Злые пьесы

О чем кричала иволга Пер. М. Рудницкий

Он

Она

Голос

Дом и садовый участок. Садовая мебель; на столе чашки, стаканы, бутылки, ваза с фруктами. Супруги Шуллер сидят за столом в удобных креслах и читают.

Голос (Откуда-то издалека.): Жо-о-о-па!!!

Она: Ты слышал?

Он: Что?

Она: Кто-то кричал.

Он: He-а. Наверно, иволга.

Она: Это было что угодно, но только не иволга.

Он: Мне ли иволгу не знать.

Она: Я здесь сто лет иволгу не слышала.

Он: Хорошо, значит, не иволга.

Пауза. Она берет со стола стакан, подносит ко рту.

Голос: Жо-о-о-па!!!

Она замирает со стаканом в руке, потом резко ставит стакан обратно на стол. Он выпрямляется, прислушиваясь.

Она: Это не… Там кричит кто-то.

Он: Кто-то крикнул «Жопа!»

Она: Франц-Карл, прошу тебя.

Он: Но если он так крикнул — «жопа».

Она: Повторять вовсе не обязательно. Тем самым ты ставишь себя на одну доску с ним.

Он: Кричали оттуда.

Она: Я таких вещей стараюсь даже не слушать.

Оба возобновляют чтение. Немного погодя.

Она: Это ж надо такое придумать — иволга.

Он: Но если она тоже ласково так тянет: «Жо-о-па».

Она: Прошу тебя, Франц-Карл, я терпеть не могу эти вульгарные выражения. То есть… я только хотела сказать, я ведь где-то читала, что эти иволги (Делает ударение на последнем слоге.) давно все вымерли.

Он (Делая ударение на первом слоге.): Иволги.

Она: Что?

Он: Иволга во множественном числе — это иволги.

Она: Вечно ты действуешь мне на нервы со своей грамотностью.

Он: Я не виноват, что множественное число от слова «иволга» произносится как иволги.

Она (Пренебрежительно.): А-а…

Она продолжает читать. Он встает, ходит туда-сюда, оглядывается по сторонам.

Он: Кричали вон оттуда.

Она: Да нет, чуть правее.

Он: Ты уверена?

Она: Абсолютно.

Он: Тогда это от Энцингера. Из его сада.

Она: Только от него и могло быть.

Он: Я тоже так считаю, просто хотел удостовериться.

Она: Я совершенно ясно слышала. Кричали у Энцингера.

Он: Вероятно, он сам и кричал.

Она: Конечно сам. Кто же еще?

Он: Ну, может, кто мимо проходил…

Она: Тогда мы бы услышали это не оттуда, а вон оттуда.

Он: Вот как. Энцингер, значит.

Она: А ты что — чего-нибудь другого от него ожидал? Грубый человек, пролетарий, хоть и пытается это скрывать.

Оба читают. Немного погодя.

Он: И на кого же это он так?

Она: Откуда мне знать? Да к тому же меня это и не интересует. Наверно, на свою эту… как ее… Хотя нет, она в больнице. Его жена только в среду или четверг вернется.

Он: Вот как!

Решительным шагом уходит влево, через некоторое время возвращается справа.

Он: Спрятаться он мог только за туями.

Она: Или за абрикосом.

Он: Да нет, там его легко было бы заметить. А такое кричат обычно из укрытия, исподтишка. Тут, впереди, и со стороны Майерхофера вообще нигде не спрячешься.

Она: Да? А за сауной?

Он: Оттуда его было бы не так отчетливо слышно. Нет, это было гораздо ближе.

Она: Почему тебя вообще это так жгуче интересует?

Он: Меня? Да ни капельки. Вообще не интересует.

Он снова садится, оба продолжают читать. Внезапно Он вскакивает, швыряет книгу на стол.

Он: Неслыханная наглость! Да что он себе позволяет! Это неслыханно!

Она: Ну а чего ты еще ожидал от этого грубого, невоспитанного мужлана, Франц-Карл?

Он: А вот я с ним познакомлюсь поближе, тогда и посмотрим, какой он грубый. Он у меня еще увидит…

Она: К тому же откуда ты знаешь, что он имел в виду именно тебя?

