Зелень. Трава. Благодать.

9

На прошлой неделе Бобби Джеймсу пришла в голову идея украдкой попереключать пультом каналы в домах на улице Святого Патрика. Он выступил с этим предложением, когда мы с ним и с Гарри играли в «Суицид» за стеной школы Святого Игнатия. «Суицид», в просторечье «Сьюи», — игра, в которой двое или больше ребят по очереди швыряют теннисный мяч об стенку, а затем ловят его. Если мяч отлетает от стенки и его в воздухе ловит кто-то другой вместо кинувшего, то последнему нужно бежать к стене, отстучаться и крикнуть «Сьюи». Но пока он этого не сделал, всем остальным можно лупить мячиком прямо ему по жопе, по башке — куда хочешь, бля, туда и долби. То же самое, если уронил отскочивший от земли мяч, брошенный о стенку кем-то другим. Бежишь к стене, кричишь «Сьюи» и одновременно выковыриваешь из задницы двадцать теннисных мячей.

В тот знаменательный день мы втроем кидали мячик о стенку, с трех сторон окруженные кладбищем. Классы смотрят во двор двенадцатью большими окнами, по шесть на этаж, так что мячом стучали по кирпичной кладке между ними. Мы с Бобби Джеймсом кидали мяч и беседовали о нашей с ним любви к пультам и кабельному телевидению. А Гарри, у которого руки-крюки, был занят тем, что ронял мячи, отскочившие от земли, носился к стенке и обратно и бодался с мячом, когда Бобби Джеймс запускал им ему в голову. Так продолжалось до тех пор, пока Гарри не уронил очередной мяч и не отфутболил его ногой в траву с целью выиграть время для того, чтобы добежать до стены, что является грубейшим нарушением правил — так поступают только последние сопляки. За это полагается свободный удар, а это, в свою очередь, значило, что Гарри должен стоять по стойке смирно лицом к стенке, хныкать и ждать, пока Бобби Джеймс запулит ему со всей дури мячом по заднице. Идея про пульты осенила Бобби Джеймса непосредственно перед броском. Пока Гарри молил о пощаде, Бобби Джеймс обвел глазами кладбище, сперва взглянув на семейство прямо у нас за спиной, пришедшее навестить покойника, а затем на Стивена, склонившегося вдалеке над могилой Мэган.

— Знаешь что, Генри, — сказал он, не обращая внимания на хныканье Гарри, — ведь у всех же одинаковые пульты к телеку. Можно взять один и переключать каналы через окна и двери.

— Джеймс, — с ухмылкой ответил ему я, — тебе, бля, за такую идею Нобелевская премия полагается. Давай, отшиби мячом ему задницу и айда домой разрабатывать план.

Но вместо этого дебил Бобби Джеймс угодил мячом прямо в окно, и мы дали деру с кладбища мимо кучки заводных пингвинов в смокингах. Понятно, что Гарри тут же принялся реветь, а Бобби Джеймс — быстро-быстро читать «Аве Марию». Мы не попались и страшной клятвой поклялись забыть все, что там произошло, кроме, конечно, задумки с переключением каналов. И вот, неделю спустя, мы стоим целой бригадой с пультом наперевес, в полной готовности провоцировать спонтанные приступы гнева в гостиных.

Промежуток между шестью и семью часами как нельзя лучше подходит для выполнения нашей задачи. Солнце еще не село, но это время суток — единственное, когда на улице нет ни души, поскольку все кругом заняты тем, что заканчивают ужин, смотрят телек и ждут, когда станет попрохладнее, чтобы можно было выползти наружу и посидеть на свежем воздухе, а заодно попить пивка, перекинуться в картишки и послушать игру «Филз», пока комары не налетели. Потом все снова возвращаются в дом к своим телевизорам.

Наша бригада состоит из меня, Гарри, Марджи, Грейс и Сес. Арчи нет с нами, потому что он не может лазить через перила и прочее; ему пришлось остаться у меня дома в ожидании, когда мы подкрадемся и начнем переключать там каналы. В нашем распоряжении пульт и «Программа телепередач», благодаря которой мы можем действовать вполне продуманно. Мы полагаем, что смешнее всего будет, если переключать на передачи, максимально противоположные тем, что люди смотрят в момент нашего вмешательства.

Пульт у Грейс. Сзади нее — Бобби Джеймс с «Программой телепередач». Следом я, потом Сес — держится за мою рубашку и хихикает без остановки. Марджи и Гарри составляют наш арьергард. Гарри висит на рубашке у Марджи и умоляет нас отказаться от этой затеи. У нас нет детального плана. Мы просто считаем, что лучше начинать по маленькой, с тех домов, где ни у кого не может оказаться ствола, хотя на большинстве дверей наклеены стикеры, где изображена рука с дымящимся пистолетом и надпись гласит: ДОМ СОСТОИТ ПОД ОХРАНОЙ ГОСПОД СМИТА И ВЕССОНА.

Первая остановка — у дома Мерфи, невзирая на хныканье Марджи. Единственное оружие здесь — хлыст миссис Мерфи, и цель у него только одна — голый зад мистера Мерфи. Приближаясь к веранде, мы слышим, как миссис Мерфи подпевает пластинке с оперой. Фальшивит безбожно. Грейс на цыпочках подкрадывается к распахнутой сетчатой двери и жестом зовет нас за собой. Мистер Мерфи сидит вплотную к телевизору и смотрит ток-шоу, в котором куча девок наперебой жалуются на своих гамадрилов-мужей. Бобби Джеймс листает программу.

— Пожалуй что «Все в дом» — лучше не придумаешь, — говорит он. — Седьмой канал.

Грейс переключает канал, и мы все тихо трещим. Арчи Банкер говорит, обращаясь к Эдит: Нет, жена всегда говорит мне, что делать. Мистер Мерфи вскрикивает: «Что такое?», хватается за пульт и переключает обратно на девок, которые все так же вопят про своих мужей. Грейс вертит обратно на Банкера. А там Арчи говорит: Девчонкам на кухне самое место. Мистер Мерфи со смехом оставляет все как есть. Только он устраивается в кресле поудобнее, как Грейс снова переключает на ток-шоу, и мы, хихикая, срываемся с места.

Следующая остановка возле дома миссис Мак Ка. Она смотрит вечерние новости по государственному каналу, очередной репортаж с Уолл-стрит. Грейс переключает на спортивный канал, где накачанные парни в шортах «Спидо» несутся наперегонки по берегу моря. Миссис Мак Ка выпрыгивает из кресла и скорее виновато, нежели удивленно начинает озираться по сторонам. Потом переключает обратно на Уолл-стрит. Грейс перещелкивает на «Мир Спидо». Миссис Мак Ка очумело смотрит на бегущих в замедленной съемке мускулистых придурков. Открывает банку пива, из которой течет струйка пены. Грейс возвращается на Уолл-стрит, и мы со смехом бежим дальше.

