Земля и люди. Очерки.

ЧАСЫ ЗЕМНЫЕ И ЗВЕЗДНЫЕ

Теория относительности утверждает, что при определенных условиях время может растягиваться, как резиновый шнур. Например, для астронавтов, которые полетят в межзвездном пространстве со скоростью, близкой к скорости света, один год их жизни будет равен десяткам, а то и сотням земных лет. Человек на таком звездном корабле станет для землян почти бессмертным.

Но ведь и на Земле время не является величиной постоянной, как это принято думать, и стрелки наших часов, вместо того чтобы точно измерять его, нередко лишь вводят нас в заблуждение…

Вышло так, что одновременно с сельскохозяйственным институтом он окончил музыкальное училище по классу баяна. Получил два диплома и два направления на работу — завучем в городскую музыкальную школу и главным агрономом в совхоз. «И тут уж пришлось выбирать…»

Я смотрю на его крупные руки — руки потомственного крестьянина, с короткими и толстыми, в рыжих веснушках пальцами. Он перехватывает мой взгляд, улыбается и рассказывает, как во время преддипломной практики, работая участковым агрономом, готовился к экзамену по фортепьяно:

— …Нарисовал на доске клавиатуру и возил эту доску всюду с собой. Выпадет свободная минута, заберусь куда-нибудь в кусты и «наигрываю» гаммы…

Выбор давно сделан. Владимир Дроздов стал агрономом, и о гаммах ему теперь почти не приходится вспоминать, разве что так, к слову.

…Стояли отличные для уборки дни — сухие, с теплыми безросными утрами. И хлеб лежал в валках.

— Вам деньков на десять пораньше приехать, — жалел Владимир. — Поглядели бы на нашу пшеницу, когда в рост стояла. Вот так мне доходила, — он чиркнул пальцем по подбородку и вдруг рассмеялся: — Рассказать вам — не поверите. С неделю назад еду во второе отделение. По дороге нагнал старушку. Посадил в машину. Сперва сидела спокойно, поглядывала в окошко. И вдруг завозилась, запричитала. Смотрю: плачет! Крестится и плачет. «Что, бабуся, с тобой?» А она тычет пальцем в стекло, на пшеницу: «Тут господь прошел!» — «Да нет, говорю, не господь, нынче вся пшеница такая». Не верит, твердит свое: господь и господь. Немного было успокоилась, да через поле пшеница еще выше оказалась. Опять в слезы: «И тут бог прошел…»

…С утра до позднего вечера мотались мы на машине по проселкам и полевым дорогам, волоча за собой хвост пыли. Когда мимо проносились встречные машины — груженные зерном ЗИЛы и «газоны», наш шофер средь бела дня включал фары и, сбавляя скорость, почти вслепую пробирался сквозь пыльную завесу. Медленно оседая по обе стороны дороги, пыль, как туман, нависала над полями. И в этом зыбком желтовато-сером тумане плавали темно-красные комбайны.

— Балует нас нынче погода, — довольный, улыбался Владимир.

Вспомнил, что и в тот год, когда он только еще пришел после института работать в совхоз, погодные условия с самой весны складывались благоприятно. Только было тогда не до улыбок.

В начале апреля он принял дела, провел посевную, а в конце июня в совхоз заглянул секретарь обкома партии.

На полях пшеницы и не видать было, овсюг всю ее задавил. Секретарь обкома посмотрел этак удрученно на Владимира:

— Ну что такое, агроном? Ну что такое? — И немного погодя опять: — Что собираешься делать, агроном?

Дроздов ответил: мол, надо подумать. Ведь и до него так было из года в год: пять, ну когда шесть центнеров с гектара — вот обычные в этом совхозе средние урожаи зерна. Десять центнеров — это считалось чуть ли не рекордом.

— Давай думай, — сказал секретарь обкома. — Принимай решение. Если найдешь нужным перепахать сейчас все сорные поля, перепахивай. Но чтоб через год-другой хлеб в совхозе был настоящий.

Владимир не стал перепахивать заовсюженные поля — какой-никакой урожай с них сняли, все лишний корм скотине. Но следующей весной провел основательную предпосевную обработку. Всходы всюду были хорошие, чистые… Однако в июне и июле выпало осадков вдвое меньше нормы, и многие хлебные поля списали по акту. Пошли разговоры: мол, агроном иссушил почву предпосевной обработкой. И возразить на эти обвинения было трудно.

Надо было снова брать голову в руки и решать проблему: как убить сразу двух зайцев — уничтожить овсюг и сохранить в почве влагу?

Зимой он побывал в нескольких передовых хозяйствах, где и в неблагоприятные годы родился неплохой хлеб, поговорил с тамошними агрономами. Кое-что прояснилось, однако далеко не все: в тех хозяйствах поля не были так сильно засорены и потому борьба с овсюгом велась не чрезвычайными мерами, а систематически, из года в год — то на одном поле, то на другом. А как сразу избавиться от сорняка, заполонившего всю пашню, — на этот счет конкретных советов никто давать не отваживался.

Один старый агроном с видом значительным изрек общеизвестную истину:

— Надо делать все как положено, тогда и хлеб будет: вовремя пахать, вовремя сеять, вовремя убирать… Удобрений вносить сколько положено… Семена иметь добрые… Почву под посев готовить по всем правилам…

— Что значит — по всем правилам? — спросил Владимир. — Правил много, да не все они годятся…

— Ну, это ты сам должен определить, что твоей земле годится, а что не годится. Никто другой за тебя этого не сделает. Ведь ты — агроном. Говорят: агроном — законодатель полей. Еще по-другому переводят: агроном — это тот, кто ведает, знает законы полей. По-моему, так будет точнее. Изучи свою землю, агроном, и делай все как положено, делай все применительно к особенностям твоей земли… И вот почитай — для начала — эту книжку, — старик достал с полки «Основы земледелия» Терентия Мальцева. — Здесь ты найдешь много полезного для себя…

— Да читал я Мальцева, — без особого энтузиазма сказал Владимир… — Еще в институте. Курсовую писал по его безотвальной вспашке.

— Теперь почитай новыми глазами. Тогда ты просто писал курсовую, а теперь работаешь на земле.

Старик был прав: после первых неудач, после мучительных раздумий над ошибками многое в книге Терентия Мальцева оказалось созвучно собственным мыслям Владимира. И хотя прямых ответов на свои вопросы он и у Мальцева не нашел, однако направление, где искать эти ответы, Владимир как будто бы нащупал. Прочитав за зиму еще целую гору книг и журнальных статей, к следующей весне он пришел с твердым убеждением: предпосевную обработку против овсюга надо провести, как в предыдущий год, на всей засоренной площади. А чтобы снова не иссушить почву, сохранить в ней как можно больше влаги, решил не отрывать предпосевную обработку от сева: ночью дисковать, а с утра сеять. И сразу после посева прикатывать поле тяжелыми катками.

