Злые пьесы

Здоров, как… пляска смерти в четырех картинах Пер. М. Рудницкий

Йозеф Хакер

Агнес, его жена

Томас, его внук

Тишендорфер, его бывший одноклассник

Гостиная в квартире Хакеров. В центре комнаты — мягкий гарнитур (диван и два кресла). Хакер стоит за спинкой дивана, перегнувшись через нее и упираясь ладонями в сиденье. Это уже старый, но крупный и еще крепкий мужчина. За спиной у него — его жена Агнес. Она только что выдернула из его ягодицы шприц и теперь пристально его изучает, подняв на уровень глаз, затем чистит и укладывает в футляр. Йозеф поддергивает штаны.

Йозеф: Сегодня было ужасно больно.

Агнес: Уколола как всегда.

Йозеф: На какую глубину?

Агнес (Показывая ему расстояние на пальцах.): Как всегда…

Йозеф: Все равно больно. Я чуть не заорал… Казалось, прямо до мозга костей.

Агнес: Ну, извини.

Йозеф: Ты же знаешь, я не из плаксивых.

Агнес: Чего нет, того нет.

Йозеф: И уж если я говорю, что сегодня было больнее обычного, значит, так оно и есть.

Агнес: Я же сказала: извини.

Йозеф: Ну ладно, ладно. Я умею терпеть боль…

Агнес: Я знаю…

Йозеф: Ничего ты не знаешь! Говорю тебе, в больнице они пациентов к кроватям привязывают, когда такие уколы делают.

Агнес: Ты бы лучше прилег.

Йозеф: Зачем? Все уже позади. За газетой схожу.

Агнес: Я уже купила газету.

Йозеф: Ты уже выходила?

Агнес: В магазин. Сейчас принесу.

Йозеф: Все-таки какая это нелепость — жить на уколах.

Агнес: Газета у меня на кухне.

Йозеф: Какое счастье, что ты умеешь делать уколы.

Агнес уходит на кухню.

Йозеф: Таскайся через день к врачу, сиди там в очереди. (Ложится на диван.) Нет, это не для меня. Недаром он говорит, что я до ста лет доживу — и не замечу.

Агнес возвращается с газетой и дает ее мужу.

Йозеф: Что, почтальон уже был?

Агнес: Нет еще.

Йозеф: Он теперь иногда вообще не заходит.

Агнес: Но если для нас ничего нет…

Йозеф: А по-моему, они там на почте совсем разболтались.

Агнес: Когда для нас что-то есть, он приходит. Даже с самыми пустячными рекламными проспектами. Нет, господин Зегледер работает с душой.

Йозеф: Кто такой господин Зегледер?

Агнес: Наш почтальон.

Йозеф: Все они там на почте разболтались.

Агнес: Госпожа Хавровски умерла.

Йозеф: Я думал, она давно уже умерла.

Агнес: Она в больнице лежала. Целый год.

Йозеф: Ах вот оно что…

Агнес: Бедняжка, целый год в больнице.

Йозеф: А сколько ей было?

Агнес: Бреннер еще на прошлой неделе ходила ее навещать. И ничего такого не было заметно. Госпожа Бреннер уверяет, что она выглядела почти здоровой.

Йозеф: Да она вроде и не старая была.

Агнес: Шестьдесят три ей было.

Йозеф (Улыбаясь, как будто услышал нечто крайне забавное.): Шестьдесят три. Шестьдесят три.

Агнес: А дочь за все время навестила ее раза два-три, не больше.

Йозеф: Файглю тоже было шестьдесят три. Наш великий спортсмен.

Агнес: Если бы эта Бреннер госпожу Хавровски не навещала, ни одна живая душа о ней бы не позаботилась.

Йозеф: Лакомбу тоже было всего шестьдесят три.

Агнес: Вот так растишь-растишь детей, а потом…

Йозеф: Я вообще удивляюсь, как это Лакомб до шестидесяти дожил. Гордыня его сгубила, все изображал из себя великого менеджера. Подумаешь, генеральный директор…

Агнес: А что с ним такое?

Йозеф: Я говорю, Лакомб, он ведь тоже только до шестидесяти трех дотянул.

Агнес: Да какое там. Шестидесяти не было.

Йозеф: Что ты мне рассказываешь! Он после шурина умер.

Агнес: Это еще не значит, что ему было за шестьдесят.

Йозеф: Вечно ты городишь ерунду!

Агнес: Еще неизвестно, кто городит!

Йозеф: А вот мы сейчас посмотрим.

Агнес: Смотри, смотри. Мыслимое ли дело, чтобы жена — и права оказалась.

Йозеф: Что верно, то верно. Потому как не могу я припомнить, чтобы ты у нас хоть раз оказалась права.

Агнес: Ну и смотри. Смотри себе.

Йозеф идет к секретеру и начинает в нем рыться.

Агнес: Ты хоть помнишь эту Хавровски?

Йозеф: С какой стати я должен ее помнить?

Агнес: Что значит с какой стати? Да так просто!

Звонок в дверь.

Агнес: Ты наверняка должен ее помнить.

Йозеф: Открой дверь.

Агнес: Зачем?

Йозеф: Да потому что звонят, черт тебя подери!

Агнес: Я ничего не слышала…

Новый звонок в дверь.

Агнес: Ах вот оно что, да иду же, иду.

Йозеф тем временем извлекает из секретера альбом и тетрадь, несет все это к столу, садится. Агнес возвращается вместе с Томасом.

Томас: Привет, дедуль.

Йозеф: Привет. Что это ты в такое время? Почему не в школе?

Томас: Каникулы.

Агнес: Яблочного штруделя хочешь?

Томас (Усаживаясь и с интересом присматриваясь к тому, чем занят дед.): Ага, спасибо.

Агнес уходит на кухню, Йозеф листает альбом.

Томас: Да тут же сплошные черные рамочки.

Йозеф: Мне надо посмотреть, когда умер Лакомб.

Томас: Ты собираешь траурные объявления?

Йозеф: Только моего выпускного класса. А в начале альбома у меня фотография нашего класса после выпускного вечера… (Перелистывает альбом к началу.)

Томас: Да у тебя тут уже одни кресты.

Йозеф: Только трое осталось.

Томас: А сам-то ты где?

Йозеф: Да вон.

Томас: Где? Ах, вон там, сзади. Тебя и не видно почти.

Йозеф: Зато скоро я останусь единственным, кого вообще будет видно на этом свете. Уже только трое нас осталось.

Агнес (Возвращается с тарелкой, на ней кусок яблочного штруделя.): И какие же у тебя отметки за год?

Томас: Да какие-какие… Перевели — и все дела. Слушай, дед-то у нас совсем того… съехал. Траурные объявления собирает…

Агнес: Томас, как ты смеешь в таком тоне говорить о своем дедушке?!

Йозеф: Ага, вот оно! Ну, что я тебе говорил?! Лакомбу было шестьдесят три!…

Агнес: Хочешь чаю или кофе, Томас?

Томас: Нет, спасибо.

Йозеф: Смотри, Агнес.