В доме у Гарри, где взрослые сидят с четырьмя его маленькими сестренками и смотрят какую-то туфту для малышей, Грейс переключает на откровенную постельную сцену в фильме для взрослых, и все тут же сматываются, все, кроме меня, потому что у меня встает. Я догоняю остальных у дома Малленов, где супруги Маллен смотрят, как монашка, стоя за кафедрой, что-то проповедует в камеру. Перед тем как нам всем убежать, Грейс переключает канал на ролик с группой «Мотли Крю».

Затем мы подбираемся к дому Куни. На этот раз в недовольных оказываюсь я, но все же предпочитаю молчать себе в тряпочку. В гостиной мистер Куни, эдакий медвежатина с шевелюрой настолько кудрявой, что можно подумать, будто это химическая завивка, пьет пиво и смотрит игру «Филз». Ральф сидит рядом с папой. Джон Денни, подающий «Филз», выводит из игры отбивающего. Мистер Куни обзывает Денни бездарностью, и Ральф вслух с ним соглашается. Денни упускает дубль от стенки. Мистер Куни обзывает Денни задницей, и Ральф называет его задницей тоже. Из кухни появляется миссис Куни с тарелкой еды в руках, которую она ставит перед мистером Куни.

— Как на работе? — спрашивает она вяло, с выражением полного безразличия на лице.

— Тихо, игра идет, — раздраженно бросает он ей в ответ.

Грейс переключает на балет, идущий по государственному каналу.

— Что случилось? — спрашивает он, переключаясь обратно.

— Ах да, конечно, — говорит миссис Куни. — Прости меня, Берни. И Господь да простит тебя за то, что ты пропустил этот тачдаун.

— Тачдаун? Донна, что у нас сегодня с почтой? Мне должны прислать чек.

— Наверное, кто-то налажал, — говорит Ральф. — Небось почтальон, — продолжает он, пристально глядя на мать, — сегодня совсем запутался с адресами.

При счете 3:2 Денни подает, все базы заняты — Грейс переключает на балет.

— Да что же такое творится с чертовым телевизором? — уже в голос кричит мистер Куни и переключает обратно, аккурат чтобы увидеть, как Денни дает всем пять и отправляется на скамейку запасных. — Такой страйк-аут пропустил. Что ты там бормочешь, Ральф?

— Я сказал, что наш почтальон читать не умеет, — говорит Ральф, по-прежнему не отводя глаз от матери. — Зато он отлично умеет кое-что другое.

— Заткнись, Ральф, — больше со злостью, нежели со страхом в голосе говорит ему миссис Куни.

— Донна, — спрашивает ее мистер Куни, — а что, Фрэн Тухи у нас по-прежнему почтальоном?

— Что-что? А, ну да. По-прежнему. Но чека он не приносил.

— Его сын, Стивен, пару лет назад был капитаном школьной сборной, да? — спрашивает мистер Куни, который, как и подавляющее большинство папаш, ровным счетом ничего не знает о жизни остальных семидесяти семи семей, протекающей в однотипных домах нашего маленького квартальчика, потому что он либо на работе, либо дома и пьет. Единственные, кто здесь в курсе всего, — это мамаши, дети да еще мой отец почтальон.

— Да, но только он потом сбрендил и все бросил, — говорит Ральф, которому приятно об этом лишний раз вспомнить. — Теперь только и делает, что пьет. И вообще он урод.

— Да как ты смеешь, Ральф, — взвивается миссис Куни. — Он очень славный парень.

— О да, Тухи они все такие славные ребята, правда, мам?

— Следи за тем, что говоришь, — искоса глядя на сына, говорит ему она. — Не забывай, что я твоя мать.

— Да уж, повезло, ничего не скажешь, правда?

Снова «Филз» на экране, но Грейс не переключает канал. Мы все стоим как вкопанные и глазеем на эту семейную сцену, которая становится еще отвратительнее, когда миссис Куни дает Ральфу пощечину. Тот сглатывает слезы. Звучный шлепок заставляет мистера Куни перестать тупо пялиться на игру «Филз».

— Какого хрена ты его бьешь, Донна? — спрашивает он у жены.

— Да сука потому что. — Ральф передергивает плечами. Мистер Куни одним быстрым пугающим движением выдергивает из кресла свою жирную задницу и бьет Ральфа кулаком в рот. Ральф падает.

— Только я имею право называть твою мать сукой, — говорит он, садясь обратно в кресло. Ральф плачет на полу.

— Очень мило с твоей стороны, Берни. Что за прекрасный муж и семьянин, — говорит ему миссис Куни.

— Смотри-ка, разговаривать как научился. Почему бы вам обоим не оставить меня в покое? Хватит с меня того, что я женился на тебе и в итоге получил недотепу-сыночка, который только и знает что смеяться над капитанами футбольных команд. Донна, вали на кухню, порешай кроссворд, позвони подружкам, займись чем хочешь, только меня не трогай. — Миссис Куни топает на кухню, снимает трубку и начинает набирать номер. — Ральф, прекрати реветь. Это я еще жалеючи. Скажешь так еще раз — вообще без зубов останешься. А теперь выметайся на хрен отсюда, и если встретишь кого-нибудь вроде Стивена Тухи, держись к нему поближе, авось чему и научишься.

Ральф бежит к двери. Мы перепрыгиваем через перила на соседнюю веранду и прячемся за мангалом для жарки барбекю. Ральф в слезах сбегает вниз по ступенькам и бежит прочь по улице Святого Патрика в сторону Ав. Когда он скрывается из виду, мы переходим на другую сторону и идем по направлению к моему дому. Сесилия сидит, откинувшись на спинку дивана, забросив свои длинные сексапильные ножки на кофейный столик. По телеку идет шоу, в котором плохо постриженные неудачники с белоснежными зубами задают дебильные вопросы дебильным кинозвездам после премьеры очередного дебильного фильма. Арчи в своем инвалидном кресле сидит рядом с Сесилией и смотрит шоу, в то время как сама Сесилия следит за Фрэнсисом Младшим, который стоит на кухне, разговаривает по телефону и, красный от смущения, накручивает на палец телефонный шнур. Дав тысяч двадцать односложных ответов, он вешает трубку, возвращается в гостиную и садится в кресло.

— Кто звонил, Фрэн? — спрашивает Сесилия.

— Да так, никто. Один парень с работы, — отвечает он ей, не отрываясь от ящика.

Грейс переключает на шоу, где несколько вроде как иностранцев танцуют под звуки дохленькой мелодии, которую им наигрывает на говенном бамбуковом казу какой-то беззубый бородатый ублюдок.

— Что такое с кабелем? — говорит Сесилия, переключаясь обратно на шоу с зубастыми американцами. — Так кто, говоришь, звонил?

— Денни Доллар с работы, — отвечает он, ерзая в кресле.

Грейс переключает опять, и вот снова перед нами наездники на верблюдах, танцующие жигу, и никаких зубов, и никакой Америки.

— Господи, да что ж такое стряслось с этим кабелем? — говорит Сесилия. Щелк. Опять шоу. — Да? И чего хотел?

— Да чего ты привязалась ко мне? — постепенно свирепея, спрашивает Фрэнсис Младший.