Хлеб в тот, второй год работы Дроздова главным агрономом уродился неплохой. По урожайности зерновых совхоз вышел на пятое место по району. Но миновало еще два года, прежде чем пшеница у Владимира вымахала чуть ли не в рост человека.

К тому времени, когда мы с ним познакомились, стаж его агрономической работы перевалил за четыре года. Решив провести в совхозе, рядом с Владимиром, несколько дней, я настроился писать очерк о буднях молодого ученого агронома, который, несмотря на молодость, умеет ценить время и живет с заглядом вперед.

Километр за километром бежит навстречу нам дорога. Вот и «божьи» поля. Валки на них — не перешагнешь, центнеров по тридцать, а то и больше с гектара наверняка соберут — урожай, еще каких-нибудь два-три: года назад казавшийся на этих полях поистине фантастическим.

А вот рядом — непаханая зябь. Поле обработано поверхностно дисковыми лущильниками на глубину всего двенадцать сантиметров. У него неряшливый вид, особенно если смотреть против солнца: всюду блестят остатки стерни, будто поковыряли, поковыряли да и бросили.

Поверхностная обработка — прием не новый, его издавна применял Мальцев, однако для Владимира это был пока лишь опыт. Позапрошлой весной впервые засеяли по поверхностной обработке три небольших поля и получили неплохие результаты. В прошлом году такая обработка тоже оправдала себя.

— А нынче?

— И нынче оправдала.

— Значит?..

Владимир усмехнулся:

— Значит, можно и дальше потихоньку применять.

— Почему потихоньку?

— В наших условиях глубокая ранняя зябь надежнее. Поверхностную обработку можно применять только на совершенно чистых полях. А таких полей у нас практически очень мало — сорняки лезут со страшной силой: кругом лес. Но бывают неблагоприятные годы, когда часть полей непахаными уходит под снег. На этот-то случай и полезно в резерве держать поверхностную обработку, она несомненно лучше весновспашки. У нас есть поле, которое мы нынче весной — тоже в порядке опыта — засеяли вовсе без обработки, прямо по стерне, специальными дисковыми сеялками. Это еще один резерв… Недавно мне рассказывал один сибиряк: погрузили они в самолет семена вместе с удобрениями и за пятнадцать минут засеяли сорок два гектара. Обычными-то сеялками сколько времени надо! Хорошо бы вот так под дождик, и особенно в холодную позднюю весну… Пятнадцать минут… Сила!..

Потом он заговорил о новых сортах зерновых: с прошлого года Владимир всерьез взялся за обновление сортов. Собственно говоря, нынче половину площадей засеяли семенами первой репродукции — раздобыли правдами и неправдами.

— У нас есть сорт овса, который мы, можно сказать, первыми в мире запустили в производство, — не без гордости сообщил Владимир. — Привез семена прямо с селекционной станции. Любопытный сорт: урожайность не так чтоб уж очень, зерна всего по пятнадцать центнеров собрали, зато зеленой массы вышло с гектара по триста семьдесят пять центнеров! Вдвое против кукурузы. Во овес!..

На этом наш разговор прервался: мы подъезжали ко второму отделению, где Владимира ждали дела более важные, чем беседа с журналистом. Я был в курсе этих дел: совхоз отставал нынче с засыпкой семенного фонда.

— Сегодня, Александр Трофимович, весь день занимайся только семенами. Весь день — только семенами! — несколько раз, как учитель пятикласснику, повторил Владимир участковому агроному и подробно объяснил, что и как надо делать. Затем он дал подробные инструкции заведующему током и управляющему отделением. Те дружно кивали головами, обещая сделать все как надо.

По пути на третье отделение мы заехали на зябь, и главный агроном проверял качество пахоты, а также, отбиты ли поворотные полосы. Если они не были отбиты, то дожидался, пока тракторист пройдется плугом по кромке поля во всю его ширину.

Непонятно мне было: для чего главный агроном двадцать минут ждет, пока тракторист, пахавший зябь, сделает поворотную полосу. Разве недостаточно сказать — и ехать дальше?

— В конце концов есть участковые агрономы — пускай они и контролируют…

— На них, знаете, тоже… мало надежды, — ответил Владимир. — А спрашивают за все в первую голову с меня. Главный агроном районного управления увидел сорняки на парах — всего-то одно поле было такое — и вкатил выговор… Думаете кому? Конечно, мне…

По радио передают романсы в исполнении Штоколова. Владимир прибавляет громкость. Он весь уходит в музыку.

— Я ведь в дороге только и могу слушать радио, больше некогда, — после признался мне.

Субботу я провел в райцентре, а воскресным утром снова вернулся в совхоз. Владимир ждал меня в конторе.

— Как семена? — спросил я. — Много засыпали?

— Почти ничего, — лаконично ответил главный агроном.

Накануне был проливной дождь, и пыль прибило. Воздух стал чистым, как стеклышко. Дороги за ночь укатались и теперь были тверды и матово блестели, как асфальтированные. Уборка временно приостановилась, тучные хлебные валки сильно отсырели, и теперь, видимо, раньше как через два-три дня комбайны вряд ли смогут выйти в поле.

Снова мы мотаемся весь день по отделениям, и снова та же картина: семена не засыпаны в хранилища, и главный агроном опять втолковывает управляющим, заведующим зернотоками и участковым агрономам простую и непреложную истину: надо, надо, надо, надо засыпать семена!

Впечатление такое, словно он не приезжал в эти отделения ни накануне, ни два дня назад и не говорил тех же самых слов тем же самым людям.

Выражаясь техническим языком, коэффициент полезного действия главного агронома, по-моему, эти дни был близок к нулю. В общем-то я и не видел Владимира в роли главного агронома, потому что он занимался чем угодно, только не решением агрономических вопросов. Он был толкачом, погонялой, контролером, но только не тем, кем должен был быть.

Спрашиваю: какими же чисто агрономическими делами ему, по совести говоря, следовало бы сейчас заняться?

— Многими, — со вздохом ответил Владимир. — Например, позарез надо связаться с контрольно-семенной лабораторией и узнать, как там семена нашей твердой пшеницы оказались на всхожесть… Неплохо бы и просто посидеть в агрокабинете за письменным столом, подумать. Сравнить, скажем, данные по урожайности, полученные в этом году, с прошлогодними. Посмотреть, какие факторы нынче влияли на урожай. Какая, к примеру, зябь лучше — августовская или сентябрьская. Какие поля нынче следует обрабатывать глубоко, а какие — поверхностно. Пахота-то ведь идет…

Говорят, что агроном — не только технолог, но и организатор производства. Но какая же это, думал я, организационная работа, если Владимир попросту подменяет подчиненных. Специалист с высшим образованием делает то, что должны были — обязаны! — делать специалисты со средним образованием или просто практики.

