Зло

XVII

Через неделю, в воскресенье, Агафья пришла навестить его.

Лежал он в большой, с высоким потолком, белыми стенами с одним, выходившим на южную сторону, большим «итальянским» окном, мужской палате.

Все койки в этой палате были заняты больными, и в ней, несмотря на сравнительный простор, было душно и жарко.

Левон лежал около двери в углу, и ему была видна вся палата, с находившимися в ней больными, и видно было в коридор, как там ходили няньки и как там же у насупротив двери висевших часов двигается безостановочно-часто маятник и как лениво, нехотя ползут стрелки, показывая время…

Рука у него была забинтована и висела на подвязке.

Каждый день поутру он ходил на перевязку. Доктор каждый раз внимательно осматривал пальцы, мазал их чем-то и, как казалось Левону, чего-то все поджидал.

— Ничего, милый друг, — весело говорил он ему, — вылечим!.. Косить будешь и водочку, может, бог даст, пить бросишь…. а?.. Так что ли?.. Али нет?.. Буду, мол, есть мякину, а вино пить не кину… А ты не робей… то ли бывает!.. Ешь больше… аппетит-то есть?..

— Ем, слава богу… тоска вот только… скука одолела…

— Тоска… гм! Пройдет… а ты не тоскуй… Это у тебя от водки тоска… Погоди, я тебя угощу одной штучкой — и тоска пройдет, и спать будешь…

Агафья пришла во время обеда и, оглядываясь и робея, села к мужу, на край койки.

— Ну, что… как тутатко? — спросила она. — Что рука-то?.. Заживает, аль нет?

— Заживает! — усмехнулся Левон, — больно скоро…

— А прикладывают к ней что, аль нет?

— Мажут чем-то…

— Отрежут! — вступился вдруг в их разговор сидевший рядом на койке, только что пообедавший, черный, похожий на цыгана мужик. — Отмахнут… вот погоди, дай только хорошенько наядрить… Здешний доктор мастак на это… любитель! Ему только бы, сукину сыну, кобыл драть… первое у него удовольствие! Зарезать человека ему, что стакан водки выпить… чик — и готово! А ты как хошь вертись апосля… Ему что?.. Ему, знамо, наплевать… не больно… ветер-то взад… живорез… ни в бога, ни в чорта не верит… Ничего не боится…

— Чернеть стали пальцы-то, — грустно сказал Левон.

— Все?! — с ужасом спросила Агафья.

— Нет, не все… вот эти только…

— Ну, вот, — вступился опять мужик, — их и отмахнет… Дай только, говорю, наядрить им хорошенько… Уж это будьте спокойны и к маменьке не ходите… Быть тебе, Левон, без пальцев… оставит одну культяпку… приходи, кума, любоваться…

— Ну как ты тамотко, дома-то? — спросил Левон, не глядя на жену. — Спирька-то как?..

— Ничего… слава богу… об тебе вспоминает все… «Где, тятька, — говорит, — скоро ли придет?» Скучает шибко…

Она вдруг заплакала и, утирая рукой слезы, добавила:

— Наделал делов… господи…

— Скотина-то как? — опять, помолчав, спросил Левон.

— Ничего… теленок вот только мытится, что ли, — не пойму… пойло пьет плохо…

— Продала бы ты его поскорей от греха.

— Дают-то больно дешево…. Был надысь Елкин, Иван Емельяныч, давал три с четвертью, а я пять прошу.

— Отдавала бы…

Они замолчали, не зная, что говорить, и обоим им было как-то неловко, как будто чего-то совестно.

— А я вот тебе лепешек испекла, — сказала Агафья, доставая из-за пазухи узелок, — с творогом… ты, я знаю, любишь… Может, поешь домашних-то?..

— Сыт я, — сказал Левон. — Напрасно… харчи здесь хорошие… Кусок-то в глотку не идет… тоска… смерть… хочь в удаву полезай… ночи не сплю…

— Думаешь все, небось, — потупившись, вымолвила Агафья, — бросил бы ты это… пора уж…

Левон промолчал.

— К доктору нешто мне зайтить, — сказала она, — узнать у него?.. Что скажет, а? Можно? Не заругает?

— Что ж, сходи.

Они опять замолчали, и опять им стало неловко.

— Ну, прощай, — сказала, вставая, Агафья, — пойду я полегоньку… Спирька-то тамотко один с бабушкой, с Дарьей… Приду опять скоро… Не надо ль тебе чего — принесу… табак-то есь ли?..

— Есь… ничего не надо… Вот только Спирьку приведи с собой… заложь лошадь — приезжай… Чего тебе пешком-то трепаться?.. Любишь ты пешком-то… вот и тогда…

Он вдруг спохватился, замолчал и, нагнувшись, поправил на ноге чулок.

— К доктору-то зайдешь? — спросил он.

— А где мне яго сыскать-то?

— Спроси таматко внизу… укажут…

— Прощай!.. пойду я…

— С богом, — ответил Левон, не глядя на нее…

Она спустилась по лестнице вниз и, узнав, где доктор, прошла к нему.

— Ты что? — спросил доктор и сейчас же, узнав ее, воскликнул: — А, это ты… насчет, небось мужа? Ничего… поправим… не бойся… пустяки… работник у тебя будет!

— А как, барин хороший, — робко спросила она, — пальцы-то целы будут?

— Пальцы-то?.. гм! Пальцы-то? — повторил он, глядя на нее поверх очков. — Придется ему, любезная, три пальчика отнять…

— Отнять? — перепросила Агафья.

Доктор пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, — сказал он. — Вот эти пальцы, — показал он на своей руке какие. — Два по сих пор напрочь, а этот — по сих… Два, значит, с половиной останутся… Работать можно!

— А долго они не заживут-то?

Доктор опять пожал плечами.

— А уж этого, матушка, не знаю… как дело пойдет… Не скоро все-таки.

Агафья заплакала.

— Да уж плачь, не плачь, — поморщившись, сказал доктор, — ничего не поделаешь. Много детей-то у тебя?

— Нету… один только.

— Ну, ничего, не горюй… Вот кабы правую руку да совсем напрочь пришлось отмахнуть, ну, тогда, действительно, а это не велика беда, работать может, да и наука ему: пить, глядишь, перестанет.

— Где, чай, перестанет? Не перестанет! Дай-то, царица небесная, матушка!

— Перестанет! — успокоительно сказал добродушный и веселый доктор. — Ступай с богом… приходи, проведывай его почаще — ему веселей. — И когда Агафья, поклонившись ему чуть ли не до земли, вышла за дверь, сказал, обращаясь к сидевшей за столом и что-то писавшей на листках хорошенькой барышне: — Скверная у него штука… долго проваляется мужик… Эх-хе, хе, — добавил он, закуривая папироску. — Мать российская держава, силы много, толку мало белому царю!..