Агнес: Да ладно уж, ты всегда прав…

Йозеф (Хватая Агнес за руку и с силой притягивая к себе.): Нет уж, будь любезна взглянуть. Вот сюда. Чтобы потом не говорить, что ты просто так мне уступила, а на самом деле всё было по-твоему…

Агнес: Ты ужасно груб, Йозеф! (Вырывается от него.) Так я принесу тебе чаю, Томас…

Томас: Бабуль, да не хочу я чаю, спасибо…

Агнес, игнорируя его слова, удаляется на кухню.

Йозеф: Вот она всегда так. Смотри сюда. Пропечатано тут «на шестьдесят третьем году жизни» или не пропечатано?

Томас: Лакомб… Он что, француз?

Йозеф: Предки были из Франции… А она будет мне говорить, что ему шестидесяти не было!

Томас: Сколько же вас всего было в классе?

Йозеф: Двадцать один.

Томас: И только трое осталось?

Йозеф: Ну да. Мирца, Тишендорфер и я.

Томас: Как подумаю, что и я лет через шестьдесят вот так же буду сидеть и траурные объявления раскладывать…

Йозеф: Ну нет, шестьдесят лет ждать не придется. А уж если война случится — и подавно. Да и без всякой войны многих тоже, знаешь, шибает будь здоров. Один в горы полезет и гигнется. Другого жена отравит. Еще кто-нибудь на машине в аварию угодит, это уж всенепременно. С людьми всякое случается.

Томас: Ну, не знаю… У меня бы от этого точно облом начался. Это ж все время будешь думать, что теперь ты на очереди…

Йозеф: Э-э нет, это как спорт. Ты просто должен знать, что ты сильнее, что по части выживания ты их всех за пояс заткнешь. Министра, генерального директора… тот знаменитым киноактером стал, этот известным пианистом… у нас был очень одаренный класс…

Томас: Киноактером?

Йозеф (Показывая на фотографию.): Ну да, Вальтер Бауме…

Томас: Ах да, кажется, я его где-то видел…

Йозеф: Известный, знаменитый… Слава, успех — какое это все имеет значение, когда ты уже того… Все, баста. А вот я, единственный из всего класса, который ничего, кроме жалкого звания магистра, не достиг, который никем, кроме мелкой канцелярской крысы, не стал, — я все еще жив. Но если ты, мой мальчик, пораскинешь мозгами, что в этой жизни самое главное, то поймешь, что лучший-то из них получаюсь я… Вот Вагнер, Фрицик, ядерным физиком он стал, ха-ха… Этот вообще считал, что он всех нас переплюнет. Даже поспорил со мной, что меня переживет, ну и что? Едва-едва до семидесяти двух дотянул.

Томас: Поспорил? И на что же вы поспорили?

Йозеф: Каждый записал в свое завещание, что отказывает другому свои карманные часы… Я хоть со всеми готов был пари заключить, но знаешь, большинство людей на этот счет очень суеверны… У Вагнера, Фрицика, у того хоть юмора хватило…

Возвращается Агнес с чайным сервизом и начинает разливать чай.

Агнес: Это правда, Томас, что ты надумал покупать себе мопед?

Томас: Хотеть-то я хочу, да отец денег ни за что не даст.

Агнес: Так вот, учти, я тоже категорически против! Носитесь на этих мопедах, как угорелые, того и гляди, что-нибудь случится. Хочешь еще штруделя?

Томас: Нет, спасибо. Да что там может случиться, бабуль?

Агнес (Подкладывая ему еще кусок штруделя.): Это каждый думает, что уж с ним-то ничего не случится.

Томас (Отодвигая штрудель.): К тому же я всегда буду в защитном шлеме.

Агнес: Подожди, я же про печенье совсем забыла. (Уходит на кухню.)

Томас: У всех моих друзей уже есть мопеды. А я, выходит, теперь с ними никуда…

Йозеф (Листая альбом.): У Мирцы, судя по всему, делишки не ахти. В прошлом году операция была. Сказали, что язва двенадцатиперстной кишки… А про Тишендорфера я вообще давным-давно ничего не слышал… даже не помню, с каких пор. Он вроде где-то за городом, под Волькерсдорфом, живет…

Томас: Так может, он уже и не живет вовсе?

Йозеф: Ну уж нет, быть такого не может. Мне на каждого траурное извещение присылали… На каждого.

Томас: Могло ведь и не дойти.

Йозеф: Почта… Они там на почте совсем разболтались…

Томас: Был бы у меня мопед, я бы мигом в этот Волькерсдорф смотался, разузнал бы, что к чему.

Йозеф: Разузнал бы, говоришь?

Томас: Конечно.

Йозеф: Я ведь с ним никогда особенно не дружил.

Томас: Тем более! С какой стати они будут тебе траурное извещение посылать?!

Йозеф: Но это надо сделать незаметно! Чтобы никто даже и не подумал, что меня это интересует.

Томас: Дедуль, можешь на меня положиться.

Йозеф: Немножко деньжат я бы тебе на мопед так и так подкинул.

Томас: Но мне еще целых четыре штуки нужно.

Йозеф направляется к секретеру. Входит Агнес с вазочкой печенья.

Агнес: Погляди-ка сюда, Томас. Твое любимое печенье.

Занавес

Та же комната. Йозеф сидит на диване, Томас в кресле.

Йозеф: Ну же, не тяни резину.

Томас: Да сказать-то в общем нечего…

Йозеф: Ты вообще не был в Волькерсдорфе?

Томас: Почему же, был.

Йозеф: И что ты узнал?

Томас: У него все хорошо. Он и правда в отличной форме.

Йозеф: Откуда тебе это известно? Ты что, видел его?

Томас: Я даже с ним разговаривал.

Йозеф: Да что ты цедишь по чайной ложке!

Томас: Мы с ним долго беседовали, он шлет тебе привет.

Йозеф: Он шлет мне… Но ведь я же велел тебе ничего ему не рассказывать!

Томас: Пришлось… Только я начал вокруг дома шастать, как вдруг выходит мужик и спрашивает, чего это мне тут понадобилось…

Йозеф: Ну и что же? А ты сразу и раскололся? Господи, да этак и я мог бы…

Томас: Ты пойми, там всерьез запахло жареным. Он не шутил.

Йозеф: Кто?

Томас: Да мужик этот. Племянник его или кем он там еще ему приходится. В-о-о-т такой амбал. Ну, и пришлось мне сказать, что я только хотел справиться о здоровье господина Тишендорфера, потому как я внук его приятеля… Он из меня это буквально силой вытряс.

Йозеф: Но фамилии моей ты хотя бы не называл?

Томас: Сперва нет. Но потом…

Йозеф: О Господи! Так я и сам мог бы съездить!

Томас: Да я же не хотел, но они меня сразу в дом позвали, ну, и конечно, мне пришлось тогда господину Тишендорферу фамилию твою назвать.

Йозеф: Господи, какой же ты у меня дурак!

Томас: Почему дурак? Я же ему в общем-то не сказал, что ты ждешь извещения о его смерти.

Входит Агнес с подносом — на нем яблочный и ореховый штрудель.

Агнес: Тебе кофе или какао сделать?

Томас: Спасибо, бабуль, я только что поел.

Агнес: Но уж кусочек штруделя осилишь как-нибудь. (Ставит перед Томасом тарелку со штруделем.)