— Спокойно, приятель, — говорит Сесилия, заметив, что он слегка неадекватен. — Так и что же он от тебя хотел?

— Он, ммм, хотел поменяться со мной сменами на следующей неделе.

Щелк. Ход Грейс. Иностранцы откалывают коленца и бьют воображаемых мух у себя на лбу.

— На хрен этот гребаный кабельник. — Сесилия срывается на крик и швыряет пультом в телевизор. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не вскрикнуть от ужаса. — Хрен ли тут смешного, Арчи?

— Нет ничего смешного, миссис Тухи, совершенно ничего, — смеется Арчи, а сам выглядывает нас за окном.

— Это что, Сесилия, официальное расследование, что ли? Мне пора звонить адвокату? — спрашивает Фрэнсис Младший. — Разве мне уже зачитали мои права и предъявили обвинение? Еще вопросы будут?

— Всего один, — говорит она. — Почему так получается, что, когда я вечером подхожу к телефону, кто-то все время вешает трубку, а как только подходишь ты, так сразу выясняется, что звонит кто-то с работы, у которого и мозгов-то столько нет, чтобы в кнопки на телефоне тыкать?

— Что, Сесилия, опять все по новой? — спрашивает он.

— Нет, просто хотела узнать, можешь ли ты мне ответить на этот вопрос. Спасибо, теперь вижу, что не можешь. — Грейс возвращается обратно на голливудское шоу. — Смотри-ка. Опять шоу показывает. Наш телек прямо как ты, Фрэн. Сначала шляется где ни попадя и меня заодно бесит, а потом возвращается куда надо как ни в чем не бывало.

Фрэнсис Младший встает и направляется к лестнице, ведущей наверх.

— Пойду приму душ.

— Никак на свиданку собрался? — интересуется Сесилия.

Фрэнсис Младший на ходу бормочет что-то вроде «отстань» и скрывается наверху.

— Может, хочешь посмотреть что-нибудь другое? — уже поднеся зажженную сигарету ко рту, спрашивает Сесилия у Арчи.

— Ага, — отвечает ей он, — по пятнадцатому «Лаверн и Ширли» идет.

Сесилия только еще тянется за пультом, а Грейс уже врубила нужный канал.

— Спасибо, — говорит Арчи.

— Нет проблем, он переключается сам. Похоже, у нас поселилось привидение, — смеется Сесилия.

— В смысле, спасибо, что разрешаешь мне быть тут с вами все время, — серьезно говорит ей Арчи.

В ответ она улыбается:

— Да не за что. Удивительно, как ты выдерживаешь весь этот шум.

— Я люблю, когда шумно, — отвечает он ей. — Зато здесь у вас ощущаешь, что живешь. И без всяких там привидений.

Она перебирает волосы у него на голове.

— Да, думаю, так оно и есть. Холодный чай будешь?

— Ага, буду, — отвечает он.

— Смотри пока свое шоу. А я тебе сейчас принесу.

Мы провожаем ее взглядом, а когда она скрывается в кухне, перепрыгиваем через перила на веранду к Фрэнни.

— Генри, у Фрэнни даже кабеля нет, — жалобно стонет Грейс, заглядывая к нему в окно.

— А, точно, и правда нет, — подтверждаю я.

— Ну и хрен с ним, — говорит она. — Двигаем отсюда. Вон народ собирается в «Свободу» играть.

Грейс, Марджи, Гарри и Бобби уходят играть. Я один остаюсь.

— Сес, пора домой, — зовет Сесилия уже с веранды.

— О’кей, мам, уже иду. — Сес обнимает меня. — Удачно поиграть, братишка, пока.

Перед тем как отправиться играть в «Свободу», я мельком заглядываю к Фрэнни в окно. В доме нет почти никакой мебели, если не считать большого чернобелого телевизора, дивана да нависающей над телеэкраном приставки «Ласт сапер», по которой Фрэнни и Стивен режутся в «Нашествие инопланетян». Оба они уставились в экран, где корабли пришельцев с нагоняющим сон звуком блип-блип-блип спускаются все ближе и ближе к их наземным пушкам. Параллельно оба пьют пиво. На Стивене его рабочая форма.

— Стивен, больше ты у меня перекрываться от работы не будешь. Сегодня последний раз, — говорит Фрэнни.

— О’кей, — вяло отвечает Стивен.

— Нельзя так дальше, ты понимаешь, о чем я?

— Да, Фрэнни, хорошо, я все понял. Если хочешь — уйду прямо сейчас.

— Да нет, я не об этом. Я рад, когда ты приходишь. Ты ведь мне брат. Я просто хочу, чтобы ты знал: я всегда готов тебя принять. Если вдруг захочешь поговорить. Я всегда выслушаю.

— Спасибо, — вяло отвечает ему Стивен, но и только. Дальше не ведется.

— Или, может, если не хочешь со мной, поговори с кем-нибудь еще.

— Это с кем же, мозговед гребаный? — говорит Стивен, и в его голосе наконец слышатся эмоции. — Нет уж, спасибо.

— Нельзя так и дальше, — говорит Фрэнни. — Ты должен забыть о ней.

— Забыть о ней? — переспрашивает Стивен с ожесточением, чуть ли не готовясь полезть с братом в драку.

— Я просто хочу помочь, — вздыхает Фрэнни.

— Тогда скажи папе, чтобы он перестал трахать миссис Куни, а заодно и от меня отвязался.

— Не твое дело, что у них там с миссис Куни.

— Это еще почему? — спрашивает Стивен. — Маме больно.

— Ты ведь даже не знаешь, может, это все чушь собачья, — говорит Фрэнни.

— Ой, не смеши, все кругом знают.

— Даже если и так, у тебя своих проблем хватает. Думаешь, если у мамы с папой все будет хорошо, и тебе лучше станет? Работа у тебя дерьмовая, да и все равно ты на нее не ходишь. Слишком много пьешь и каждый день часами торчишь на кладбище. Это ненормально.

— Да иди ты на хрен, ненормально, — говорит Стивен. — Там Мэган. Потому и хожу туда.

— Ее больше нет, Стивен, — говорит Фрэнни. — Будет и другая девушка.

— Сам-то ты чего в девушках понимаешь? У тебя их и не было никогда ни одной. Живешь через стенку от родителей и еще собираешься учить меня про девушек?

Фрэнни трет лоб кончиками пальцев:

— Прекрасно. Тогда, наверное, тебе лучше уйти.

— Нет проблем. Спасибо за пиво.

Стивен молча направляется к двери. Фрэнни уставился в экран и смотрит, как пришельцы приземляются на планете и отбирают у него все, что ему принадлежало. Я перелезаю через перила на нашу веранду. Стивен спускается по лестнице и идет в сторону Ав. Из дома Тухи слышится, как Фрэнсис Младший со второго этажа зовет Сесилию и спрашивает у нее: «Во сколько, Стивен сказал, его отпустят с работы?» И тут подошедшая сзади Грейс подбивает мне колени и бьет кулаком в грудь.

— Пойдем повеселимся, красавчик, — дымя сигаретой и улыбаясь, говорит мне она.

