И все-таки не ваш масштаб, майор, — покачал головой я. — Кучка жалких информаторов, работающих за патроны и ружья? Это даже не смешно, майор.

— Ваш визит, лейтенант, тоже не вызывает у меня улыбки, — отрезал Лоуренс, мгновенно отбросив шутовской тон. — Знайте, что я и мои люди следим за вами. Очень внимательно следим.

— Никогда бы не стал сомневаться в этом, майор, — ответил я.

Наши взгляды пересеклись. Мы с минуту глядели друг на друга — никто не отводил глаз. Пока нас обоих не отвлек генерал Челмсворд. Он поднялся на ноги, чего ни я, ни Лоуренс не заметили, и несколько раз звякнул серебряным ножом о стекло бокала, привлекая всеобщее внимание.

— Дамы и господа, — произнес он, — я хочу поднять этот бокал за наших новых офицеров, которые только сегодня прибыли в Питермарицбург. За вас, господа!

Он поднял бокал и осушил его до дна. Чувствовалась в его движениях изрядная практика в этом деле. Остальные выпили вслед за ним. Кто так же до два, кто только пригубил. Наши же с Лоуренсом и шерифом Али бокалы так и остались пусты. Видимо, слуги решили не нарушать ход нашей беседы и подходить к нам, чтобы наполнить их.

Глава 3

Куан Чи более известный среди зулусов, как Белый Кван, оставался для чернокожих обитателей Южной Африки чужаком. Пускай он и был правой рукой у самого Чаки. Пускай он помогал тому в объединении племен. Пускай именно он помог Чаке повергнуть его главных врагов на пути к объединению — шаманов других племен. Несмотря на все это, несмотря на то, что многие поколения зулусов рождались и умирали, а Белый Кван неизменно стоял у трона правителя их страны, он оставался чужаком. И в первую очередь из-за цвета кожи. Потому что Белого Квана прозвали белым не просто так. Ни у одного жителя колоний, даже приехавшего в Африку с противоположного конца света — из Швеции или Дании — кожа не была столь белой. У Квана она была неестественного оттенка. Если бы подданные Кечвайо хоть раз видели мрамор, то они, конечно же, уподобили бы цвет кожи Квана именно ему.

На теле своем Кван носил татуировки неизвестного вида. Никто не знал, что они означают. И они страшили даже немногочисленных придворных шаманов Кечвайо, пресмыкавшихся перед Кваном. Как и все в племени зулусов он пренебрегал одеждой, ограничиваясь лишь набедренной повязкой да невиданным наплечником, украшенным рогами носорожьих детенышей. Никто не сомневался, что всех их, скорее всего, вместе с родителями, прикончил сам Кван.

Покрытое незнакомыми красными и черными знаками тело Квана было молодым и тренированным. Не раз выходил он на бой без оружия против вооруженного щитом и копьем поединщика. И неизменно выходил победителем. Врагов же Кван никогда не щадил. Не одному дерзкому, бросившему ему вызов, он вырвал сердце и швырнул к ногам еще живого противника. Всякий раз это вызывало ужас в глазах всех, кто наблюдал за схваткой, А если уж быть честным, то за убийством. Потому что никто в племени зулусов не мог сравниться с Кваном в искусстве рукопашного боя.

Кван помог прийти к власти и нынешнему правителю зулусов Кечвайо. Однако тот все годы правления раз за разом показывал Квану, кто правит страной. Так трудно белому шаману не приходилось со времен жестокого Чаки, на которого он почти не имел влияния. Но было одно дело, из-за которого Кван не покидал Африку. Только здесь Куан Чи мог проводить свои эксперименты.

Властями Китая, Японии, Британской Индии и Французского Индокитая, а также всего Азиатского альянса Куан Чи давно был приговорен к смерти. Точнее к десятку смертей — одна другой страшнее.

Но останавливаться на пути познания сути человека он не собирался. Правители зулусов исправно поставляли ему материал для экспериментов. И материал отличный. Негры были выносливее всех, с кем когда-либо приходилось работать Куан Чи. Да и познания в гипнозе, практикуемом местными шаманами, оказались далеко не лишними. Даже грядущая неизбежная война с белыми колонистами, как казалось тогда Квану, будет ему только на руку. Он уже смог поставить на поток настоящее производство воинов, которых начал называть зомби. Слово это пришло с северо-запада, из Дагомеи, и что оно означало, в стране зулусов никто точно не знал. Мм принято было называть некий неизвестный, непонятный человеку ужас, духов, привидений, ночные кошмары. И для воинов, создаваемых Кваном, это было самое лучшее название.

Когда грянет война с белыми колонистами из Наталя, их понадобится очень много. А это значит, что Кван сумеет в обмен на новых зомби добиться существенных преимуществ для себя.

Главное сейчас, не допустить, чтобы стареющий Кечвайо согласился с доводами тех, кто боится войны. Поэтому Кван ни на шаг не отходил от толстого правителя зулусов. Слушал каждое слово, что говорил тот или говорили ему. И давал верные советы — ведь нет лучше способа управлять человеком, чем давать ему исключительно верные советы.

Вот и сейчас перед украшенным перьями и львиными шкурами креслом Кечвайо стоял его двоюродный брат Хаму. Он был моложе Кечвайо и любил украшать себя перьями и носить львиную шкуру, подражая воинам масаи, среди которых прожил несколько лет, спасаясь от гнева Кечвайо. Перья и шкуры делали его похожим на кресло, в котором сидел правитель зулусов. Это всегда смешило Квана. Если он хотел уронить авторитет слов Хаму, то, как правило, обращался именно к такому сравнению.

— Белые люди придут в наши земли, — вдохновенно вещал Хаму, — их белая госпожа прикажет им сделать это. Уже приказала! Они соберут войска у брода через Буйволиную реку и войдут в наши земли. Если мы не примем их слова.

— Если мы не склонимся перед ними снова, — резко ответил ему Кечвайо, и Кван понял, что сегодня не понадобится принижать слова Хаму. Правитель зулусов хотел войны. — Сколько еще мы должны гнуть спины перед белыми? Не треснут ли они у нас от этого? Мы должны дать им отпор, пока мы сильны. Пока наши спины не согнулись от поклонов, да так сильно, что мы солнца не увидим. Нет, Хаму, я собираю воинов в иканда[16]. Ты остался единственный из моих индусов, кто хочет мира с белыми людьми. Отправляйся к моим союзникам из племен масаи. Обещай им все, чего они ни пожелают, у нас будет в достатке всего, когда мы прогоним белых с нашей земли.

— Ты прогоняешь меня, великий Кечвайо, — склонился перед ним Хаму так сильно, что перья его головного убора едва не мели по земле, — чтобы не слышать больше моего голоса. Пусть будет так, великий Кечвайо, но не говори потом, что я не предупреждал тебя.

Пятясь задом, он ушел. Кечвайо долго провожал его взглядом, не давай распрямить спину и идти нормально. Как только правитель зулусов обернулся к стоящему за его левым плечом Квану, Хаму быстро выпрямился и широкими шагами направился прочь. Его ждало долгое путешествие к масаям. Оно даже скорее радовало его, нежели тяготило. Хаму был согласен воевать с кем угодно, только не с проклятыми белыми дьяволами. Слишком уж велика была мощь их колдовства. Хаму не будет торопиться к масаям — и обратно тоже. Быть может, пока он ходит к ним и ведет войско на помощь Кечвайо, тот уже будет повержен белыми дьяволами. Несомненно, в благодарность те сделают правителем именно его — Хаму. Ведь он всегда был на их стороне. А еще можно будет ударить в спину Кечвайо — масаям ведь все равно за кого воевать, главное, чтобы им дали то, что обещано.

Обдумывая эти мысли, Хаму широкими шагами направлялся к своему дому.

Кван решил, что сейчас лучший момент для тою, чтобы обратиться к Кечвайо с просьбой. Ему давно нужно было проверить материал в настоящем бою. А для этого нужен не жалкий десяток. Тут нужны сотни. Лучше же всего заполучить в свое распоряжение мужчин целого амабуто[17], даже нескольких. С этой просьбой он немедленно то обратился к правителю.

— Ты получишь два амабуто, — кивнул Кечвайо, — составленных из женатых мужчин, имеющих детей.

— Чем моложе будут те, кого ты отдаешь мне, — решился возразить Кван, — тем лучшим будет результат.

— Я помню, что выживает каждый десятый из попавших к тебе, — отрезал Кечвайо. — Я давал тебе слишком многих. И я не дам тебе тех, кто станет будущим страны зулусов. Бери ее прошлое и делай с ним, что хочешь, но будущее не тронь!

— Воины-зомби сокрушат для тебя любого врага, великий Кечвайо, — склонился Кван. — Даже двух амабуто будет достаточно, чтобы ты увидел рассвет победы.

— Люди будут у тебя сегодня, — отмахнулся правитель зулусов. — Приступай к работе немедленно.

— Слушаюсь, великий Кечвайо, — снова поклонился Кван.

Он улыбался. Ведь ему удалось получить даже больше, чем он рассчитывал. Все-таки Кечвайо боялся войны с белыми колонизаторами — и был готов прибегнуть в ней к любым средствам. А это значит, что после первых успехов зомби он отдаст Квану для экспериментов столько людей, сколько тот попросит, лишь бы только не пресекался ноток почти неуязвимых воинов.

Офицерское собрание армии генерала Челмсворда оказалось на удивление небольшим. Увидев его, я понял, для чего так активно набирают черные мундиры. Ведь за длинным столом сидело не больше двадцати человек. Как сообщили мне, еще несколько были заняты. Один лейтенант со своей ротой все время нес службу на посту к Роркс-Дрифт, один командовал тамошним постом, и еще парочка офицеров надзирала за обучением солдат.

— Конечно, майора Лоуренса тоже нет, — произнес генерал Челмсворд. — Он снова не почтил нас своим присутствием. Майор Уайтхед, — обратился он к довольно молодому для высокого звания человеку, — объясните-ка вновь прибывшим офицерам наши традиции.

Уайтхед коротко козырнул генералу и поднялся из— за стола. Обратился к нам, стоящим на самом видном месте.

— Господа, у нас есть одна и самая почитаемая традиция. Представляющийся офицер должен выпить гостевой кубок вина. До дна, не отрываясь. Если он не сумеет сделать этого, то должен поставить по бутылке вина каждому офицеру из сидящих за столом.

Первым пришлось пить бедняге Бромхэду, как самому молодому из нас. У него глаза округлились, когда прислуживающий за столом стюард-негр поставил перед ним внушительных размеров кубок, полный вина.

— Гостевой кубок следует держать одной рукой, — заметил майор Уайтхед, увидев, как лейтенант берется за него сразу обеими.

Несчастный Бромхэд тяжко вздохнул, взялся за увесистый кубок, поднес его ко рту и после секундной паузы начал пить вино. Однако на третьем глотке поперхнулся. Вино потекло по его лицу. У него тут же забрали кубок. Капитан Хаммерсмит принялся хлопать его по спине под дружный смех остальных офицеров. Сам Хаммерсмит легко осушил кубок. На его подбородок не пролилось ни капли вина. Это вызвало уважительные хлопки за столом. Полковник Фланаган заявил, что обещал себе не нить вина и не касаться карт, однако готов поставить по бутылке всякому, кто согласен отравлять себя спиртным зельем. К этому отнеслись с уважением, хотя и поглядывали на штабного полковника без особой приязни.

Наконец, очередь дошла и до меня. Здесь ведь не родина, где гостю все в первую очередь. Пить мне пришлось кубок последним. Но это и неплохо. На первых смотрели с оценивающим вниманием. А вот мне будет проще всех удивить.

Для начала я поставил на стол свой новенький белый шлем, украшенный левантийским челенком. Знали бы Карнахан с Древоттом, какое богатство я вожу на расстоянии вытянутой руки от них! Все взгляды мгновенно уперлись в головной убор, а больше всего, конечно, их привлекло затейливое украшение с бриллиантами. После этого я взял кубок и принялся осушать его медленными, размеренными, глубокими глотками. Почувствовал, как по подбородку потекли прохладные струйки. Ничего страшного — лихость мне показывать не особенно хотелось. Когда кубок опустел, я отнял его от лица. Офицеры за столом уважительно захлопали. Однако редкие хлопки переросли в настоящие аплодисменты, когда я продемонстрировал всем кубок, вроде как пустой. Но стоило наклонить его посильнее, как из него пролилась тоненькая струйка вина. Она растеклась по земле у моих ног.

— Браво, мистер черный мундир! — воскликнул майор Уайтхед. — Вы умеете подать себя!

Я только усмехнулся и сделал слуге-негру жест принести всем офицерам по бутылке вина.

За завтраком, которым окончилось наше представление офицерскому составу армии генерала Челмсворда, нам, вновь прибывшим офицерам, начали раздавать направления в части. Бромхэд, несмотря на то, что опростоволосился с кубком, получил назначение командовать ротон в 24-й пехотный полк. В общем— то неплохо для столь юного офицера, что наводило на определенные мысли о неплохих связях где-то наверху. Капитан Хаммерсмит отправился командовать эскадроном Ньюкасльских конных стрелков.

— Теперь, как вы, мистер Евсеичев, надену черный мундир, — усмехнулся он, хлопнув меня по плечу, — правда, другого кроя. — Он указал на офицера с двумя золотыми саблями в петлицах мундира. — Вот он. Мой будущий командир. Пойду-ка, представлюсь ему лично. Все это любят.

Он поднялся из-за стола и направился к офицеру с парой золотых сабель в петлице.

Полковника Фланагана, конечно же, определили в штаб армии Челмсворда. Как выяснилось немного позже, у Фланагана не было вообще командного опыта. Свои погоны он заслужил на штабной работе.

А вот мне места не нашлось.

Распределявший нас капитан Уайтхед положил лист со списком офицеров и назначений на стол и сделал мне знак подойти к командующему.

— Это общая практика, мистер Евсеичев, — объяснил мне Челмсворд. — Я понимаю, что вы приехали сюда драться с зулусами и все такое, но мы должны проверить вас. Для начала послужите на посту у Роркс-Дрифт. Это брод через Буйволиную реку. На нем стоит наша застава, которой командует лейтенант Чард, из королевских инженеров. Верно ведь? — Генерал обернулся к капитану Уайтхеду. Тот кивнул. — Послужите первое время у него, а потом посмотрим, куда можно будет пристроить вас. Вакансий у нас более чем достаточно, и люди нужны, но я не могу нарушать строгих инструкций военного министерства. Есть среди них такие, на которые нельзя закрыть глаза даже здесь — в Африке.

Многословность и тот факт, что генерал вдруг лично захотел поговорить с каким-то наемным лейтенантиком, яснее ясного показывали, что Челмсворд врет. Нет никаких инструкций, ему просто приказали держать меня подальше. И он теперь старается загладить вину перед собственной совестью. Я даже подозревал, кто именно стоит за моим назначением на пост в этом самом Роркс-Дрифт.

— Понимаю, — коротко ответил я.

— Вы сделали очень красивый жест, мистер Евсеичев, — продолжил генерал, — и я понимаю, что потратили на него почти все подъемные. Я могу ссудить вас деньгами. На неопределенный срок.

— Я ни в чем не нуждаюсь, — ответил я. — Но спасибо за щедрое предложение.

— Оно действительно не только сегодня, — немного натянуто улыбнулся Челмсворд. — Если все же будете нуждаться в деньгах, обращайтесь ко мне смело.

— Благодарю вас, генерал, — прищелкнул каблуками я.

— Вот и отлично. Я не смею вас больше задерживать, мистер Евсеичев.

Я коротко отдал честь и вернулся на свое место за столом.

Как бы то ни было, а по части финансов генерал был полностью прав. Денег у меня осталось очень мало. До первого жалованья придется сильно ужаться в тратах. Ну да мне не привыкать. Да и на что тут тратить деньги в этой Африке, в самом-то деле?

Пит Торлоу всей душой терпеть не мог эту проклятую богом Африку. Мало того что тут днем с огнем не сыскать нормального виски и приходится пить вонючую араку, так еще и подраться толком не с кем! Негры вроде бы ребята все здоровые, как раз под стать Питу, но они принимали его удары с глухим равнодушием. И ни один не попытался дать сдачи. Все они тут в Натале — и особенно Питермарицбурге — были самыми настоящими рабами. Подними хоть один руку на белого человека, пускай даже его кожа отдает синевой, и его тут же забьют до смерти. Да не его одного, а еще и парочку родичей. Не найдется родичей — схватят первых попавшихся на улице. Поэтому бить негров Питу скоро наскучило.