Йозеф: Если б я знал, что ты так это сделаешь — нет, это и вправду…

Агнес: Ты доволен своим мопедом, Томас?

Томас: Бабуль, это класс…

Йозеф: Что он теперь обо мне подумает.

Агнес: Но смотри у меня, не вздумай носиться, как другие — между машинами так и шмыгают, так и шныряют, прямо как угорелые…

Чертит рукой зигзагообразные линии в воздухе.

Йозеф: Да не встревай ты все время, Агнес… И что же он тебе сказал?

Агнес: Кто?

Йозеф: Я Томаса спрашиваю!

Томас: Он… привет тебе передает. Обрадовался очень, что ты о нем вспомнил. Сказал, что заедет тебя навестить. В ближайшее время.

Йозеф: Вот оно! Вот вам, пожалуйста! Я доплачиваю тебе за мопед — а ты мне за это такую свинью подкладываешь!

Агнес: Я всегда была против, на мопеде всякое может случиться.

Йозеф: Да замолчишь ты наконец или нет! И как же он это сказал, с каким лицом?

Томас: Да что ты, дедуль, так переживаешь-то? Этот твой школьный товарищ очень милый старикан, любезный такой. По нему сразу было видно, как он обрадовался, когда о тебе услышал.

Йозеф: Он, конечно, ухмыльнулся, наверняка ухмыльнулся, это он всегда умел — лыбиться исподтишка.

Агнес: Не понимаю, о ком вы вообще говорите?

Томас: Да о дедушкином однокласснике.

Йозеф: А ты вообще не вмешивайся!

Агнес: Скажите пожалуйста! (Оскорбленно удаляется на кухню.)

Йозеф: Так, говоришь, проведать меня хочет?

Томас: Ага. Вскорости.

Йозеф: То-то мы его удивим. Да, уж он у нас удивится.

Тома с: Чему он должен удивиться?

Йозеф: Он-то наверняка ожидает застать меня лежачим… при последнем издыхании, как говорится.

Томас: Вот этого он точно не думает. Я же ему рассказал, какой ты у нас еще крепкий и бодрый.

Йозеф: Потому он и приедет, что хочет своими глазами удостовериться, так ли оно на самом-то деле. Этот Тишендорфер всегда был такой проныра, такой хитрюга. Я внука посылаю проведать, как он там, а он, коли так, сам пожалует — кто после этого получается крепкий и бодрый? Вот то-то и оно.

Томас: Ах вон ты о чем. Ну нет, зря ты так, дедуль. К тому же я ведь сказал ему, что оказался в тех местах совершенно случайно и…

Йозеф: Ничего ты в этом не смыслишь. У меня в этом деле опыт. Бывает, годами, а то и десятилетиями о человеке ничего не слышно, а потом вдруг бац — и объявляется. Почти с каждым из этих, которые теперь в альбоме, так и было. Только объявится, а потом немного погодя глядь — а ему уже кранты.

Томас: Вот так фокус-покус!

Йозеф: А ты зубы-то не скаль… Человек зачастую и не чувствует совсем, что дело к концу идет, но что-то его изнутри точит, что-то так и подталкивает еще разок заглянуть в свое прошлое. И хочешь не хочешь, он начинает прощаться. С местами, где раньше бывал, с людьми, с которыми прежде довелось в жизни вместе быть. И чем дальше они в прошлое свое уходят, в юность свою, а то и в детство, тем ближе это самое. Я столько раз уже это наблюдал. Так что ежели я нынче об этом Тишендорфере вспомнил значит, что он обо мне подумает?

Томас: Неужели ты думаешь, что у него такие же гнусные мысли, как у тебя?

Йозеф: Не хами!

Томас: Извини, дедуль. Я только хотел сказать, что ежели он что-то такое о тебе думает, то уж точно ошибается.

Входит Агнес с кружечкой какао, ставит ее перед Томасом, тот автоматически отпивает глоток.

Агнес: Ты шлем не забываешь надевать?

Томас: Теперь без него нельзя.

Агнес: А все равно еще полно таких, которые без шлемов носятся.

Томас: Да не хочу я какао!

Агнес: Ты же все равно уже пьешь!

Йозеф: Оставь ты его со своим какао!

Агнес: Съешь хотя бы орехового штруделя, Томас!

Йозеф: И когда же, говоришь, он обещал заехать?

Агнес: Кто?

Йозеф: С тобой никто не разговаривает! Томас! Так когда этот Тишендорфер собирался зайти?

Томас: Вскорости. Сказал, может, на той неделе, когда в Вену по делам поедет.

Агнес: Погоди-ка, у меня на кухне еще печеньице есть. (Уходит на кухню.)

Йозеф: И как же он выглядит?

Томас: Дедуль, я побегу, пока бабушка с печеньем не пришла…

Йозеф: Но что-то ты должен был запомнить! Может, он с лица бледный — или багровый. Не дрожит, не трясется? Ходит с палочкой?

Томас: Да нет. Ничего такого.

Йозеф: Быть этого не может.

Томас: Пожалуйста, дедуль, мне же это… Для меня все, кому от сорока и до ста, выглядят одинаково. Мне он показался свеженьким таким бодрячком. Да и говорит вроде вполне здраво. Сказал, что ежели у меня еще нет подружки, то надо поторапливаться, жалко, мол, всякого раза, который я упускаю.

Йозеф: Вот оно, тут-то он и попался! Тоже мне, Дон-Жуан выискался!

Томас: Это как?

Йозеф: Да ему с бабами никогда особенно не везло.

Входит Агнес с вазочкой печенья.

Агнес: Томас, твое любимое печенье.

Томас: Мне надо идти, бабуль.

Агнес: Но ты же ничего не поел!

Йозеф: Погоди-ка, Томас. А ты ничего такого не заметил у него? Ну, лекарств или еще чего-нибудь у него в комнате?

Томас: Да нет. Волосы у него седые, он весь седой, если тебе это что-то дает. Но ему это даже идет, к загорелому лицу, у него настоящий такой загар, от солнца…

Йозеф: Но он толстый… всегда толстый был.

Томас: Да нет, я бы не сказал.

Агнес: Хоть печеньица возьми…

Йозеф: Вы ведь все время сидели, верно?

Томас: Да, по большей части.

Агнес: Или еще кусочек орехового штруделя!

Томас: А потом он со мной в сад пошел, проводил меня до калитки.

Йозеф: И как он ходит?

Агнес отодвигает от Томаса вазочку с печеным и ловко подсовывает ему тарелку со штруделем.

Йозеф: Да оставь ты парня в покое со своей дурацкой жратвой! Так как он двигался?

Томас: Да как? По-моему, вполне нормально, по крайней мере, для такого возраста.

Йозеф: А что ты считаешь нормальным для такого возраста?

Томас: Ну, примерно как я после того, как часа два на мопеде погоняю.

Йозеф: Ага! Простата!

Агнес: Томас, ну съешь же еще кусочек, не ломайся.

Томас: Спасибо, бабуль, но мне правда пора…

Йозеф: А может, это у него что-нибудь с желудком.

Томас: Вот уж с желудком у него точно все в порядке. Угощали меня будь здоров: сало с красным перцем, ветчина и замечательный деревенский хлеб. А ко всему этому еще отличное винцо. Мне он, правда, вино минералкой разбавил, потому как я на мопеде был.

