Здесь птицы не поют

Глава 17. Под землей

Рогозин потянул кусок скалы за металлическую ручку, вмурованную прямо в камень, дверца легко скользнула в пазы и что‑то в них щелкнуло.

Дядя Вася включил фонарь и Виктор понял, что оказался внутри скалы. Далеко в ее глубь уходил длинный туннель. По потолку на восьмиметровой высоте были развешаны светильники, но ни в одном не было целой лампы. По стенам вились жгуты проводки, остатки краски висели отслоившимися лохмотьями, а частью опали на землю.

Здесь не было сыро, как снаружи, здесь не было луж и сверху ничего не капало — Рогозин даже расправил плечи, — но зато пахло почему‑то жженой проводкой.

Фонарь выхватывал из темноты то один, то другой фрагмент стены, потолка или пола,

— Пошли, — позвал его отошедший на десяток шагов дядя Вася. — Нужно съесть чего‑нибудь, а потом придумывать, как выбираться. И перевязаться мне нужно, а то еще заражение какое‑нибудь подхвачу.

Следующая дверь привела их к какому‑то внутреннему посту: в щитовой будке имелся неработающий телефон, а на полу стоял сундук, в котором нашлась аптечка и немного продуктов — очень сухая пастрома неизвестного года выделки, жесткое печенье и пластиковая канистра с какой‑то жидкостью.

— Будешь? — спросил дядя Вася, бултыхнув канистрой.

— Что это?

— Первач. Держу здесь для снятия стресса.

Рогозин отстранился:

— Не — е-е — е, — протянул он и сглотнул появившийся ком в горле. — Я больше никогда этой дряни в рот не возьму. Если бы не она, сидел бы сейчас где‑нибудь в кафе на Невском…

— В четыре часа утра?

— Почему — в четыре утра?

— Потому что сейчас на твоем Невском четыре часа утра, — наставительно заметил дядя Вася, опрокидывая в заросший щетиной рот сразу граммов двести. — Кхе — кхе, — он откашлялся, но закусывать ничем не стал, — часовые пояса.

— Нет, — смутился Рогозин. — Ну не прямо сейчас. Я вообще.

— Ну нет, так нет, — дядя Вася еще раз отпил из горлышка и вытер рот рукавом. — А мне неможется что‑то. Может это отпустит?

Они замолчали, только слышно было как хрустит на зубах печенье.

Через некоторое время Рогозин спросил, озираясь по сторонам:

— А где лужи крови?

— Это дальше, — дядя Вася показал дрогнувшим пальцем, — туда. За следующим шлюзом.

В неверных бликах фонаря видно было, как лоб старика покрылся крупной испариной, черты лица заострились, щетина стала торчать во все стороны как иголки у ежа.

— А можно мне посмотреть? — Рогозину показалось очень важным заглянуть в кровавый бункер.

— Можно, — кивнул старик. — Только сначала перевяжи меня. Вот нож, срежь эту дрянь, а то у меня в голове зашумело что‑то. Стар я для таких подвигов.

Рогозин отложил в сторону карамультук, который постоянно держал в руках, и занялся перевязкой. А дядя Вася, у которого от выпитого, кажется, язык развязался окончательно, принялся бормотать и плакаться.

— Я ведь думал, что это мой последний год. У меня и выслуга — будь здоров. Уйти — от на пенсию должен был еще шесть лет назад. Просто тогда подумал, что если уж за сорок лет ничего не произошло, что может случиться теперь? И вот — на тебе! Ты это, спиртиком, спиртиком протри руку‑то. Мне не больно. Анестезия действует, — кажется, он подмигивал, но Виктор не обратил на это внимания. — Стрептоцидом посыпь. Гуще, гуще сыпь. Не боись, он еще годный. Я бы, может быть, и остался бы там, но ты же видишь, что с моей рукой? Да и патроны кончились. Да и подстрелили меня, видишь как? Пулю нашел? Нет? Наверное — навылет. Я ж кое‑как замотал, даже не глянул — что там?

Он что‑то еще говорил, а Рогозин, тщательно отмывая его рану от засохшей крови и грязи, думал, что, как бы ему ни хотелось, он не верит старому прощелыге ни на йоту. И спину свою этому «охраннику» никогда бы не доверил — знай его чуть лучше с самого начала.