Упражняться на солдатах его взвода запрещали офицеры. Самым страшным для солдата наказанием была порка перед строем. Мало кто переживал ее. Ведь доставалось чаще всего молодым и еще толком не оклемавшимся в здешнем климате парням. И они угасали за несколько мучительных недель, даже получив какие— то жалкие двадцать-тридцать плетей. Именно поэтому священное право рукоприкладства было в 24-м пехотном строго запрещено. Что тоже не вызывало особенно теплых чувств к Африке у Пита Торлоу.

В общем, куда ни кинь, всюду — клин. Ни выпить как следует, ни подраться. И это называется армия? Даже войны и то нет. А уж там бы Пит развернулся во всю широту своей души. Первые дни Торлоу был кем-то вроде питермарицбургской знаменитости. Он часто показывал всем желающим, особенно офицерам, свою чудо-пушку. Разносил напоказ штабеля бочек на расстоянии до полумили. Решительно отказывался продать ее кому бы то ни было, даже за очень хорошие деньги. Однако вскоре однообразный аттракцион наскучил.

Ударная сила пушки стремительно падала. Если бы не инженер лейтенант Чард, предложивший на свой страх и риск подключить ее генераторы — до того Торлоу и знать не знал такого мудреного словечка — к питермарицбургской электростанции, чтобы вновь напитать их энергией, наверное, сейчас любимая игрушка Пита не работала бы вовсе. Тогда жизнь для него стала бы совершенно беспросветной.

Но и так у него осталась только одна радость. Выпивка. И пока не было войны, и офицеры закрывали глаза на беспробудное пьянство сержанта Торлоу, он каждый божий день надирался дурной араки, чтобы проснуться с тяжелой головой и противным привкусом во рту.

Это утро для сержанта Торлоу ничем не отличалось от череды предыдущих. Он поднял голову, весящую, казалось, добрый десяток стоунов[18], огляделся вокруг себя. Оказывается, его снова дотащили в казарму. Это было тем удивительней, потому что Торлоу смутно помнил, что вчера был буен. И сильно буен.

Он попытался задирать арабов шерифа Али. Те, пока не было самого шерифа и его непосредственного начальника майора Лоуренса, были тоже вполне не прочь почесать кулаки о синеватую морду Пита. Однако командиры вернулись в конные части арабов, и те быстро присмирели. Теперь они старались вообще избегать буйного во хмелю сержанта.

— Отличный у вас монокль, сержант, — раздался в пустой казарме голос, колоколом прогремевший в голове Торлоу. — Вы не трудитесь подниматься, Я отлично знаю, как тяжко это после хорошей попойки. Вас вчера за полночь нашли люди шерифа Али. Вы храпели у самых дверей казармы. Чуть-чуть не дошли.

Торлоу с огромным трудом сел на койке. Теперь он увидел раннего визитера. Тот как раз примерял его монокль. Смотрелся с ним в правом глазу майор Лоуренс куда лучше, чем сам сержант.

— Наверное, я сейчас на немца похож, — усмехнулся Лоуренс. — Не то чтобы я не любил немцев. Скорее, мне претят все нации, кроме благородной британской. Ведь именно ей самим богом назначено править миром.

— Правь, Британия, — верноподданно прохрипел Торлоу.

— Весьма верно, — прищелкнул пальцами Лоуренс, а после вынул монокль и кинул его снова на крышку Питова цилиндра. — И зачем вы только носите всю эту дрянь, Торлоу? Избавились бы от нее давно. Смокинг этот несусветный, цилиндр, монокль. Вы же сержант армии ее величества. Неприлично просто таскать всю эту дрянь.

На это Торлоу, в чьей голове еще не до конца оформились хоть сколько-нибудь осознанные мысли, ничего отвечать не стал. Нечего ему было сказать.

— Ну да ладно, вы, наверное, просто привязались к ним, — продолжал разглагольствовать Лоуренс, прекрасно понимая, что до туповатого да еще и похмельного сержанта едва ли доходит смысл каждого десятого слова. — Я, собственно говоря, пришел угостить вас первоклассным виски с нашей с вами родины, Торлоу.

— По какому поводу, — пробурчал на удивление быстро соображающий сегодня утром Пит, — и почему именно меня?

— Да, знаете ли, мне много рассказывали о вас, сержант, — усмехнулся Лоуренс. — Как правило, весьма нелестно отзывались. Но такой человек мог бы вполне стать мне верным товарищем.

— Это как? — сообразительность Торлоу не то отказала, не то просто не справлялась с задачей. Как он — простой матрос, пускай и бывший боцман корпоративного флота, может стать верным товарищем настоящему офицеру и джентльмену. Такому как Лоуренс он никогда не будет ровней. Это — закон жизни!

— Все очень просто, Торлоу, я не такой уж офицер и джентльмен, каким хочу показаться. Все остальные слишком хорошо знакомы с моей биографией. Я ведь незаконнорожденный. Бастард. Ублюдок высокородного лорда. У вас вот хоть имя есть, как у всех людей, а у меня только инициалы Т и Е. Никто не знает, что они означают. Теодор Евгений? Тогда мне в самый раз монокль. Чистокровный ганноверец. Из-за этого меня не особенно привечают среди офицеров. Как и вас среди сержантов. А иногда так хочется выпить с кем-нибудь старого доброго виски. А шериф Али не пьет совсем спиртного. Ему этого Аллах не позволяет.

Торлоу пробасил глубокомысленное «аааааа». Вроде бы все понятно. Однако вроде бы и не все. Но с другой стороны, если уж офицер предлагает честному сержанту виски, то отказываться грех.

Распивать его отправились в заведение под названием «Львиная голова». Здесь на стенах висели побитые молью шкуры львов, ржавеющие копья и щиты с облупившейся краской. А чернокожие служанки красовались бритыми головами на манер женщин племени масаи. В остальном же заведение, гордо именовавшее себя рестораном, было построено во вполне европейском стиле. Оно стояло тут, и было трактиром еще при бурах. Центр главного зала занимал большой камин, который никогда не топился, само собой. А над ним висела голова громадного льва.

Торлоу, кажется, даже слышал легенду о нем. Что-то там о прокладке железной дороги и львах-людоедах, которых прикончил какой-то полковник или даже генерал. Вроде бы он и подарил ресторану голову и шкуру одного из этих львов. Но подробнее расспросить Торлоу не успел. Его выгнали из «Головы» в третий раз и запретили тут появляться. Пару раз Питер порывался почесать кулаки со здешними вышибалами — это было до крайности весело. Однако на третий — снова злосчастный третий — раз около ресторана уже прогуливался патруль с молодым офицером во главе. Понятное дело, стоит Торлоу попытаться позадирать вышибал, как он тут же окажется за решеткой на питермарицбургской гауптвахте. А то и отправится в кандалах куда-нибудь на каторгу. Этого же Питеру совершенно не хотелось.

Вышибалы грозно надвинулись на него, когда Торлоу вместе с Лоуренсом подошли к дверям «Львиной головы». Однако майор сумел остановить их одним мановением руки. В прямом смысле.

— Со мной, — бросил он, и вышибалы вынуждены были отступить. Вынырнувший было из-за угла патруль, снова с офицером во главе, тут же ретировался. Со старшим по званию, да еще и с самим таинственным Лоуренсом никто предпочитал не связываться.

— Видите ли, мистер Лоуренс, — зачастил единственный белый официант «Головы», гордо называющий себя метрдотелем, хотя он вряд ли знал, что означает это слово, — Торлоу строжайше воспрещен вход в наше заведение. Он…

— В этот раз можно, — отмахнулся Лоуренс. — Вы же не желаете спорить со мной?

— Нет-нет, никак нет, — затряс головой официант, да так сильно, что растрепал свои идеально уложенные на прямой пробор волосы.

— Вот и славно. Надеюсь, мой столик свободен?

Официант только кивал, будто китайский болванчик, которых Торлоу видел в своих многочисленных морских путешествиях во множестве лапок экзотических товаров. Официант сам проводил их к угловому столику. Сам прикрыл ширмой.

— Принеси виски из моих личных запасов, — распорядился Лоуренс, — и что-нибудь к нему. В общем, как обычно.

Официант, даже пробора своего не пригладивший, исчез. Виски он принес быстро. И закуску тоже. Все — сам. Ничего не доверив бритым чернокожим девочкам.

— За ее величество, — по традиции поднял первый тост Лоуренс.

— Правь, Британия, — уже куда более осознанно вторил ему Торлоу.

Они выпили первую рюмку. За ней незамедлительно последовала еще одна. Потом еще и еще и еще. Наконец, от тостов Лоуренс перешел к разговорам. Да к таким, что кулаки у Пита тут же зачесались, а перед глазами начала стягиваться багровая пелена.

— И вот ты понимаешь, Пит, — майор давно уже держался с ним запанибрата, — эти вот самые иностранцы так и зачастили в Африку. В наши колонии. А чего они хотят? Ясно ведь, что не собираются они служить Британии верой и правдой. — При этих словах Лоуренс пристукнул кулаком по столешнице. Когда его жест повторил Торлоу, стол подпрыгнул. Тарелки и рюмки на нем зазвенели. — Мало нам одного Эберхардта, он хотя бы ганноверец, а те — вассалы британской короны на континенте. Так теперь появляется этот русский. Русский, Пит! Ты понимаешь, русский?!

— А что в них такого? — Торлоу не очень понимал, куда клонит Лоуренс. — Если бы лягушатник, то — да. А русский что? Мы с ними вместе воевали… — И добавил: — Вроде бы.

Историю сержант знал не слишком хорошо.

— Воевали, — кивнул Лоуренс, — а после дрались против них в Крыму.

О том, что Крым этот — русская земля, и дрались они тогда вместе с половиной зарождающейся Коалиции И французами в том числе, майор тактично упоминать не стал.

— С тех пор они на нас зуб и точат, — продолжал увещевать Лоуренс. — И вообще, лягушатники-то хотя бы цивилизованные люди. А эти русские — они ничем не лучше буров или вон негров! — Он махнул рукой в сторону ширмы, прикрывающей их от остального зала ресторана. — Да даже хуже! Уж я-то имел с ними дело. Настоящие животные. Орда. Они наступают с востока на Европу. И вот один из них уже пробрался хитростью и обманом в наши колонии здесь. Теперь ты понимаешь, отчего мне хочется выпить с честным человеком?!

— Понимаю, — с легкой душой соврал Торлоу. Потому что в потоке слов Лоуренса он почти ничего не понял.

Однако майор щелкал и щелкал пальцами, подзывая официанта. Виски лилось рекой. Как же приятно было ощутить его вкус после месяцев питья противной араки! Торлоу и сам не заметил, как Лоуренс вывел его из ресторана, потащил куда-то настойчиво за рукав мундира. Вроде бы смотреть на этого русского. Хотя для чего это нужно, убей его бог, Питер понять не мог.

Здоровяк в мятом и грязном мундире буквально вывалился на меня из-за угла. Я шагал себе по улице к квартире, занимаемой лейтенантом Чардом, когда случилось это вот явление. Чард, к которому я поступал в заместители, находился в Питермарицбурге и, конечно же, присутствовал на том собрании, где мы представлялись. Я нашел его сразу после короткого разговора с генералом Челмсвордом. Чард оказался мрачноватым типом, часто повторял, что войны он толком не видел и в основном строит мосты и укрепления.

— Я тоже не видел, можно сказать, настоящей войны, — ответил ему на это я, — так что мы будем в равных условиях.

— Ноль да еще ноль, — буркнул тогда Чард, — это никак единицу не даст. Мы с вами, мистер черный мундир, так и будем двумя нулями.

Несмотря на этот мрачный диалог, мы условились встретиться завтра в обеденное время и переговорить в уже более спокойной обстановке.

Именно по дороге на Чардову квартиру на меня и налетел громадный сержант в грязном мундире. Лицо его было украшено роскошными бакенбардами.

— И как это понимать, сержант? — поинтересовался я.

— А! — взревел он разъяренным быком. От него за версту разило спиртным. — А! — повторил он в какой— то немой ярости и с размаху приложил меня кулаком в лицо.

Удар его был стремителен и весьма силен. Я отлетел на несколько шагов и пропахал еще пару аршин спиной по пыльной улице. Да так и остался сидеть, тряся головой. С разбитых губ капала кровь. Когда в голове хоть немного прояснилось, я быстро ощупал языком зубы — вроде ни один не шатается. И решительно поднялся на ноги.

Еще в гимназии я решил, что в драке никогда отступать не буду. А уж тут — на чужой территории, и подавно! Даже при условии, что противник явно намного сильнее.

Здоровяк надвигался на меня. Похоже, моя форма и возможные неприятности его ничуть не пугали. Хотя при том количестве спиртного, что, судя по запаху, сидело в нем, голову потерять очень легко.

От второго удара я сумел увернуться. Несмотря на силу, противник мой был малость неуклюж. Я пнул его в голень — отчего он слегка покачнулся. Но тут же врезал мне снова. Даже не разворачиваясь полностью. Длины рук хватило. Все, что я успел сделать, это принять удар на скрещенные руки. В предплечья будто паровой молот врезался. А следующий удар я и вовсе пропустил. Кулак здоровяка попал мне по ребрам — те затрещали. Боль рванула легкие. Я зашатался, но рук не опустил. Однако этого противнику моему и не требовалось. Его пудовые кулаки крошили мои ребра, выколачивая воздух. А потом последовал прямой удар ногой — и я вновь оказался повержен. На то, чтобы подняться, сил уже просто не было.

Я закашлялся от пыли. Попытался перекатиться на бок. Однако в живот мне врезалась нога в тяжелом ботинке. Внутри как будто бомба взорвалась. Еще пара ударов ногой сверху. Но я их почти не чувствовал.

По всему телу равномерно разливалась боль. Хотелось выть от собственного бессилия. Наверное, впервые после гимназических времен я оказывался столь жестоко унижен и избит.

После третьего или четвертого — я их, конечно, не считал — удара тяжелого ботинка надо мной послышались резкие окрики. Удары прекратились. Через пелену боли в ушах я услышал голоса. Они кричали что-то, но разбирал я только отдельные слова или короткие фразы. «На офицера»… «Ногами»… «Каторга»… «Вяжи его!»… и все это перемежалось потоком самой черной площадной брани.

Затем меня подхватили под руки, уложили на носилки и быстро понесли куда-то. Как оказалось, в госпиталь. Но я этого уже не увидел. От тряски все внутри меня взрывалось болью, и я быстро потерял сознание.

Мсоми был воином. Настоящим воином. Настоящим воином зулу. Он никогда и ничего не боялся. Он дрался с копьем и щитом сколько себя помнил. Его не страшили громовые палки белых людей. Он убивал их, убивал других зулусов, убивал зверей. Ничего не боялся отважный Мсоми. Ничего из реального мира. А вот чудовищ и призраков, злых духов и одноруких людоедов очень даже боялся. Потому что с ними не справиться при помощи копья или ножа.

Вот поэтому-то и было так страшно Мсоми, как и его товарищам по амабуто. Всех их отправили в Белый крааль. Крааль Белого Квана. А ведь всем известно, что он — великий колдун, который берет людей и обращает их в своих рабов.

За что только так благоволит к нему великий Кечвайо?!

В Белом краале никто не жил. Даже сам Кван, которому тот принадлежал. Все дома в нем, обмазанные глиной и обтянутые буйволиными шкурами, стояли пустыми. Что внутри них — не знал никто в народе зулу. Да и узнавать не хотел. Однако Мсоми, как и остальные воины амабуто «уДлоко», вскоре предстояло узнать это.

Они смело вошли в крааль, шагали вслед за Кваном по его улочкам. И отвага оставляла их с каждым сделанным шагом.

— Входите в дома по трое, — говорил им Кван. — Три воина в каждый дом. Внутри ложитесь в воду. Она теплая и приятная. — При этих словах идущие ближе всего к Квану видели на его черных губах насмешливую улыбку. — Ложитесь в воду и закрывайте глаза. Вода — это жизнь, воины зулу. Из нее все мы вышли при рождении, и выйдете снова — новыми, более сильными воинами. Воинами, достойными великого вождя всех зулусов Кечвайо.