Я корчусь от боли. Любовь прекрасна, но и, бля, опасна тоже.

Лучше, чтобы Козюлька Джонс не ковырялся в носу. Когда играешь в «Свободу» — это правило номер один. Есть и другие. Не срезать путь через газон миссис Махаффи, а не то она, чего доброго, уложит нас наповал из своей воздушки. Не прятаться под машинами, если, конечно, не хочешь, чтобы тебя переехали. Не опрокидывать полные банки с пивом, стоящие на верандах. Ни в коем случае нельзя, чтобы тебя догнала и застучала телка. Есть и еще правила, менее важные. Игра в «Свободу» заключается в следующем: все делятся на две команды, члены одной догоняют, другой — убегают и прячутся. Нужно догнать и застучать, а потом отвести в тюрьму (к синему почтовому ящику на пересечении Святого Патрика и Эрдрика, прямо напротив моего дома). Те, что прячутся, должны прорваться к почтовому ящику незасаленными, дотронуться до него и громко крикнуть Свобода, чтобы освободить пленных. Если всех успевают поймать до этого, команды меняются местами: те, кто догонял, бегут прятаться, а те, кто прятался, начинают за ними гоняться. Нельзя забегать за дорожки, которые идут вдоль боковых и задних стен домов на улице Святого Патрика. Все эти правила очень важны, но есть одно, самое важное: Козюлька ни в коем случае не должен ковыряться в носу. Потому что, если он все же начнет это делать, на свет божий покажется нечто длинное и зеленое, при виде чего Бобби Джеймса незамедлительно стошнит и он уйдет домой. За это лето Козюлька и так уже обошелся нам в три игры в «Свободу», две в баскетбол, три в стикбол и две в уиффлбол, и это не считая пары фильмов и утренней мессы в 9.30.

Но пока все идет нормально. Я, Бобби Джеймс, Гарри, Грейс, Козюлька и Марджи, мы все в одной команде — в той, что прячется. За нас еще четверо ребят. Сегодня вечером большая игра: десять на десять. Солнце уже почти опустилось за горизонт. Я не знаю, где прячутся Бобби Джеймс, Гарри и Марджи. Хотя мне это и не важно; мы прячемся вдвоем с Грейс. Мы лежим под шезлонгами, распластавшись на полу разукрашенной веранды мистера Джеймса Т. Кларка, которому принадлежит дом на нашей стороне улицы, ближе всех расположенный к Фрэнкфорд-авеню. Мистеру Кларку шестьдесят, у него седые волосы (короткие, с пробором, зачесаны набок), не женат. Голос у него как у девчонки. Злобные подростки забрасывают его дом яйцами и два раза в неделю пишут ему на двери ГОМИК. Мистер Кларк всю эту хрень переносит с достоинством: каждый раз соскабливает слово с двери, смывает шлангом яичные желтки с бетона, а потом знай себе сидит в плетеном кресле, потягивает пивко из банки — никакой тоски или злости — и слушает пластинки Барри Манилоу, Бетт Мидлер и Джуди Гарленд. Музычка, конечно, так себе, но, как бы там ни было, мне он все равно по душе, поэтому я с ним стараюсь помягче. В данный момент через распахнутое окно до нас доносится «Эсквивел», сам же Кларк сидит в плетеном кресле между двух шезлонгов, под которыми прячемся мы. Музыка «Эсквивел» — крезанутое дерьмо. Возьмите саундтрек из мультика «Багз Банни», прибавьте к нему птичьи голоса, туземные барабаны, рев взлетающей ракеты и привкус сиропа от кашля во рту — и вот вы уже на полпути к пониманию того, что это такое.

Вся веранда Кларка сплошь уставлена и увешана горшками с растительностью, помимо этого здесь есть еще многочисленные белые полочки, на которых стройными рядами выстроились хилые держатели для горшков и раскрашенные вручную глиняные фигурки эльфов. Непрерывно позванивают на ветру китайские колокольчики и шуршат флажки, какие устанавливают на взлетных полосах для определения направления ветра. Над креслами раскачивается из стороны в сторону огромных размеров электрическая ловушка для насекомых с клеткой под напряжением и четырьмя фиолетовыми галогеновыми трубками. Когда раздается бзззз, означающее, что в ловушку залетела мошка, мистер Кларк, который их терпеть не может, выражает по этому поводу бурный восторг. Вся эта байда — растения в горшках, плетеные кресла, ароматические свечи, надрывающийся «Эсквивел» и ловушка для мошек — создает атмосферу диких непролазных джунглей здесь, на веранде типового дома в центре огромного города. Я бы и глазом не моргнул, если бы мимо меня проскакала обезьяна. Бззз. Два жука в ловушке. Нанося выкуси, жучиное жаркое, — говорит Кларк. В записи «Эсквивел» слышится, как две макаки сходят с ума. Грейс смеется и курит, лежа на спине под шезлонгом. Да, у меня снова здорово привстал.

— Нравится мне на этой веранде, Хэнк, — говорит она. — Чего у нас там видать, Кларки?

— Сейчас посмотрим, — заговорщицким шепотом отвечает мистер Кларк. Он подтягивается в кресле повыше и ставит банку с пивом на плетеный столик, явно из того же комплекта. — Так, я вижу, как двое мальчиков на цыпочках подкрадываются к статуе святого Василия на газоне у Коннеров.

— Которых двое? — спрашивает Грейс, потому что нам не видно улицы.

— Точно не скажу, — говорит он. Бзз, бзз, бзз. — Ура! Целых три! Сдохните, засранцы! Сейчас надену очки. О нет.

— Что такое? — переспрашивает она.

— Это Джереми Финн и Джеймс Мулейни, — сообщает он ей, — какие-то несимпатичные оба.

— И злобные к тому же, — добавляю я. — Они что угодно с собой притащат, чтобы только кого-нибудь сцапать: хоть черный кожаный пояс, хоть мешочек под яйца. Уж если заметят, то лучше спокойно и без выпендрежа идти за ними, а не то с них станется — мигом запищишь как Микки Маус.

— Хэнк, — говорит мне Грейс. — На позапрошлой неделе Джеймс Мулейни попытался меня поцеловать.

— Правда? — испуганно и раздраженно спрашиваю я. — А ты что?

— Врезала по роже, — говорит она. — Заодно, бля, пару прыщей ему выдавила. Бззззз.

— Вау, ну и жук, прям аэроплан какой-то. Мисс Макклейн, что за выражения? Мистер Тухи задал вполне прямой вопрос, — говорит Кларк, который ко всем детям обращается только так: мисс и мистер. Вообще он довольно старомоден, если не считать того, что целуется с мужчинами.

— Извините, — говорит Грейс. — А сейчас что они делают?

— По-прежнему крадутся к святому Василию. — Бзз. — Спи крепко, жукашка. Как мне нравится эта ловушка. За статуей святого Василия прячется крепенький мальчик с пальцем в носу. Ой, фу. Крепенький мальчик смахнул на святого Василия козюльку. Это кто такой?