Он: Не хватало только, чтобы он тебя имел в виду!

Она: Меня? Вот уж не думала, что мужчина может так обозвать женщину. Хотя кто его знает…

Он: Неважно. Все равно. Он обругал кого-то из нас.

Она: Но могло ведь быть и…

Он: Ничего там не могло быть! Это было оскорбление, адресованное именно нам. Жены дома нет, гостей тоже, он встал вон там, за туями, то есть к тому же еще и на нашей стороне, и даже предположить, что он обругал самого себя — с такими людьми это бывает, когда он молотком себе по пальцам заедет или еще что-нибудь, — даже этого предположить нельзя. Потому что в таких случаях человек кричит иначе. А когда он нарочно этаким фальцетом кричит «Жо-о-о-па!»…

Она: Франц-Карл, я тебя в последний раз…

Он:…Я это с детства отлично помню, таким манером ты прикидываешься, будто кричат откуда-то издалека и будто это не ты вовсе. Но со мной этот номер не пройдет! Тут господин Энцингер сильно заблуждается. Ну ничего, он у меня еще узнает, я еще ему покажу, кто из нас жопа…

Она: Франц-Карл…

Он: И даже не пытайся меня удержать!

Занавес

Та же обстановка. Она накрывает на стол к полднику. Слышно, как в глубине сцены что-то пилят.

Она: Франц-Карл, все готово! Франц-Карл!

Он: Сейчас! Иду!

Она садится за стол, немного погодя появляется Он с ножовкой и большим суком в руках.

Он: Вот так-то. Впредь его абрикос в наш сад залезать не будет!

Уносит ножовку и сук, возвращается. Она наливает ему кофе, кладет кусок торта.

Она: Сегодня утром встречаю я эту Энцингер…

Он: И это еще только начало.

Она: На редкость глупая особа, по части глупости ни в чем не уступит своему муженьку.

Он: Я в магистрате навел справки…

Она: Представляешь, захожу я в лавку, а она уже там — стоит и распинается про то, какая тяжелая у нее была операция…

Он: Эта хижина, где у него сауна — понимаешь, она наполовину из кирпича…

Она: Ну, я долго все это выслушивать не стала, сказала, что очень спешу и попросила, чтобы меня поскорее обслужили.

Он: А это значит, что он должен был представить проект и испросить специальное разрешение.

Она: А под конец я еще сказала: «И вообще не понимаю, зачем поднимать столько шума из-за какого-то аппендицита…»

Он: Так что если я на него заявлю — придется ему свою сауну снести.

Она: А в ответ эта дура — представляешь, она так возмутилась, и все из-за того, что я не захотела слушать про ее аппендикс — мне и заявляет: «Между прочим, от этой операции уже не один пациент умер».

Он: Умер? Кто умер?

Она: Франц-Карл, ты меня совсем не слушаешь?

Он: Почему же, конечно, слушаю. И если я на него заявлю, сауне его хана.

Она: А я ей и говорю, мол, вам беречь себя надо, мне ли не знать, что такое тяжелая операция. А сама этой мерзкой бабе так прямо в рожу бы и заехала. Хочешь еще кусок орехового торта?

Он: Да, пожалуйста…

Она кладет ему еще кусок торта.

Он: А еще меня ужасно раздражает, что, когда они выгуливают своего жирного пуделя, тот постоянно срет на нашей дорожке

Она: Франц-Карл, я бы не хотела, чтобы ты столь стремительно приспосабливал свою речь к жаргону наших соседей.

Он: Повсюду это собачье говно валяется.

Она: Я всегда тебе говорила: надо чем-нибудь побрызгать, какой-нибудь химией, чем-нибудь едким, чтобы эта псина раз и навсегда отучилась.

Пьют кофе.

Он: Как нам хорошо жилось, как замечательно.

Она вздыхает.

Он: Так нет же! Обязательно появится какой-нибудь склочный тип, психопат какой-нибудь, и все испоганит.

Она: А я тебе говорю, это не один он, она по меньшей мере ему не уступит. Живет на одних овощах и фруктах, фигуру, видите ли, бережет. А что ей там беречь-то, вот я тебя как мужчину спрашиваю, скажи, есть у нее фигура?