— Ведь в совхозе пять отделений, следовательно, пять управляющих, пять участковых агрономов, пять заведующих зернотоками, пять учетчиков… Так ли уж необходимо всех ежедневно контролировать? Да и где взять столько времени и сил?

— Не проверишь — себе дороже обойдется. — Владимир махнул рукой, — вот и крутишься. Носишься как угорелый с шести, а то и с пяти утра до глубокой ночи.

— И все равно с семенами худо?

Он ответил уклончиво: мол, рано или поздно положение с семенами должно выправиться. Каждый год так. Не бывает, чтобы везде все было хорошо, но в конце концов все хозяйства района непременно обеспечиваются семенами.

Девять вечера. Владимир обещал долго не засиживаться на планерке. За стеной басом (в отца) ревет двухлетний Сашка. Наконец он утих: то ли уснул, то ли добился своего. За дверью послышался плеск воды, шорканье мокрой тряпки о пол. Немного погодя хозяйка попросила меня перейти «на минуточку» в другую комнату.

Без пяти десять. Владимир все еще на планерке. Маша, вымыв во всем доме полы, остановилась в раздумье в дверях:

— Не знаю, идти в кино, нет?.. Вторая серия. Интересно, чем все кончится…

— Первую серию с Володей смотрели? — полюбопытствовал я.

— Да ну, с Володей! С Клавой, женой главного инженера. С Володей уж и не помню, когда в кино ходили. В майские праздники были на концерте художественной самодеятельности да еще как-то в воскресенье на массовку выезжали.

— Ну, а в зимнее время?

— Да тоже так. Выходной не выходной — все равно дома не бывает: то агроплан составляет, то еще за чем-нибудь в контору вызовут… Про будни и говорить нечего: в девять вечера у них только начинается планерка…

— Каждый день?

— Каждый. В субботу, правда, пораньше, часов в семь.

Я посоветовал ей все же сходить в кино:

— За Сашкой я присмотрю. На всякий случай оставьте запасные штанишки…

В половине двенадцатого вернулся домой Владимир. Лицо осунувшееся, хмурое. По пути в сенках прихватил кастрюлю с остывшими щами, нарезал толстыми ломтями сало и занялся едой.

— Вот так… — немного погодя произнес он и помотал головой: кусок, что ли, не лез в горло… — Сейчас были начальник производственного управления и представитель из области. Накрутили мне хвоста по самую завязку. А вы: «ученый агроном»!..

Владимиру досталось и за семена, и за то, что трактористы на вспашке зяби работают без поворотных полос, и за то, что он не знал на память, сколько каждая автомашина вывезла в этот день зерна на элеватор. «Вот вы были сегодня на отделениях. А что вы предприняли, чтобы там все завертелось: семена быстрее засыпались, машины больше рейсов на элеваторы сделали?» И еще: «В трехдневный срок семена должны быть засыпаны, иначе разговор продолжим в другом месте». Директор совхоза попытался было вступиться за Владимира, но его оборвали и велели… составить текст приказа: «Главному агроному — строгий выговор».

Когда рано утром мы с Владимиром приехали на ток первого отделения, там в ожидании загрузки уже скопилось несколько машин. Дроздова окружили сердитые, невыспавшиеся шоферы:

— Владимир Иванович, что же это?..

Из шести погрузчиков работал только один. Остальные были неисправны.

Владимир повел переговоры с заведующим зернотоком: «Надо завозить семена в склад». — «Дак нету людей!»— «Скоро подъедут городские». — «Дак склад закрыт!»— «А где кладовщик?» — «Дак я ж его не караулю…» — И кепку на глаза.

Мы сели в машину, поехали искать кладовщика. Минут через пятнадцать склад открыли. Теперь надо пустить очистку.

Выбрав из кучи решет две пластины, Владимир отнес их к вороху семенной пшеницы.

— Действуй, — сказал он заведующему зернотоком. — Запускай очистку.

Тем временем пришел наладчик, завел второй погрузчик.

Я намекнул Владимиру, что пора бы позавтракать. Он задумался. Потом махнул рукой:

— Ладно, поехали.

Через полчаса вернулись на ток. Очистка не работала.

— Дак людей нету!

Владимир плюнул и пошел к погрузчикам, возле которых, мешая друг другу, толклись приехавшие из города девчата. Через три минуты очистка заработала. Владимир распорядился, чтобы единственный закрепленный за током самосвал возил сегодня исключительно только семена. На наших глазах самосвал сделал пять ездок — от семенного вороха до склада. Затем Владимир решил посмотреть, как подсыхают в поле валки: не пора ли их подбирать? Отлучился буквально на полчаса. А когда вернулся, самосвал уже не возил семена: завтоком загрузил его зерновыми отходами.

…К пяти вечера в склад было засыпано не более двух десятков тонн семян. А после пяти, когда городские уехали, зерноток остался без рабочей силы. Управляющий весь день бегал по центральной усадьбе, зазывая на ток домохозяек. Потный, взмыленный, в белой шляпе и зеленом брезентовом плаще до пят, он выглядел совершенно беспомощно. Его «выписали» откуда-то из-под Оренбурга и поставили управлять отделением совхоза взамен нынешнего завтоком. Видно было, что работает он добросовестно, но у него не получается.

Владимир вполуха выслушивал его оправдания. Мрачный и сосредоточенный, скрестив на груди большие сильные руки, главный агроном обдумывал создавшееся положение. В эти минуты он походил на проигрывающего сражение генерала.

Последнее, спасительное решение:

— Едем к Гончаренко!

По дороге легкой рысцой трусит лошадка. В бестарке, свесив наружу ноги, полулежит одетый в запачканную глиной спецовку мужчина лет тридцати пяти. Владимир тормозит. Останавливается и лошадка.

— А мы к тебе, Виктор Никифорович, — начал без обиняков Владимир. — Зашиваюсь с семенами. Помоги. Людей надо организовать и вообще…

Гончаренко смущенно улыбается:

— Та шо ж я буду подменять управляющего?

— Ну а ты — как коммунист.

— Разве шо так, — согласился Гончаренко и тут же прикинул: — Петро пидэ… Нина пидэ… Галя на работе… Кучумова пидэ… Сафонова может пийты, но слабая… Оля… Маруся… Шесть… Семь… Восемь человек хватит? Если им попеременке машины разгружать, будэ все идты и будэ все справно…

Некоторое время спустя он уже распоряжался возле зерносклада.

— Цэй погрузчик малэнький так поставить и сыпать у стороны… А у того погрузчика вал погнут, може травму сделать… Электрик дежурный е? Чтоб свет ночью был… У транспортера трэба ремень ушить, вин не тянет…

Владимир, кивнув в его сторону, сказал мне:

— Редкий талант у мужика: всегда с людьми, всегда знает, кто чем живет, у кого какая нужда. И люди идут за ним. Теперь я спокоен: если уж он взялся помочь, семена будут засыпаны. Одно время Гончаренко исполнял обязанности управляющего, так я горя не знал с этим отделением. Теперь объездчиком работает.