Он говорил и говорил, не замолкая ни на секунду. И воины заходили в хижины, только чтобы не слышать больше его голоса и его слов. Внутри каждой хижины было углубление, вроде каменного бассейна, наполненного водой. Воины ложились в него. Вода, действительно, оказалась теплой и приятной. Те, кому она попадала на лицо, чувствовали, что вкус у нее слегка солоноватый. Как у крови.

Когда все три амабуто, что были отданы Квану, расположились в купелях, сам белый шаман вошел в центральное здание крааля. Изнутри оно сильно отличалось от любого дома в стране зулусов. И ему более всего подходило слово лаборатория. Колбы, реторты, большой перегонный куб. Правда, все это давно пылилось без дела. Главное место в доме Квана занимала большая машина. Он называл ее машиной перерождения. И именно благодаря ей он должен был сделать для Кечвайо совершенных — почти неуязвимых воинов-зомби. Не обезображенных ни избытком интеллекта, правда, этого нельзя сказать про зулусов вообще, ни какими бы то ни было нормами морали, ни даже инстинктом самосохранения. По приказу эти воины без колебаний спустятся хоть в ад — и, скорее всего, выйдут оттуда. А уж белым колонистам, хоть британцам, хоть бурам, не устоять против них.

Кван подошел вплотную к своей машине. Выдохнул. И опустил первый рычаг. Во всех домах Белого крааля раздался скрежет металла по камню. Завертелись шестеренки. Части машины Квана, что охватывала собой весь крааль, пришли в движение. В купелях начали закрываться каменные крышки. Воины зулу принялись колотить в них кулаками, но только разбивали руки в кровь. Никакого иного результата, конечно, добиться им не удалось. А крышки медленно, но верно вдавливали их в купели. Люди должны погрузиться в воду, чтобы та наполнила их легкие. Это не убьет их, вопреки ожиданиям. Нет. Это только первый этап на пути перерождения в бессмертных воинов-зомби.

Как только все крышки встали на место, у панели загорелась зеленая лампочка. Кван для верности выждал еще несколько секунд и провернул последовательно один за другим несколько колец, открывая громадные резервуары с жидкостью. Той самой, на разработку которой у него ушли все эти бессчетные годы. Ее секрет хранился века в семье Куан Чи. Именно она давала ее отпрыскам феноменальное долголетие и невероятный запас сил и здоровья. Про родственников Куан Чи говорили, что ни один из них не умер от старости или болезней на смертном одре. И так оно и было. Белые колдуны, как их звали на родине, видели взлеты и падения династий. Прадед Куан Чи, которого тот помнил с трудом, говорил, что видел самого великого Шихуана так же близко, как и своих многочисленных внуков и правнуков. Насколько это была правда — неизвестно. Однако Куан Чи был склонен верить ему. Прадеда зарубили во время налета на их дом злобные хунхузы. Однако старик перед смертью успел прикончить половину их, прежде чем его череп раздробили цепом.

Всю жизнь свою Куан Чи посвятил изучению свойств вещества, что впрыснули ему в кровь едва ли не при рождении. И он мечтал о собственной непобедимой армии, которую бросит к ногам императора Китая. Это изменит всё. Император изгонит из пределов страны проклятых белых завоевателей. И никакие канонерки не помогут им на этот раз.

Однако Куан Чи не был понят на родине. Его эксперименты страшили людей — ведь часто ему приходилось резать не только мертвых, но и живых. От Куан Чи отреклась его семья, чьи секреты он якобы использовал во зло. Он был вынужден бежать из Китая, где его приговорили к смерти, Точно так же поступили власти и других стран, в которых он пытался найти себе приют. Так он добрался до Африки. Места, где всем наплевать на ложную мораль, был бы результат.

И вот, спустя много лет, купели наполняются, наконец, нужным раствором. Тела людей меняются, но исподволь — незаметно. Их мышцы наливаются силой — теперь они выдержат даже попадание пули в упор. Кости укрепляются — теперь их почти невозможно сломать. Глаза становятся зорче. Кровь скорее бежит по жилам. Вышедшим из купелей воинам не страшны ни копье, ни стрела, ни пуля.

Резервуары опустели, о чем машина немедленно сообщила Квану. Он закрыл их при помощи тех же колец. Поднял рычаг, открывая крышки купелей. Из них выходили воины зулу. Они собирали копья и щиты, уложенные у входа в дома. Выстраивались в боевые порядки. Больше не было среди них ропота или переговоров. Воины зулу теперь больше напоминали автоматонов, которых Квану довелось видеть однажды. Они стояли ровными рядами, готовые в бою, и ждали команды. Его команды.

Куан Чи вышел вперед. Махнул рукой воинству. Крикнул: «За мной». И первым направился прочь из Белого крааля. Пора предъявить Кечвайо товар лицом. Посмотрим, как он теперь будет относиться к Квану и его воинам.

Глава 4

Гарнизонная гауптвахта Питермарицбурга мало отличалась от других подобных ей мест. Разве что тут было очень сухо, как всюду в столице Наталя. Никакой плесени и сырости. Наоборот, кругом пыль, постоянно скрипящая на зубах.

Питер Торлоу — именно так знали напавшего на меня здоровяка — сидел на лавке, скованный мощными ручными и, видимо, для надежности еще и ножными кандалами. Торлоу был сержантом 24-го пехотного полка, и весь город знал его как записного забияку. Однако габариты и сила Питера были таковы, что никто не рисковал связываться с ним уже давно. А мне вот, можно сказать, повезло.

Даже сейчас, сгорбившийся под тяжестью цепей, скованный по рукам и ногам, Торлоу все-таки казался опасным. Не смертельно опасным, но все же достаточно. Однако стоило ему поднять на меня взгляд, как я понял — бояться сейчас этого могучего человека мне не надо. Он как будто уже сам приговорил себя и был готов принять любое наказание. А ведь я хоть и не красный мундир, но все-таки офицер. Выходит, дело для Торлоу вполне могло закончиться виселицей. И Питер это преотлично понимал.

Это-то мне и было нужно.

Я склонился над столом, разделявшим нас с сержантом. Так что лица наши оказались очень близко друг к другу. Театральным шепотом я произнес одну короткую фразу:

— Жить хочешь?

Торлоу не нашел даже что сказать. Он только закивал, напомнив мне китайского болванчика.

— Тогда рассказывай, зачем напал на меня. Быстро!

Я чуть повысил голос — от чего Торлоу едва заметно дернулся. Но тут же начал говорить. Быстро. Сбивчиво. С каким-то неизвестным мне акцентом, делающим его речь неразборчивой. Я понимал из произнесенных им слов едва ли каждое пятое, однако и этого вполне хватало. Как я и подозревал, за нападением на меня стоял не кто иной, как майор Лоуренс.

— Что же это ты тогда меня бить кинулся? — усмехнулся я, дослушав сбивчивый рассказ Питера до конца. — Не я твой народ поносил и животными называл. Это Лоуренс по адресу русских проходился. А бить ты зачем-то отправился именно меня. Непонятно.

— Да отвык, мистер, от доброго виски, — грустно вздохнул Торлоу. Я понял, что он жутко мучится похмельем. — Все арака да арака. А вот майор Лоуренс меня крепко напоил. Я уже и не понимал, что творю. Он же меня на вас, мистер, вытолкнул почти что. Я в вас врезался — и пошло…

Торлоу пристыженно замолчал.

— Понятно, — кивнул я. — Теперь моя часть нашей сделки, Питер. — Я снова наклонился к нему. Очень хотелось зажать нос — такие «ароматы» издавал мой собеседник. Но тем быстрее стоит заканчивать разговор. — Слушай меня внимательно, Пит, повторять не стану. — Я говорил быстро и напористо, как и начал беседу. Каждое слово мое должно отпечататься в мозгу Торлоу. — Ты меня не бил. Вообще. На меня напала шайка бандитов. Ты отбил меня у них. К тому времени, как ты подоспел, они уже повалили меня и пинали ногами. Разогнав их, ты решил проверить, что со мной. Но был пьян и принялся ворочать меня сапогом. Думал, что я мертв. Тут тебя и схватил патруль. Ты все понял, Пит? — спросил я у него.

В глазах Торлоу стояла такая детская надежда, будто у ребенка перед Рождеством, Сейчас здоровяк больше всего напоминал большую собаку, заглядывающую в глаза к хозяину. Побьет или нет.

— А они какие были? — спросил у меня Торлоу. — Разбойники эти?

— Ты их не разглядел. Я — тоже.

— Да нет, — потряс он головой. — Черные или белые. Это-то и вы, мистер, и я видеть должны были.

Черт! Об этом-то я и не подумал. Сказывалось то, что в африканских реалиях я еще не слишком хорошо ориентируюсь.

— А что правдоподобней будет? — спросил я у Торлоу.

— Негров шайки так далеко редко забираются — патрули их сильно бьют и гонят дубинками куда подальше. А вот белые — пожалуйста. Отребья всякого у нас тут хватает. Только со мной они давно уже боятся связываться.

— Вот и отлично. Значит, белые. Количество сам придумаешь, я скажу, что не успел пересчитать.

— Значит, вы, мистер, на самом деле решили мне жизнь спасти, — протянул Торлоу, вслушиваясь в звук собственного голоса. Как будто не мог поверить словам, которые сам же и говорит.

— Да, я ведь обещал. А русские, — я подпустил в голос законной гордости, — всегда держат слово. Что бы там ни говорил про нас ваш друг майор Лоуренс.

— Да какой он мне друг, — передернул плечами Торлоу. — Под монастырь едва не подвел. Теперь бы поркой только отделаться. Ну да спина у меня твердая. Армейские плети ей нипочем.

— Вот и славно. — Я, наконец, отодвинулся от него подальше. Хотя мне казалось, что запахом, исходящим от Торлоу, я пропитался насквозь. — Запомни все, что я тебе сказал сегодня. Все повторишь слово в слово, когда тебя придут допрашивать офицеры. Со мной они уже говорили и остались в полном недоумении. Старший в патруле настаивает, что видел, как ты пинал меня ногами.

— Да что они видеть могли! — вспылил Торлоу. — Они на меня сзади накинулись и тут же руки вязать стали.

— Вот именно, — подтвердил я. — Держись этой линии поведения — не пропадешь.

Я дважды стукнул в дверь камеры. Часовой с той стороны открыл ее. Второй часовой тут же нацелил винтовку на сидящего за столом Торлоу. Нрав и силу здоровяка тут, видимо, знали все — и никто не хотел рисковать лишний раз. Однако Питер вел себя вполне благопристойно. Руки сложил на столе, так чтобы всякий мог убедиться — ничего такого он не замышляет. И кандалы его в полном порядке.

А ведь он не так туп, как мне показалось в первый момент. К этому человеку стоит присмотреться повнимательней.

Офицер, разбиравший дело о нападении на меня, был явно озадачен моими показаниями. Он даже попросил их изложить в письменном виде. Я хоть и не слишком хорошо писал по-английски, но все же сделал это и пришел к нему с листом бумаги. Чтобы строчки на нем были ровными, а буквы красивыми, мне пришлось извести полдесятка таких вот листов. И обошлось это мне недешево. Но не мог же я явиться с какими-то каракулями, будто нерадивый гимназист.

Офицер в чине лейтенанта быстро проглядел мои показания. Поднял на меня глаза.

В кабинете, где он принимал меня, было, конечно же, безумно жарко. Солнце светило прямо в окна. Оно слепило мне глаза — все время хотелось прикрыть их рукой, а лейтенант казался черно-красным призраком. Самому лейтенанту, наверное, жутко пекло спину. Но он сидел ровно и не выказывал никаких признаков неудобства.

— Значит, вы настаиваете на том, что вас бил вовсе не сержант Торлоу, а некие неизвестные люди, напавшие на вас большим числом.

— Именно так, — ответил я. — Сколько их было, затрудняюсь сказать. Они слишком быстро повалили меня на землю и стали бить ногами. Если бы не вмешательство сержанта Торлоу, вряд ли я отделался так легко.

На самом деле легко, учитывая чудовищную силу Питера. Все ребра у меня целы, руки и ноги — тоже. Внутренности, что удивительно, не пострадали. Хотя в первые часы после того, как я проснулся, мне казалось, будто в животе все превратилось в кашу. На лице только красовался хороший такой синяк, да нос пришлось вправить. Но это мелочи в сравнении с тем, что могло бы быть со мной, не подоспей вовремя патруль. В пьяном безобразии Торлоу мог и вовсе забить меня до смерти.

— Очень странно, — помахал бумагой лейтенант. — Но, с другой стороны, патруль прибыл на место и сразу же кинулся вязать Торлоу. А вы и он в один голос утверждаете, что бандитов к тому времени и след простыл. И с какой стати Торлоу нападать на офицера. — Казалось, что капитан сейчас говорит с самим собой, позабыв, что в кабинете, кроме него, еще кто-то есть. — Он ведь даже пьяный должен понимать, что это верный путь на виселицу.

— А что теперь с ним будет? — поинтересовался я, прерывая рассуждения капитана. Слушать их у меня не было никакого желания.

— Плети, — с каким-то мстительным удовольствием произнес капитан. — Вдоволь плетей. Надеюсь, это лекарство пойдет ему на пользу.

— Я могу быть свободен?

— Да-да, — кивнул снова ушедший в свои мысли капитан. Наверное, подсчитывал, сколько бы плетей начислить Торлоу.

Майор Лоуренс ждал меня прямо в моей маленькой комнатке. Ее выделили мне сразу, как я только приехал. Ока была настолько невелика размером, что заставляла вспомнить карцер, в котором мне, признаюсь, приходилось сиживать в юнкерские времена. Единственным отличием от того карцера было большое окно с тяжелой занавеской. Днем она была всегда опущена, а ближе к вечеру, когда заходило солнце, я поднимал ее, впуская в комнату прохладу.

Вот на подоконнике этого окна, с поднятой шторой, и сидел Лоуренс. Солнце по странному совпадению светило ему в спину, превращая в такого же красно-черного призрака, каким казался мне капитан, разбиравший дело Торлоу. Только из-за заката фигура Лоуренса была какой-то прямо-таки демонической.

— Браво, Евсеичев, — сказал он, не утруждая себя приветствием. — Я просто восхищен вами. Вы сумели сделать из врага — друга. И армия Её величества не потеряла столь ценного для нее сержанта.

— Что вам от меня надо, Лоуренс? — У меня снова заболели ребра, да и внутри покалывало, хотя врач и сказал, что все в порядке. Но я как-то не слишком верил гарнизонному костоправу. По традиции всех армейских врачей он уже с утра был слегка подшофе. В общем, настроение у меня к вечеру было совсем ни к черту. Очень хотелось достать маузер из кобуры и попросту пристрелить майора. — Зачем вы натравили на меня этого громилу?

— Чудеснейший человек, верно? — как будто и не услышал моего вопроса Лоуренс. — А вы знаете, Евсеичев, что он хранит среди своих личных вещей цилиндр и монокль. Да еще плюс к этому какой-то совершенно несусветный кафтан. И никто не знает — для чего ему все это барахло. Это я к тому, что умом тронуться на здешней жаре может всякий. А уж человек со столь странными пристрастиями, да еще и склонный с утра до вечера накачиваться аракой, — и подавно.

— Лоуренс, не прикидывайтесь, вы же понимаете, что Торлоу все мне рассказал. И про вас, и про виски, и про то, как вы толкнули его на меня. Вы так хотите сжить меня со свету, а? Мы были врагами, Лоуренс, но теперь — нет. Русская империя, быть может, и недруг Британии. Но она была слишком уж неласкова со мной. Я не хочу больше служить стране, которая не ценит своих подданных. Будь я немцем — даже из прибалтийских — или лучше даже кем-то из Европейской коалиции, мне бы простили подобную дерзость. Даже августейшей особе государя. Но нет. Меня угораздило родиться русским — чистокровным русаком. Вы знаете, где я сейчас должен находиться? В Усть-Куте, охранять каторжников. Представляете себе, где это?

Майор только руками развел. А я продолжил свою гневную отповедь. Даже не знаю, что на меня тогда нашло.

— Там холодно, как на Северном полюсе. Нет ничего хорошего. Охранники на каторге живут немногим лучше самих каторжников. За пару лет там можно совершенно опуститься — и стать тем самым полуживотным, какими вы считаете всех нас. И это, по— вашему, достойная плата за все, что было в Стамбуле и по дороге в Месджеде-Солейман? Да меня падишах левантийский наградил щедрее, чем родной государь! Теперь я буду служить только за деньги. Плевать мне на патриотизм — на Русскую империю, на Британию, да на всех! Платите — и я буду служить вам. Убивать кого угодно.