Он: Ну-у-у…

Она: Что ну, что ну! Тощая, как доска! И пудель ее при ней! Скажите, пожалуйста, фифа какая выискалась! Полгода назад, когда я на кофе ее как-то пригласила, она мне тут рассказывать начала, что она вообще чуть ли не из благородного дома. Я еле удержалась, чтобы прямо в лицо ей не расхохотаться. Мне ли не помнить, как она однажды с Майхоферами из-за места на стоянке сцепилась, я такой ругани отродясь не слыхивала. Так значит, говоришь, фигура у нее хорошая?

Он: Да нет, ты права, она слишком худая.

Она: А мне кажется, что она все равно тебе нравится! А красится как! Вот это, наверное, тебя и нравится. Размалевана как шлюха!

Он: Вот и я о том же. Старовата она уже, чтобы так мазаться.

Она: Сегодня утром, в лавке, ты бы на нее поглядел.

Он: Ты, кстати, проволоку купила?

Она: Какую проволоку?

Он: Я же тебя просил, не далее, как сегодня утром, я попросил тебя купить моток цветочной проволоки.

Она: Зачем тебе сейчас цветочная проволока?

Он: Я и это тебе сказал: для роз.

Она: Ничего ты мне не говорил.

Он: Ты забыла.

Она: Как я могла забыть, если ты ничего не говорил?

Он: Конечно, ну а если я сказал, значит, ты забыла.

Она: Да, но на сей раз все было так, как я говорю, Франц-Карл. Ты не всегда бываешь прав.

Он: Я никогда не бываю прав. Ты всегда и во всем мне перечишь.

Она: Прошу тебя, прекрати со мной спорить.

Он: Как мне теперь быть без цветочной проволоки?

Она: Никуда она не денется, твоя проволока, — завтра купим.

Он: Но она нужна мне уже сегодня.

Она: Сегодня что-то новое начинать все равно уже поздно.

Он: Ты еще будешь меня учить, когда и что мне начинать?

Она: Послушай, я и так во всем тебе уступаю.

Он раздраженно передергивает плечами. Оба пьют кофе.

Она: Как тебе торт?

Он: Отличный торт.

Пауза.

Он: Сколько мы уже здесь живем? Лет двадцать?

Она: В марте будет двадцать два.

Он: Двадцать два года. И ведь до этого — никаких проблем, никаких склок с соседями.

Она: Ну-ну, — вспомни хотя бы старика Хаузера. Как он вдруг ни с того ни с сего потребовал, чтобы мы починили ему забор.

Он: Ну, он же был ненормальный. Совсем уже не в себе, старческий маразм и вообще, — нет, он был просто ненормальный.

Она: А что, этот Энцингер по-твоему нормальный? Взрослый человек среди бела дня прячется за туями и кричит соседям «Жо…»

Он: Ну конечно, это ненормально. Хулиганство недоразвитого мальчишки. Но такие люди могут представлять большую опасность. За ними следить надо.

Пауза. Издалека раздается звук пилы. Оба привстают.

Он: Орех!

Она: Наш грецкий орех?

Он: Это он в отместку за абрикос. Ну ладно. Если бы он абрикос стерпел, все бы уладилось, мы были бы квиты, — но теперь он у меня попляшет, теперь я на него точно заявлю.

Она: Прошу тебя, Франц-Карл, не волнуйся ты так, было бы из-за кого!

Он: Он у меня еще увидит, он у меня свою сауну мигом снесет.

Занавес

Та же обстановка. Он приходит из сада, довольно потирая руки.

Он: Эрна! Эрна!

Она входит с маленькой лейкой. В ходе дальнейшего разговора Она поливает цветы в горшках.

Она: Что случилось?

Он: Снес! До основанья! Вынужден был все снести!

Она: А я тебе еще вчера говорила — что это он у сауны возится…

Он: Если бы я не возражал, ему бы разрешили ее оставить.

Она: Но эта изба и правда портила весь вид.

Он: Теперь он свое получил.

Она: Другим ведь тоже нельзя строить, что вздумается.

Он: А я даже не знал, что ему уже прислали предписание к сносу. Они там, в магистрате, быстро работают, ничего не скажешь.