— А в чем дело?

— Глупая история…

Позднее я узнал, уже от других людей, что за история приключилась с Гончаренко. Один пьяница во время сева прихватил два мешка семенных отходов. Директор совхоза поехал по свежему следу, поймал пьяницу с поличным, а заодно под горячую руку прогнал Гончаренко в объездчики: что за управляющий, если у него из-под носа зерно крадут…

Вечером, когда мы заехали домой чего-нибудь перехватить, к Маше по какому-то делу заглянула жена директора совхоза. Я полушутя-полусерьезно подбросил ей: не бережет, мол, здешний директор своих специалистов. Как она на меня посмотрела!

— А вы спросите: бережет ли директор сам себя! Вчера после планерки, часов в двенадцать ночи, мой Гариф Зарифович как укатил на отделения, так я его и видела всю ночь. В пять утра приехал, лег прямо одетый спать и велел разбудить через полчаса. Ну, я не такая дура, чтобы не дать человеку отдохнуть — ничего, думаю, не случится, если и три часа поспит. Так что вы думаете? В половине шестого, будто кто ему в уши выстрелил, вскочил и — в машину. Так до сих пор где-то носит нечистая сила. А вы говорите…

На другой день в семь утра Дроздову позвонил начальник районного управления:

— Как дела с семенами?

— Ничего, — ответил Владимир. — На втором отделении вчера две тысячи засыпали.

— Это хорошо, — похвалил его начальник управления. — Всего вам доброго, Владимир Иванович, — и еще добавил, чтобы Дроздов не очень расстраивался, так как строгий выговор ему будет заменен просто выговором, а если дела с засыпкой семян в дальнейшем пойдут еще лучше, то, может, обойдется и вовсе без взыскания…

Когда я рассказывал Дроздову о «Красной звезде», что в Шадринском районе Курганской области, о том, как в этом совхозе специалисты приходят на работу к восьми часам, в час дня идут на обед, а уже в начале пятого совсем расходятся по домам, Владимир сперва только посмеивался:

— Это правда или так?.. На какой, говорите, звезде?..

— Своими глазами видел, — уверял я его.

— Хозяйство-то, поди, экспериментальное?

— Нет, просто большой совхоз. Недавно стал передовым, а был развалюхой.

— А как же они в уборку, в посевную? Тоже по восемь часов работают?

— Круглый год, — ответил я. — Круглый год по восемь часов.

…Первый раз я приехал в «Красную звезду» весной, в самый разгар посевной. Буквально накануне я был в курганском же колхозе «Сибирь», и тамошний главный агроном, мой хороший знакомый Юра Рыбин, в ответ на мое «как дела?» безнадежно махнул рукой: «Вконец зашиваюсь, встаю в половине третьего, спать ложусь в половине первого». Мне больно было смотреть на его юное лицо с синими обводами вокруг воспаленных глаз.

А в «Красной звезде» заслуженный агроном РСФСР Борис Васильевич Синев сидел себе спокойно и, не глядя на часы, беседовал со мной. Незаметно было, чтобы он куда-нибудь торопился, не врывались в его кабинет взъерошенные участковые агрономы, даже телефон редко звонил. И выглядел Синев элегантно: белый воротничок, модный галстук под синей спецовкой.

— А как сев? — спросил я.

— По графику, — ответил Борис Васильевич.

Я не выдержал и рассказал ему про Юру.

— Вашему Юре потому и не хватает времени, что он ночи не спит, — мягко объяснил Борис Васильевич. — Голова-то у него, надо думать, мутная…

В это время в комнату вошел высокий грузный человек в кителе, с большой, коротко стриженной головой — директор совхоза, Герой Социалистического Труда Григорий Михайлович Ефремов. Прислушался, о чем мы разговариваем. Вставил с улыбкой:

— Голова — орган нежный, ей нужно регулярный отдых давать. — И уже без юмора: — Если специалист работает по двенадцать-пятнадцать часов в сутки — значит, он работает на износ.

Когда я попросил Григория Михайловича уделить мне часа два для беседы, он ответил:

— Сегодня вы, так сказать, не запланированы: дела у меня. Подходите завтра к восьми. Сколько потребуется, столько и будем беседовать…

Назавтра я просидел у него в кабинете полный рабочий день. Повторяю, это был самый разгар посевной, однако Григорий Михайлович не мчался в поле, не рвал телефонную трубку. За весь день к нему в кабинет зашли семь человек: заместитель по хозяйственной части, секретарь партийной организации, секретарь комитета комсомола, бухгалтер, заведующая столовой и двое молодых специалистов.

Рабочих же — ни одного.

— А зачем им каждый день ко мне ходить? — недоумевал Григорий Михайлович. — Конечно, если уж что-то особое, важное, эта дверь ни для кого не закрыта. А по работе — есть бригадир. Помню, в армии старшина спрашивает меня: «Кто главней, Ефремов, для рядового — я или генерал? Кто тебе больше нарядов может дать?» Отвечаю: генерал. Старшина тогда: «А ну, посчитай: генерал по уставу может дать тебе десять нарядов. Я — два. Но генералу-то ты, может, раз в три года на глаза попадешься, а я тебя каждый день вижу…» Так и тут. Бригадир лучше меня знает, стоит ли тому рабочему обменять корову, этому дать тесу, а того отпустить в отпуск. У бригадиров управляющие есть. А управляющие обращаются к главным специалистам, моим заместителям. Специалисты — это мой штаб. Штаб вырабатывает стратегию, а тактика… Да если я или главные специалисты будем решать за бригадиров или управляющих те вопросы, которые им самим положено решать, то что же будет? Сплошное иждивенчество и безделье. Ни авторитета, ни чувства ответственности… А к рабочим я иду сам. У нас в совхозе шесть отделений. На каждом бываю раз в месяц, зато уж сижу подолгу. Говорю и со свинарками, и с доярками, и с трактористами, и со строителями… Никого не пропущу.

Эти два человека — Ефремов и Синев — много лет проработали рука об руку. Григорий Михайлович еще в сорок шестом году, после демобилизации, стал директором одной из самых захудалых в области Понькинской МТС. Синев приехал туда лет на пять позднее Ефремова, после окончания Тимирязевской академии. Сперва работал колхозным агрономом, затем главным агрономом МТС. А потом послали их на «тонущий корабль»: одного директором, другого — главным агрономом. Этим тонущим кораблем и была нынешняя «Красная звезда», теперь самый сильный в области, высокорентабельный совхоз.