Агнес: В гостях-то ты вон все ешь.

Томас: Так если я тогда голодный был, бабуль. (Двигаясь к двери.) И еще раз большое спасибо, что на мопед мне подбросили…

Йозеф: Значит, говоришь, он на следующей неделе приедет?

Томас: Может быть.

Агнес: Погоди, Томас, я заверну тебе кусочек орехового штруделя…

Занавес

Та же комната. Йозеф сидит на диване, Тишендорфер в кресле. Они только что обменялись первыми словами приветствия и теперь с любопытством друг друга разглядывают.

Тишендорфер: Да, целую вечность мы с тобой не виделись.

Йозеф: Последний раз на похоронах Лакомба.

Тишендорфер: Ах да… верно.

Йозеф: Вы ведь с ним за одной партой сидели.

Тишендорфер: В седьмом и в восьмом классе. Он, кстати, по сути единственный, с кем я и после школы поддерживал тесные отношения.

Йозеф: Вот как? А я слышал, вы с ним рассорились.

Тишендорфер: Кто тебе такую чушь сказал?

Йозеф: Не помню уже. Вроде как он у тебя прямо из-под носа важное назначение увел, если мне, конечно, память не изменяет.

Тишендорфер: Ишь ты чего знаешь.

Йозеф: Да я просто так — интересовался, что из кого вышло, кто кем стал… Это был твой последний шанс снова заполучить должность генерального директора.

Тишендорфер: Но у него связи в секретариате партии оказались посильнее моих.

Йозеф: Вот видишь… Ты до сих пор злишься.

Тишендорфер: Не сердись, Йозеф, но ты несешь вздор.

Входит Агнес с подносом, на нем кофейник, молоко, сахар, чашки и все прочее.

Агнес: Это он у нас умеет… Нет, правда, как это мило, что вы нас навестили. (Накрывает на стол.)

Тишендорфер: К стыду своему должен сознаться, что меня никогда бы не осенила эта идея, если бы не ваш внук.

Йозеф: Но это не я его надоумил! Это все она.

Агнес: Что — я?

Йозеф: Ну конечно, это же ты начала ныть, что я совсем не вспоминаю своих старых друзей…

Тишендорфер: Так это вы, мадам? Как это, однако, трогательно…

Агнес: Вы постоянно живете за городом, в Волькерсдорфе?

Тишендорфер: Да, всегда там.

Йозеф: Не тоскливо в тех местах?

Тишендорфер: Я нахожу их благодатными… Не потрясающими, но весьма благодатными. Для нашего возраста самые подходящие места.

Йозеф: Не умыкни тогда Лакомб у тебя тот выгодный пост, была бы у тебя сейчас своя вилла в Бадене и дачка на Майорке.

Тишендорфер: Ага. И надгробная плита на Хитцингском кладбище. Знаешь, почему я никогда ему не завидовал? Потому что совсем не так уж хороша была эта работа. Поднять из руин фирму и при этом еще прославиться — да такое кого хочешь доконает. Его и доконало.

Агнес: Вот видишь, и я все время говорила…

Тишендорфер: Да и не настолько хуже был мой собственный пост, который я так и так занимал в банке… Там я спокойно смог дослужить до пенсии. Впрочем, «спокойно» — это тоже, конечно, преувеличение. Если ты начальник отдела кредитования в банке, значит, то и дело балансируешь над пропастью.

Агнес разливает кофе.

Агнес: Вам с молоком?

Тишендорфер: Нет, благодарю. Кофе чем крепче — тем лучше.

Агнес: Когда вас выбрали в правление банка — вы тогда и нас в гости пригласили.

Тишендорфер: Бог мой, вы даже об этом помните!

Агнес наливает кофе Йозефу.

Тишендорфер: Это же больше тридцати лет тому назад…

Агнес хочет подлить в кофе молока. Йозеф ее почти отталкивает.

Йозеф: Да отвяжись ты!

Агнес: Что это с тобой? Сегодня без молока?

Йозеф: Если я никогда с молоком не пью, с какой стати я сегодня должен пить с молоком?

Агнес, привыкшая спокойно сносить капризы мужа, наливает себе кофе с молоком и как ни в чем не бывало продолжает беседовать с Тишендорфером.

Агнес: У вас ведь тогда квартира была на Штубенринге, верно. Очень хорошая квартира… Сахару?

Тишендорфер берет сахар. Йозеф тоже тянется к сахарнице.

Агнес: Но Йозеф, сахар тебе ведь и правда нельзя…

Йозеф: Всегда пил с сахаром — и сегодня пью с сахаром.

Агнес: Ну, как знаешь… И что же стало с той квартирой — вы от нее наверно отказались?

Тишендорфер: Квартиру я оставил жене после развода.

Агнес: Ах вот оно что… И женились снова?

Тишендорфер: Еще бы. Даже дважды.

Йозеф: А что, у нас сегодня нет штруделя?

Агнес: О господи! Извините. Совсем голова стала никуда… (Уходит на кухню.)

Тишендорфер: Ну, а остальные наши как?

Йозеф: Какие остальные?

Тишендорфер: Ну, из нашего класса… Кто-то же должен еще… я имею в виду, не все же они…

Йозеф: Все.

Тишендорфер: Мы с тобой последние остались?

Йозеф: Да… С прошлой недели.

Тишендорфер: С прошлой недели. И кто же?

Йозеф: Мирца.

Тишендорфер: Господи… Вот так спросишь — и на тебе. Прямо хоть не спрашивай.

Йозеф: А ты разве траурное извещение не получил?

Тишендорфер: Да нет. Но это и не удивительно. Я столько раз менял адреса.

Входит Агнес с ромовым кексом.

Агнес: А вот и ромовый кекс. Прошу.

Йозеф: А почему не штрудель?

Агнес: Потому что сегодня у нас ромовый кекс.

Тишендорфер: О, ромовый кекс! Замечательно…

Агнес кладет Тишендорферу кусок кекса.

Йозеф: Рак у него был. Рак легких.

Агнес: У кого?

Йозеф: У Мирцы.

Тишендорфер: Это маленький такой, чернявый, да? Он еще однажды классный журнал слямзил?

Йозеф: Чего не помню, того не помню… Помню, что он на полгода меня моложе…

Агнес: Этак вы скоро всем классом на том свете будете встречаться.

Йозеф: Типун тебе на язык! На том свете! Мелешь чушь всякую…

Агнес: Но если я в это верю…

Йозеф: Для чего тогда человеку помирать, ежели после он не мертвяк?

На некоторое время наступает неловкая пауза.

Тишендорфер: По правде сказать, я думал, мы поговорим о чем-нибудь более веселом… Вспомним наши славные деньки.

Агнес: Да-да, господин Тишендорфер совершенно прав! От твоих разговоров вечно тоска одна.

Йозеф: Я о жизни думаю.

Агнес: Ну и много ли ты надумал? Не веришь вон ни во что.

Йозеф: А ты, Вальтер, во что-нибудь веришь?