— Козюлька Джонс, — отвечаем мы хором и со смехом переглядываемся.

— Козюлька. За что это его так окрестили? Не забудьте мне потом сказать. Похоже, он собирается идти на прорыв.

— Йоу йоу йоу йоу йоу, — доносится до нас пронзительный возглас. — Хватай эту жирную задницу.

— Убирайтесь с моего газона, вы, мелкие ублюдки, — орет чья-то мамаша.

— Они перетоптали миссис Коннер все цветы, — сообщает Кларк. — Бегут в нашу сторону.

Слышно, как бегут, потом кто-то падает на бетон.

— Тпру! — говорит Кларк. — Крепыш упал. Ой, бедняжка, расплакался.

— Ты зачем меня сшиб? Тут тебе не футбол, — хныкает Козюлька. Отсюда мне не видно, но я и так знаю, что лицо у него пухлое, как у младенца, волосы темные, коротко стриженные, одет в черную бейсбольную майку с надписью СТАРУХА С КОСОЙ — стрёмненькая группа. Он всегда эту майку носит.

— Кончай хныкать, Козюлька, — говорит ему Финн (кудрявые грязные волосы, прическа как у ботана). — Никто тебя не сшибал. А упал потому, что, когда бежишь, палец, бля, из носа вынимать надо.

— Не было у меня в носу никакого пальца, — возражает Козюлька.

— Да он у тебя до сих пор там, дебила, — говорит ему Мулейни, несчастная жертва стрижки под горшок.

— Ой, правда. — Судя по всему, Козюлька извлекает палец из носа, дабы проверить, не пристало ли к нему чего. — И все равно ты меня сшиб.

— Короче, Козюлька, — говорит Финн, — давай топай в тюрьму, ты, жирный ублюдок.

Козюлька плетется по направлению к синему почтовому ящику, куда не меньше трех раз за вечер будет бегать Фрэнсис Младший, чтобы сообщить нам о том, что это государственная собственность и нас упекут в Холмсбург, если мы и дальше будем на нем сидеть.

— Прекрасно, господа Финн и Мулейни, — говорит Кларк. — А теперь, пожалуйста, следим за тем, что говорим, и дружно проваливаем от моего дома подальше.

— Ты это нам, что ли? — спрашивает Финн.

— Конечно, кому же еще, — подтверждает Кларк.

— Ты это серьезно?

— Абсолютно. Не хочу слушать, как вы выражаетесь.

— Ты мне не папаша и не мамаша, — говорит Финн и, готов поспорить, с ухмылкой косится на Мулейни, — чтобы указывать, что говорить и где.

— Я и не претендую. Я просто прошу вас проявить немного уважения, и идите себе дальше своей дорогой.

— Тебе бы, наверное, больше хотелось стать мне мамочкой, так ведь?

— Да не то чтобы очень, — говорит Кларк. — Тогда бы мне было стыдно, что я вообще существую на свете.

— Ха-ха, смотри, какая добрая фея, — говорит Финн.

Мистер Кларк продолжает все так же спокойно сидеть в кресле в футболке «Иглз» и выцветших желтых шортах. Закидывает левую ногу на правую и чертит пальцем по влажному налету на пивной банке. — У меня к вам всего одна простая просьба, ребята: сваливайте отсюда, и дело с концом.

— Иди подрочи, гомик вонючий, — бросает Финн ему в ответ. — У меня к тебе тоже одна простая просьба.

Грейс порывается выскочить из-под кресла, но мистер Кларк ногой преграждает ей путь.

— Прекрасный вечер, мальчики, — говорит он. — Веет теплый ветерок. Уже через две недели он станет холодным. И я не смогу вот так сидеть на свежем воздухе, пить пиво и выслушивать оскорбления от мальчишек, которые и смысла-то тех слов, которые разбрасывают, как навоз, толком не понимают. Мне будет не хватать всего этого. Еще раз прошу: не будете ли вы так любезны убраться отсюда подальше?

— Базара нет, гомик, — отвечает ему Финн, затем следует придурочный гогот, но тем не менее оба уходят. Кларк длинным глотком тянет пиво, затем вздыхает и начинает насвистывать мелодию «Эсквивел».

— Черт возьми, Кларки, — возмущается Грейс. — В следующий раз не нужно меня останавливать. Я бы легко надрала обоим их тощие задницы.

— В этом я не сомневаюсь, мисс Макклейн, но в моем доме злость и насилие не приветствуются. Никакой злости, никакого насилия, — произносит он медленно, так, будто каждое из этих слов весит не меньше тонны.

— Да хватит тебе. Сколько раз тебе дом загаживали? — спрашивает Грейс с раздражением и непониманием. По ней, если кто тебя ударил, нужно тут же дать сдачи.

— Конкретнее: на этой неделе, или в этом месяце, или за текущий год? — спрашивает он с мягкой усмешкой.

— Может, имеет смысл переехать, — вставляю я. — Здесь вокруг слишком много злобных типов.

— Никуда я отсюда не поеду. Здесь мой дом. Здесь я прожил всю жизнь. И из-за каких-то там злобных типов переезжать не собираюсь. Этого добра везде хватает. А обращаем внимание мы на них просто потому, что сами здесь живем.

— Ты вообще с какой планеты? — спрашивает Грейс. — Драться не хочешь, и бежать — тоже?

— Совершенно верно, — сообщает он ей. — Ни драться не буду, ни бегать ни от кого. Вот так-то.

— А я хочу уехать отсюда как можно дальше, — говорю я. — Купить себе ферму, где людей поменьше, а деревьев побольше.

— Людей поменьше. И как ты собираешься жить, если некому будет слушать твой бред, Хэнк? — фыркает Грейс.

Я буду читать книги в тени деревьев. Буду гулять босиком по траве. Буду целовать тебя под небом, где будет сиять жирная луна с двадцатью миллионами звезд в придачу. Я подарю тебе всю любовь, что есть во мне.

— Как-нибудь обойдусь.

— Сомневаюсь, — говорит Грейс, тушит бычок о пол, щелчком отправляет его в пепельницу в десяти футах от нас и успевает закурить следующую сигарету до того, как он приземлится.

— Должен признать, мистер Тухи, я удивлен и озадачен не меньше, чем мисс Макклейн, — говорит мне Кларк. — Мне вы кажетесь натурой чересчур деятельной для сельского уединения. Тишина вас попросту убьет.

— Возможно, — с поспешностью психа отвечаю ему я, — но попробовать все же стоит.

— Очень разумно, — говорит он. — Искренне вам желаю, чтобы ваша мечта сбылась. Не вижу в ней ничего невозможного.

Постепенно на ветру становится все прохладнее, и я начинаю чувствовать через одежду холод от цементного пола, на котором лежу. Мистер Кларк зажигает ароматическую свечку против насекомых с душным, сладким запахом. Грейс смотрит на меня из-под шезлонга. Когда она делает затяжку, ее глаза чуть-чуть сужаются.

— Эй там, на ферме, — говорит она мне, — тебе не холодно, Хэнкстер?