Я был в «Красной звезде» много раз. Однажды провел там очередной отпуск и почти каждый день виделся с Борисом Васильевичем Синевым. Сидит за своим столом, анализирует данные, составляет графики работ, переговаривается с управляющими и участковыми агрономами по телефону. Бывали мы с ним и в поле. Проедет, посмотрит, как идут дела, даст участковым агрономам указания, если потребуется — то и нагоняй. «Не думайте, что все люди ангелы…»

Видел я, как он занимался засыпкой семян: проехал по отделениям, отдал нужные распоряжения заведующим токами, а потом только созванивался с ними по телефону.

Я заходил к нему домой вечерами. Часов с шести семи он обычно копается в саду, возится у пчелиных ульев, читает, смотрит телевизор.

Сейчас мало у кого из специалистов «Красной звезды» нет сада при доме.

…Владимир слушал мой рассказ о порядках в «Красной звезде» с большим недоверием. Однако назавтра сам вернулся к разговору:

— Рассказал я про вашу «Красную звезду» нашему главному инженеру.

— Ну и что же он?

— Смеется. Сказки, говорит, все это. Не может, говорит, быть такого в сельском хозяйстве, чтоб специалисты, как в городе, по восемь часов в день работали, — помолчал, собираясь с мыслями. — Согласен, что работать, как мы, без выходных дней, по шестнадцать часов в сутки, нельзя. И что использование специалистов не по назначению вредит делу. Ведь именно это и ведет к текучке кадров, к равнодушию и творческому застою. Молодые люди с высшим образованием приезжают на село вовсе не для того, чтобы бегать за кладовщиками и препираться с завтоком. Иной возьмет и плюнет в конце концов, разведет садик-огородик и станет выращивать для себя по всем правилам науки помидорчики, огурчики, яблочки, а на совхозных полях — хоть трава не расти. Что, разве мало таких? Пускай уж лучше он, специалист, сразу, пока, так сказать, не остыла в нем жажда деятельности, разведет у себя такой садик-огородик и после напряженного восьмичасового рабочего дня покопается в этом садике, дав голове отдохнуть. Пчел тоже, наверное, хорошо разводить… Согласен я с вами, согласен. Почему, спрашивается, в городе инженер имеет два выходных дня в неделю и по вечерам может распоряжаться своим временем как хочет, а агроном вроде бы не имеет права ни на досуг, ни на отдых? Выходит, агроном должен только работать, работать и работать?.. А тут еще поэты. Ведь это они воспели романтику бессонных ночей, возвели ее в идеал земного существования сельских специалистов. Им, поэтам, что… — Владимир опять помолчал и вдруг отрубил, подвел черту всему разговору: — Но где ему, агроному, взять время на отдых и на досуг? Где, а?.. Нет у него времени. И не приводите мне в пример «Красную звезду». Возможно, в этом совхозе все так, как вы говорите. Но ведь это один совхоз из тысяч! Неужели вы думаете, что во всех других хозяйствах руководители не хотели бы так организовать труд, чтобы у них самих и у их специалистов было больше свободного времени? Они-то хотели бы, но специфика не позволяет!.. — и еще раз с нажимом повторил: — Специфика, понимаете?..

Я решил провести маленький эксперимент, поставил Владимиру условие: пока я у него в гостях, мы будем питаться три раза в день, в определенные часы. Он ответил, что это немыслимо: «Завтракайте без меня. А уж обедать будем как-нибудь вместе».

Я заявил, что и завтракать, и обедать, и ужинать намерен только с ним.

— Капризничаете, — пожал плечами Владимир. Однако деваться ему было некуда: гость в доме — хозяин.

Утром, к половине седьмого, он ушел в контору, а я занялся своими делами — стал просматривать записную книжку и заносить в нее по памяти кое-какие подробности. Например, отметил, что накануне Владимир трижды ездил в отдаленное четвертое отделение, чтобы отдать необходимые распоряжения управляющему. Двенадцать километров туда, двенадцать — обратно, и так три раза — семьдесят два километра. Предельная скорость, которую способен развить старенький его «Москвичок», — сорок километров в час. Два часа — четверть нормального рабочего дня — ушли на дорогу. Был бы на току телефон… Есть в четвертом отделении телефон, да только в конторе. А от конторы до тока — два километра. Так ли уж трудно сделать отвод от основного телефонного провода к току, а на время уборки переносить на ток конторский аппарат (если уж нельзя раздобыть где-нибудь второй, запасной)? Зато какая экономия во времени!

Два часа ушло у Владимира только на дорогу туда и обратно, а ведь он ездил в тот день и в другие отделения, ездил на элеватор, в контрольно-семенную лабораторию (вырвался-таки!). По спидометру вышло триста без малого километров. Делю на сорок и получаю семь с половиной часов!

И это еще не предел. Забегая вперед, скажу, что как раз накануне моего отъезда Владимир провел в дороге целую ночь: повез с вечера пробы семенного зерна в лабораторию при элеваторе, и на обратном пути заклинило двигатель. Вернулся домой утром. «В машине спал»? — спросил я. Он махнул рукой: «Холод был собачий. Разве уснешь».

…Итак, жду Владимира к завтраку. Девять часов… десять… одиннадцать… двенадцать…

— Понимаете, — добродушно загудел он с порога, — машина сломалась… Километрах в десяти отсюда. Вылетел шаровой палец. Часа два провозился. А потом смотрю: горючее на нуле. Кое-как дотянул до заправки. Да опять же заправщица куда-то ушла. С полчаса прождал.

Однако на следующее утро Владимир пришел завтракать уже в десять часов, а на третий день он с шумом ворвался в дом и, выбросив вперед руку с часами, победно прогудел:

— Время! Засекайте время!

Было ровно девять. Мы так и договаривались.

Прошло еще несколько дней, и Владимир признался мне, будто сделал открытие:

— Оказывается, и в самом деле можно нормально, три раза в день, питаться!

— И работа не стоит?

— Вообще-то нет…

— Наверное, таким же манером можно выкроить время и для того, чтобы спокойно посидеть в агрокабинете, подумать? И вечерком на баяне поиграть? И в кино сходить?

И тогда он мне вот что сказал:

— Давайте начистоту: допустим, я выкроил время. Так? И все равно я не могу уйти домой, пока другие специалисты и сам директор на работе. Да и районное начальство вряд ли одобрит…

Я попробовал представить себе: а что, если бы те начальники, что приезжали в совхоз с проверкой и дали Владимиру «строгача», вместо грозных слов сказали бы:

— А почему вы, Владимир Иванович, не укладываетесь даже и в десять часов? И почему вы так мало занимаетесь своими непосредственными агрономическими делами? Неправильно это…

— А вы, Венадий Николаевич, инженер, но больше за слесаря работаете…

— А вы, Гариф Зарифович, почему не бережете своих специалистов?

— А меня кто побережет? — ответил бы директор. — Я сам ночи не сплю…

— Тогда идите и отсыпайтесь. А завтра, на свежую голову, займитесь вопросами организации труда. Между прочим, почему вы устраиваете планерки в нерабочее время?..

