Зеленый дол

5. НОВЕНЬКАЯ

Прошло несколько дней, и у ребят начались новые беспокойства. На полянке зазеленела единственная былинка — это проросло зёрнышко Мильтурумки, предназначенное для Димофея. Больше всходов не появилось: закопанные в землю семена Чародейки не давали о себе никаких вестей.

Собравшись перед началом занятий в школе, ребята стали думать: что бы это могло значить?

Фёдор с присущим ему равнодушием сказал, что ничего путного из этой затеи получиться не может, потому что с самого начала не выполнялись основные правила агротехники. Всему району известно, что земли в «Зелёном долу» кислые и для того, чтобы получить сносные урожаи, поля известковали в течение нескольких лет. А полянку, на которой стоял шалаш дедушки Егора, никто, конечно, никогда и не думал известковать, поэтому Чародейка там вряд ли выживет. Петя сказал, что об этом надо было думать раньше, что надо было сперва семь раз отмерить, а потом отрезать, и что не к лицу пионеру, который в переводе означает «самый первый», впадать в панику. Он предложил развести известь и хотя бы теперь полить участок. Но сколько разводить извести и много ли поливать, никто из членов пятой полеводческой толком не знал. Спрашивать об этом у агронома или у Дуси было опасно: они сразу догадаются, в чем дело.

Ребята были так озабочены, что ничего не замечали до тех пор, пока не загрохотали крышки парт и не поднялись ученики. За столом уже сидела Клавдия Васильевна, а возле неё стоял директор, держа за руку черноглазую девочку.

— Вот, ребята, вам новая подруга, — сказал директор. — Гусева Лёля.

Девочка выглядела, действительно, «новенькой» в новом коричневом платьице и свежем белом переднике.

— А где же твой папа, Лёля? — спросила Клавдия Васильевна.

— Здесь. В коридоре.

— Почему же он не зашёл?

— Не знаю. Наверно, стесняется.

Класс засмеялся. Клавдия Васильевна сделала строгое лицо, и смех затих.

Проходя на своё место, Лёля поздоровалась с Петей, но он почему-то смутился и сделал вид, что не замечает её. Несмотря на то, что Клавдия Васильевна стала перелистывать свою записную книжку с отметками и возникла опасность вызова к доске, большинство ребят украдкой наблюдало за Лёлей. Все, конечно, знали, что агроном привёз дочку, но она редко выходила на улицу, и многие видели её в лицо первый раз.

Лёля чинно уселась за парту, достала из портфеля, к которому был привязан маленький ключик, тетрадки, обёрнутые в блестящую оранжевую бумагу, гранёную стеклянную вставочку, такой же, как у отца, блокнот и коробочку из-под духов, наполненную, как поток оказалось, пёрышками, цветными карандашами, резинками и какими-то записочками. Всё это она аккуратно разложила на своей стороне парты, опустила руки за спинку скамьи, чтобы не сутулиться, и, даже не взглянув на соседку, уставилась на учительницу.

«Воображала», — подумали ребята.

Однако Лёля оказалась совсем не воображалой. Когда на перемене её окружили девчата, она весело стала рассказывать, что ещё никогда не жила в деревне и пока что в «Зелёном долу» ей не очень нравится: на улице грязно, тротуаров нет, кино нет, а без кино легко отстать от жизни, вечером очень темно и страшно, прошлой ночью в саду кто-то кричал, как резаный… Говорила Лёля быстро и складно, словно читала газету. При последних её словах Толя, стоявший поблизости, испуганно оглянулся, проговорил, ни к кому не обращаясь: «Мало ли что кому кажется», — и отошёл.

Потом, когда Лёля поинтересовалась, кто первый ученик в классе, к ней подвели Фёдора, и он, к общему удовольствию, пошевелил ушами. Лёля начала было спрашивать, что проходят по арифметике, но тут влез Коська.

— Вот реши такую задачу, — предложил он. — Дано: человек влезает в окно. Требуется доказать, как он будет вылезать. Не знаешь?

Лёля молча с любопытством осматривала Коську.

— Не знаешь? Вот слушай. Допустим, что он пойдёт в дверь, но мы его не пустим. И останется ему одно — вылезать обратно в окно.

— Вы всегда такой глупый? — спросила Лёля.

— Нет, только по пятницам, — ничуть не растерявшись, ответил Коська.

Ничего не поделаешь — в этот день была пятница.