— Есть чуть-чуть, — отвечаю я, жалостно надувая губы.

— Может, стоит переместиться куда-нибудь, где бы мы вдвоем могли согреться? — говорит она.

Держите меня. В штанах встает, как по тревоге. Грейс смеется. Может, заметила, как у меня встал? Услышала, как он растет?

— Видел бы ты, какие у тебя глаза были, когда я это сказала. Как плошки, — улыбается Грейс. — Кларки, доложи обстановку на улице, — командует она. Тем временем мистер Кларк вскрывает следующую банку. «Эсквивел» давит на уши так, как будто нас с птичьим ревом атакует эскадрилья «летающих крепостей». Сразу четыре мошки одна за другой поджариваются в ловушке. Бзз, бззз, бзз, бззз.

— Спокойной ночи, жукашки. До встречи в аду, — говорит Кларк. — Похоже, все тихо, мисс Макклейн. Эти уродцы еще раз прошвырнулись по улице, а затем удалились по дорожке, что у меня за домом. — Дом Кларка — последний в нашем квартале, поэтому дорожки идут с двух сторон. — Также должен заметить, что какой-то мальчишка, который все время надувает пузыри из жвачки, спрятался за мусорными баками магазина морепродуктов и оттуда закидывает мою веранду всякой гадостью.

Что-то большое и мокрое шмякается на пол. Кларк смеется.

— Кальмар. А вон еще летит, — почти с восторгом восклицает он.

Рядом с кальмаром приземляется пустая раковина от устрицы. Затем рыбья голова. Потом краб.

— Так-так, — говорит Кларк. — Идите и спросите, чего ему надо, а то он сейчас, того и гляди, китом в нас запустит.

Мы с Грейс выскакиваем из укрытия и засекаем Бобби Джеймса, который, согнувшись, прячется за мусоркой и, приложив руки ко рту, пытается нам что-то сказать. Рядом с ним Марджи.

— Прошу прощения за всю эту дохлятину, мистер Кларк, — говорит он и добавляет громким шепотом: — Генри, Грейс, сюда, быстро.

— Вас не затруднит потом здесь прибраться? — спрашиваю я у мистера Кларка.

— Конечно-конечно, — отвечает он. — Я сам все сделаю, я же профи. Можете идти дальше играть с ребятами. Оставьте грязную работу взрослым.

— О’кей. Ну что, не пойдем по лестнице, перемахнем прямо через перила?

— Конечно, — говорит он.

— Круто. Давай, Хэнк, — говорит Грейс, перекидывая ногу через перила.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся, параллельно Грейс щелчком отправляет бычок в пепельницу.

— Пожелай доброй ночи мистеру Кларку, Хэнк, — напоминает она мне.

— Доброй ночи мистеру Кларку, Хэнк, — говорю я.

Мы смеемся. Грейс спрашивает меня, готов ли я к нашей рискованной затее. Я говорю, что стопудово готов. Мы спрыгиваем с крыльца и падаем, падаем, как два влюбленных друг в друга десантника.

Господи боже, Бобби Джеймс обжимается с Марджи прямо у ограды мусорки, и прерываются они только на секунду, чтобы нас поприветствовать.

— Мы решили, что вам двоим не помешало бы уединиться, — сообщает нам Джеймси, а затем, высунув язык, предлагает Марджи жвачку, которую она с удовольствием у него с языка сковыривает. Грейс всю аж передергивает от отвращения.

— Фу, какая гадость, — говорит она.

— Ничего, к мусорке скоро принюхаешься, — успокаивает он ее.

— Проблема не в запахе, а в том, что я вижу, — парирует Грейс. — Кстати, как вы узнали, что мы прячемся под креслами у Кларка?

— Кончик сигареты светился, — отвечает Марджи.

— Ой.

Какой-то косматый ублюдок выходит из задней двери магазина и швыряет мусор в баки. Склизкие рыбные отходы летят с верха переполненного бака прямо нам под ноги.

— Генри, — говорит Бобби Джеймс — его руки крепко, но неуклюже обвивают талию Марджи, — почему бы вам с Грейс не пристроиться с той стороны мусорки? А мы останемся здесь.

Черт, настало-таки время! Мне понравилось, когда Грейс меня оседлала, выйдя из душа, но вот целоваться — это совсем другое дело. Тут уметь надо. У тех, кто плохо целуется, на лице розовые следы от пощечин, которыми их от скуки наградили девчонки. Похоже, Грейс тоже страшновато, потому что мы с ней понурив головы плетемся на другую сторону мусорки и стоим там целую вечность, не говоря ни слова. В животе бурлит, и сердце стучит так сильно, как будто внутри у меня работает сушильный барабан и кто-то молотит в тамтамы. Дверь магазина морепродуктов распахивается и тут же с силой захлопывается. Скрип. Бум. Все тот же хлыщ швыряет в мусорку еще пакет. Бух. Все вываливается нам на ноги. Плюх. Грейс подходит ко мне ближе, бросает сигарету, наступает на мусор и так нежно на меня смотрит. Никогда еще не видел такой зелени.

— Знаешь что, Хэнк Тухи, а ты и впрямь настоящий придурок.

— Это еще почему?

— Придурок — и все тут.

— О’кей.

— Ладно, проехали, я говорила тебе, что ты за хрен?

— Нет, ты сказала придурок.

— Одно другого не исключает, — улыбается она.

Быстрый взгляд зеленых глаз скользит по моему лицу. Я отвечаю взглядом глаз голубых. Прядь волос с виска падает ей на губы. Я протягиваю руку и нежнонежно заправляю прядь ей за ухо. Как можно ласковей. Смотри, не ткни пальцем в глаз — все дело испортишь. Теперь тыльной стороной ладони прикоснись к ее щеке. Я чувствую, как от ее дыхания пахнет сигаретным дымом, но мне на это наплевать. Вблизи кажется, что ее коричневые веснушки отдают желтизной. Мочки чуть-чуть напоминают цветную капусту. Она кладет мне руки на плечи, и я жду захвата, но никакого захвата не следует. Я притягиваю ее к себе, и — бум — мы целуемся. Влажно и тепло. Вау. Перед глазами мелькают цветы, фейерверки, пакеты с отходами валятся сверху, из переполненных баков. В штанах член буквально кувыркается через голову, и какое-то странное ощущение поднимается вверх по ногам, к коленям, пока рядом кто-то не вскрикивает «Ага!» и не толкает нас. Бля, замели: Джереми Финн и Джеймс Мулейни. В тот момент, когда они хлопают нас по плечу, мол, поймали по всем правилам, не отвертишься, рука Финна проходится по правой сиське Грейс. Та от души отвешивает ему пощечину.

— Руки убери, мудак, — говорит она.

— Ух, люблю, когда ты обзываешься.

— Заткни пасть, а то… — предупреждает его Грейс.

— А то что? Генри на меня натравишь? Он побьет меня своей расческой?

Грейс закуривает сигарету и дает Финну кулаком в лицо. Тот падает в слезах.

— Ну-ка, отъебался от Хэнка и от меня тоже. Пошли в тюрьму, — говорит она, стряхивая пепел на Финна.