Не сомневаюсь, это бы подействовало. Слишком уж гипнотизирует многих сама мысль о специфике сельскохозяйственного производства, о «неизбежном» удлинении рабочего дня сельских специалистов. Поэтому и опыт «Красной звезды» кое-кто воспринимает лишь как приятное исключение из общего правила.

— …Оно, конечно, если бы на центральном отделении управляющим был Гончаренко, я мог бы туда раз в три дня наведываться… — Владимир как бы размышлял вслух. — При нем и участковый агроном, и завтоком будут работать как надо, к каждому он подберет ключик… Ну, неплохой управляющий на третьем отделении. С него, по крайней мере, можно требовать… Да если бы такие были на всех отделениях, — Дроздов вздохнул, — можно бы тогда и мне ходить на работу при галстуке и в белой сорочке. И я давно уже работал бы над диссертацией. Я ведь в прошлом году в аспирантуру поступил, да все никак не могу к экзаменам подготовиться, времени нет…

На другой день я уехал из совхоза. Путь мой лежал в Оренбуржье, на целинные земли. И там, в совхозе «Веселом», мне посчастливилось встретить людей, которые, подобно руководителям «Красной звезды», на проблему времени взглянули по-новому.

Главный агроном первым делом завез меня на зерноток. Там работало всего… четверо грузчиков! А ток большой. В «Веселом» их три, и они за сутки в уборку пропускали до тысячи тонн зерна! В соседних совхозах — в «Спутнике», «Адамовском», имени XIX парт-съезда, «Буруктальском» — на токах было занято по тридцать пять — сорок человек, а то и больше. Своих грузчиков обычно не хватает, приглашали рабочих из города. В «Спутнике» таких горожан работало семьдесят человек, в совхозе имени XIX партсъезда — семьдесят, в «Буруктальском» — сто десять, в «Адамовском» — тоже где-то в пределах сотни, а в «Веселом» — ни одного!

«Веселый», наверное, единственный из целинных совхозов обошелся своими силами! Там на токах стоят опрокидыватели — несложные механизмы, позволяющие полностью обходиться без грузчиков. Бортовые машины с зерном одна за другой въезжают задним ходом на такой опрокидыватель, моментально ссыпают зерно в бурт и отправляются назад, к комбайнам. И людей тут не надо, и машин тоже меньше требуется, поскольку намного сокращаются простои под погрузкой.

— Где же вы достали опрокидыватели? — спросил я у главного агронома.

— А где попало, — ответил он. — Один у нас был, два выменяли в Казахстане, а два взяли напрокат на элеваторе.

Но «Веселый» обошелся своими силами не только на зернотоках.

Вот цифры.

В «Веселом» три отделения. В каждом отделении — одна бригада. Управляющий, бригадир, два помощника бригадира — один по тракторам, другой по комбайнам — вот весь отделенческий командный состав.

В совхозе имени XIX партсъезда два отделения: в одном три, а в другом четыре бригады. В «Адамовском» четыре отделения и восемь бригад. Во всех трех совхозах площадь пашни приблизительно одна и та же — от двадцати пяти до тридцати тысяч гектаров, а соотношение управляющего персонала в отделениях таково: в «Веселом» — двенадцать, в «Адамовском» — двадцать восемь и в совхозе имени XIX партсъезда — двадцать три человека.

Кроме экономии на зарплате «Веселый» получает еще другую, куда более значительную и эффективную экономию на лучшем использовании квалифицированных кадров: ведь бригадиры и их помощники — это механизаторы экстра-класса! В «Веселом», выходит, на одиннадцать таких механизаторов больше участвует непосредственно в производстве, чем в совхозе имени XIX партсъезда, и на пятнадцать больше в сравнении с «Адамовским».

А что такое двенадцать или пятнадцать механизаторов экстра-класса в условиях целинного земледелия? Это около тысячи гектаров убранного хлеба на каждого!

В тот год в совхозе «Буруктальский» работало около пятидесяти комбайнеров, командированных прямо с комбайнами из других районов, в «Спутнике» — семнадцать, в совхозе имени XIX партсъезда — двадцать. «Веселому» предлагали восьмерых, но директор уступил их по-соседски «Буруктальскому». Ни одного комбайнера со стороны не работало той осенью в «Веселом», а уборку совхоз закончил первым в районе!

И еще несколько цифр.

В «Веселом» вышло на уборку 65 комбайнов, в «Спутнике» — 83, в «Адамовском» — 134…

Парадоксально: сокращение количества комбайнов привело к ускорению темпов уборки.

Я смотрел газетные сводки. По ремонту комбайнов все время впереди был совхоз «Адамовский». Но в сводках не учитывалось качество ремонта. Между тем качество оказалось таково, что в самом начале уборки чуть не половина комбайнов в «Адамовском» вышла из строя.

В «Веселом» рассудили иначе: пусть меньше комбайнов, зато качественнее провести ремонт да кадры покрепче посадить — и ломаться комбайны будут меньше, и технический уход легче.

Так оно и вышло. А в итоге — большая экономия времени.

Директор «Веселого» средь бела дня сидел за столом и просматривал газеты. Увидев нас с главным агрономом, снял очки, встал навстречу. Большой, грузный, с лысой головой, ястребиным носом и добродушным лицом, Герой Социалистического Труда Венедикт Дмитриевич Балабанов, заслуженный ветеран целины…

Неторопливо повел разговор, будто размышляя вслух:

— …Сколько нынче в городах Оренбургской области людей снято с предприятий и послано на уборку? Тысяч тридцать? Сколько бы они за это время опрокидывателей сделали?..

— …Вот жатки. Шестиметровых у нас только двадцать штук из восьмидесяти. В основном четырех-, а есть даже трехметровые. Если бы все были шестиметровые, потребовалось бы в полтора раза меньше комбайнов и уборку закончили бы уже к 20 августа, на полмесяца раньше. 150 тысяч рублей экономии на одном только сокращении парка комбайнов. А какая, в сущности, разница заводу-изготовителю? На шестиметровые жатки только металла немного больше уйдет, а механизм тот же. Видно, кто-то в министерстве так решил, что целине нужны в основном четырехметровые жатки. Мелочь оборачивается миллионами: представляете, что значит заканчивать уборку на полмесяца позднее? Хорошо еще, осень нынче сухая…

— …Чем меньше людей в хозяйстве, тем больше каждый сделает. Не верьте тем, кто сетует на нехватку людей. Людей всюду хватает, но только надо их хорошо организовать. Организация производства должна быть такой, чтобы каждый человек работал с полной отдачей. А уж тогда можно вести речь о том, хватает или не хватает этих людей…

— …Наш опыт по части организации труда, пожалуй, всем совхозам не подойдет. Однако для всех непреложно одно: все беды идут от плохой организации труда. А раз так, то с нее надо и начинать.