— Даже своих? — поинтересовался Лоуренс.

— Ну, до такого я не дойду, — покачал я головой. — Да и вряд ли кто-то будет нанимать русского, чтобы сражаться с русскими. Век наемных офицеров давно миновал. Сейчас можно послужить вам здесь, в Африке, да французам в их Легионе. Но гнить в Индокитае я совсем не хочу. Нет там таких перспектив, как здесь.

— Рассчитываете на африканские богатства, — усмехнулся Лоуренс. Вопросительных интонаций в его голосе не было и следа.

— Здесь они хотя бы есть, — пожал плечами я. — А в Индокитае нет ничего, кроме болот, малярии и узкоглазых партизан.

— Вот тут вы правы, Евсеичев, но знаете что? Я вам все равно не верю. Не знаю почему. Не могу сформулировать. Но — не верю и все тут. Это чутье настоящего разведчика. И я привык ему доверять.

— Тогда, быть может, нам стоит встать на рубеж? — предложил я. — Пара выстрелов или выпадов — и один из нас навсегда избавится от другого.

— Дуэли запрещены, — отрезал Лоуренс, но в глазах его загорелся такой огонек, что я сразу понял — на свою голову я подал ему идею. Теперь мне надо быть особенно осторожным.

— Тогда если у вас все, майор, — сказал ему я, — то не могли бы вы покинуть мою комнату. Я еще не оправился от побоев, что нанесла мне та банда, и хотел бы отдохнуть. В одиночестве.

— Конечно-конечно, — как будто спохватился Лоуренс и одним быстрым движением соскочил с окна прямо на улицу.

Прощанием, как и приветствием, он себя не затруднил.

Я же улегся в постель. Я не врал — мне действительно нужен отдых. Слишком уж напряженными выдались первые дни в Питермарицбурге. Особенно после долгого и какого-то сонного путешествия из Кейптауна.

Однако первое время мне никак не удавалось заснуть. Мешала и боль в теле, пронзающая меня при каждом движении. И мысли о Лоуренсе, готовящем очередную каверзу против меня. Наконец, повесив на спинку кровати маузер и сунув под подушку наган — подарок покойного Аркадия Гивича — я успокоился и смог заснуть.

Спал на удивление крепко, долго и без сновидений.

Единокровный брат Кечвайо Дабуламанзи разительно отличался от Хаму. И за это Кечвайо ценил его. Крааль Дабуламанзи стоял на берегу Буйволиной реки, и тот много общался с белыми колонистами Наталя. Он получал от них громовые палки, патроны к ним в достаточном количестве, чтобы охотиться на любого зверя, и всегда имел в достатке огненной воды. За все это Дабуламанзи щедро расплачивался рабами. Он отдавал белым мужчин для работы в нолях, женщин для утех, детей, чтобы те становились слугами в домах колонистов. Не раз и не два приезжали к нему через Буйволиную реку целые караваны, груженные ружьями, патронами и бутылками с горючей водой. Обратно повозки ехали забитые рабами.

Многие говорили, что Дабуламанзи продался белым за это. Но как только Кечвайо призвал его в себе — тот явился без промедления.

Вместо копья и щита Дабуламанзи вооружился ружьем. Через плечо у него висел патронташ. Приклад ружья покрывала затейливая резьба, с него свисали пряди волос из львиной гривы. Дабуламанзи не был масаем, но ему довелось прикончить не одного льва. От каждого он брал по небольшому куску гривы и крепил их сначала себе на копье, а после на приклад ружья.

Кечвайо восседал в своем кресле, вальяжно раскинувшись в нем. Он сильно располнел за годы правления. Давно уже не брал в руки копья для хорошей схватки. Это несколько настораживало Дабуламанзи — ведь он знал, что на пороге война. И не с кем-нибудь, а с белыми. У которых куда больше ружей, патронов, а есть еще и пушки, чьи снаряды превращают людей в кровавое месиво, и пулеметы, выплевывающие в секунду но сотне патронов.

За левым плечом Кечвайо замер вытянувшись Белый Кван. Дабуламанзи, как и многие зулу, ненавидел этого лысого человека. Хотя и понимал его полезность — особенно в грядущей войне с белыми колонистами.

— Ты отклонил условия, присланные тебе посланцем белой королевы, — говорил Дабуламанзи, — и с того дня в мой крааль никто не ездит с другого берега Буйволиной реки. Лишь несколько раз приходили люди с лицами подонков. Они предлагали на обмен только жалкие бусы и огненную воду. Плохую огненную воду, как будто я совсем дикарь и не разбираюсь в ней.

Годы торговли с Наталем, действительно, научили Дабуламанзи неплохо разбираться в огненной воде белых людей.

— Все это значит, что скоро красные мундиры перейдут Буйволиную реку и войдут в земли зулу. Скоро придет самое лучшее время для походов. Когда солнце не так сильно палит и можно находиться на улице даже в середине дня.

— Все будет так, как ты говоришь, — кивнул Кечвайо. — Чтобы знать это, не нужно быть великим шаманом. Я не склоню голову перед белой королевой из-за моря. Зулу сильны на своей земле. Пора показать белым, что они тут только гости. Гости, которые себе слишком много позволяют.

— Я вижу, тебя не страшат белые люди. Меня — тоже. Но они все же страшны. Своим оружием, которое может убивать сразу и на большом расстоянии. Не будет ли так, что после победы ты, великий Кечвайо, останешься правителем разоренной земли. Земли, где тебе некем будет править. У белой королевы за морем еще много людей. Мы убьем одних, она пришлет новых.

— Они тоже удобрят своей плотью землю зулу. И та станет родить лучше.

Дабуламанзи улыбнулся жестокой шутке своего правителя. Но ничего говорить не стал. Все, что он хотел сказать, уже сказано.

— Мы покажем им, что так и будет, брат, — заявил Кечвайо, и в голосе его было достаточно хвастливых ноток. Не оборачиваясь, Кечвайо сделал знак Квану. — Покажи моему брату своих воинов, Кван.

— Слушаюсь, великий Кечвайо, — склонился Белый Кван.

Он вышел из-за кресла Кечвайо и указал Дабуламанзи на ряды воинов, стоящих в десяти шагах от них. Несмотря на палящее солнце, буквально жарящее их, ни один из них не шелохнулся. Будто неживые стояли они. Не дрогнет копье. Не дернется щит. Кажется, даже капли пота не текут по их лицам.

— Идем, Дабуламанзи, — шагнул в сторону воинов, выходя из-под навеса, Белый Кван.

Тот прошел вслед за ним. Даже для него — всю свою жизнь прожившего в земле зулу — жара была очень сильной. Он сомневался, что выдержал хотя бы полчаса такого вот стояния. А ведь большинство воинов, замерших на самом солнцепеке, были либо ровесниками Дабуламанзи, либо даже превосходили его годами.

— Два амабуто отдал мне великий Кечвайо, — сказал Белый Кван, — и я сделал из них лучших воинов, каких только знала земля зулу. Возьми свое ружье, Дабуламанзи, и выстрели в любого из них.

— Но это убьет его, — покачал головой Дабуламанзи.

— Сделай это, — велел со своего кресла Кечвайо, — и ты увидишь всю силу колдовства Белого Квана.

С тяжелым сердцем снял с плеча ружье Дабуламанзи. Он очень не хотел делать этого. Но не мог ослушаться приказа своего правителя. Выстрел заглушил почти все звуки в большом краале Кечвайо. Многие обернулись на него. Женщины подняли головы от работы. Но никто из воинов, стоявших бок о бок с тем, кому пуля угодила точно в грудь, даже не шелохнулся.

Дабуламанзи хотел подарить своей жертве быструю смерть. Сраженный пулей воин рухнул как подкошенный. Вот только из раны на его груди пролилось удивительно мало крови. Конечно, пуля не копье, но Дабуламанзи видел и не раз, сколько крови льется из огнестрельных ранений. Однако то, что произошло потом, быстро заставило его забыть об этом. Воин, сраженный пулей в грудь, начал подниматься на ноги. Он оперся о копье. Подобрал щит. И вот он уже стоит в ряду с остальными как ни в чем не бывало. Рана на груди не закрылась, а просто перестала кровоточить. Но воина, похоже, совсем не беспокоила эта дыра прямо напротив сердца.

— Я дам тебе два амабуто таких воинов, Дабуламанзи, — произнес Кечвайо, и голос его стал из хвастливого торжествующим, — и еще четыре возьмут себе Нчингвайо Кхоза и Мавуменгвана Нтили. Вместе вы сокрушите красные мундиры, которые перейдут через Буйволиную реку.

Эти воины совсем не нравились Дабуламанзи. Но еще больше не нравился ему взгляд Белого Квана. Слишком много было в этом взгляде торжества. Куда больше, чем в голосе Кечвайо.

Мало кто называл Рудольфа Эберхардта полным именем. Еще с юности за ним закрепилась кличка Светлый Руди — она кочевала с ним повсюду. И в военном училище, и во время службы в панцергренадерах еще в родном Ганновере, и после, когда Руди ступил на скользкую стезю наемного офицера. Сам себя он предпочитал называть не иначе как Белокурая бестия. Кое-кто с этим даже готов был согласиться. В основном женщины. Ведь внешностью Руди обладал, можно сказать, магнетической. Она безотказно действовала на женщин.

Многие считали, что как раз из-за женщин Руди вынужден был покинуть родной Ганновер и завербовался во Французский иностранный легион. Поговаривали, будто он завел интрижку с какой-то благородной дамой, шепотом даже называли несколько фамилий. Иногда немецких, иногда английских, иногда даже русских. Однако все обстояло совсем иначе.

Из-за того случая Руди до сих пор иногда кричал во сне, частенько пугая женщин, деливших с ним постель. Он просыпался, а перед глазами у него стоит все та же девочка с чемоданом в руках. Он видел как наяву пляшущие в руках инсургентов винтовки. Чувствовал удары пуль о броню, отзывающуюся какой-то далекой и ненастоящей уже болью. Видел подполковника Краузе с его неизменным маузером. Стоящих за его спиной товарищей. Но яснее всего все равно была именно девочка с деревянным чемоданом. И тонкий, как струна, стальной шнур детонатора в ее руке.

Однако, конечно же, на публике Руди всемерно поддерживал свою репутацию ловеласа и записного сердцееда. Правда, в Питермарицбурге у него из-за этого сначала возникли проблемы. И довольно много. Потому что цветом общества тут были родственницы губернатора Наталя и лорда Челмсворда. Руди имел продолжительную беседу с ними обоими на тему нравственности.

Лучшим другом Руди в Питермарицбурге был майор Лоуренс. Тот оказался удивительно компанейским человеком. Любил поболтать. Но, главное, никогда не смотрел на Руди сверху вниз, потому что тот уроженец вассальвого Ганновера.

— Я — бастард благородного лорда, — говорил он. — У меня и имени-то нет — одни только инициалы. Но когда-нибудь я наберусь наглости — приду к папаше и спрошу у него, что они значат. Эти две чертовы буквы Т и Е!

В тот день они снова пили с Лоуренсом привозное вино. Оно было очень дорогим, и потому двум офицерам приходилось скидываться, тратя изрядную долю своего жалованья, чтобы купить хотя бы пару бутылок.

— Я скучаю по старому доброму рейнскому, — покачал головой Руди. — Какое все-таки вино у меня на родине. Никакое другое ему не чета.

— А я всем винам предпочитаю солодовый виски, — усмехнулся Лоуренс, — но если его пить тут — на этой чертовой жаре — то мозги закипят, наверное. А охлажденное вино в самый раз будет.

— Послушай, Лоуренс, — внезапно на Руди словно озарение сошло, — а где ты лед берешь для нашего вина? За эти несколько кубиков тут нужно заплатить куда больше, чем за бутылку.

Лоуренс только рассмеялся в ответ. Конечно, выделяемого ему финансирования хватило бы на ящик вина получше этого и на такое же количество льда. Но для того, чтобы поддерживать отношения с небогатым Руди, ему и самому приходилось изображать обыкновенного офицера из африканских колоний.

— Это все благодаря моим друзьям из Аравии и шерифу Али, — ответил он, на ходу придумывая небылицу. — Они привыкли жить в таких условиях и соорудили себе собственные ледники. Но только т-с-с-с — никому об этом не говори. — Он сделал заговорщицкую мину, чем немало насмешил Руди. — Если об этом прознают торговцы льдом, у арабов шерифа Али могут быть серьезные проблемы.

— Твои арабские друзья привыкли решать проблемы саблей, — рассмеялся Руди, на него уже начало действовать вино. — Саблей по горлу — и всего делов!

— Да уж, Руди, решались бы все проблемы так же легко, — притворно вздохнул Лоуренс, почувствовав, как всегда, нужный момент для начала деловой беседы.

— У тебя проблемы? — насторожился Руди. Он любил решать чужие проблемы. Конечно же, когда за это платили. А Лоуренс был его другом — уж он-то точно не поскупится. Не такой человек.

— Ты же видел уже этого нашего русского офицера, — буркнул Лоуренс. — Того, которого избили на улице, а он сделал вид, будто ничего не произошло. Вот он — моя главная головная боль.

— Чем он тебе насолить успел? — удивился Руди. — Вроде еще и недели не прошло, как он у нас объявился.

— Старые счеты, — дернул щекой Лоуренс, как будто на нее села надоедливая муха. — Но с этим человеком я должен покончить. Раз и навсегда. Я хотел было сам его на дуэль вызвать, чтобы решить все, как джентльмен, но слишком уж хорошо этот русский стреляет. Лучше меня. А фехтованию я посвящал прискорбно мало времени.

— И сколько ты готов заплатить за его смерть? — перешел на деловой тон Руди. Он не очень-то верил в сказочки Лоуренса, вроде той, что о льде, которой он попотчевал его только что. И держался его, понимая — этому человеку понадобятся его услуги.

— Достаточно, Руди, — таким же деловым тоном ответил Лоуренс. — Старые счеты стоят дорого. Но все должно быть чисто. И я нигде не должен фигурировать. Ты же понимаешь, Руди.

— Не надо учить меня делать мою работу, — хищно улыбнулся Рудольф Эберхардт, бывший оберлейтенант Гвардейского принца Ганноверского полка панцергренадер, а ныне лейтенант 24-го пехотного полка. Он чуял кровь и деньги. А ведь именно их он любил больше всего. Кровь и деньги. — Я делаю свое дело чисто. Всегда.

Глава 5

Срок ультиматума — и без того по мнению многих офицеров в Натале весьма затянутый — подходил к концу. Война с зулусами теперь становилась неизбежностью. Скоро мне с лейтенантом Чардом подойдет срок принимать заставу на ферме Роркс-Дрифт. Что меня там ждет, я пока представлял с трудом. Объяснений мрачноватого от природы Чарда для этого было явно мало.

— Да что тут вообще хорошего может быть, в этой Африке, — только и говорил он в ответ на все мои настойчивые расспросы о грядущем месте службы. Мы будем строить мост там, а проклятые дикари по нему же к нам и пожалуют. И вскроют всем животы. Вот будет потеха-то!

В общем, разговоры у меня с лейтенантом королевского инженерного корпуса явно не клеились. Хотя, как ни странно, отношения нам удалось наладить почти дружеские. Мрачный и неразговорчивый Чард оказался настоящим солдатом. Что называется, до мозга костей. Военным инженером, если уж быть точным.

— Я построил не один город, — любил говорить он. — Не Лондон, конечно, но уж размером с Глазго или Дублин — это уж будьте уверены, мистер Евсеичев. Но моего города не найти ни на одной карте. Все они были разрушены. Одни через несколько дней — а какие и недостроенными. Другие — через пару-другую месяцев. Их разбирали солдаты, чтобы выстроить укрепления где-нибудь в другом месте. И так снова, снова и снова. Но я всегда радовался, когда их разбирали и уносили. Это означало, что красные мундиры где-то выдержали атаку. Что выстроенные мной укрепления спасли много жизней.

— А хорошо ли укреплен Роркс-Дрифт? — воспользовавшись моментом, задал вопрос я.