Она: А она пусть теперь поищет себе сауну где-нибудь еще. Это, говорит, «помогает сохранить девичий цвет лица».

Он: Он еще и штраф заплатит, целых 500 шиллингов.

Она: Какой там девичий цвет — выглядит, как старая подошва.

Он: Он мог бы, конечно, одним только штрафом отделаться, если бы я не настаивал — но я настоял на том, чтобы он эту свою халабуду снес!

Она: Девичий цвет, — а сама как старуха. Верно ведь, Франц-Карл, она же выглядит значительно старше своих сорока трех?

Он: Н-да, она, конечно, постарше своих лет выглядит.

Она: Просто она слишком тощая, вот кожа на ней и висит, как мешок. У нее же морщины, как у семидесятилетней.

Он: Теперь он меня ненавидит. Видела бы ты его на этой встрече с представителями управления по строительству. Весь белый, как мел, и ни слова не сказал, когда я стал настаивать, чтобы халабуду эту снесли. Может, ему и удалось бы ее сохранить, но там еще и с электропроводкой были нелады. Он сам ее провел. Ну, а главное, конечно, незарегистрированная постройка на кирпичном фундаменте, это решило все дело.

Она: Теперь, по крайней мере, поймет, что ему тоже не все позволено.

Лейка опустела. Она уходит в дом. Он встает, подходит к краю террасы, пристально всматривается в сторону соседнего участка. Она возвращается, продолжает поливать цветы. Внезапно от полноты чувств он хлопает ее по заду.

Она: Франц-Карл!

Он: Ха-ха, это победа, надо ее отпраздновать.

Она: Сейчас сядем на террасе, откроем бутылку вина и поставим прелюд Листа.

Он: Может, для разнообразия чем-нибудь другим займемся? Давненько не занимались…

Она: Ну, знаешь, Франц-Карл, мы уже вышли из этого возраста…

Он: А я вот недавно читал…

Она: Ах, оставь… Сегодня такое пишут — в конце концов, это просто пошлятина…

Он: Ну знаешь, ты и вправду всякую охоту отобьешь… (Садится, недовольно смотрит перед собой.) Я, во всяком случае, никакого такого возраста не чувствую.

Она: Я принесу вино, хорошо?

Она уходит в дом, ставит там пластинку, возвращается с бутылкой вина, откупоривает ее, разливает вино в бокалы. С этого момента и до конца вся сцена идет под тихую музыку.

Он: Знаешь, что делают другие мужчины, когда их жены к ним так холодны?

Она: Ну хорошо, будь по-твоему, но только не среди бела дня. Это и правда победа, и надо ее отпраздновать. За нас, Франц-Карл!

Они чокаются, пьют.

Он: Нет, ты бы видела лицо этого Энцингера. И знаешь, что он мне сказал?

Она: Я думала, он ничего не сказал.

Он: Напоследок, совсем под конец, он сказал: «Вы еще об этом пожалеете».

Она: Это он тебе сказал?

Он: Ага, и если бы он мог убить меня взглядом, меня бы уже точно не было в живых.

Она: Да, он опасный человек.

Он: Не больно-то я его испугался. Теперь-то он отлично усвоил, каково со мной связываться. А если ему одного раза недостаточно — что ж, тем хуже для него. Пусть только попробует сунуться.

Она: Но нам надо впредь остерегаться. Говорю тебе, этот Энцингер — опасный тип.

Он: Ничего, у меня есть карабин, а у него нет.

Она: Да нет, я не о том. Он теперь будет выжидать момент, чтобы сделать нам какую-нибудь гадость. Когда он тебе сказал, что ты еще об этом пожалеешь, это же была угроза, самая настоящая угроза.

Он: Именно поэтому он снова у меня в руках. Сейчас увидишь. (Уходит в дом, возвращается с книгой.) Строительное уложение и уголовный кодекс, с этими двумя книжонками они у меня все в кулаке. Все! (Листает, потом зачитывает.) «Угроза другому лицу в опасной форме с намерением повергнуть это лицо в страх или беспокойство карается лишением свободы сроком до одного года». Вот так-то, черным по белому.

Она: Но ты же знаешь наши суды, они всегда на стороне преступников. И пусть один человек говорит другому «Вы еще об этом пожалеете», они вынесут приговор, что ничего особенного в этом нет.