Тишендорфер: Я… Ну, как бы тебе сказать… Я не исключаю сюрпризов…

Йозеф: А я как услышу «вечная жизнь» — меня прямо передергивает… Вечность — это противоположность жизни. Каждый прожитый день мы у вечности отвоевываем. Вот почему не Моцарт и не Шекспир величайшие гении человечества, а долгожитель Мафусаил, если только он на самом деле существовал. Ибо он урвал у вечности самый большой кусок.

Тишендорфер: Если так посмотреть — мы с тобой из нашего класса самые лучшие. А что, мне эта теория даже нравится, а то я ведь всегда почти что двоечник был, особенно по латыни… Да и ты, по-моему, тоже.

Йозеф: У меня по латыни всегда твердая тройка была.

Агнес: Он у нас всегда был твердый троечник.

Йозеф: По музыке, географии, истории и начертательной геометрии у меня были четверки.

Тишендорфер: По математике ты однажды за контрольную единицу схлопотал, я очень хорошо помню. А все потому, что ты у меня списать решил… Это вообще тогда была история, скажу я вам. Ты хоть помнишь этого Струппи? Струппи у нас математику преподавал…

Агнес: Я знаю.

Тишендорфер: Волосы ежиком, а на макушке лысина, умора просто. Низенький такой толстяк, но шустрый, а когда злился, он от возмущения аж подскакивал… Да, замечательное все-таки было время…

Йозеф: Омерзительное.

Тишендорфер: Что? Но почему?…

Йозеф: Только потому, что какой-то толстяк-коротышка подскакивал, ты считаешь, что время было замечательное?

Тишендорфер: Оно и было замечательное… Хотя бы просто потому, что мы были молоды и ничего не принимали всерьез… Хотя… Что ж, наверно, каждый по-своему смотрит.

Агнес: Не обращайте внимания. Когда он не в духе, с ним невозможно разговаривать.

Тишендорфер: Мне очень жаль. Может, ему нехорошо?

Йозеф: Мне очень хорошо! И знаешь, почему? Потому что я вот это, нынешнее время нахожу прекрасным, а не какое-то там прошлое. Что там хорошего, в этом прошлом? Кошмар за кошмаром, начиная со школы, потом сотни тысяч безработных, способных перегрызть друг другу глотки за одно рабочее место, потом ревущие орды на улицах и война, и плен, и снова-здорово карабкайся наверх, чтоб чего-то там добиться. Все это позади, и поэтому сейчас я чувствую себя отлично. А как себя чувствуешь ты?

Тишендорфер: Видишь ли…

Йозеф: Я только потому спрашиваю, что уж больно ты далеко в прошлое отправляешься, чтобы что-то хорошее вспомнить.

Тишендорфер: Да нет, это совсем не так. Я своей жизнью очень доволен.

Йозеф: А со здоровьем как?

Тишендорфер: Как и положено в нашем возрасте. Время от времени приходится глотать таблетки.

Йозеф: Какие?

Агнес: Йозеф, это же нескромный вопрос.

Тишендорфер: Да нет, это я совершенно спокойно могу рассказать. У меня была операция на кишечнике и с тех пор иногда бывают трудности с пищеварением.

Йозеф: Кишечник?

Тишендорфер: Да, сантиметров восемьдесят у меня вырезали.

Йозеф: Восемьдесят сантиметров! Вот это красотища!

Агнес: Наконец-то мы узнали, что ты считаешь красотой.

Йозеф: Эта женщина действует мне на нервы. Особенно когда берется истолковывать мои слова. Я сказал про эти восемьдесят сантиметров «красотища» в том смысле, что, значит, они, наверно, все плохое уж точно удалили.

Тишендорфер: Ну конечно, в противном случае я давно бы уже был на том свете…

Агнес: Видишь, он тоже говорит «на том свете».

Тишендорфер: Извини.

Агнес: Еще кофе?

Тишендорфер: О да, с удовольствием. Кофе у вас отличный.

Агнес: Это смесь. Тут несколько сортов. (Наливает Тишендорферу еще кофе, пододвигает ему кекс.) Еще кусочек кекса.

Тишендорфер: С наслаждением. Это не кекс — это поэма. Вы сами пекли?

Агнес: Сама.

Тишендорфер: Примите мои комплименты.

Агнес: Я всё мучное сама пеку.

Йозеф (Протягивая ей свою чашку.): А мне еще кофе?

Агнес: У тебя же давление, тебе нельзя.

Йозеф: Нет у меня никакого давления! Это уж у Вальтера скорее давление.

Агнес кладет ему кусок кекса.

Тишендорфер: У меня? С чего ты взял?

Йозеф: Да вон лицо-то у тебя красное.

Тишендорфер: О, это не от кофе. Это от вина.

Йозеф: Не все ли равно, от чего.

Агнес: Но на сей раз ты выпьешь с молоком.

Йозеф: И не подумаю.

Агнес: Ну, как знаешь, только потом не жалуйся и меня не ругай.

Йозеф: Как будто я когда-нибудь жаловался.

Агнес: Ой-ой-ой.

Йозеф: Так какое у тебя давление?

Тишендорфер: У меня? Понятия не имею.

Йозеф: Ты что же, даже не ходишь иногда к врачу?

Тишендорфер: Ах, знаешь, я вообще стараюсь избегать врачей, по возможности.

Йозеф встает, направляется к серванту, начинает в нем рыться.

Тишендорфер: Врачи — они обязательно что-нибудь найдут, и тогда уж точно объявят тебя больным. А так я здоров, как бык…

Агнес: Что ты там ищешь?

Йозеф: Нашел уже… Здоров, говоришь… Ха-ха… Как бык! (Возвращается к дивану и извлекает из коробки тонометр.) Снимай пиджак.

Тишендорфер: Зачем?

Агнес: Йозеф, не станешь же ты…

Йозеф: Что значит не стану? Ясное дело, мы померим ему давление. Ему это тоже наверняка интересно.

Тишендорфер: И ты умеешь с этим обращаться?

Йозеф: А чего тут уметь? Легче легкого.

Тишендорфер: Я даже не знаю…

Йозеф: Ты с этим не шути. За давлением следить надо. Снимай пиджак.

Тишендорфер снимает пиджак.

Йозеф: Закатай рукав.

Тишендорфер закатывает рукав рубашки, Йозеф накладывает ему жгут.

Агнес: Йозеф, но если господин Тишендорфер вовсе этого не хочет!

Йозеф: Быть этого не может. Это каждого интересует. (Пускает вход тонометр. Заканчивает измерение.)

Тишендорфер: Ну?

Йозеф: Погоди…

Йозеф повторяет всю процедуру еще раз. Агнес заглядывает ему через плечо.

Тишендорфер: Ну и что?

Агнес: Сто семьдесят на девяносто.

Тишендорфер: Это хорошо или плохо?

Агнес: В вашем возрасте лучше и быть не может.

Йозеф: Слишком низкое.

Агнес: Вот уж нет. Как у здорового шестидесятилетнего.

Йозеф: Но ему давно уже не шестьдесят, значит, для него это низкое.

Тишендорфер: Людям свойственно стареть, как я слышал… Ладно, давай теперь тебе измерим.

Йозеф: Зачем? Я свое давление и так знаю. (Порывается спрятать прибор.)

Тишендорфер: Я тоже не прочь купить себе такую штуку и хотел бы посмотреть, как ею пользоваться.