Грейс как всегда заломила мне шею в захвате и ведет по улице Святого Патрика, но не так жестко, как обычно, поэтому мне почти не больно. Мы идем, и я смотрю на ее веснушчатые ноги. В розовой дымке передо мной проплывают нарисованные детьми на тротуаре сердечки со словом ЛЮБЛЮ.

— Интересный тип этот мой старший брат Фрэнни, доложу я вам. Двадцать четыре года, работает на почте и переехал жить от нас через стенку. — Пауза. — В ближайшем будущем никакой девушки ему даже не светит. — Жду, пока засмеются. — Он пользуется дезодорантом для собак. Похоже, именно поэтому все девки от него и шарахаются. Вот чудные-то.

Я травлю байки пленным, сгрудившимся возле почтового ящика, чтобы поддержать их моральный дух. Тюрьма сильно подавляет. С людьми здесь творятся странные вещи. Но всего несколько анекдотов могут надолго поднять общее настроение. Я травлю анекдоты еще и потому, что в нашем направлении по улице крадется Гарри Карран, который намерен нас всех освободить. Чем смешнее рассказываю, тем больше на меня отвлекаются. И команда противника в том числе. Если Гарри удастся нас освободить, я смогу еще раз поцеловаться с Грейс за мусорными баками.

Однако смеются далеко не все. Бобби Джеймс обжимается с Марджи. Им бы отдельная комната не помешала. Лысый малыш Джим Джардин тоже не смеется, но это потому, что он наблюдает за тем, как они обжимаются, причем с таким видом, будто сам, того и гляди чего-нибудь трахнет. Надеюсь, это будет почтовый ящик, а не кто-нибудь из детей. Трахнуть почтовый ящик — федеральное преступление. Не смеется и Джеффри Гарри со стрижкой под бобрик, ну и хрен с ним, с педрилой. За исключением вышеперечисленных, все остальные, а именно: Грейс, Холи Хэллоуэлл (никаких сисек даже в проекте), Хизер Хеннесси (средней величины, многого не пожалел бы, чтобы взглянуть) и Козюлька Джонс — смеются. Даже ребята из другой команды подтягиваются к почтовому ящику, чтобы послушать, что́ я несу, вместо того чтобы искать Гарри. Отсюда мне видно, как он летит на веранду через перила, затем вскакивает с быстротой полицейской ищейки, озирается и вновь исчезает из виду.

— А вот по поводу магазинов «Всё по доллару»? — вслух задаюсь я вопросом. — Куда, спрашивается, делись все центовки[25]? Все та же байда. Просто они подумали и решили, что оставшиеся девяносто пять центов им тоже не лишние. Если уж они столько дерут с меня за ракетку для настольного тенниса или за мячик на резинке, то, бля, даешь тогда ракетку из настоящего кедра, а то и из дуба. Правильно говорю?

— Нет, неправильно, Тухи-недоумок, — говорит Джеффри. — Эту шутку на прошлой неделе выдал Эдди Мерфи в «Субботнем вечере».

— Кто привел сюда этого тормоза? — спрашиваю я. — Джеффри, где твой хоккейный шлем? Ты же должен его всегда носить, а не только когда ездишь в желтом школьном автобусе.

Все смеются. У Джеффри аж пар валит из пустой башки. Грейс пышет сигаретным дымом. Бобби Джеймс тискается с Марджи. Джим Джардин на них пялится. Гарри забирается на веранду уже ближе к нам. Мой член ликует и скачет. Поздний вечер на улице Святого Патрика. Полоски света от экранов телевизоров бормочут что-то невнятное, заглушая писк вьющейся вокруг них мошкары. Родители сидят на верандах, потягивают пиво и курят. В вечерней прохладе девчонки поливают газоны из шлангов. Автомагнитолы на Ав громко плюются дурацкой музыкой вроде «Джорни» или «Стикс». Гомон мужских голосов и звон бутылок несется из открытой (все лето напролет) боковой двери бара «У Пола Донохью». На подоконнике у Тухи Сесилия красит Сес ногти. Лампочки, горящие в окнах вторых этажей, будто гаснут, когда их заслоняют черные силуэты. Оконные стекла мерцают бледно-розовым, подсвеченные экранами телевизоров. На верандах, сквозь шипение радиоприемников, Гарри Калас и Ричи Эшберн комментируют баскетбольный матч. Где-то кричат, где-то смеются. Звонит телефон. Слышно, как вскрывают пивные банки и как давят ногой уже пустые. Ветер играет прозрачными занавесками, и те, словно призраки тощих девчонок в длинных летних платьях, реют над распахнутыми окнами. Из открытой двери бара и еще из нескольких домов доносятся громкие одобрительные возгласы — значит, у «Филз» в игре случился удачный момент.

— До чего здорово, что в восьмом классе телки начинают брить ноги, — говорю я. — Жду не дождусь, когда наконец можно будет вернуться в школу и поглядеть на их ножки в синих гольфах и клетчатых юбках. По тому, как девчонка носит гольфы, можно сразу сказать, целуется она с языком взасос или нет. Ага. Не знали? Избегайте таких крошек, которые натягивают их себе аж на колени. От этих ничего не дождешься: они скорей розарий читать будут, чем дадут себя полапать. Девчонка, которая натягивает гольфы по самое «не хочу», уже на полпути в монастырь. Нет, нам нужны девочки, которые спускают гольфы до лодыжек. С этими есть чего ловить. Может, у них нелады с родителями, а может, просто любят повыпендриваться. Так или иначе, здесь вам зеленый свет. С такими можно сосаться хоть до второго пришествия.

Веранда забита взрослыми, среди них Гарри — в руках у него высокий бокал с холодным чаем, из которого торчит зонтик для коктейлей. Все покатываются со смеху.

— Вон он! — кричит кто-то. — Лови его!

Преследователи все вдесятером начинают охоту на Гарри, а он ставит стакан на поднос и несется к нам как угорелый, чтобы всех освободить. Это будет стремительный проход — один против десяти — по улице Святого Патрика. А теперь перейдем к прямому репортажу с места событий.

Карран обегает Иоанна Крестителя и перепрыгивает через табличку «Мондейл-Ферраро». Проносится мимо Франциска Ассизского — ого, он даже успевает потрепать птичку, сидящую у того на плече. Перемахивает через другую табличку «Мондейл-Ферраро», заключает в объятья святую Деву Гваделупскую и преодолевает еще одну табличку «Мондейл-Ферраро». Карран на пути к мировому рекорду по прыжкам через щиты с лозунгами безнадежно провальной партии демократов с дополнительным препятствием в виде мертвых лысых каменных святых в длинных одеждах. Карран рвется к бреши, образовавшейся в рядах его преследователей. Но что это? Он замечает старенькую миссис Шэппел, которая с трудом поднимается по ступенькам к веранде своего дома с корзинкой, набитой покупками. Карран переходит с бега на быстрый шаг. О нет. Он собирается помочь миссис Шэппел затащить кошачью еду вверх по ступенькам, в гробу он видал мировой рекорд, не говоря уже о своем закадычном друге Генри Тухи, который только того и ждет, чтобы можно было опять пососаться с Грейс. Карран вырывает продукты из рук у миссис Шэппел. Она глядит на него, как черепаха после дюжины рюмок. Карран бежит вверх по ступенькам, но спотыкается. Корзинка вылетает у него из рук. Банки с кошачьей едой летят во все стороны. Он пытается их собрать. Оглядывается. Преследователи закрывают брешь. Ого, Карран опять бросается бежать. Пробегая мимо миссис Шэппел, он на ходу обещает ей, что сам потом все соберет. Но та все равно ничего не понимает. Ее ограбили? Ударило молнией? Мимо проносятся еще десять человек, и ей с трудом удается устоять на ногах. Святой Петр, помоги мне, знать, пробил мой час?