Он: Позволь, но если это повергает меня в страх или беспокойство, точь-в-точь, как тут написано?

Она: Но он всегда может заявить, что вовсе не хотел тебе угрожать.

Он: Погоди, ты на чьей стороне — на его или на моей?

Она: Просто я не хочу, чтобы мы необдуманно затевали судебный процесс.

Он: Я тоже не хочу. Но если он не оставит нас в покое, значит, получит на свою голову такой судебный процесс, что костей не соберет. Твое здоровье! (Листает книгу.) Тут вообще есть замечательные вещи. Вот, например: злонамеренный оговор. Что он обо мне сказал этой Драйзенбах, когда узнал, что я заявил на него за незаконно построенную сауну? Ты помнишь, что он сказал?

Она: Это бесполезно, она ни за что не пойдет в суд свидетельницей.

Он: Но ведь он обозвал меня злобной старой обезьяной? Обозвал или нет?

Она: Да, но…

Он: Во, подходит, точь-в-точь! (Зачитывает.) «Неприязненные или презрительные, заведомо ложные, злонамеренные и облеченные в неподобающую форму отзывы о другом лице, адресованные третьему лицу» — третье лицо в данном случае как раз эта Драйзенбах — караются лишением свободы до шести месяцев или штрафом в размере среднегодового заработка. Потом еще, вот, статья 115, оскорбление…

Она: Все это без толку, если у тебя нет свидетелей.

Он: Но если я ее назову и ее привлекут как свидетельницу, вызовут в суд, куда она денется — заговорит, как миленькая.

Она: Она же сама сказала, если мы ее в это втянем, она все, все будет отрицать. Она боится этого Энцингера.

Он: Я с ней поговорю. Никто не должен бояться Энцингера. Потому что я его уничтожу, стоит мне только захотеть! (Кричит.) Потому что Энцингер — это мелкая пакостная жопа! (Кричит все громче.) Жопа! Жопа!

Она: Франц-Карл! Тебя же слышно на всю округу!

Он: Ну и что! Все и так знают! Энцингер — жопа! Фу, ну вот и полегчало. Пошли, Эрна!

Она: Франц-Карл, ты совсем рехнулся!

Он: Пошли-пошли!

Он хватает Ее и тащит в дом. Музыка усиливается, наплывают торжественные финальные аккорды.

Занавес

Та же обстановка. Она сидит за столом с рукоделием, слышит, что пришел Он, поспешно встает и идет ему навстречу. Он с перекошенным от боли лицом, прижимая руку к желудку, садится.

Она: Я так и знала. Тебе нельзя так волноваться.

Он: Они хотят меня уничтожить, просто доконать…

Она: Сейчас принесу тебе твои таблетки.

Она уходит в дом, возвращается с таблетками и стаканом воды. Он принимает лекарство.

Он: Мы подаем апелляцию.

Она: Значит, мы опять проиграли?

Он: Мы подаем апелляцию. В конце концов, должна же хоть где-то быть справедливость?!

Она: Сколько это стоит?

Он: Откуда я знаю, сколько этот идиот судья нам насчитал. Этого я уже толком не слушал, все равно мы этого так не оставим. Ни в коем случае.

Она: Надо было мне с тобой пойти.

Он: Нет-нет, ты бы слишком волновалась. Ты пойми, этот судья — это не судья, это карикатура. Я сейчас же напишу министру, да нет, самому президенту напишу, потому что это ни в какие ворота не лезет.

Она: А почему, собственно, мы проиграли?

Он: Шумайер, эта стерва, показала, что она видела, как я разбрасывал гвозди на площадке, где он ставит машину.

Она: А я тебе говорила, она день и ночь от окна не отходит, день и ночь.

Он: Зато как он меня обругал и как он сук абрикоса на меня сбросил — этого она не видела и не слышала.

Она: Она боится Энцингера.

Он: Да не боится она его, просто они с ним спелись.

Она: При его вкусе меня бы это даже нисколько не удивило, но прошу тебя, никому этого не говори, иначе обвинение в клевете нам обеспечено. Будь сдержанней.