Йозеф: Это очень просто. В инструкции все написано.

Агнес: Йозеф, ну не упрямься же так. Если господин Тишендорфер хочет испробовать аппарат…

Йозеф: Ну хорошо… Тогда пусть испробует… на тебе. (С явной неохотой извлекает прибор обратно.)

Тишендорфер: А почему не на тебе?

Йозеф: Ну хорошо, хорошо! Если тебе непременно хочется знать, насколько у тебя пониженное, ради Бога… Я-то хотел избавить тебя от шока.

Йозеф снимает пиджак, закатывает рукав рубашки, Агнес показывает Тишендорферу, как накладывать жгут.

Тишендорфер: И какое же давление считается нормальным в нашем возрасте?

Йозеф: Ну, совсем точно сказать нельзя, но примерно сто девяносто на сто пять… или что-то около того.

Тишендорфер: Да, тогда, наверно, тебе и впрямь надо следить за собой.

Агнес: А я что ему говорю: у него повышенное.

Йозеф: Что вы в этом понимаете?! Да не накачивай ты так!

Агнес: Так, а теперь вы спускаете воздух, и когда первый раз услышите пульс, стрелка на шкале будет показывать верхнее значение…

Тишендорфер: Так, а где нижнее?

Агнес: Нижнее вы уже пропустили… Но я и так вижу, что высокое.

Тишендорфер: Я попробую еще раз, хорошо? (Накачивает снова.) Ага… Так… Двести двадцать… Да, двести двадцать на сто десять.

Агнес: Это все кофе. Я тебя предупреждала.

Йозеф: Ну и что, двести двадцать тоже вполне прилично.

Агнес: Это ты себе внушаешь.

Агнес забирает у Йозефа тонометр, убирает его. Тишендорфер снова надевает пиджак.

Тишендорфер: А я бы выпил еще чашечку кофейку.

Агнес: О, конечно, пожалуйста. Сию секунду. Но тебе, Йозеф, больше нельзя.

Йозеф: Пожалуй, нет… Я зато позволю себе рюмочку коньячку. Кто-нибудь хочет составить мне компанию?

Тишендорфер: Ой, чуть не забыл, я же тебе принес парочку бутылок нашего «Волькерсдорфского»… Они у меня в сумке в прихожей остались. (Выходит в прихожую.)

Агнес: Двести двадцать и правда многовато, Йозеф.

Йозеф: Все равно куда лучше, чем такое пониженное…

Агнес: Ну, не знаю…

Тишендорфер возвращается с двумя бутылками.

Тишендорфер: В наших краях не перевелось еще доброе вино. Легкое, бодрящее, целительное…

Йозеф: Ну что ж, раз ты крепкого не пьешь… Тогда давай попробуем твою бутылочку.

Йозеф направляется к серванту, достает штопор, Агнес тоже идет к серванту за бокалами.

Тишендорфер: Да нет, я не то чтобы совсем… От случая к случаю и я готов пропустить рюмашку водочки или коньячку.

Йозеф: Ладно-ладно, в нашем возрасте с этим и вправду поосторожнее надо. Желудок… печень… как у тебя с печенью?

Тишендорфер: Понятия не имею.

Йозеф (Откупоривая бутылку.): Нет, уж ты скажи. Чтобы я потом виноват не был.

Тишендорфер: Да ладно тебе, наливай.

Агнес: Только Йозеф, прошу тебя, я серьезно, один глоток, не больше.

Йозеф (Доверху наполняя все три бокала.): Это еще почему? Почему бы мне не выпить два глотка, или три?

Агнес: Ты же сам знаешь…

Йозеф: Ничего я не знаю! Будь здоров!

Они чокаются, пьют.

Йозеф: М-м-да, вино неплохое.

Агнес: Очень хорошее вино.

Йозеф: Но очень легкое. Такое даже детям можно пить.

Тишендорфер: Не обольщайся, Йозеф. Мне, во всяком случае, больше одного бокала нельзя.

Йозеф: Я же говорю, тебе надо печень обследовать.

Тишендорфер: Да нет, печень меня не беспокоит, просто когда я за рулем, я больше одного бокала не пью, из принципа.

Йозеф, который как раз подносил бокал ко рту, от изумления даже проливает вино.

Агнес: Да смотри же ты!

Агнес принимается вытирать салфеткой стол, порывается отереть и подбородок мужу. Йозеф раздраженно отмахивается.

Йозеф: Отстань!

Агнес: Мы-то давно уже не ездим.

Йозеф: Дурацкое это движение, пробки эти…

Агнес: А уж страху я с ним натерпелась — до смерти.

Йозеф: Нынче ведь как ездят? За рулем — либо бандиты, либо идиоты.

Тишендорфер: Ну, не так уж все скверно, слава Богу.

Агнес: Да и тогда тоже. Сколько нам мигали, гудели, и обгоняли, и мимо неслись, как угорелые.

Тишендорфер: Да, бывает и такое, конечно. Но если повеселее ехать…

Йозеф: Уж не думаешь ли ты, что я из тех старых хрычей, которые тащатся со скоростью тридцать километров в час? Да я до самого конца с ветерком ездил…

Агнес: Особенно на красный свет.

Йозеф: Что?! Когда? Чтобы я хоть раз в жизни… Я тебя прошу, лучше помолчи, ты все выдумываешь!

Агнес: Ничего я не выдумываю! Вспомни хотя бы, как ты однажды с Талиаштрассе на кольцо выезжал…

Йозеф: Это было один-единственный раз! А кто виноват? Ты! Я начинаю тормозить, а она орет: «Зеленый, езжай!»

Агнес: Я сказала: «Зеленый мигает».

Йозеф: Сказала… Вечно ты что-нибудь говорила… Почти всегда не то и всегда под руку. Говорю тебе, Вальтер, я и сегодня еще, вот хоть сейчас, мог бы сесть за руль, если бы эта женщина вконец не истрепала мне все нервы. «Прими влево! Поверни направо! Зачем так быстро! Почему так медленно! Он нас подрезал! А здесь вообще обгон запрещен!» Она же рта не закрывала!

Агнес: Ну конечно, всегда я во всем виновата.

Тишендорфер: Я каждый год прохожу тестирование.

Агнес: А он ни разу тестирование не проходил — только ради того, чтобы во всем обвинять меня.

Йозеф: Я сам знаю, как я вижу и слышу.

Тишендорфер: Да нет, часто сам как раз и не замечаешь. Особенно быстрота реакции — на этот счет очень легко обмануться.

Агнес: Со временем все ослабевает.

Тишендорфер: Моя жена настаивает, чтобы я регулярно проходил тестирование.

Агнес: Видишь, другие жены тоже вмешиваются не в свои дела.

Тишендорфер: Нет, у нее с этим строго. Иначе она мне ни за что не позволит возить нашу дочь в школу.

Йозеф: Что? Какая еще дочь?

Агнес: И еще ходит в школу?

Тишендорфер: Да, мне самому почти неловко, но когда жена настолько моложе, случается, знаете ли…

Йозеф впадает в совершенную оторопь. Раскрыв рот, он только безмолвно таращится на Тишендорфера.

Агнес: Ребенок… Но это же замечательно… И сколько же сейчас вашей дочурке?