Рана была не огнестрельная. Выглядело все так, будто кто‑то чудовищным когтем поддел кусок мяса на руке старика и попытался его выдернуть. Половина еще крепкого бицепса была разорвана и стало ясно, почему дядя Вася столь нелепо управлял своей лодкой — рулем и веслом. Зрелище было то еще, но Рогозин за последние дни насмотрелся всякого, поэтому даже бровью не повел. Но сразу сообразил, что дело перевязкой не кончится. И не гангрена грозила деду, а кое‑что похуже. Стали понятны и объяснимы дрожащие руки, немочь, пот, ручьем катящийся по лбу — такое Рогозин уже видел.

Когда Рогозин завязал красивый бантик поверх нового бинта, дядя Вася был уже совершенно пьян — за время перевязки он частенько прикладывался прямо к горлу канистры.

— Сходишь сам, а? — едва ворочая языком, спросил старик. — Вот ключ, там все просто. Хорошо? А я пока полежу. А то что‑то как‑то нехорошо мне. Слабость какая‑то, рука ноет, и, знаешь…

Рогозин помнил, как ровно то же самое — про слабость — говорил им Семен, тоже поцарапанный кем‑то из монстров. Но в этот раз под рукой не было даже шаманского мха. И Рогозину стало вдруг стыдно за все свои обидные мысли в адрес старика — каким бы он ни был трусом, такой смерти он не заслуживал. Но чем ему помочь, Рогозин не знал совершенно. Очень скоро старик должен был умереть и Виктор не мог определиться, что ему не нравится больше: быстро остаться одному или долго смотреть за агонией несчастного бедолаги.

— Я посмотрю сам, дядь Вась, конечно.

— Ты только внутрь не заходи, — заплетающимся языком попросил старик. — Нехорошо там.

— Ладно, дядь Вась, как скажете.

Он нашел дверь — массивную железяку со штурвалом, перехваченным цепью, на которой висел замок. Он открыл ее, поддавшуюся неожиданно легко.

В нос ударил железистый запах, а от пола отразился свет фонаря — будто сделан пол был из зеркала. Но стоило Рогозину попытаться встать на него, как нога провалилась по щиколотку ниже поверхности, а по полу пробежала вязкая рябь, вскоре, впрочем, потухшая.

— Кровь, — одними губами прошептал Рогозин и поднял фонарь повыше.

Он хотел удостовериться в том, что это не нефть, не какое‑нибудь протекшее масло из древнего трансформатора — опустил руку к самой поверхности, но так и не рискнул прикоснуться голыми пальцами к теплой жидкости.

Из огромной лужи черно — бордовой дряни действительно тут и там выступали на поверхность человеческие останки: нога, согнутая в колене, лежала отдельно от своего владельца, дальше виднелся череп, даже не череп, а голова с различимыми чертами лица, на которой кожа не покрывала только лоб — как будто кто‑то неумелый снял скальп у несчастного, далее нашлись две грудных клетки с развороченными ребрами, рука, ухватившаяся за что‑то на стене. Шагах в пятнадцати от входа Рогозин увидел стол. А на нем увесистый гроссбух — совершенно чистый, без единого пятнышка, будто и не находился он в помещении, насквозь пропитанном человеческой кровью. И, насколько видно было Рогозину в полутьме, на картонной обложке были нарисованы такие же знаки, которыми была испещрена тетрадь в рюкзаке на его плечах.

Что‑то будто толкнуло Рогозина в спину, он сделал первый неуверенный шаг по кровавому полу, затем следующий — уже тверже и, когда дошел до стола и взял в руки килограммовый журнал, ему уже было все равно — что там плещется под ногами.

Если бы остальные страницы тоже были исписаны уже знакомой тарабарщиной, Виктор вряд ли потащил бы журнал с собой, тем более, что внутри практически каждый лист оказался изорван — будто кто‑то пытался уничтожить записи. Где‑то в середине при беглом просмотре он обнаружил выведенную твердой рукой и железным пером запись, кое — где замазанную черными чернилами.

«14 февраля. После провала обряда, проведенного …исской миссией, тов….идов распорядился привлечь… из стойбища потомка Сырб… М — р Кабаладзе с тремя красноармейцами…»

Дальше полстраницы было залито тушью, но в самом низу запись продолжилась, оставленная другим почерком:

«Сырбыкты — младший обещает полный контроль над телом на молекулярном уровне. Одержимые по воле демона — наездника будут способны отращивать себе лишние пальцы, руки или ноги, жабры, или напротив — избавляться от ненужных органов без ущерба для всего организма».