Он: А Энцингер не должен быть сдержанней?! Ему все можно?! Можно меня «жопой» обзывать, а стоит мне подать на него в суд — его оправдывают! А мне — только за то, что я сделал точь-в-точь то же самое — выкладывай тысячу шиллингов судебных издержек! Он швыряет в меня (Показывает.) в-о-т такой сук это, между прочим, угроза физическому здоровью, нападение с применением физического насилия, покушение на убийство, — и что же? Ничего! Он все отрицает, свидетелей у меня нет — и я опять раскошеливайся! Н-е-т, так не пойдет! У нас правовое государство! На сей раз я этого так не оставлю, если надо, до комиссии по правам человека в Страсбурге дойду!

Она: Прошу тебя, Франц-Карл, не сходи сума.

Он: Я все выдержу. И я не допущу, чтобы какой-то там ноль без палочки надо мной измывался.

Она: Ты и не должен допускать. Но сейчас надо выждать, покуда снова не выпадет благоприятная возможность. Уж что-нибудь всегда найдется. Ведь вот тогда, с сауной, замечательно все получилось, ты же сам видел.

Он: Все равно мы подадим апелляцию. Потому как эта Шумайер — она теперь тоже у меня на крючке. Из-за ложных показаний.

Она: Но Франц-Карл, как ты хочешь это доказывать? В конце концов, она ведь действительно тебя…

Он: Я найму другого адвоката. Такого, который способен поставить под сомнение показания свидетелей. Этот доктор Монд, он просто бездарность. Пустое место. Он даже не додумался спросить эту Шумайер, носит она очки или нет, не настоял на следственном эксперименте, чтобы установить, можно ли вообще из ее окна разглядеть то, что она разглядела. Нет, он все проглотил, все стерпел. (Он вскакивает, сжимает кулаки, его буквально трясет.) Но я не стану все терпеть! Кто угодно, только не я! Только не я!

Она: Франц-Карл!

Он: Только не я! Только не я! (Внезапно мчится в сад. Удаляясь.) Ах ты дрянь! Сволочь поганая! Сейчас ты у меня получишь!

Слышен дикий кошачий вопль. Через некоторое время Он возвращается.

Он: Еще одна напасть — Шумайерша и ее кошка.

Она: Франц-Карл, прошу тебя, нельзя тебе так волноваться.

Он: Когда-нибудь я эту тварь пришибу.

Она: Давай лучше кофе выпьем, хорошо?

Он: Я эту кошку просто застрелю. Больше она у меня в саду на клумбы гадить не будет!

Она: Кофе с марципанами, Франц-Карл?

Он: Да я и сейчас ее почти прикончил. Ты слышала, как она заорала?

Она: Так я несу кофе, хорошо?

Она уходит в дом, Он садится, уставившись прямо перед собой. Она возвращается с подносом, накрывает на стол. Внезапно раздается крик иволги.

Он: Слышишь? (Вскакивает, тяжело дыша, дрожит всем телом.)

Она: Что?

Он: Кто-то крикнул.

Она: Да нет. Это иволга была.

Он: Какая там иволга?!

Она: Уж мне ли иволгу не знать.

Снова крик иволги. Он снова вскакивает, дрожит всем телом.

Она: Что такое?

Он: Он опять кричит «жопа».

Она: Что такое? Кто кричит?

Он: Энцингер! Это был Энцингер! Ну все, мое терпение иссякло! Кончено!

Она: Франц-Карл! Да что с тобой!

Он: Больше я этого не потерплю!

Снова крик иволги.

Он: Сейчас я его убью!

Она: Бога ради, Франц-Карл!

Она пытается Его остановить, Он стряхивает Ее с себя, кидается в дом. Она бежит за ним. Он возвращается с карабином в руках. Она повисает на Нем, тщетно пытается удержать.

Она: Франц-Карл, умоляю, не надо!

Он стреляет в сад соседа. Оттуда раздается громкий крик.

Она: Нет! Нет!

Он перезаряжает карабин и снова стреляет в сад соседа. Крик сменяется воем, потом обрывается. Но Он продолжает палить еще и еще, без разбора, и, покуда сцена погружается во тьму, хлопки выстрелов перерастают в сплошной грохот бойни.

Конец