— Неплохо, — пожал плечами Чард, — но всегда можно лучше. Тем более что держать его, если дела у лорда Челмсворда пойдут плохо, придется всего-то с одной ротой красных мундиров и моей саперной командой. Ну, еще и вы будете. Говорят, у вас неплохо получается обороняться? Расскажите, что было там, в Аравийской пустыне.

— Отчего бы не рассказать, — пожал плечами я.

Харишей шерифа Али поблизости не было. Не думаю, что им приятно было бы слушать мой рассказ. В то, что все они, кроме самого шерифа, не понимали по-английски, я попросту не верил. Зато вместе с нами сидели лейтенант Бромхэд, капитан Хаммерсмит в новенькой форме Ньюкасльских конных стрелков и майор Пикеринг. Последний все сокрушался по поводу столь любимых им паровых пушек.

— Вряд ли лорд Челмсворд возьмет их с собой в Зулуленд, — вздыхал он. — Слишком уж тяжелы они еще. Да против кого ими воевать? Жаль только ресурс будет вырабатывать против дикарей. С ними и армстронги справятся. Шрапнель их выкосит зулусов за пару залпов. Вряд ли нашим доблестным красным мундирам придется сделать хотя бы залп по этим дикарям.

— Кстати, мистер Евсеичев, — обернулся ко мне Чард, — вы вот тут спрашивали насчет укрепления Роркс-Дрифт. Так вот, могу вам с радостью сказать, что лорд Челмсворд ответил положительно на мой рапорт. В Роркс-Дрифт ведь стояли старинные пушки Паррота. Ума не приложу, как здесь оказались американские орудия. Но факт — два паррота стоят в Роркс-Дрифт. Я неоднократно докладывал об этом лорду Челмсворду, но то было мирное время. А сейчас, когда война с дикарями неизбежна, он распорядился поставить в дополнение к ним батарею из двух паровых пушек. — Теперь уже кивок в сторону майора Пикеринга.

— На стационарных позициях они себя покажут, — решительно заявил тот, — и, естественно, только с лучшей стороны.

— Кстати, Пикеринг, как там поживает ваша книга о санскрите? — неожиданно спросил у него капитан Хаммерсмит. — Быть может, вам лучше все же начать работать над книгой о зулусском языке? А то самих зулусов скоро может и не остаться.

— Уж не думаете ли вы, Хаммерсмит, что лорд Челмсворд сумеет одолеть дикарей одним полком, пятью пушками и парой эскадронов местной кавалерии, — развел руками Чард. — Зулусы не такие уж дикари, как их пытаются представить. Вы еще новичок в Африке, а я успел повидать этих черных дьяволов.

— Это где же? — удивился задетый за живое Хаммерсмит. Его невинная шутка внезапно обернулась против него самого.

— Я уже служил в Роркс-Дрифт, — ответил Чард, еще немного помрачнев, хотя казалось, это было невозможно, — а это самая граница с землей Дабуламанзи — кровного брата вождя всех зулусов Кечвайо. Тот охотно торговал с нами. Но отнюдь не за блестящие бусы он продавал в Наталь своих людей. Он брал за них араку, ружья, порох, пули. Современное оружие запрещено продавать дикарям, но контрабандистов никогда не останавливала строгость возможного наказания. Что ни день мы ловили не одного мошенника, который шел через Буйволиную реку, обвешанный ружьями и патронами с головы до ног. Другие же ждали засухи и вели через мелеющую реку целые караваны. Обратно они всегда возвращались с повозками, полными черных рабов.

— Торговать своими людьми — это подлость! — произнес лейтенант Бромхэд. — Л ишь дикари, не ведающие цивилизации, способны на такое.

— По-вашему, мистер Бромхэд, — усмехнулся Пикеринг, — жители Древнего Рима были дикарями? Раб — не человек в обществе рабовладельцев. Он — имущество. Ценное, если может трудиться, грошовое — если нет. Не так давно еще во вполне цивилизованных странах процветало самое настоящее рабство. Как бы оно ни называлось.

Майору можно было не бросать на меня выразительных взглядов. И так было отлично понятно, на что именно он намекает. Но оправдываться я не стал. Крепостное право отменено, хотя далеко не все в империи считают, что это было верным шагом. Я же как-то даже не задумывался над этим вопросом.

Однако подобные разговоры, можно сказать, привели к злополучной дуэли. А началось все, как и положено, на балу.

Давал бал, конечно же, губернатор колонии Наталь. Я даже имени его не запомнил. Несмотря на вицмундир с золотым шитьем и благообразную внешность настоящего британского лорда, он полностью терялся на фоне лорда Челмсворда. Вот кто был подлинным королем этого бала. Собственно, как и все военные. Немногочисленные, надо сказать, штатские лица на этом балу находились в тени от нас — военных. Наверное, в тот день я впервые испытал настоящее тщеславие. Мы, уходящие на войну с жестокими дикарями офицеры — были героями этого бала. И не важно, какой носили мундир — красный или черный. Дамы с удовольствием дарили нам вальсы, мазурки и контрдансы. Вели с нами пустопорожние разговоры, всячески стараясь свернуть на тему войны.

— О, мистер Бромхэд, вы такой молодой, а уже отправляетесь на войну, — хлопая длинными ресницами, ворковала лейтенанту юная леди. Кажется, это была одна из многочисленных племянниц или дочерей кузин губернатора. Семейство у того было весьма большим — и все, конечно же, кормилось от него. — А вам не страшно будет там — в Зулуленде? Ведь эти зулусы — настоящие кровожадные дикари.

— Страх свойственен человеческой натуре, мисс. — Бромхэд на балу чувствовал себя куда уверенней, чем на плацу. Что, в общем-то, удивительно для офицера из африканских войск — особенной утонченностью они не отличались. — Однако белый человек давно уже не живет примитивными инстинктами. Разум в нас победил их. Именно этим мы в первую очередь превосходим дикарей, вроде зулусов.

— Поверьте мне, мистер, — подошел к ним офицер в полковничьем мундире. Левый рукав его заканчивался пустотой, — в бою человеком — что белым, что черным — очень быстро овладевают именно инстинкты. Самые примитивные. И вот тут мы зулусам сильно уступаем.

— Полковник Дарнфорд, — кивнул ему Бромхэд. Отдать честь по всем правилам он не мог, потому что держал свой белый шлем на сгибе локтя. — Разрешите поинтересоваться, чем именно мы уступаем проклятым дикарям?

— Когда у нашего солдата срабатывают самые примитивные инстинкты, он бросает винтовку и бежит с поля боя, — ответил полковник Дарнфорд, о котором я был наслышан от того же лейтенанта Чарда. — Зулус же во власти инстинктов превращается в форменное чудовище. Оно бросается не от врага, а на него, стремясь разорвать его, хотя и бы голыми руками.

— Поэтому, как вы считаете, — вступила в разговор старшая дама, сопровождающая юную леди, — эта война обойдется нам дорого, не так ли, полковник?

— Очень дорого, — честно ответил ей Дарнфорд.

И тут я был вынужден отвлечься. Меня за плечо кто-то осторожно тронул. Обернувшись, я увидел майора Лоуренса. Его, как обычно, сопровождал шериф Али. Увидев меня, хариш заметно помрачнел лицом. Он явно не забыл своего поражения при Месджеде-Солейман, и был бы рад, наверное, прямо сейчас пустить мне кровь.

— Майор, — кивнул я, — чем обязан?

— Вы знакомы, мистер Евсеичев, с лейтенантом Эберхардтом?

Лоуренс обернулся ко второму своему спутнику. Я был наслышан об этом человеке. Однако в компании, с которой я общался, тот был явно не в чести. О нем говорили-то довольно редко. Зато за пределами нашего небольшого круга офицеров имя Светлого Руди временами буквально не сходило с уст. Особенно в связи с очередной его победой над особенно неприступной дамой. Я не уверен, что хотя бы половина слухов о нем была правдива. Однако, когда увидел его в первый раз, моя уверенность была поколеблена. Внешность у Рудольфа Эберхардта была просто убийственной для дам.

— К вашим услугам, — произнес он, пригладив левой рукой тщательно зализанные назад волосы. Шлемом Руди пренебрегал, а поверх черного мундира надел легкий белый плащ, рукава которого были украшены красными крестами, стилизованными под мечи.

— Никита Евсеичев, — прищелкнул каблуками я.

Рук, однако, мы друг другу не подали.

Лоуренс же как будто потерял к нам какой-либо интерес. Он шагнул ближе к полковнику Дарнфорду. Прищелкнул каблуками, обращая на себя внимание.

— Полковник, — обратился он к Дарнфорду, — простите, я невольно услышал ваши слова. Я так понимаю, вы не слишком высокого мнения о наших солдатах?

— Ни для кого не секрет, что мощь британской армии зиждется на отребье — каторжниках, преступниках, нищих, ворах и разбойниках с большой дороги, — пожал плечами Дарнфорд. — Но сейчас я говорю именно о различии между солдатом и воином. Вы понимаете, о чем я, майор?

— Не слишком, — покачал головой Лоуренс. — Если быть честным, то я не вижу разницы между этими двумя словами.

— Она проще, чем может показаться, — вступил в разговор Эберхардт. — Солдат — это подневольный человек. Он идет в армию либо от безысходности, либо потому, что выбора у него попросту нет. Он не умеет толком сражаться и скоро гибнет. Воин же — рожден для битв. Только они ему милы по-настоящему. Ни женщины, ни вино, ни карты — ничто так не радует настоящего воина, как сражение. Ведь он создан именно для него.

Говоря это, Эберхардт то и дело бросал победительные взгляды на юную леди. Та, казалось, совсем перестала обращать внимание на Бромхэда, глаза ее были прикованы к красавчику-немцу. Надо сказать, что и белый плащ с мечами-крестами на рукавах придавал ему известный шарм. Бромхэд стоял столбом, имея самый несчастный вид. Мне его даже жаль стало. О молодом человеке словно бы забыли все.

— Несколько поэтично и приукрашено, — кивнул Дарнфорд, — но в целом верно.

— Герр Эберхардт, — не удержался тут я, — а вы знаете, от какого слова происходит слово солдат?

— Вы насчет итальянской монеты? — уточнил полковник, опередив немца. — То это весьма спорная теория.

— Давайте найдем майора Пикеринга, — предложил Бромхэд, — он ведь у нас специалист по языкам.

Но его предложение осталось без ответа, И Бромхэд сделался еще несчастней по виду.

— Ну, если верить той теории, о которой вы говорите, мистер Евсеичев, — поддержал полковника Эберхардт, — то ни одного солдата современной армии и солдатом-то назвать нельзя. Деньги они редко видят. А уж причитающиеся им — и вовсе никогда.

Тут он был полностью прав. Платить солдатам в европейских, да и в нашей, русской, армии, конечно, должны были. Но деньги эти разворовывались — к до солдат не доходило ни гроша.

— За что же они тогда сражаются? — задала удивительно наивный вопрос юная леди.

— У них просто нет другого выбора, — несколько жестковато, но это было вполне в его манере, ответил ей Дарнфорд. — С дезертирами во всех армиях поступают одинаково жестоко.

— Хуже всего во Французском иностранном легионе, — тут же развил тему Эберхардт. — Я служил там в роте капитана Филибера, в Индокитае. И могу вам сказать, что худшего ада в жизни не видел.

— Ах, прекратите немедленно, — хлопнула его по ладони веером дама, сопровождающая юную леди. — Как вы можете говорить такие омерзительные вещи при женщинах? Идемте, — обернулась она к своей спутнице. — Мужчины, с их вечными разговорами о войне и убийствах, совсем неподходящая для нас компания.

— Разрешите мне сопровождать вас, — тут же воспрял Бромхэд.

— Вам — можно, — разрешила старшая дама. — Вы вполне учтивый молодой человек.

С этими словами она увела свою спутницу, хотя той, как мне кажется, как раз хотелось нас послушать еще. Бромхэд поспешил за ними. Но на течение нашего разговора это никоим образом не повлияло.

— Французский Индокитай сам по себе больше похож на ад, — заметил майор Лоуренс. — Я, вообще, с трудом представляю себе, как там может жить человек. Болезни, насекомые и толпы партизан, так и норовящих прикончить тебя. Какой черт занес вас на те галеры, а, Эберхардт? — Он подмигнул немцу. — Сознайтесь, от «рогатого» мужа бежали так далеко? Или от почтенного отца какой-нибудь симпатичной дамочки?

— Позвольте я оставлю эту историю при себе, — помрачнел Эберхардт. — Здесь не солдатский бардак, где место скабрезным историям.

Лоуренс откровенно рассмеялся. А вот полковник Дарнфорд предпочел удалиться. Так что мы остались втроем. И вот тут меня мороз по коже продрал. Я понял, что сейчас меня будут убивать. Очень похожие чувства я испытывал в Стамбуле, перед тем, как на нас кинулась озверевшая толпа. Да и в Месджеде-Солейман, когда готовился встать с товарищами по оружию, готовясь отразить очередную атаку.

Пускай мы были, что называется, средь шумного бала. Пускай прямо сейчас никто не кинется на меня с оружием. Не приставит ножа к горлу. В спину мне не ткнется пистолетный ствол. Однако ледяное дыхание смерти, как бы напыщенно это ни прозвучало, я ощутил в тот момент своей кожей.

Смерть была во взгляде Лоуренса. И в холодных голубых глазах Рудольфа Эберхардта. Кто из них двоих будет убивать меня, понятно сразу — Лоуренс предпочитает действовать чужими руками. Лишь однажды мне довелось схватиться с ним — в перестрелке на пустынных улицах Стамбула. Все остальные его каверзы воплощали в жизнь люди вроде Эберхардта.

— Отлично, что мы ненадолго остались одни, — заявил немец. — У меня к вам небольшое дело. Давайте упростим жизнь друг другу — и не станем устраивать тут скандала. Я просто пришлю вам свою визитку с указанием места. А вы мне — свою и на обороте напишете оружие, которым мы будем драться.

Я понял, что предчувствие меня не обмануло.

— С какой стати мне принимать ваш вызов? — глянул я прямо в глаза Эберхардту. — Причины для него у вас нет.

— Нo ее но трудно выдумать, — усмехнулся Рудольф. — Я могу устроить скандал прямо на балу. Или наступить вам на ногу в танце. Или попросту отхлестать но щекам. Но вам это так уж нужно, герр русский жандарм? Простите уж, имени вашего не помню.

А нот это меня зацепило всерьез. Этот светловолосый прохвост не знает моего имени, однако драться со мной это ему совершенно не мешает.

— Вы не нравитесь мне, repp Эберхардт, — бросил ему я ледяным топом. — Хотя я и знаю наше имя. Надеюсь, вы успеете прислать мне вашу визитную карточку до того, как мы отбудем на фронт.

— Безусловно, — усмехнулся немец и вынул из внутреннего кармана своего белого плаща картонку. Протянул ее мне.

Я принял ее двумя пальцами, стараясь не коснуться его ладони в белоснежной перчатке. Хотя уверен, пальцы под тонкой тканью весьма ухоженные. На обороте карточки аккуратным почерком были выведены несколько слов. «Плато» и ниже — «сегодня в полночь».

Я еще не успел обзавестись собственным набором визитных карточек. Да и не собирался, если уж быть честным. Кому мне их вручать на войне — зулусам, что ли? Поэтому я обратился с просьбой к Лоуренсу. Было в этом что-то иезуитское — просить заклятого врага дать мне карточку для дуэли. Это ведь почти то же самое, что сделать его своим секундантом.

— Вы не одолжите мне одну из своих визитных карточек? — спросил я у майора. — А то у меня тут совсем не было времени заказать их. Я ведь даже не знаю, кто этим занимается в Питермарицбурге.

— Охотно, — отозвался Лоуренс, вынув из кармана мундира визитную карточку и протягивая ее мне. Он даже был столь любезен, что дал мне перо. Перо это оказалось именным.

— Удивительно, — усмехнулся я, тщательно, почти каллиграфическим почерком выводя на картонке слово сабли, — именно перо у боевого офицера. Вы ведь, кажется, майор конницы Фэйна?

— Шутка товарищей по полку, — улыбнулся в ответ Лоуренс. — Я ведь только числюсь в этом полку, а служу, как вам отлично известно, совсем в другом ведомстве. Вот они мне и подарили как-то вместо сабли?то самое перо.

— Хорошая шутка, — кивнул я, возвращая ему перо, и обернулся к Эберхардту. — Я так понял, секундантов у нас не будет, верно? — Я протянул ему визитку Лоуренса.