— Что же они здесь делали? — спросил сам себя Рогозин, оглядываясь вокруг.

Те же руки — ноги, тела. Четыре головы. Парочка из них будто бы раскроены топором, но никаких топоров рядом не видно. Глубокие и длинные царапины на стенах. Такие, наверное, мог бы оставить гигантский медведь. Раскинутые на спинках стульев, стоявших за еще одним столом, внутренности — Виктор уже не сомневался, что они человеческие, — вызвали приступ тошноты и бешеное желание оказаться подальше отсюда и никогда больше не возвращаться. Но Рогозин пересилил себя и снова вчитался в рчастые строки на следующей странице, нанесенные третьим, очень убористым почерком.

«… Сырбыкты не соврал. Абаас — Семенов по команде шамана отрастил себе две руки. Время, затраченное на процесс — два часа двенадцать минут. Отмечалось учащение сердцебиения, повышение температуры, повышение гемоглобина в крови, снижение массовых характеристик в прочих конечностях и небольшое обезво… всего организма. После возвращения в исходное состояние зафиксировано уменьшение веса испытуемого с семидесяти шести до семидесяти трех килограммов. Подробные замеры — в медицинской карте подопытного, стр. 16–17. Проф…. ский настаивает на продолжении эксперимента без возвращения веса. По его предположению должна быть минимальная масса тела для продолжения жизнедеятельности. Отец Арсений снова заявил протест генералу О… Сырбыкты не желае… испытания юэра намечены на 24 февраля»

Запись снова оборвалась и на следующих двух страницах нашлись только рисунки, какие‑то символы, непонятные знаки. Виктор захлопнул журнал и сунул его подмышку.

В столе нашлись пара ящиков, но открыв их, Рогозин увидел только несколько сломанных перьевых ручек, сухую чернильницу и стопку игральных карт. Ничего интересного здесь не было. Виктор сделал шаг ко второму столу, но в задумчивости остановился.

Рогозину на мгновение показалось, что большой палец на левой ноге начал мокнуть — кровь просочилась сквозь швы ботинка. Это открытие вызвало в нем какой‑то суеверный ужас, мгновенно толкнувший его к выходу.

Он прошлепал по глубокой луже обратно, споткнувшись о валявшуюся на глубине безхозную руку и едва не грохнувшись на карачки, быстро и неглубоко дыша выскочил наружу и спиной закрыл скрипнувшую дверь.

С зажатым подмышкой журналом он вернулся к дяде Васе. Тот пока еще не умер. Спал, тоненько похрапывая, даже слегка присвистывая сам себе.

Рогозин сел рядом, раскрыл тетрадь и принялся выискивать редкие строчки на понятном языке.

Местами страницы слиплись, часто были будто бы нарочно залиты чернилами, чаем или порваны, некоторые фрагменты были старательно затерты, но в целом кое‑что прочесть удалось. Журнал оказался совместным дневником, которые вели три анонимных научных сотрудника.

«02 января. С Новым, 1953 Годом, товарищи!

Вчера все работы были ………. по личному распоряжению товарища Скопцова. Со дня на ….. далай — ламу. Товарищ Грёнхаген относится к визиту скептически, но генерал О настроен на решительный успех. Товарищ Грёнхаген напомнил, что опыты с медитациями не дали нужного результата еще в 1939 году в…. Фон Грёнхаген, конечно, бывший фашист и веры ему нет, но пока что он не подвод…..»

«Показатели поля удивительно стабильны. У профессора появилась идея, что энергетическую потребность поле после возбуждения способно поддерживать за счет поглощения малых электрома….»

«14 ….ря. Полковник отказывается предоставлять людей из лагеря, пока не будет выполнен план по строительству дороги. На вопрос генерала — «какая к чертям собачьим дорога в январе?» полковник предоставил планы строительства, утвержденные в Москве. Людей нет, работать не с чем. Два добровольца из числа летчиков …… полка основательно заплыли жиром — медитация по методу далай — ламы других результатов не дает.»

«1…. Отец Арсений проклял Четырнадцатый отдел. Майор Лари….ин пьет белую»

Несколько страниц были исчерканы математическими символами, рисунками каких‑то синусоид, таблицами приблизительных расчетов — такие записи Рогозин просто пропускал, разумно полагая, что если уж в юные годы наука ему не далась, то теперь‑то уж и пытаться не стоит разобрать эту абрукадабру.

