Оставшись одна, Агафья приподнялась и села. Она сидела и слушала, как мало-помалу затихал треск кустов в той стороне, куда пошел он… Скоро все стало тихо… Сквозь чащу пробивались косые лучи солнца, играя какими-то причудливыми пятнами и полосами там и сям.
Было свежо, и Агафья чувствовала, как все ее измятое и какое-то чужое, не ее тело вздрагивает резкой и сильной дрожью, а зубы, несмотря на то, что она стискивала челюсти, принимаются вдруг стучать как-то сами собой, помимо ее воли, болезненно и страшно.
Она сидела долго, глядя широко открытыми, напряженными глазами прямо против себя, на то место, куда скрылся он, боясь встать и думая, что вот-вот оттуда, из этих кустов появится снова он и с ним вместе придет ее конец, смерть.
Прошло еще немного времени, и она услыхала где-то далеко, по правую от себя руку, со стороны дороги, треск колес по камню.
Оживилась и вдруг осторожно, согнувшись, затаив дыхание, косясь в ту сторону, где скрылся он, приподнялась и, еще ниже согнувшись, похожая в своем испуге на какого-то загнанного зверя, побежала сквозь кусты, ломая их, не чувствуя, как сучья хлещут ее и по лицу, и по чем попало, в ту сторону, где была дорога и откуда доносился стук колес.
Выбежав на дорогу, она присела, согнувшись, в канаву и увидала, что с той стороны, откуда она давеча шла, кто-то едет…
«Не наши ли кто?» — подумала она и больше притаилась и припала к земле, как беляк заяц по осени, увидя охотника, боясь пошевельнуться…
Телега подъехала, и Агафья увидала, что в ней сидит их деревенская баба, Марья Утенкова.
— Слава тебе, господи, не увидала, — прошептала она, прижимаясь к земле. — Срамота-то кака… о-о-о, головушка моя… как я мужу-то… мужу-то как скажу?..
Телега проехала и скрылась за повертком.
Агафья вылезла из канавы на дорогу, отряхнулась, поправила на голове платок и растрепанные волосы, постояла, посмотрела на обе стороны и вдруг как-то отчаянно, безнадежно, всплеснув руками, горько заплакала и торопливо пошла тем же самым следом, где шла давеча, назад, домой, в деревню.