— Война, — пожал плечами немец. — Дуэли и так под запретом, а теперь и подавно. Так что, чем меньше людей будет знать о нашем намерении драться, тем лучше.

— Местные извозчики знают это ваше плато? — уточнил я на всякий случай, хотя и был уверен, что это так.

— Конечно. Это ведь излюбленное место встреч разного рода парочек. Ближе к утру туда всегда приходят разные падальщики, чтобы объесть свежие трупы. Убитых на дуэлях редко опознают. Говорят, местные гиены особенно неравнодушны к лицам.

— Тем лучше, — кивнул я и, наконец, отошел от Лоуренса и Эберхардта.

Однако не сделал я и пары шагов, как меня ловко поймал за рукав своей единственной рукой полковник Дарнфорд. Он прошелся со мной немного, чтобы удалиться от Лоуренса и Эберхардта, и завел весьма странный разговор. А начал его полковник такими словами:

— Вам лучше всего покинуть Питермарицбург, мистер русский шпион. Я не лезу во все эти ваши игры с майором Лоуренсом. Скажу откровенно, они мне просто неприятны. Мало того что здешняя армия — настоящая помойка. Хуже любых других колониальных войск. Так еще и вы с Лоуренсом затеваете тут свои танцы.

Он глядел мне прямо в глаза, и надо сказать, мне стоило известных усилий выдерживать его взгляд.

— Из ваших манипуляций с карточками я понял, что вы приняли вызов этого прохвоста Эберхардта. Откажитесь от этой дуэли и покиньте Питермарицбург. Сегодня же. С первым конвоем, что отправляется к Роркс-Дрифт. Я и сам буду там, скорее всего, если все эти бальные дела меня не задержат.

Мне очень не хотелось лгать полковнику, особенно глядя в глаза. Ложь он раскусит в секунду — это я отлично понимал. Но и отмалчиваться не удавалось. Дарнфорд замолчал и явно ждал моего ответа. Мне не оставалось ничего, кроме как перейти в наступление.

— А откуда вдруг такая забота о русском шпионе, полковник? Чего вы хотите добиться, увезя меня в Роркс-Дрифт?

— Здешняя армия — несусветный сброд. Офицеров и сержантов не хватает катастрофически. А тут еще двое из них решили поубивать друг друга. Пускай вы и черные мундиры, но вы — даже вы — нужны сейчас нашей армии. В Роркс-Дрифт или Зулуленде, не важно. Поймите меня правильно, мистер русский, мне плевать на вас и ваши дела с майором Лоуренсом, равно как и на этого пройдоху Эберхардта. Погибнет он — так, наверное, все отцы семейств и мужья молодых жен вздохнут с облегчением. Но он должен сражаться вместе с нами в Зулуленде. Точно так же, как вы должны оборонять Роркс-Дрифт. Без офицеров, какими бы они ни были, не будет настоящей армии. А из-за вашей идиотской затеи мы можем лишиться сразу двух.

— Не беспокойтесь, полковник, — ответил я, — вы этой ночью лишитесь только одного.

— Вы, юноша, сумасброд и авантюрист, — выдал мне характеристику Дарнфорд.

Он уже собирался развернуться и уйти, когда я сказал:

— А кто другой отправился бы служить в Африку, проделав путь без малого через полмира?

На это полковник мне ничего не ответил. Он только мрачно попрощался со мной и ушел.

Извозчик, который подобрал меня после бала, конечно же, знал, где находится это самое плато. Этот заросший бородой по самые глаза человек, сидящий позади открытого кэба, больше походил на разбойника, чем на кэбмена. Я так и ждал всю дорогу удара по затылку, напрягаясь внутренне всякий раз, когда он щелкал вожжами. Однако ничего подобного не произошло. Несмотря на то что мы ночью покинули город и выехали довольно далеко за его пределы.

— Ждать? — спросил он, когда я выбрался из его кэба и протянул деньги.

— Подожди, — кивнул я.

— Тогда заплатишь, когда назад ехать будешь, — отверг монеты кэбмен. — Примета такая есть, — объяснил он. — Дурно, если оставляешь кэб ждать, а деньги платишь.

— Ну, как знаешь. — Я спрятал деньги обратно и направился к белой фигуре лейтенанта Эберхардта.

Тот приехал раньше и теперь рассеянно бродил по этому самому плато, носками туфель пиная мелкие камушки. Не так далеко от места нашей дуэли его тоже ждал кэб.

— Заплатили кэбмену? — не удержался от мелкой шпильки я.

— Я в приметы не верю, — ответил Эберхардт.

Он снял пояс со своей саблей. Вынул ее из ножен и отбросил их, вместе с поясом, подальше. Я поступил точно так же. Венгерская сабля — прощальный подарок графа Сегеди — с хищным шипением вышла из ножен. Сталь ее сверкнула в свете почти полной луны.

— Постойте, молодой человек, — голос старика ничуть не надтреснут. Говорит он четко и мыслит ясно. — Погодите минуту.

Граф Сегеди снимает со стены почти прямую саблю в простых ножнах. Она висит на ковре, вместе с куда более богатым оружием, и именно ее простота сразу бросается в глаза. Это оружие для убийства, а не для украшения стен.

— Возьмите ее, — говорит мне граф. — Я хотел подарить ее Аркадию, но у того имелась собственная фамильная шашка, что переходит от отца к сыну. Мал— хазу я ее дарить не стал, а теперь поздно. Возьмите ее вы, молодой человек. Пускай она верно послужит вам там, куда вы отправляетесь, как служила когда-то мне. У меня нет наследников, чтобы торжественно вручить им ее на смертном одре. Берите ее, молодой человек, я отказа не приму.

Мог ли я подумать тогда, в Тифлисе, что мне придется драться этой самой венгерской саблей на дуэли африканской ночью. От этой мысли я усмехнулся.

Стоило, однако, ножнам моей сабли удариться о камень, как Рудольф Эберхардт сделал первый выпад.

Он был отличным бойцом. Настоящим фехтовальщиком. Если бы не уроки покойного князя Амилахвари, что он давал мне еще в Стамбуле, быть мне покойником в первые же секунды. К вящей радости майора Лоуренса. Но я не просто так выбрал себе оружием для дуэли именно сабли, хотя стрелял куда лучше, чем фехтовал.

Клинки со звоном скрестились. Во все стороны полетели яркие искры, особенно хорошо видные ночью.

Я отбил второй и третий выпады Эберхардта. Сделал обманное движение и сам ринулся в атаку. Однако она мгновенно разбилась о почти несокрушимую оборону моего противника.

Мы разошлись на мгновение, чтобы перевести дух после первых стремительных атак. Однако Эберхардт не сумел удержаться от оскорбительного жеста. Он вытянул вперед левую руку и поманил меня затянутыми уже в черную кожу перчаток пальцами. При этом весьма скабрезно усмехаясь. И я тут же бросился в атаку очертя голову.

Выпад. Второй. Еще один. Еще. Еще. И еще. Все их Эберхардт отбивал легко. Клинок его тяжелой сабли мелькал ночным мотыльком, так и норовя зацепить меня то здесь, то там. Мои же движения, в сравнении с настоящим танцем противника, были какими-то скованными и неуклюжими.

— Медведь, — рассмеялся, дав мне короткую передышку, Эберхардт. — Настоящий русский медведь. Вы на дуэли деретесь, а не колбасу рубаете.

Я взревел раненым медведем и ринулся на него в совсем уж непродуманную атаку. В результате ее клинок моей сабли взвился в воздух, сверкнув ярко на фоне почти полной луны. И со звоном приземлился на камни. Правое запястье ныло от тупой боли. Я отступил на полшага от торжествующего Эберхардта. Нога моя зацепилась за камень. Я споткнулся, потерял равновесие и рухнул на спину. Хорошо еще, что не на зад плюхнулся. Выглядело бы это совсем уж позорно.

Эберхардт усмехнулся, замедлил шаг, примеряясь, верно, как бы поскорее прикончить меня. Видимо, благородство ему было чуждо. Предлагать мне встать на ноги и поднять оружие он явно не собирался. Ну да, мне этого и не надо было. Как только он оказался достаточно близко, да еще и поднял саблю для завершающего удара, я напал на него. Подобрав под себя ноги, я резко распрямил их, целя в живот немцу. Он явно не ожидал нападения и не успел отреагировать на него. Каблуки моих туфель врезались в него, заставляя согнуться пополам. Эберхардт скривился от боли, инстинктивно прижав левую руку к животу. Я же как мог быстро перекатился через плечо, поближе к моей сабле. Благо улетела она недалеко.

Я успел сомкнуть пальцы на ее эфесе раньше, чем Эберхардт полностью пришел в себя. Но все-таки не так скоро, как надо было бы. Мою атаку немец сумел-таки отбить, несмотря на чудовищную, наверное, боль, что терзала его. Она ясно читалась на его лица. И все же Эберхардт был отлично тренированным бойцом. Он парировал мои выпады, хотя и без прежнего танцующего изящества. Но я не давал ему передышки, упорно наседая, обрушивая на него удар за ударом. Я, действительно, как будто колбасу рубал. Почти так же, как когда-то пластал наседающих врагов в тесноте боя в Месджеде-Солейман. Ведь именно для этого и предназначена отнюдь не дуэльная сабля, подаренная мне старым графом Сегеди.

Я сознательно бил как можно сильнее. Заставлял Эберхардта парировать мои удары основанием клинка. Так, чтобы каждый из них причинял ему нешуточную боль. У него ведь тоже сабля не из легких. И все же Эберхардт сумел побить мой единственный козырь в нашей схватке. Он быстро приходил в себя после моего удара ногами в живот. Я понимал, что очень скоро немец заставит меня заплатить за это. Значит, остается только одно — идти ва-банк.

Позабыв про защиту, я сделал шаг вперед, опасно сблизившись с противником. Он не стал отступать. А мне только это и надо было. Мы ринулись навстречу друг другу. Плевать на оборону! Только атака! Кто быстрее — тот и победит!

Сталь вражеского клинка ледяным пламенем обожгла мне левую щеку. Вцепилась острыми зубами в ухо. Обжигающе горячая кровь потекла по лицу и по шее. Однако я своими глазами видел, что и мой удар достиг цели. Все лицо его было залито кровью. Но вот куда именно попал клинок моей сабли, я точно не знал.

Оба мы вынуждены были остановиться. Теперь я сквозь пелену боли все-таки разглядел, что с моим противником. Его лицо пострадало куда сильнее моего. Рана от моей сабли пересекала все его лицо поперек. Жаль все-таки, что тяжелый клинок ее не проломил ему череп.

Правда, когда Эберхардт припал на колено и сплюнул кровью, я нашел в себе силы порадоваться. Вместе с нею он выплюнул и несколько зубов. Хотя я не мог видеть себя со стороны. Вряд ли я выглядел намного лучше. Что-то мокрое и горячее елозит по коже на шее, и без того залитой кровью. Кажется, это мое собственное ухо или изрядный его кусок.

Первым выпрямиться нашел в себе силы именно Эберхардт. Я же, чтобы не упасть, был вынужден даже опереться на клинок своей сабли, словно на трость. Теперь меня можно брать голыми руками. Я отлично понимал это. Но сдаваться не собирался. Был у меня в запасе еще один трюк. Весьма рискованный, но только он сейчас и мог бы сработать.

Эберхардт рубанул меня сильно, жестоко, без всякого изящества. По узкой дуге его сабля опускалась мне на голову, чтобы разнести череп. Вот тут-то и пришло время действовать. Я снова рванулся вперед. В последний момент сумел-таки отбить вражий клинок. И сам коротко ударил противника. Снизу вверх. Целя в лицо.

По идее, моя сабля должна была раскроить череп Эберхардта. Но тот оказался все-таки слишком ловок. Он каким-то чудом успел откинуть голову назад. Так что мой клинок оставил лишь новую глубокую борозду на его лице. Кровь хлынула пуще прежнего.

Вот тут уже Эберхардт не выдержал. Он повалился на колени, зажимая обеими руками раны на лице. Стало понятно, что, несмотря ни на что, я выиграл эту проклятую дуэль. Осталось только одно — решить судьбу моего противника.

Я сделал шаг к нему, поднимая наливающуюся свинцом саблю, однако меня остановил знакомый до боли голос майора Лоуренса. Видимо, я слишком сосредоточился на Эберхардте — и попросту не заметил еще одного врага. А если уж быть точным, то сразу двух врагов. Рядом с Лоуренсом из ночной тьмы вышел шериф Али собственной персоной.

Конечно, я знал, что вождь харишей тоже находится здесь — в Питермарицбурге. Однако как-то до этого момента нам не представилась возможность встретиться снова. Шериф Али шагнул вперед, опережая Лоуренса.

— Даже не думайте о том, чтобы прикончить моего друга, мистер русский шпион! — крикнул мне Лоуренс.

— А какая мне разница, мистер английский шпион, — ответил я, занося над совсем уже беспомощным Эберхардтом свою саблю, — если ваш арабский приятель все равно прикончит меня.

— Прости, Руди, — эти слова явно предназначались Эберхардту, — но так и есть. Али, русский твой!

Я покрепче перехватил свою саблю.

Когда к лейтенанту Бромхэду снова подошел полковник Дарнфорд, тот в общем-то ничуть не удивился. Ведь молодой лейтенант все еще оставался в обществе юной леди и пожилой дамы, что не желала слушать про ужасы войны. Обе они приходились дальними родственницами Дарнфорду и приехали в Африку в надежде на то, что он их не бросит. Ведь в Европе их семейство впало почти в настоящую нищету, а о Дарнфорде ходили легенды. Особенно о его богатствах, нажитых в Африке. Конечно, надежды пожилой дамы были жестоко обмануты, ведь однорукий полковник гор злата и бриллиантовых россыпей не нажил за долгие годы службы. Но и не бросил дальних родственников — нищета, во всяком случае, им в Питермарицбурге никак не грозила.

Однако полковнику был нужен именно Бромхэд, а не дамы.

— Простите, милые родственницы, — несколько натянуто улыбнулся Дарнфорд, — но я вынужден похитить лейтенанта.

Он бесцеремонно взял Бромхэда за рукав мундира и повел в выходу из бального зала.

— Юноша, — говорил он ему на ходу, — вам уже, наверное, сообщили о месте под названием «плато», не так ли? — Бромхэд только кивнул, не рискуя произнести ни слова. Слишком уж сильным был напор полковника. — Немедленно берите людей и отправляйтесь туда. Вам надо остановить дуэль, что происходит там. Лучше всего, чтобы оба офицера, участвующие в ней, остались живы. Вы хорошо меня поняли, лейтенант?

— Так точно, — вполголоса выпалил Бромхэд.

— Вот и отлично, — кивнул Дарнфорд. — Поторопитесь.

Бромхэд вышел из бальной залы и быстрыми шагами сбежал по лестнице на первый этаж, громко стуча каблуками по каменным ступенькам. Попавшимся навстречу двум офицерам конных стрелков он быстро отсалютовал и бросился к выходу из губернаторского дворца.

Первым из солдат, кого он увидел, был сержант Торлоу. Тот держался за фонарный столб, что-то тому втолковывая. По обыкновению, Питер ближе к полуночи был уже пьян, что называется, в стельку. Поднимать солдат из казармы Бромхэд счел лишним. До нее далековато бежать, да и есть шанс просто-напросто не успеть. Ведь дуэль — дело весьма скоротечное.

О чудесной пушке Пита Торлоу Бромхэд был наслышан, хотя и не видел ее действия своими глазами. В общем-то, одного вида звероватого Торлоу должно хватить, чтобы остановить любую драку.

Бромхэд подбежал к сержанту и, не чинясь, отвесил тому пару сильных ударов по лицу. Занятия боксом не прошли даром. Торлоу дернул головой. Отлип от столба. Уставился на лейтенанта налитыми кровью глазами. Тот уже принял защитную стойку, честя себя мысленно на чем свет стоит. Теперь идея бить Торлоу уже не казалась ему такой уж хорошей. Однако в глазах Питера быстро показались проблески разума. Он увидел офицерский мундир и даже попытался встать навытяжку. Правда, при этом держался левой рукой за столб.

— Отлично, сержант, — кивнул Бромхэд. — Вы идете со мной. Только для начала надо будет прихватить вашу пушку.