Тишендорфер, достав из кармана фотографию, протягивает ее Агнес.

Тишендорфер: Тринадцать лет назад я опять женился. Ну, и вскоре это произошло.

Агнес (Рассматривая фотографию.): Ах, какая милашка. Очаровательная девочка. Так ей тринадцать?

Тишендорфер: Двенадцать… Моя отрада на старости лет… Странное, знаете ли, чувство, когда дочь у тебя моложе, чем у иных ровесников внуки.

Агнес: И как же ее зовут?

Тишендорфер: Маргит. Как и жену.

Агнес: А это ваша жена?

Тишендорфер (Передавая ей вторую фотографию.): Да.

Агнес: Какая элегантная.

Тишендорфер: Пришлось, понимаете, несколько раз жениться, прежде чем подходящую пару подобрал.

Агнес: Да вы и сами кому угодно пару составите. (Передавая Йозефу фотографии.) Взгляни-ка, Йозеф.

Йозеф роняет фотографии и откидывается на спинку, он почти задыхается. Тишендорфер вскакивает, подбирает фотографии.

Агнес: Господи Иисусе! Йозеф! Что с тобой?

Йозеф: Ничего. Отстань! Да отойди ты!

Агнес: Но ты же весь серый, на тебе лица нет!

Йозеф (Собравшись с силами, выпрямившись.): Со мной все в порядке. Мне-то, по крайней мере, не угрожает опасность умереть от переутомления, а вот тебе, Вальтер, надо остерегаться, при такой молодой жене недолго и того…

Тишендорфер: Да ничего, тут главное форму не терять…

Йозеф: Тут главное, чтобы другой не начал за тебя стараться, чтобы тебе не наставили вот это…

Йозеф приставляет к голове ладони с растопыренными пальцами, изображая рога и разражаясь громким, злорадным хохотом. Но, похоже, этот хохот отбирает у него последние силы, ибо внезапно он со стоном откидывается назад.

Агнес: Что с тобой, Йозеф! Господи, Боже мой, укол! Тебе же срочно нужен укол! Как же я забыла!

Агнес кидается к серванту за шприцем и ампулой. Тишендорфер тем временем расстегивает Йозефу ворот рубашки. Когда Агнес возвращается и начинает расстегивать Йозефу брюки, тот сопротивляется.

Йозеф: Отойди! Отстань! Не нужны мне никакие уколы! Никогда в уколах не нуждался! Если я от чего и заболею, так только от тебя! Изыди!

Агнес (Невозмутимо наполняя из ампулы шприц.): Он просто спятил. Совсем рехнулся.

Йозеф: Где фотографии?

Агнес: Сам прекрасно знает, что ему пора делать укол…

Тишендорфер: Йозеф, не дури и слушайся жену…

Йозеф: Эта баба день ото дня все дурнее и дурнее… Я тоже найду себе молоденькую!…

Агнес (Приближаясь к нему со шприцем.): Ага, особенно в таком виде…

Йозеф: Уйди! Ты только опозорить меня хочешь! Хочешь выставить меня старым и больным, чтобы я себе молоденькую не нашел… Поди прочь!

Из последних сил Йозеф поднимается, с трудом ковыляет вокруг дивана, но останавливается, опирается руками на спинку и замирает почти в той же позе, что в начале первой сцены. Сопротивляться он не в силах.

Агнес: Господин Тишендорфер, пожалуйста, помогите мне.

Тишендорфер: Что я должен сделать?

Агнес: Его брюки… Надо спустить ему штаны.

Тишендорфер расстегивает Йозефу ремень на брюках, брюки спадают на пол.

Йозеф: Я в полном порядке, Вальтер! Мне ничего не нужно! Не верь ты этой бабе! И ни в каких в уколах отродясь не нуждался! Что ты там делаешь?! Не нужен мне укол! Я здоров… здоров, как…

Агнес делает ему укол, Йозеф ревет от боли. Потом замирает, утратив дар речи и глядя прямо перед собой. Тишендорфер надевает ему брюки, Агнес убирает шприц.

Тишендорфер: Чем-нибудь еще нужно помочь?

Агнес: Нет, спасибо. Теперь уже все позади. Я на всякий случай еще позвоню доктору.

Тишендорфер: Что ж, тогда я, пожалуй, пойду… Мне очень жаль.

Агнес: Вы-то тут при чем…

Тишендорфер: Может, это у него еще и от волнения… После стольких лет снова увиделись… Последний одноклассник, кто еще в живых остался, его это взволновало…

Йозеф, все еще оставаясь в прежней позе, понемногу начинает воспринимать и осознавать происходящее с ним и вокруг него.

Йозеф: Последний… Последний… Последний!!! Мы еще посмотрим, кто будет последним!

Тишендорфер: Такова жизнь, дружище. Да, мы с тобой последние остались…

Йозеф: Не нужны мне никакие лекарства…

Агнес: Хорошо, хорошо, Йозеф.

Йозеф: Надо просто хотеть… Хотеть… А я хочу…

Агнес: Конечно, Йозеф… Давай-ка сядем…

Йозеф: Главное — бороться, главное — не сдаваться.

Тишендорфер: Я, пожалуй… До свидания, Йозеф…

Тишендорфер, поскольку Йозеф все еще держится обеими руками за спинку, хлопает его по плечу.

Тишендорфер: Выздоравливай поскорей… Не надо меня провожать, мадам, оставайтесь лучше с ним, я как-нибудь сам выберусь.

Агнес: Да нет, я провожу вас.

Тишендорфер: Он, конечно, сейчас немного не в себе. И часто с ним такое?

Агнес: Так худо еще ни разу не было.

Тишендорфер: Жаль, очень жаль. Я-то себе совсем иначе наше свидание представлял… Спасибо за прекрасный кофе… И за отличный кекс.

Агнес провожает Тишендорфера в прихожую.

Йозеф: Выздоравливай, Вальтер. Выздоравливай поскорей…

Занавес

Та же комната. Томас сидит в кресле, входит Агнес, вносит вазочку с печеньем, ставит перед ним на столик.

Томас: Что, дедушка по-прежнему не в духе?

Агнес: Я тебе сейчас какао сделаю…

Томас: Погоди, бабуль… Сколько раз тебе говорить: не люблю я какао.

Агнес: Но ты же всегда любил какао!

Томас: Это когда было? Сто лет назад. Как думаешь, он долго еще будет спать?

Агнес: Кто, дедушка?

Томас: Ну да.

Агнес: А тебе от него что-нибудь нужно?

Томас: Да хотел рассказать ему кое-что, его это взбодрит. А он бы мне деньжат подбросил на бензин за этот месяц…

Агнес: Так я ж тебе давала уже.

Томас: To, что ты давала, бабуль, давно все в выхлоп ушло.

Агнес: А ты не носись, как угорелый, по всей округе… И что же ты такого надумал ему рассказать, за что он тебе денег подбросит?

Томас: Вообще-то и с тебя бы причиталось, тебе ведь больше всех достается, когда он не в духе.

Агнес: Да нельзя сказать, чтобы он сейчас особенно не в духе был. Знаешь, с тех пор, как он наклеил в свой альбом извещение о смерти Тишендорфера, он такой уравновешенный стал, почти благостный и… ну, словом, как человек, который доволен жизнью.