А на второй перемене, когда интерес к Лёле уменьшился, она сама подошла к Пете и назидательно сообщила:

— Знакомым полагается здороваться.

— Здравствуй, — буркнул Петя.

Возникло неловкое молчание.

— Как жалко, что зёрнышки скушал воробей, — наконец, проговорила Лёля. — Я так переживала…

— А я, думаешь, не переживал? Две ночи спать не мог: всё воробьи мерещились.

— Вы даже похудели.

— От такой беды не раздует.

— Ну ничего. Скоро у вас, наверно, опять будут зёрнышки.

— Откуда они возьмутся? — насторожился Петя.

— Я написала в академию. Вы не беспокойтесь: я подробно объяснила, какое случилось несчастье, и что вы ни в чём не виноваты. И попросила прислать другие зёрнышки. Письмо получилось хорошее. Три дня писала.

— Пустила письмо? — спросил Петя.

— Хотела вчера опустить, но не нашла почтового ящика. Странно: такая большая деревня, и нет почтового ящика. Но вы не беспокойтесь. Оно скоро дойдёт. Сегодня рано утром я отдала его почтальону. Она обещала отнести его на почту.

— Кто тебя просил?.. — Петя хотел добавить ещё что-то, но только махнул рукой.

— Вы же сами папе говорили…

— Папе ведь, а не тебе! Тебе-то я не говорил, что все зёрнышки склёваны. Эх, ты!

— Значит, целы?

— Это — дело второе, — неопределённо сказал Петя. — Надо письмо воротить.

Хорошо, что Коськина сестра, почтальон, перед тем как идти в сельсовет, забежала в школу. Да и то только с помощью Коськи у неё удалось вытребовать письмо обратно.

На последнем уроке Лёля получила записку: «Пойдёшь домой — про зёрнышки никому не говори. А то плохо будет». Она спрятала записку в коробочку из-под духов и написала: «Я домой пойду вместе с учительницей, а то Костя меня бить хочет». Через минуту пришёл ответ: «Не бойся, не тронет. Я провожу».

После занятий Лёля отправилась домой вместе с Петей. С минуту они шли молча.

— Я думала, что вам самому стыдно писать в академию второй раз, вот и написала, — начала, наконец, Лёля обиженным тоном. — Откуда я могла знать, что вы папе сказали неправду и что зёрнышки целы? Я ведь ничего плохого не сделала. Наоборот, я хотела сделать, чтобы было как можно лучше…

Скосив глаза, Петя посмотрел на нее. Глядя вперёд, в воздух, напряжённо приподняв брови, Лёля встряхивала рукой после каждого слова, как будто разговаривала не с Петей, а репетировала этот разговор сама с собой.

— Может быть, вы думаете, что я позавидовала, что вам прислали письмо, а мне нет?.. Так я ничуть не позавидовала. Нисколечко! Я только одному Павке Корчагину завидую.

— Что же ему завидовать? — спросил Петя.

— Потому что бороться за коммунизм — самое большое счастье, какое есть на свете!

— А ты борись, чем завидовать.

— Как же я буду бороться? Мне учиться надо, дома убираться.

Петя посмотрел на капризный, вздёрнутый носик Лёли, и ему стало жалко её.

«Взять её в нашу бригаду, что ли? — подумал он. — Если придётся что-нибудь узнавать по агрономии, она вполне у отца может выведать. Девчонка толковая».

— А мы кое-что делаем для коммунизма, — осторожно заметил он.

— Что?

— Никому не скажешь?

— Честное пионерское!

— Мы растим Чародейку. Девятнадцать колосьев.

— Подумаешь! Нужны твои девятнадцать колосьев для коммунизма.

— А как же! Если у нас получится — через два года все поля засеем этой пшеницей. А потом на всём СССР посеем. Хлеба будет — завались. Сколько хочешь булок будет.

— Ну да, сколько хочешь…

— Ясно. А потом, гляди, всего будет, сколько хочешь… А потом, когда вырасту большой, когда станут спрашивать, кто чего для коммунизма сделал, так в Москве и скажут; «Вот булки, к примеру, почти даром. Это почему? Это потому, что полеводческая бригада Петьки Иванова с «Зелёного дола» Чародейку вырастила».

Лёля серьёзно взглянула на него, прикидывая в уме, будут ли так говорить о нём, когда он станет взрослым, и сказала:

— Петя, примите меня, а?

— Приходи сегодня на наше собрание. Обсудим.