— Есть, сэр, — браво выпалил Торлоу, обдав лейтенанта волной не самых приятных «ароматов». Тот даже был вынужден сделать полшага назад.

— Стоять всем! — прозвучал громкий голос, смутно знакомый мне, но из-за боли я никак не мог понять — откуда. — Всякий, кто сейчас сделает хотя бы шаг в сторону лейтенанта Евсеичева, тут же получит из пушки сержанта Торлоу!

Я без сил опустился на колени, навалившись всем весом на саблю. Да так, что она прогнулась, но выдержала меня.

— Я только заберу моего друга! — ответил стоявший за моей спиной Лоуренс.

— Пускай для начала ваш арабский друг уберет оружие!

— Али, — обратился Лоуренс к стоящему надо мной вождю харишей, — спрячь саблю. И помоги мне унести нашего друга Руди.

Шериф Али с яростью кинул свою кривую саблю в ножны. Он бросил на меня злобный взгляд, но ничего говорить не стал.

Вместе с подошедшим Лоуренсом он подхватил под мышки стонущего от боли Эберхардта. На его черный бурнус, с которым он и тут не расставался, и форму Лоуренса обильно полилась кровь из ран на лице немца. Вместе они потащили Эберхардта к открытому кэбу.

Через пару минут после этого меня подхватили сильные руки сержанта Торлоу. От него несло перегаром и каким-то местным дешевым пойлом. Сержант без особых церемоний взвалил меня на плечо, будто мешок с зерном.

— Вы меня уж простите, мистер, — сказал он, — но иначе вас нести несподручно будет.

В левую руку он взял мою саблю и потащил таким вот не самым комфортным образом к ждущему меня кэбу.

Хотя, надо сказать, в тот момент мне было на все наплевать. Я буквально растворялся в боли, раздирающей лицо, и усталости, сковывающей все тело. Еще до того, как меня опустили в кэб, я потерял сознание.

Что-то часто это со мной стало происходить в последние дни.

Глава 6

Рудольф Эберхардт стоял перед зеркалом. Что он мог видеть в нем — непонятно. Все лицо его покрывали бинты. Руди не раз пытался сорвать их, чтобы увидеть свое лицо. Однако стоило доктору, следившему за ним, пригрозить, что после следующей попытки лейтенанта попросту привяжут к койке, пока раны не заживут, и Руди стал как-то спокойнее. Однако тут же попросил, чтобы майор Лоуренс принес ему зеркало. Ни одну из медсестер ему на это уговорить не удалось. То ли природный магнетизм плохо работал из-за повязок, то ли строгий запрет врача перебарывал его.

— Ну хоть бы и осколок, Лоуренс, — просил друга хриплым голосом Руди. — Я должен поглядеть на себя сейчас.

— На что глядеть, Руди? — удивлялся тот. — Ты же в бинтах весь.

— Да вот боюсь, — признался тогда немец, — без бинтов буду выглядеть так, что глядеть не захочется вовсе.

Лоуренс внял мольбам человека, которого называл своим другом, и принес тому небольшое зеркальце. Оно легко поместилось в карман мундира.

— Оставить не смогу, — сразу же предупредил майор. — Мне с врачом тут проблемы не нужны.

— Вот интересное дело, — не обратив никакого внимания на его слова, произнес Руди, — дамам вполне можно хвастаться шрамами на теле. — Он распахнул больничный халат, демонстрируя Лоуренсу внушительную коллекцию, украшающую его торс. — Они даже будут трогательно просить прикоснуться к ним. Говорить, что шрамы украшают мужчину. Но стоит только появиться парочке на твоем лице — и ты становишься для них форменным парией.

— Ну не для всех, — протянул Лоуренс. Однако Руди явно не слушал его. Он говорил сам с собой.

— Почему все-таки шрамы на лице, выходит, вовсе мужчину не украшают, — задумчиво произнес он, вглядываясь до рези в глазах в небольшое зеркальце. Как будто старался рассмотреть свое новое лицо под повязками. — Я всегда считал, что лицо надо беречь как зеницу ока. Хоть я и не артист, а солдат, но не желаю довольствоваться продажными женщинами. Я хочу, чтобы меня любили!

Он обернулся к Лоуренсу. Лицо его под бинтами было перекошено от дикой злобы.

— Нагляделся? — решил слегка охладить его пыл майор. — Тогда возвращай зеркало. А то, не ровен час явится доктор — и мне тут не бывать больше.

— Невелика потеря, — отмахнулся Руди, бросая ему зеркальце. — Из-за тебя я стал таким, как сейчас.

Лоуренс никогда не считал себя особенно сентиментальным. Однако в тот момент сердце его буквально екнуло от неблагодарности Эберхардта. Лоуренс его своим другом никогда не считал. Даже шериф Али был для него скорее верным псом — и последнего эта роль вполне устраивала. И все же что-то шевельнулось в душе майора Лоуренса. Видимо, многовато выпили они вместе с Руди недорогого вина.

— Ну раз так, — протянул Лоуренс, — тогда пойду я. Выздоравливай.

В тот день, когда с лица Руди снимали повязки Лоуренс и близко к больнице не подошел. Как и пообещал себе тогда — парой недель раньше.

Нас с Эберхардтом держали не просто в разных палатах. Даже в разных крыльях большого офицерского госпиталя. Более того, за мной постоянно присматривал теперь Пит Торлоу. Гиганту наказал следить за мной денно и нощно лейтенант Бромхэд. Но я подозревал, что тут не обошлось без полковника Дарнфорда. Про него говорили, что у него хоть и одна рука, но ей он достанет дальше, чем многие двумя.

Торлоу легко прижился в госпитале. Перешел с араки на медицинский спирт. Его им снабжали санитары из отделения для буйнопомешанных. Тех оказалось из-за жары и дрянной выпивки достаточно много, попадались и офицеры. Торлоу помогал санитарам справиться с буйнопомешанными, взамен его как раз и снабжали медицинским спиртом. Правда, в весьма малых дозах. Ведь справиться с помешавшимся Торлоу вряд ли смог бы хоть кто-нибудь во всем госпитале. Разве что все санитары разом.

Навещать меня никто особенно не навещал. Собственно, в основном Торлоу был моим компаньоном долгими днями. Гигант сидел рядом с моей постелью, когда его не забирали, чтобы скрутить очередного буйствующего солдата или офицера. Я просил его рассказывать мне истории из жизни моряков. Самому мне говорить было еще больно — вражеский клинок глубоко разрезал лицевые мышцы. Поэтому рассказы и множество забавных историй спасали меня от госпитальной скуки.

Надо сказать, Торлоу знал уйму историй и баек. Он рассказывал их, не повторяясь ни разу, все те дни, что я провел в госпитале. Хотя уверен, половину — если не больше — он выдумывал тут же, как говорится, на ходу. А значит, не такой уж он и тупой верзила, как думает о нем большинство. Питер на самом деле обладает быстрым и пытливым умом, да и в воображении ему не откажешь.

В первые дни моего пребывания в госпитале ко мне заглядывали лейтенант Чард и лейтенант Бромхэд. Но с ними мы перекинулись лишь парой слов. Я узнал от Чарда, что в ближайшее время армия лорда Челмсворда перейдет Буйволиную реку. В Роркс-Дрифт прикрывать переправу останется лишь рота лейтенанта Бромхэда. И это немало пугало Чарда.

— Знаете ли, Евсеичев, — сказал он, — нас ведь будет не более полутора сотен там, в Роркс-Дрифт. Ну, возможно, еще полковник Дарнфорд со своей командой, но вряд ли он усидит на месте долго. Против нас же может обернуться колоссальная мощь проклятых дикарей.

— Вы не верите в победу? — говорить мне было еще больно, а потому я ограничивался короткими фразами.

— Верю, конечно, — фыркнул явно уязвленный моими словами Чард. — Вот только пока армия лорда Челмсворда будет громить зулусов в одном месте, у них вполне достанет сил и хитрости ударить в другом. Например, чтобы отрезать Челмсворду путь обратно в Наталь.

Тут мне и сказать было нечего. Аргумент железный — с ним не поспоришь. Армия зулусов намного превосходила британскую. Даже с учетом тех полков, что не отправятся на войну немедленно.

Когда же войска Челмсворда покидали Питермарицбург, а если быть точным, за день до этого, ко мне в палату заявился сам полковник Дарнфорд. Однорукий офицер обвел взглядом окружающее меня госпитальное благолепие и только головой покачал.

— Вот что значит мирное время, — сказал он. — Коек хватает на всех. Ни стонов раненых, ни криков, ни сушащихся бинтов. Скоро все здесь переменится, мистер Евсеичев. Через пару недель будет просто не узнать этот госпиталь. И это офицерский. А уж про то, что будет твориться в солдатском, я и говорить не стану.

Дарнфорд, одетый в парадный мундир, не стал присаживаться рядом с моей койкой. Хотя Торлоу, находившийся тут же, при его появлении моментально подскочил и вытянулся по стойке «смирно». На счастье Питера, в то утро он еще не успел «причаститься» медицинским спиртом и стоял ровно, а не пошатываясь, по своему обыкновению, как дерево под порывами урагана.

— Завтра наша армия выступает через Роркс-Дрифт и дальше в Зулуленд, — сказал полковник, — и вы отправляетесь с нами. Надеюсь, вам уже надоел скучный госпитальный быт? На ноги встаете?

— Так точно, — браво ответил я и даже сумел встать на ноги. Слабость в теле еще чувствовалась, и врачи запрещали мне длительные прогулки. Но я как раз был уверен, что вне стен госпиталя я скорее приду в себя. — Готов к службе полностью.

— Вот и отлично, — кивнул Дарнфорд. — Нечего вам тут разлеживаться. Сегодня же отправляйтесь на квартиру и собирайтесь. Завтра в полдень — парад войск. Сержант, — короткий кивок Торлоу, — вас это тоже касается, конечно же.

— Есть, сэр, — выпалил заскучавший уже Торлоу.

— Врачей я беру на себя, — усмехнулся Дарнфорд, предупреждая мой вопрос. — Уж с ними-то я поднаторел в общении. Будьте уверены.

И в самом деле, меня отпустили из госпиталя без лишней волокиты. Доктор только не меньше часа рассказывал, что мне еще нужен больничный уход, но раз доблестная армия покидает Питермарицбург, то не стоит задерживать меня.

В тот же день с лица моего окончательно сняли все повязки. Я, наконец, смог увидеть свое лицо.

— Шрам не трогать! — тут же осадил меня врач. А ведь действительно мои пальцы сразу же потянулись его пощупать. — Воспаление пройдет в течение двух— трех дней. Если же ситуация, не дай бог, ухудшится, немедленно возвращайтесь в Питермарицбург. Не доверяйтесь никаким фельдшерам. И особенно мистеру шведскому пастору, запамятовал его фамилию. Он почитает себя знатоком местной медицины и уже успел угробить нескольких солдат в Роркс-Дрифт. За это его надо под суд отдать. Так ведь нет же — духовное лицо!

Доктор быстро опомнился и прервал сам себя.

— Рана ваша, мистер, заживает хорошо, — сказал он. — Проблем с ней даже в местном климате возникнуть не должно. У вас вообще отменное здоровье.

— Благодарю вас, доктор, — машинально произнес я. Свежий шрам на лице отчаянно чесался. Как будто внутри, под розовеющей кожей, бегали сотни маленьких муравьев, щекочась своими тонкими лапками.

В общем-то, лицо мое пострадало не так и сильно, если разобраться. Длинный рубец пересекал щеку и уходил под основательно отросшие волосы. Самым неприятным было то, что вражеская сабля срубила мне половину уха. Спасти ее не удалось. Именно поэтому я пользовался вольностью, предоставленной черному мундиру, и отказывался коротко стричь волосы. Скоро они накроют уши — и этого не будет видно совсем. Я, по крайней мере, очень надеялся на это.

— Если лицо будет сильно чесаться, — закончил доктор, — обратитесь к моему коллеге в Роркс-Дрифт. У него должен быть хороший запас мази. Но старайтесь не особенно злоупотреблять ею.

Я наконец отвернулся от зеркала и поглядел на стоящего в двух шагах доктора.

— Спасибо вам, — сказал я снова и протянул ему руку.

— Пожалуйста, — без ложной скромности ответил тот, пожимая ее, и добавил неизменное: — Постарайтесь не попадать ко мне снова.

— Всеми силами, — заверил я его.

Рудольфа Эберхардта с того злосчастного дня никто уже не называл Красавчиком Руди. Да и Светлым тоже. Разве что с издевкой. Но издеваться над ним тоже не спешили. Эберхардт стал особенно вспыльчив и легко бросался выловами направо и налево. А в фехтовальном мастерстве он мало кому уступал.

Однако в тот день, когда сестра милосердия медленными движениями снимала повязки с столица, Рудольф Эберхардт был удивительно спокоен. Он долго глядел в большое зеркало на свое лицо. И что самое неприятное, узнавал себя в этом изменившемся человеке. Именно таким и ощущал себя Руди с тех пор, как пришел в себя на больничной койке. Именно это видел он каким-то другим зрением сквозь бинты, когда гляделся в маленькое зеркальце, принесенное Лоуренсом.

Нос — сломан и теперь торчит почти посередине его безобразная горбинка. Один шрам пересекает почти все лицо. Непонятно каким чудом уцелел правый глаз. Двух или трех зубов Руди недосчитался уже давно. Второй шрам уродует только правую щеку. Но он куда глубже первого. Весь какой-то бугристый и неприятный даже на вид.

— Могло быть и хуже, — слегка сконфуженно произносит за спиной доктор, Наверное, только для того, чтобы нарушить неловкое молчание. — Глаза-то на месте.

— Могло быть и хуже, — меланхолически повторяет вслед за ним Руди. Будто не человек сейчас сидит перед зеркалом, а диковинный попугай, только и умеющий, что бездумно вторить. — Глаза целы — уже хорошо.

В паре шагов за его спиной переминаются дюжие санитары. Их вызвали сюда из отделения для буйнопомешанных — на всякий случай. Они перебрасывались короткими взглядами. Оба слишком хорошо были наслышаны о бешеном нраве Рудольфа — и им не хватало здоровяка Торлоу. Но тот третьего дня покинул госпиталь вместе со своим русским подопечным.

— Жаль, что я не успеваю к войне с зулусами, — протянул Эберхардт, поднимаясь. — Кто-то должен ответить мне за мое новое лицо.

— Простите врагам своим, — с интонациями лютеранского пастора произнес доктор.

— И не подумаю, — усмехнулся Рудольф Эберхардт.

Тогда еще никто не знал, насколько знаменитой станет эта его улыбка во всем мире.

Парад — это всегда красиво!

Надо сказать, что я по долгу службы ни разу не участвовал в настоящем военном параде. Как-то не принято в империи, чтобы жандармы на серых лошадях, в синих мундирах и сверкающих касках гарцевали при полном параде на улицах Питера и Москвы. Говорят, что-то такое было при деде нынешнего государя, который лично возглавлял парадирующих жандармов. Но как-то эта традиция не прижилась.

И вот теперь я готовился пройтись по главной улице Питермарицбурга в колонне Инженерного корпуса Ее Британского королевского величества. Торлоу помог мне нарядиться в иссиня-черный мундир, затянуть его многочисленные скрипящие ремни. Я возблагодарил бога за то, что с утра солнце пряталось за плотными тучами. Того и гляди — дождь польет. Сержант принес мне начищенные до зеркального блеска форменные ботинки. Вряд ли он сам сделал это — не опустится до такого Торлоу. Скорее всего, заставил кого-то из солдат. Но меня это мало волновало. Питер подал мне саблю и револьвер. Я закрепил их на поясе. Теперь пришла очередь белого шлема. Я взял его под мышку — надену на голову уже в строю. Пока не хочется таскать лишние тяжести на голове.

Утро было хоть и не солнечным, но чудовищно душным. Наверное, к вечеру разразится-таки гроза. Не хотелось, чтобы она накрыла нас на первом же марше. До Роркс-Дрифт шагать и шагать. А по размокшей саванне да под проливным дождем — это то еще удовольствие. Конечно, я никогда не шагал вот так по размокшей грязи под проливным дождем, но и проверять свои догадки у меня особого желания не было.

— Первый день марша под дождем — к беде большой, — сказал под руку Торлоу. — Говорят, небо плачет по тем, кто уходит.

— Это африканское небо, — отшутился я, — и плачет оно по зулусам.