Он искал строчки с понятным текстом и постепенно находил их, ровные и рваные, иногда кривые, но чаще будто выведенные по линейке:

«18 января. Проф пропихнул на «ту сторону» самоходную тележку, собранную в Харькове. Инженеры обещали полную автономность. Телеметрия, кажется, работает в одну сторону — аппарат неуправляем, но непрерывно передает данные о меняющемся составе атмосферы. Проф в замешательстве»

«Я лопну здесь от смеха. Лучшие результаты пока что показали католические падре Августин и Бернардо из Испании. Одержимые бесами добровольцы уверенно ходили по потолку, превращались в студнеобразную массу и в антропоморфных существ, рычали, ругались, предлагали лаборантам противоестественную связь, дрались как целый батальон головорезов, однако, установить контроль над сознанием реципиентов и наладить двустороннее общение с бесами святым отцам не удалось. Бесы слишком сильны для ритуаловлюбой христианской церкви и с большой неохотой подчиняются только одному из них — ритуалу экзорцизма. Такого же мнения придерживается отец Арсений. Кроме того, сам ритуал чрезмерно слож…. Вместе с уходом демона пропадают и демонические свойства, что категорически не устраивает генерала О. Память подвергнутого экзорцизму не содержит воспоминаний о пребывании в теле беса. Очередной провал»

«Товарищ Грёнхаген предполагает, что лапландские шаманы были бы не хуже… Но таких, кажется, не осталось. Поиски в Финляндии, Швеции и Норвегии резул…»

«Из Ирана прибыл солнцепоклонник и два имама. Помещения им предоставили в противоположных концах лаборатории. Имамы требуют…. направление на Мекку для совершения намазов»

«Четыре недели экспериментов не дали никаких результатов. Подселенный демон превращает носителя в танцующего дервиша и на…. Кажется, имамы вообще ни на что не способны. Товарищ Грёнхаген порекомендовал полковнику первитин. Полковник второй день на порошке — работоспособность после принятия…..»

«Солнцепоклонник вызвал джинна. Кажется, это предел его возможностей. Джинн в контакт не вступает. Выжег 14 и 15 лаборатории…. Обещает дэва или асура, но товарищ Грёнхаген говорит, что в Аненербе это добром не кончилось и стоило ему места начальника отдела. Катастрофически отстаем от графика. Портал работает второй год, но проникнуть внутрь мы пока не можем»

«Пропала телеметрия. Проф планирует запустить на «ту сторону» собаку. Никита отправился на стойбище за лайкой. Мне уже жалко псину»

«Нам всем прописали первитин. Спим по три часа в сутки. Такое бы снадобье нам на фронт!»

«22 марта. Сегодня нам сообщили, что две недели назад в Москве скончался товарищ Сталин. Как же так? Что теперь будет? Полковник вечером снова пьян. Сырбыкты счел день подходящим для камлания. Сегодня мы ждем прорыв. Если он состоится, то следует посвятить его памяти товарища Сталина! Товарищ Грёнхаген и прибывшие вчера из Ленинграда товарищи Савельев и Шефер надеются на полный успех. Предварительные…»

«Результата нет. Четырнадцать минут сердцебиения на «той стороне» — это не результат. Такое нельзя докладывать в Москву. Поле стабильно и в подпитке не нуждается. Проф предлагает мне исследовать тему энергетики этого поля. Я сомневаюсь. Королев снова что‑то там запустил. Готовится целая серия ракет типа «Р-1» и что‑то совершенно монстрическое. Боюсь, он все же будет «там» первым. Генерал О ругался как одержимый и хотел расстрелять Профа за срыв сроков. Товарищ Савельев распорядился генерала…»

«Сырбыкты не соврал…» — это Рогозину уже попадалось и он перелистнул страницу.

«Поле стабильно. Сижу целый день у рубильника как идиот — неужели полковнику непонятно, что если оно поддерживается само семь месяцев, то нет никакого смысла в моем сидении?»