Двадцать пять футов до тюрьмы, пятнадцать футов. Томми Макрей идет на перехват — нет, не успел. Десять футов. Давай, Гарри, жми. Мне нужно еще попрактиковаться с поцелуями. Пять футов. Уже совсем близко. Ну, чуть-чуть! Бам! Свобода! Йиихаа! Я срываюсь с места и бегу прямо к мусорке, но не слышу, чтобы кто-то побежал вслед за мной, и останавливаюсь. Где Грейс? Что за херня?

Все по-прежнему стоят у почтового ящика. Раздраженный, я возвращаюсь на место и вижу Билли Бурка и Кристиана Крампа, двух стриженных под ежик придурков из футбольной команды старшеклассников, и с ними Ральфа Куни и Джеральда Уилсона. Бурк в толстовке «Сиксерз», Крамп — в футболке «Темпл Аулз» без рукавов. Похоже, все четверо под мухой, и действительно, подойдя к ним, я чувствую, как от них разит скотчем и шнапсом.

— Притормози, Тухи, — говорит Бурк, а на лице улыбочка как у ковбоя Мальборо. — А ничего так бегаешь. Прям хоть в следующем году в футбольную команду записывайся.

— Что, не хватает мальчика на побегушках?

Они смеются, а мы, те, что помладше, только стоим и помалкиваем.

— Грейс Макклейн, — говорит Бурк, — твое место не здесь, а в Тэк-парке, вместе с остальными. Тебе что, разве еще нет пятнадцати? — спрашивает он, оглядывая ее с ног до головы.

— Мне четырнадцать. Просто выгляжу на пятнадцать, — улыбается Грейс ему в ответ. У нее слабость ко всяким придуркам постарше, и это меня в ней бесит. — А что, там сегодня что-нибудь намечается? Что-нибудь стоящее? — интересуется она и знай себе надувает и лопает пузырь за пузырем из жвачки, которую я сам пробовал на вкус всего каких-нибудь пять минут назад. И каждый хлопок отдается во мне пощечиной.

— Да, может пригрести пара придурков из Фиштауна, — говорит Бурк. — Мы пришли узнать, собирается ли Генри со своими нам помочь. У нас там четверть кега пива. Ну, что скажешь, Генри-малыш?

— Не могу, — отвечаю я. — Сначала должен кое-какую хрень доделать. Потом домой.

Старшие смеются. Ральф чуть слышно обзывает меня ссыкуном.

— Генри. — Грейс раздраженно поворачивается ко мне. Она не может поверить, что я спасовал, не выдержал проверки. — Говорят же тебе, ты там нужен. Пойдешь ведь, верно?

— Нет, не пойду, — спокойно, но со злостью отвечаю ей я.

— Я понимаю тебя, Генри, — говорит Бурк, лыбясь до ушей. — Будь я в твоем возрасте, я бы тоже, глядишь, испугался. Оставайтесь, детишки, не ходите с нами. Пойдем, Грейс. Мы передадим Стивену привет от тебя, Генри.

— Да уж, непременно, Билли, — говорю я ему и добавляю ебучая ебанашка одними губами.

— О чем речь, дорогуша. От вас, от Тухи, нам и одного Стивена за глаза хватит. Может, кого бутылкой по башке огреть сподобится. Все равно уже почти всю вылакал. Пошли отсюда.

И они с пиратским смехом уходят по улице Святого Патрика.

Грейс, вся на нервах, скачет с одной ноги на другую.

— Идешь, Хэнк? Серьезно не пойдешь? А я хочу пойти. А, к черту все, пойду, — говорит она, отшвыривая бычок, и он приземляется мне прямо на сердце. Холи и Хизер кричат ей вслед Подожди нас, Грейс, мы тоже. Джеффри Гарри бормочет Черт и, обреченно качая головой, отправляется следом за ними. Теперь остались только любители поцелуев взасос, любитель поковыряться в носу Козюлька Джонс, любопытная варвара Джимми Джардин, добрый самаритянин Гарри и я. Козюлька вовсю орудует мизинцем у себя в ноздре. Джардин наблюдает за тем, как сосутся. Гарри гордо расхаживает с монетой в руке.

— Видал? Четвертак нашел. Повсюду валяются деньги. Стоит только поискать, — говорит он.

— Да, здорово, — бормочу я ему в ответ.

— Что не так? — спрашивает он. — Я что-то пропустил?

— Те ребята из Фиштауна скоро объявятся в Тэк-парке, — отвечаю я. — Билли Бурк и Кристиан Крамп приходили и звали меня на игру. Грейс ушла с ними.

— А меня играть не звали? — спрашивает он.

— Представь себе, вот так прямо взяла и ушла с ними, — говорю я.

— Почему бы им меня не позвать? Я же лучший игрок во всем городе, «Сиксерз» не в счет.

— Она хочет заставить меня ревновать, — говорю я. — Не иначе.

— Ну, мы как — идем? Нам еще надо зайти к священнику и в похоронное бюро, так ведь?

— Йоу, смотри-ка, — громко радуется Козюлька, у которого на носу висит сопля в добрый фут длиной.

Бобби Джеймс прекращает целоваться с Марджи. Смотрит на Козюлькину соплю долгим взглядом, прямо как на любимую девушку, затем сгибается и начинает блевать. Козюлька смахивает соплю с носа. Та ударяется о почтовый ящик, словно стрела из арбалета о железный поднос. Спортивные комментаторы орут из выставленных на веранды радиоприемников. Длинный пас в центральную зону, мяч за пределами поля. Круговая пробежка в исполнении Майкла Джека Шмидта. Возгласы одобрения из бара и из домов по обеим сторонам улицы.

— Сначала по делам, — говорю я, — потом в парк. Пошли. Бобби Джеймс, тебя тоже касается.

Мы идем по улице Святого Патрика в сторону, где живет священник, где похоронное бюро, где спортплощадка, туда, где будем играть в баскетбол, туда, где будет драка, туда, где Стивен и Грейс. По пути я встречаюсь глазами с Сес, которая сидит у окна и двумя пальцами изображает знак мира. Я отвечаю ей тем же. Святые по обеим сторонам улицы пялятся на нас, пялятся в небо в ожидании знака свыше. Но небо безмолвствует.