Но слова его почему-то запали мне в душу.

Мы подошли к строящимся коробкам пехоты. Рядом гарцевали, горяча коней, кавалеристы. По обыкновению, они поглядывали на всех сверху вниз. Что и немудрено, с лошадиной-то спины. Отдельной группкой стояли военные инженеры. Среди них я узнал и лейтенанта Чарда. Тот махнул мне рукой, призывая занять место в строю рядом с ним.

— Надевайте шлем, мистер Евсеичев, — сказал он мне. — Сейчас нас будет перед парадом инспектировать сам лорд Челмсворд.

Я поспешил последовать его совету. Шлем был заметно легче парадной жандармской каски, но таким же неудобным. А может, я просто еще не привык таскать его на голове. По крайней мере, никто вокруг не жаловался.

Торлоу давно покинул меня, встав в ряды роты Б. Но и с моего места его было неплохо видно, благодаря богатырскому росту сержанта. Вместо знаменитой пушки он нес на плече короткую винтовку с примкнутым штыком. На параде все должно быть но уставу.

— Я вчера с вашим новым приятелем-сержантом был на нашей электростанции снова, — усмехнулся Чард, проследив за моим взглядом. — Зарядили его чудо-пушку под самую завязку. Чувствую, она нам на войне с зулусами сослужит добрую службу.

— Мне не довелось видеть ее в действии, — пожал плечами я. С британским мундиром я вполне освоился, а вот шлем мне доставлял немало неприятных ощущений. От этого настроение было, мягко говоря, не самым лучшим. А тут еще эта удушающая, липкая жара и ощущение надвигающейся грозы.

— Поверьте, она стоит батареи легких орудий, — заявил Чард, — если не больше.

— Думаю, майор Пикеринг с вами бы не согласился, — вяло пошутил я.

— Ну, он помешан на пушках, — отмахнулся Чард. — Кстати, вы же в госпитале лежали и не слышали свежего военного анекдота. Наши немецкие союзники по Коалиции прислали лорду Родсу свою делегацию. Они просят разрешения доставить сюда своего гусеничного монстра — какую-то там их новейшую разработку. Или что-то в этом духе. Колосс или как-то так. Его уже за глаза прозвали «Железный капут». Роде ведь согласился с радостью. Он ведь готов обрушить на зулусов какое угодно оружие, даже столь абсурдное. Вот теперь по Кейптауну расхаживают прусские офицеры во главе с неким майором фон Швальцкопфом или как-то так. На них уже и карикатуры в газетах рисуют — так достали всех за пару дней союзнички со своими пиками на шлемах и моноклями.

От необходимости как-то реагировать меня спасло появление лорда Челмсворда. Он медленно ехал вдоль наших парадных колонн, придирчиво оглядывая солдат, сержантов и офицеров.

Мы с Чардом вытянулись по стойке «смирно», когда он проезжал мимо нас. Челмсворд лишь скользнул по нам взглядом. Инженеры шагали в конце колонны, так что уставшие от восторгов обыватели Питермарицбурга вряд ли уделят нам больше внимания.

В общем, так оно и вышло. Под гром барабанов шагала пехота. Под залихватское пение полковых труб гарцевали Ньюкасльские конные стрелки. Им кричали вслед. Аплодировали. А вот на нас уже люди подустали кричать и хлопать в ладоши. Оживились только когда вслед за нами покатили пушки и диковинно выглядящие батареи ракет. Да последними прошагал сводный оркестр, слегка растормошивший обитателей парой лихих песенок.

После того как армия покинула город и отошла от него на некоторое расстояние, пришел приказ останавливаться. Теперь начиналась обыкновенная военная рутина. Ее уже не положено видеть мирным людям — временами это слишком уж неприглядное зрелище Особенно когда начинается-таки дождь. Да не просто дождь, а ливень стеной. С ослепительными молниями и оглушительным громом. Как и положено при настоящем светопреставлении.

Солдаты быстро ставили палатки и сооружали временные навесы, чтобы спасаться от ливня. По они помогали плохо. Несмотря на какие-то там патентованные пропитки ткани, палатки мгновенно протекали. Вода скапливалась на их крышах — и пара обрушилась прямо на головы прячущихся внутри солдат. Самые умные укрывались под большими обозными фурами, что ждали нас в сборном пункте. Однако фуры эти то и дело передвигали с места на место, оставляя прикорнувших под ними солдат под проливным дождем. После того как двух солдат задавило насмерть — сержантам строю было приказано не давать больше никому забраться под фуры. А тех, кто уже сидит под ними, беспощадно выгонять.

Мы с группой Чарда заняли отдельную палатку. Хоть она и протекала, но не так уж сильно. А пара солдат, вооружившись длинными палками, не давала воде скапливаться на крыше. И общем, устроились, можно сказать, с максимальным комфортом, который можно было позволить себе в этих условиях.

И так как приказов никаких не поступало — и вряд ли они поступят до утра, — мы поужинали подмокшей слегка и холодной снедью и улеглись спать. Солдаты с шестами дежурили почти всю ночь, пока не прекратился ливень.

Хаос в военном лагере, который тут называли не иначе как железным порядком, продолжался и на следующий день. Солнце высушило саванну, но под слоем подсохшей земли часто скрывались небольшие грязевые озера, куда солдаты проваливались по колено, а колеса повозок и фур уходили по ступицы. Однако худо-бедно, но армия продвигалась к Буйволиной реке. К переправе у Роркс-Дрифт.

Медленно раскручивавшийся маховик военной машины все-таки завертелся на полную мощность. Теперь этот отлаженный прямо на ходу механизм было не остановить. Армия быстро и в полном порядке переправлялась через Буйволиную реку. На тот берег отправили конную разведку. Длинные колонны пехоты весь день переходили реку вброд. От недавнего ливня та хоть и поднялась, но не особенно сильно.

Войска на берегу провожал пастор из Роркс-Дрифт. Он держал в руках увесистую Библию и что-то кричал проходящим солдатам. Но его не было слышно.

— Вот же оглашенный, — покачал головой Чард. — А ведь нам с ним теперь жить бок о бок один бог знает сколько времени.

Я только плечами пожал. Если все наши проблемы будут заключаться в одном только соседстве с оглашенным проповедником, я буду этому безмерно рад.

— У нас тут есть гости и похуже этого пастора, — заметил я.

Чард согласно кивнул.

Как и все остающиеся в Роркс-Дрифт офицеры, мы провожали колонны, идущие на тот берег. Утомительно, конечно, но это один из важных военных ритуалов. Я не очень-то понимал его суть, однако противиться не стал. Хотя никто никого палками на это самое провожание не гнал. А вообще, было что-то тоскливое в этих ярких, но уже успевших покрыться первой пылью и грязью колоннах. Они уходили к врагу — в самую пасть Сатаны. Эти слова я услышал от охрипшего уже малость пастора Быть может, тут он оказался просто убийственно прав.

— Недолго им шагать, — сказал стоявший тут же полковник Дарнфорд. — До Изандлхваны. А там вышлют разведку и будут искать армию Кечвайо.

Полковник пока оставался в Роркс-Дрифт, что его сильно тяготило. Из левого рукава его мундира теперь выглядывал хищно поблескивающий сталью протез. Вроде того, что у Древотта. Полковник подготовил себя к войне, а его оставляли в тылу. Была в этом какая-то несправедливость. И он ее весьма остро переживал.

Когда пехотные колонны миновали брод на Буйволиной, к нам подошел майор Пикеринг. Его отрядили для того, чтобы передать нам орудия больших калибров.

— Они хорошо укрепят вам тут оборону, — сказал майор, махнув рукой за спину. Солдаты расчетов и волы тащили к невысоким стенкам Роркс-Дрифт пушки. — Полевые орудия мы все-таки берем с собой. А вот тe, что калибром побольше, оставим вам на попечение. И паровые — тоже все тут оставить придется. Лорд Челмсворд считает, что они слишком сильно тормозят продвижение армии.

Похоже, тот факт, что придется оставить его любимые паровые пушки, приводил майора в настоящее уныние.

— Мы тут позаботимся о них, — успокоил его полковник Дарнфорд. — Лейтенант Евсеичев, примите у майора орудия. Проследите за их расстановкой. После доложите лично мне.

— Есть, сэр, — браво козырнул я и направился вслед за Пикерингом к его ненаглядным пушкам.

— У нас здесь пара тяжелых армстронгов, — говорил на ходу тот. — Но я не уверен, что их вообще стоит применять против зулусов. Слишком уж дороги их снаряды, чтобы тратить их на черных дикарей. А вот паровые хорошо бы опробовать в настоящем деле. Это новая модель. Уже не секретная, но так как войн в Европе не было, ее негде было испытать в боевых условиях. Палите из них почаще.

Признаться честно, я впервые видел паровые пушки так близко. Первые из них британцы поставляли туркам во время войны с моей родиной. Однако левантийцы не умели ими правильно пользоваться. Более того, после падения Плевны довольно много их попало в руки наших солдат. Сверх этого я ничего об этих новых орудиях не знал. И потому теперь с удивлением глядел на чудо британской военно-инженерной мысли.

Недлинные стволы делали паровые пушки на вид какими-то тупорылыми, похожими на здоровенных стальных свиней. Установлены они были на крепких станинах, из-за которых перевозить их становилось, наверное, очень тяжко. Потому и тянули лямку перед ними сразу шесть надрывающих жилы волов. На той же станине позади ствола крепился к казеннику паровой котел. Я видел похожие на рисунках, изображающих внутренности парохода. Емкость для воды — сейчас, скорее всего, пустая. Зачем нужен липший груз, когда у нас целая река под боком будет. И небольшой тендер — или как он тут называется? — куда засыпают уголь. Прицел как на самых обыкновенных пушках. Запальную камору заменяет рычаг. Легко догадаться, что он открывает доступ перегретому пару в казенную часть орудия.

— Их у меня всего пара штук есть, — продолжал майор Пикеринг. — И ни одного толкового офицера, чтобы командовать. Сержанты ведь у нас самым азам артиллерийского дела обучены. Как-то не принято, чтобы они в случае гибели заменяли офицеров. Ну и недостаток такой, как у нас здесь в Африке, тоже ни одним уставом не предусмотрен опять же.

Он горестно вздохнул, будто прощаясь с любимыми орудиями.

— Я бы и сам остался тут, с вами. Но лорд Челмсворд прямо приказал мне двигаться дальше. Он считает, что зулусы ни за что не станут нападать на Роркс-Дрифт. А потому артиллерийский офицер нужен ему там, — Пикеринг махнул рукой в сторону противоположного берега, где еще пылили пехотные колонны, — в Зулуленде.

Сейчас через брод на плотах переправляли полевые орудия. Дело это не требовало личного надзора Пике— ринга. А вот грамотно расставить пушки здесь, в Роркс — Дрифт, мог, наверное, один только он.

— Что вы творите?!

Лютеранский пастор, заведовавший Роркс-Дрифт до прихода британцев, выбрал нас с Пикерингом целью своей новой атаки. С полковником Дарнфордом он, наверное, просто боялся связываться. Чард просто убивал своей вежливой мрачностью. А Бромхэд попросту не слезал с коня — и подступиться к нему не представлялось возможным.

— Прекратите немедленно! Сим орудиям, смерть сеющим, нет места в доме Господа нашего!

— Но тут и так стоят уже наши пушки, — пожал плечами Пикеринг, допуская главную ошибку. Он вступил-таки с пастором в диалог. А делать этого не следовало категорически. Теперь лютеранин не отвяжется от нас, будет постоянно мешаться со своими проповедями.

— Но нельзя множить число их до бесконечности! — возвысил он свой хрипловатый голос. — Уберите их немедленно из моего дома!

— Когда сюда придут зулусы, — зловещим тоном ответил ему Пикеринг, — вы еще возблагодарите своего лютеранского Господа за эти орудия.

— Не богохульствуй! — возопил пастор как оглашенный. У меня от его крика даже в ушах зазвенело. — Никогда я не стану благодарить Господа нашего за орудия смерти. Особенно столь кошмарные. Что же до зулусов, то они племя мирных варваров. Вы сами идете с мечом в их землю. Но они — благородны, и никогда не переступят наших границ.

— Как-то вы слишком уж идеализируете зулусов, — пожал плечами Пикеринг. — Не забывайте, они с радостью продают нам своих соплеменников за ружья и алкоголь.

— Это вы довели их до этого!..

Но договорить он не успел. Здоровенные волы, тащившие паровое орудие, остановились. Мимо нас пробежали с десяток солдат-артиллеристов. Теперь пришел их черед тащить пушку.

— Вон туда ее! — скомандовал Пикеринг, указывая на место для орудия. Он обернулся ко мне, теперь он показывал на холмы, господствующие над речной долиной. — Зулусы явно не дураки. Они вполне могут поставить там своих стрелков. Вам ведь, скорее всего, придется иметь дело с Дабуламанзи — здешним черным принцем. А он вел активную торговлю с нами. Значит, в его армии вполне может быть довольно много воинов с ружьями. Холмы тут подходят близко к ферме. С них можно обстреливать ее хоть из фитильных мушкетов. Одной паровой пушки вполне хватит, чтобы отбить у зулусов желание лезть на склоны этого холма.

Майор расставлял орудия, каждый раз поясняя мне выбор позиции. Если честно, я не очень хорошо понимал его, однако старался запомнить как можно точнее его наставления. Ведь мне их еще передавать полковнику Дарнфорду на докладе.

Лютеранский пастор вился вокруг нас, будто слепень. Такой надоедливый и никак не желающий отставать. Не будь это священник, я давно бы уже дал волю кулакам. Хотя, честно сказать, никогда не был особым любителем подраться. Просто своим вечным надрывом лютеранин кого угодно мог до греха довести. Не знаю уж, каким чудом сдержался. Наверное, помогло присутствие старшего офицера. Майор Пикеринг был полностью поглощен любимым делом — расстановкой пушек и расчетом секторов накрытия. На пастора он, казалось, не обращал никакого внимания. И только когда неожиданно для нас обоих — и меня, и лютеранина — вставлял какую-то реплику, мы понимали — майор внимательно следит за всем, что происходит вокруг него.

— Патер, — произнес как-то Пикеринг, — в вашей церкви сейчас разворачивают лазарет. Это ведь вполне богоугодное дело. Не могли бы вы помочь там доктору Рейнольдсу?

Сказать на это лютеранину, который так и не представился, оказалось нечего. Пока он стоял соляным столпом какое-то время, мы с Пикерингом перешли к позиции последнего мощного армстронга.

— Парроты пускай сосредоточат свои усилия на переправе, — сказал Пикеринг. — Они для этого только и годны. Мои ребята и здешние канониры сумеют организовать достаточную плотность огня. A меткости особой не надо, чтобы палить но толпе зулусов. А вот армстронги будут бить по тылам дикарей. С них сюит начинать и ими заканчивать их обстрел. Использовать их, чтобы держать дикарей как можно дальше от себя.

Я уже сто раз успел пожалеть, что не прихватил с собой никакого блокнота. Запомнить все, сказанное Пикерингом, казалось, было просто невозможно. И как он умудряется столько всего держать в голове? Ума не приложу.

Однако, на мое счастье, майор остался в Роркс-Дрифт для полного доклада об артиллерийских делах. Это спасло меня, можно сказать.

Выслушав его, полковник кивнул и предложил остаться на ферме до завтра.

— Нет, — покачал головой Пикеринг. — Я должен быть при моих пушках. Отправлюсь к Изадлхване сейчас же — и буду там еще до заката.

Это, как позже выяснилось, спасло его самого.

А вот полковник ошарашил всех нас, когда, пожав руку Пикерингу на прощание, сказал:

— Завтра встретимся там.

— Полковник? — удивленно воззрились на него мы с Бромхэдом и Чардом. Всем было известно о приказе лорда Челмсворда.

— Я не узник Роркс-Дрифт, — усмехнулся Дарнфорд. — Мне приказано прибыть сюда, но не было приказа не покидать ферму. А я должен быть на том берегу.

— Это же чистой воды казуистика, полковник, — покачал головой Чард. — Лорд Дарнфорд вполне может арестовать вас. И не обратит внимания на формулировки из своего приказа.

— Начинается война, — усмехнулся Дарнфорд и как будто помолодел на десяток лет, став едва ли не нашим с лейтенантами ровесником. — А на войне все средства хороши.