«Телеметрия зафиксировала сильный всплеск электромагнитной активности. Проф убежден, что где‑то неподалеку от нашего…… …… взорвали атомную бомбу. Если так, то «по ту сторону» есть разумные существа? Или такие всплески там в порядке вещей? Непонятно»

«Потрясающе! Они реагируют на речь, способны к коммуникациям, трансформируют тело по необходимости условий внешней среды или по своему желанию. Для жизнедеятельности не требуют кислорода. Сознание носителя ясное, немного приторможенное. Оперативные действия он выполнять не может. Физико — химические свойства крови……» — дальше на половине странице перечислялись какие‑то цифры лейкоцитов — тромбоцитов, о которых Рогозин не имел никакого понятия и поэтому смело пропустил.

«30–е апреля…… генерал О обещал Сталинскую премию! Проф сегодня танцевал! У нас появилась надежда!! Генерал созванивался с Москвой. Работы в лагере остановлены. Наши удавшиеся эксперименты важнее любой дороги! Послезавтра ждем первую партию лагерных «добровольцев». Сырбыкты ходит важный»

Странным образом в этом журнале переплелись все легенды, услышанные Рогозиным в этих краях: лагерная история Юрика, его же мистические страхи, космическая версия дяди Васи и межпространственно — военная Мони.

«Прибывший три дня назад доктор Левин убежден, что нам стоит попробовать ведьм. Проф посмеялся над ним. Проф говорит, что в каждой деревне этого добра — пучок на пятачок и никто ни в какой космос не отправился. Но товарищи Шефер и Грёнхаген рекомендуют своего коллегу по Аненербе как знающего специалиста, буквально — «лучшего эксперта по ведьмам и охоте на них», и настаи… О согласен предоставить необходимые ресу….»

«11 ….. Разговаривал утром с майором К. По всему выходит, что доктору Л в 1944 удалось создать целый взвод ведьм, наводивших морок на наших разведчиков где‑то в Прибалтике. Тогда же доктор Л был захвачен в плен и надежно спрятан в Подмосковье. Шефер и Грёнхаген были удивлены, увидев его здесь»

«Сырбыкты появлением конкурентов недоволен. Он злится и обещает нам кары от самого Улу Тойона — знать бы кто это? Но товарищ Савельев, кажется, отнесся к обещанию шамана серьезно. Разговаривал с ним четыре часа подряд. Потом перевел Сырбыкты в свою комнату, а сам поселился у ….»

«27 июня. Определен состав первой команды. Врачи дали отвод майору К и старшему лейтенанту С. Не понимаю, из каких соображений? После того как демон овладевает сознанием носителя, он легко может излечить любой физический недуг. Ему нипочем переломы позвоночника и расколотый пополам череп, а у Кузнецова всего лишь… Конечно, Профу виднее, но теперь вместо шести человек «туда» пойдут пятеро». Старшим группы назначен ппк Артюхин. Сдается мне, что мы все очень рискуем. Господь Всемилостивый, прости нам грехи наши, если их можно….»

«02 августа. Завтра пойдет первая команда. Если все пойдет удачно, следом отправятся люди ппк А и м — ра Зв. Мне снятся кошмары, но никто, кажется, моих страхов не разделяет. Савельев в Москве с обоими немцами.»

«… бря. Свершилось. Они там!»

Дядя Вася, о котором Рогозин уже успел позабыть, вдруг захрипел, выгнулся дугой, разбив затылок о стену. Брызнувшая кровь попала на руку Виктору, но сразу скатилась крупными каплями вниз — как будто кожа Рогозина была пропитана чем‑то водоотталкивающим. Рогозин прихватил старика за голову и тотчас в его запястья впились две тощие руки дяди Васи, теперь похожие на изломанные ветки с отросшими когтями. Дернувшейся ногой старик разбил фонарь — зазвенело стекло и стало темно.

Теперь только гешины часы RADO блестели в черноте светящимися цифрами.

— Кончаюсь я, — едва слышно прохрипел дядя Вася. — Все, отмучился…

Рогозин хотел вежливо что‑то возразить, но язык почему‑то не повернулся.

— Ключи в Батагай отдай. Припорову Артему, найди его, — попросил старик. — И уходи отсюда. Может хоть ты…

Он замолчал, и Рогозин заспешил:

— Я журнал нашел на столе. Там…

И снова тонкие сухие пальцы попытались сжать рогозинское запястье, но в этот раз сил уже не осталось.