— …Что значит — не хватает времени? Наверное, много его уходит на пустяки. Научитесь правильно с ним обращаться, и его вам некуда будет девать. Организуйте прежде всего самого себя, а затем уж беритесь за подчиненных.

— …Скажу по секрету, — продолжал Венедикт Дмитриевич, — объем работ в наших хозяйствах таков, что просто грех нам жаловаться на нехватку времени, техники и людей. Ту же самую продукцию часто можно давать с половинным или даже еще меньшим количеством этих ресурсов. Бывает, слышишь от иного директора жалобы на нехватку комбайнеров и думаешь: «А ведь у тебя, дружище, их столько, что они мешают друг другу, оттого и работают плохо». Опытных кадров мало? Тоже чепуха. Надо уметь их выискивать, кадры. Ну, а остальных, менее опытных, надо учить, воспитывать. А как же иначе? Только так.

Главный агроном «Веселого» рассказал мне такой случай. Дело было весной, в первый год его работы в совхозе. Не осмотрев как следует массив, он дал людям команду — приступать к севу. И отправился дальше. Буквально через полчаса на это поле заехал директор совхоза. Вышел из машины. Прошелся взад-вперед. Увидел: лезет кое-где овсюг.

— Кто велел сеять?

— Главный агроном, — ответили сеяльщики.

— Хорошо, — сказал тогда Венедикт Дмитриевич. — Продолжайте сеять.

— Так ведь овсюг же!

— Не знаю. Тут был агроном, ему виднее, — и еще раз повторил: — Делайте, как он сказал.

И поехал искать агронома. «Веселый» — совхоз-гигант. От отделения до отделения — десятки километров. Каждое поле — по четыреста да по шестьсот гектаров, а всего полей в совхозе около полусотни. Полдня носился директор по отделениям, пока не нашел своего главного агронома. Рассказал ему про овсюг.

Тот поехал, посмотрел. Верно, лезет. Велел прекратить сев и продисковать поле, чтобы уничтожить овсюг.

Что можно сказать о таком директоре? Чудак-человек: ну разве нет у него других, более важных дел, чем гоняться за агрономом. Куда проще было сразу — он же директор! — отдать необходимые распоряжения.

Возможно, Владимир Дроздов на месте Венедикта Дмитриевича так бы и поступил. Как уже не раз поступал в своем совхозе, подменяя собою других ответственных лиц. В итоге — полная безответственность этих лиц и безразмерный рабочий день.

У Венедикта Дмитриевича были на это свои, особенные соображения. Проездив полдня за агрономом, он дал этим самым понять — и ему, и другим, — что у каждого в хозяйстве свои, строго разграниченные функции: директор — это директор, а главный агроном — это главный агроном. Потратив однажды несколько часов на пустую, казалось бы, беготню, Венедикт Дмитриевич, как опытный шахматист, который ради выигрыша партии нередко жертвует фигуру, сберег много драгоценного времени в будущем.

Месяца два я не получал от Владимира никаких вестей. За это время был написан для журнала очерк, в котором я доказывал необходимость (и возможность) упорядочить рабочий день сельских специалистов. Однако где-то в глубине души у меня шевелился червячок сомнения: а не преждевременно ли ставить вопрос о семи-восьмичасовом рабочем дне для агрономов? Не являются ли такие хозяйства, как «Красная звезда» и «Веселый», лишь красивым исключением из общего правила? Не пойдет ли другим во вред слишком резкая перестройка, слишком решительная ломка привычного, устоявшегося ритма? Испокон веку крестьянин в теплое время года трудился в поте лица от темна до темна — без отпусков, без выходных. Испокон веку вслед за посевной начинались летние полевые работы, затем сенокос, а там — уборка, а за уборкой — осенняя пахота…

Может быть, не стоит заострять внимание на сокращении именно рабочего дня, а поставить вопрос по-другому: поговорить об уплотнении сроков сева, сенокоса, уборки, осенней пахоты? Можно и так. И тем не менее в любом случае не избежать разговора об организации труда сельских специалистов. Все упирается именно в нее. С нее и надо начинать. Собственно говоря, в моем очерке и шел разговор о том, что в совхозе, где работает Дроздов, в противоположность «Красной звезде» и «Веселому» никуда негодная организация труда, а все остальное — лишь следствие.

…Владимир объявился неожиданно: вскоре после Октябрьских праздников позвонил мне по городскому телефону. В Свердловске он оказался проездом. В «Красную звезду»:

— Интересно поглядеть своими глазами.

Прошло еще около двух месяцев. И вдруг как гром среди ясного неба:

Здравствуйте, Владимир Федорович!

Дела у нас в совхозе идут в основном неплохо, но самое интересное состоит в том, что теперь на работу мы все во главе с директором ходим к восьми утра, а в пять вечера — домой.

Конечно, это произошло не по мановению волшебной палочки. Было много споров, сомнений и возражений, причем весьма обоснованных. И даже сейчас, когда мы стараемся работать по-новому, нельзя наверняка сказать, чем все это кончится. Очень трудно с кадрами, еще трудней привыкнуть укладываться в восьмичасовой рабочий день. Но стараемся… Одно несомненно — работать стало теперь намного интересней.

Гончаренко Виктор Никифорович сейчас управляющий, дела у него в отделении идут хорошо.

Урожай в среднем по совхозу составил 17,3 центнера с гектара. План вспашки зяби выполнили. Семена в январе закончили чистить.

В марте мне сдавать кандидатский экзамен. Сижу, читаю по-немецки. Много играю на баяне.

Весной, накануне сева, получаю от Владимира еще одно письмо:

Вот так и живем мы все в совхозе, как я уже писал. Правда, есть и новости. Дело в том, что с 1 февраля и по 1 апреля я был за директора. Прежде всего мы перенесли наряд на утро, на 8 часов 45 минут. Пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы обговорить с главными специалистами все дела на предстоящий день. В 5 часов вечера, как правило, уходим домой. Конечно, делать объективные выводы еще рано: ведь прошло только два месяца, но факты все же довольно обнадеживающие.

У нас ежегодно было плохо с ремонтом тракторов, а в этом году все трактора отремонтировали в марте. Оказывается, можно да, пожалуй, и нужно работать по восемь часов.

Весна нынче необычная, в марте все поля черные, выехали бороновать на месяц раньше обычных сроков. Почва сухая. Мы избрали такой метод: заборонуем один раз, потом будем ждать осадков. Если осадков не будет, сеять в сухую землю повременим.

И еще были письма:

Сегодня, 14 мая, посеяли немного ячменя — в низких местах. Вся остальная земля — суха, как порох. Планы таковы: если будут дожди, то будем сеять. В принципе, можно сеять до 10–15 июня. Если не будет дождя, то посеем в июне рожь на корм скоту.

Однако даже в такое тяжелое время мы, как ни странно, на работу ходим к восьми утра. Оказывается, можно все-таки и в посевную так работать.

Наш директор болеет вот уже 4 месяца, у него что-то с сердцем. Врачи говорят — от перегрузки. Если бы мы начали все это на год раньше, то, видимо, наш директор был бы здоров.

На полях, что нынче засеяли в апреле, будет урожай 2–4 центнера, не больше. Некоторые совхозы пошли полностью на апрельский сев. Все сгорело. У нас сейчас покупают прошлогоднюю солому шесть хозяйств.

Мы сеяли с 12 по 20 июня. Много было разговоров, что поздно, что все равно все засохнет и т. д.

После дождя, прошедшего 12 июня, все же рискнули. Всходы были отличные, состояние хлеба нормальное. Думаем, что наш риск себя оправдает.

Наш директор уходит с работы по болезни сердца. Ждем нового.

Весна была плохая, и осень не лучше. Уборка проходит в трудных условиях — начались дожди. На 17 сентября убрали только половину зерновых. Духом не падаем. Хлеб мы должны убрать и уберем. Правда, распорядок дня нарушаем, но это временно и далеко не так, как в прошлогоднюю страду. Во всяком случае, завтракаем, обедаем и ужинаем нормально. К 3 октября план сдачи зерна государству выполнен на девяносто процентов, семена тоже почти уже засыпаны. Так что план мы не только выполним, но и перевыполним.

А следующий год был опять урожайный:

Отсеялись быстро, за неделю. В этом году в посевную также ходили на работу к 8 утра, и ничего не случилось: урожай вырастили хороший. Больше всего хлеба на втором отделении, у В. Н. Гончаренко — по 24 центнера с гектара. Это отделение нынче забрало все знамена и премии.

Не следует только думать, что вот так, с налету, решены были в совхозе все насущные проблемы. Их много, проблем. Решаются старые — возникают новые.

А у Владимира Ивановича и вовсе забот полон рот. Прошедшей весной его избрали секретарем совхозной партийной организации. В этой роли я и увидел его, когда снова через два года приехал в совхоз.

Вышло так, что я попал туда в субботу вечером, а воскресным утром весь управляющий персонал, включая директора, парторга и главных специалистов, выехал на массовку.

Разумеется, я присоединился к обществу. Весь день купались, загорали, удили рыбу, варили уху.

Между тем в понедельник совхоз должен был приступить к уборке хлебов. По правде сказать, непривычно было мне видеть руководителей хозяйства коллективно отдыхающими на берегу речки в самый канун уборочной страды.

Когда я сказал об этом Владимиру, он рассмеялся.

— Все будет в порядке. Техника готова, кадры механизаторов подобраны. Пусть люди отдохнут перед работой.

Утром в понедельник комбайны приступили к косовице.

Мне не терпелось посмотреть на «божьи» поля. Как-то они нынче?

— А никак, — сказал Владимир Иванович. — Одни сорняки на них. На сено списаны.

Вот те на! Я не верил своим ушам. Погодные условия как будто неплохие — не то что в предыдущем, на редкость урожайном году, но и далеко не то что в позапрошлом, неурожайном. Средние условия, при которых получают зерна столько, сколько предусмотрено планом, и еще, может быть, «полстолька и четверть столька». Во всяком случае, от «божьих»-то полей можно было ожидать если не по двести, то хоть по сотне пудов с гектара.

Владимир Иванович согласно кивнул:

— Можно было.

С грустью мы оглядели массивы, на которых вырос овсюг.

— Почему? — допытывался я. — Вы же опытный агроном, Володя…

— Но я не главный агроном и не управляющий отделением, а секретарь партийной организации, — уклончиво ответил Дроздов. — Не могу я усмотреть за каждым полем, их у нас знаете сколько… Да и главному агроному не углядеть за всем. В том, что случилось с «божьими» полями, вина управляющего отделением и участкового агронома. С них и спросим. Между прочим, уже на трех отделениях из пяти у нас опытные, знающие дело управляющие. Вот как раз к одному из них мы сейчас и поедем.

По взгляду Владимира я понял, к кому именно — конечно же, к Виктору Никифоровичу Гончаренко.

Да, такого хлеба, как у Гончаренко, я нигде в совхозе больше не видел. И хотя не все поля одинаково радовали глаз, — где очень хорошая, прямо богатырская пшеница, а где и похуже, низкорослая, — но ни об одном поле нельзя было сказать, что засеяно оно «неправильно». Просто где-то почвы получше, а где-то похуже.

Когда зашла речь о «божьих» полях, списанных нынче на сено, Виктор Никифорович высказал такое суждение:

— Я бы не стал на сено косить.

— А что же? — спросил у него Владимир Иванович.

— Подобрал бы валки. Ведь в них пять-шесть центнеров доброго зерна. Да еще солома останется, хорошая, витаминная солома. Владимир Иванович, ну зачем же зерну пропадать? Нехай его списано, а оно все же зерно…

Потом я слышал разговор парторга с управляющим первым отделением, в чьем ведении находились «божьи» поля:

— Подумай, Александр Трифонович, может, стоит подобрать валки. Хоть и списанное, а все же зерно — жалко.

Нет, он все же остается по-прежнему агрономом, мой Владимир Иванович, хотя и старается не вмешиваться в чужие функции.

Новый главный агроном круто, с разбегу принял дела, уже чувствует себя уверенно, с людьми разговаривает твердым голосом. Дело как будто знает, энергичен. Наметил севообороты. И вот тут допустил промашку: одно из лучших полей во втором отделении — прекрасно вспаханное, чистое от сорняков — предложил засеять рожью, которая обычно дает здесь небольшие урожаи. Гончаренко ему стал доказывать, что так не пойдет, что тут надо сеять пшеницу, чтобы взять от земли как можно больше. Новый главный агроном ответил:

— Как запланировано, так и будет.

Владимир Иванович, разыскав главного, предельно деликатно поинтересовался, по каким соображениям такое хорошее поле отводится под рожь. Тот ничего вразумительного ответить не смог.

— Вы когда-нибудь имели дело с рожью? — спросил Владимир Иванович.

— Нет еще…

— А Гончаренко сеет ее каждый год. Я бы вам посоветовал для начала заложить опыты на небольшом участке. Экспериментировать на производственных площадях очень рискованно…

Ничего больше не сказал ему Владимир Иванович — пускай сам улаживает свой конфликт с Гончаренко.

Казалось бы, пустяк: немного занесло человека в сторону. С кем не бывает? Но не окажись рядом Дроздова, пойди новый главный агроном дальше тою же неверной дорогой — и уже вскоре может повториться известная история: не на кого будет ему опереться в работе, во все придется вмешиваться самому. И не будет хватать такому главному агроному времени даже на то, чтобы нормально, как все люди, позавтракать…

— Ну, до этого, надо думать, не дойдет, — улыбнулся Владимир Иванович.

О том, что было каких-нибудь три года назад, он говорил теперь как о далеком, невозвратно ушедшем прошлом.