— Нет, — пересохшими губами прошептал умирающий старик, — не было там… журналов. Кишки, требуха на столах. И ничего больше. Обещай…

Он замолчал и Виктор понял, что остался в подземелье один. Что он должен был пообещать дяде Васе — так и осталось загадкой. Наверное, Рогозину следовало теперь соблюсти какую‑нибудь очередную инструкцию, к которым так трепетно относился старый служака? Но все инструкции, которым он так долго служил, умерли вместе с ним.

Журнал, записи в котором стали откровением для Рогозина, вдруг показался глупым и ненастоящим: кто бы позволил на режимном объекте вести такой дневник? Виктор бывал однажды на обычном питерском «почтовом ящике», видел, как трепетно тамошние секретчики относятся к хранимым тайнам. За любую оброненную промокашку доставалось всем — от главного инженера до технички и грузчика. А здесь, на абсолютно секретном объекте, порядки должны были быть по — настоящему церберовские и каждый попавший сюда листок бумаги должен был быть пронумерован, учтен и либо сдан в архив, либо утилизирован на глазах важной комиссии.

Но все же он был — килограммовый пыльный неудобный гроссбух, в котором содержались страшные тайны лаборатории, и откуда он взялся было непонятно. Он теперь просто еще одна загадка из длинной череды подобных, которыми были буквально напичканы эти места, и ответ на которую не очень много добавит к общему пониманию.

Виктор бросил журнал в сидор, потер затекшую ногу, и от этого движения сухое тело дяди Васи сползло по стене, завалилось набок.

Рогозин уже привык к смертям, окружавшим его в последние дни, поэтому горевал недолго. Посидел минут десять возле тела дяди Васи, хотел приложиться к канистре — помянуть, но едва поднес горлышко к губам, как почувствовал накатывающий приступ тошноты.

— Простите, дядь Вась, — вслух произнес Рогозин и отставил канистру. — Я, мы… злились на вас за то что вы дали нам надежду, но не смогли соответствовать нашим ожиданиям. Простите. Это не ваша вина.

Еще несколько минут ушло на сборы: обыск вещей умершего хранителя подземелья в полной темноте, наощупь, укладка покойника — Виктору почему‑то подумалось, что его следует положить в такую же позу, в какой лежат мертвецы в гробах. Зачем и почему — он не знал, но в тот момент это действие показалось важным.

Через полчаса Рогозин выглянул наружу, но за дверью стеной стоял дождь. Он пузырился на дорожном гравии, стекал между камушков в реку, превращая ту во взбесившийся поток.

Виктор, уставший от темноты, уставший бояться и ждать смерти, сел в полуоткрытом проеме, достал из рюкзака пачку сигарет и по примеру Юрика зажал одну сигарету между губой и носом, вдыхая через тонкую бумагу чуть сыроватый аромат табака. Никогда в жизни ему не хотелось курить, не хотелось и сейчас, но эта сигарета стала для него в этот момент символом его прошлой жизни, к которой, он это знал, вернуться уже не удастся, даже если получится выбраться отсюда.

Шумел дождь, почти такой же как в родном Питере — мощный, громкий, свежий. Воздух напитывался влагой, гремела водою река, все было спокойно и привычно. И казалось, что нет рядом никакого Савельева с его монстрами, нет мертвецов, нет наполненного кровью склепа и нет никаких страхов.

Рогозин не заметил как уснул.

Сон впервые за последние дни был крепким и непрерывным, так что когда Рогозин снова открыл глаза, он почувствовал себя отдохнувшим.

Гроза ушла, вечерело. Мокрые камни блестели в косых солнечных лучах, рассыпали тысячи бликов во все стороны. Было красиво и спокойно. Над рекой висела бледная радуга.

Виктор встал, размялся немного, попрыгал, возвращая телу подвижность. Затем, плотно закрыв за собой каменную дверь, пошел к старой пристани, рассчитывая на дядь Васиной лодке добраться до деревни, названия которой он так и не смог запомнить.

Но лодки у разрушенного причала уже не было — только обрывок веревки свисал с коряги.

Рогозин осмотрел его и решил, что веревка просто перетерлась о камни, а лодку утащила река.

Теперь предстояло пройти по размокшей тайге не одну сотню километров вдоль извилистого берега петляющей реки. Но в этот раз Рогозин был уверен, что дойти сможет — в рюкзаке на спине было достаточно провизии, в руках верный карамультук, а в карманах еще три десятка патронов. Для житья в этих краях — маловато, но чтобы выбраться к людям вполне достаточно.