Томас: Ах вон что… Вы, значит, знаете уже?

Агнес: Что?

Томас: Ну, про Тишендорфера…

Агнес: А как же. Кто бы мог подумать. Трех месяцев не прошло, как он вот тут сидел и никто бы тогда не поверил… Бог ты мой, и такая молодая жена, и дочка еще ребенок…

Томас: М-да, прямо жуть берет…

Агнес: Ты о чем?

Томас: Я о том, что уж ежели дедуля кого пережить захочет, то этому человеку точно не поздоровится.

Агнес: Ты не должен так это воспринимать. Просто у него есть цель в жизни.

Томас: По правде говоря, я бы на что хошь поспорил, что этот Тишендорфер играючи деда пере… ну, того… извини. Он и правда классно выглядел, прямо спортсмен…

Агнес: В таком возрасте это еще ни о чем не говорит.

Томас: Вас что, телеграммой известили?

Агнес: Да нет, обычное траурное извещение.

Томас: Быть такого не может. В газетах только сегодня напечатают.

Агнес: Что сегодня напечатают в газетах?

Томас: Ну, извещение… О смерти.

Агнес: Как сегодня? Похороны две недели назад были.

Томас: Тогда, значит, мы о разных людях говорим. Я тебе про Тишендорфера толкую, который из Волькерсдорфа.

Агнес: И я о нем же, а теперь давай о чем-нибудь другом поговорим, хорошо? Я заварю тебе чаю?

Томас: Нет, погоди, бабуль, не убегай, это становится любопытно… Или я вообще ничего не понимаю… Послушай меня: господин Тишендорфер умер позавчера, рано утром его нашли мертвым в своей постели, поэтому не могли вы получить извещение о его смерти аж две недели назад!

Агнес: Конечно, не могли! Значит, ты что-то путаешь! Кто тебе сказал, что он позавчера…

Томас: Да его жена рассказала! Я вчера снова за город ездил, мимо проезжал и решил заглянуть… Нас только трое было, он бы наверняка пригласил нас всех перекусить… И вдруг открывает какая-то женщина, заплаканная, вся в черном…

Агнес: Ну да, если он только две недели назад…

Томас: Да я сам его видел… на столе он лежал!

Агнес встает, идет к серванту, достает альбом, раскрывает его перед Томасом.

Агнес: Вот, смотри.

Томас: Держите меня, я сейчас отрублюсь… Не иначе, кто-то деда разыгрывает. То-то он шары выкатит, когда второе извещение о смерти Тишендорфера получит…

Агнес: Томас! Разве такими вещами шутят! Да кому такое в голову взбредет?

Томас: Типография Альфонса Фэрбера… Луссерштрассе, двадцать шесть….

Агнес: Но ведь это же… совсем рядом с нами…

Томас: Все, плакали мои денежки на бензин.

Агнес: Погоди, не убегай… Я тебе сейчас чего-нибудь принесу… И потом, я же должна еще тебе дать яблочный штрудель для папы… Или он опять уехал на монтаж?

Томас: Да нет, он только на следующей неделе уезжает.

Агнес: Куда?

Томас: В Штирию куда-то…

Из спальни появляется Йозеф. Шаркая шлепанцами, движется к столу.

Томас: Привет, дедуль.

Йозеф: Привет, Томас. (Замечает на столе свой альбом.) А это как здесь оказалось?

Агнес: Да ничего ему не сделается.

Йозеф рывком придвигает к себе альбом.

Томас: Мы просто кое-что посмотреть хотели.

Йозеф: Нечего там смотреть.

Томас: Нет, дедуль, правда, тут такое дело чудное, ты вообще отрубишься.

Йозеф: Что я сделаю?

Агнес: Томас был вчера в Волькерсдорфе.

Томас: Семьдесят километров туда и семьдесят обратно. На бензин, между прочим, потратился.

Йозеф: Альбом не смей больше трогать!

Агнес: Он и к Тишендорферу зашел.

Йозеф: Нечего его без спроса брать и без толку глазеть.

Агнес: У Тишендорфера он был, ты что, оглох?

Йозеф: Что-то я устал… Пойду снова прилягу…

Томас: Дедуль, у твоего одноклассника, про которого ты думал, что он две недели как помер.

Йозеф (Ретируясь в спальню.): Помер — значит помер.

Йозеф захлопывает за собой дверь. Томас, бросив озадаченный взгляд на Агнес, бежит следом за ним, приоткрывает дверь и кричит в щелку.

Томас: Представляешь, дедуль, он, оказывается, не две недели назад умер, а только позавчера.

Томас медленно пятится от двери, в которой, с недоверием во взгляде, показывается Йозеф.

Томас: Знаешь, дедуль, я бы тебе и рассказывать не стал, но подумал, вдруг ты перепугаешься, когда второе кряду извещение получишь…

Йозеф беззвучно смеется. Томас недоуменно оборачивается к Агнес.

Томас: Что это с ним, а?

Агнес: Йозеф, кто-то сыграл с нами очень скверную шутку.

Йозеф: На машине он, видите ли, будет разъезжать, с молодой женой забавляться, еще и детей на свет производить. Вот она где — скверная шутка! И от чего же он умер, наш старина Тишендорфер?

Агнес снова приносит из спальни альбом.

Томас: Жена его сказала: сердце… Спать лег — а утром не проснулся.

Йозеф:…«Внезапно и скоропостижно ушел от нас…» Точь-в-точь, как в извещении и написано.

Агнес (Раскрывая альбом.): Да как же ты не поймешь? Извещение-то мы уже две недели как получили. Ты еще сказал, мол, как жаль, что так поздно доставили, иначе ты непременно поехал бы на похороны.

Йозеф: А когда это случилось на самом деле?

Томас: Позавчера…

Йозеф: Вот и допрыгался… Перья тут распускал, понимаешь, все здоровьем своим бахвалился.

Агнес: Погоди, меня сейчас прежде всего интересует, кто… Йозеф? Уж не ты ли это, чего доброго?

Йозеф делает вид, будто не слышал вопроса.

Агнес: Йозеф? Я тебя, кажется, о чем-то спросила? Говори, это ты заказал в типографии извещение?

Йозеф блаженно улыбается, глядя в пустоту.

Томас: Ну вообще… Вот будет номер, если окажется, что дед умеет колдовать, как африканский шаман.

Агнес: Может, ты это извещение еще и ему послал?

Йозеф (Прихлопнув ладонью по альбому.): Глупости! Вполне достаточно того, что человек вот тут оказался. Если он тут — считай, что ему уже крышка. Ишь, чего захотел… Жить как у Христа за пазухой, да еще и долго! Дудки! Со мной этот номер не пройдет.

Томас: От тебя, дедуль, прямо жуть берет.

Йозеф: Это был не человек, а сплошное недоразумение.

Агнес: Но тогда ты… тогда ты…

Йозеф: Ну, кто, кто я?

Агнес: Получается, что это как убийство!

Йозеф: Ладно тебе всякий вздор молоть, старая. Я только предвидел кое-что и отдал это свое пророчество в печать, вот и все. Просто у меня есть чувство формы.

Томас (Пятясь по направлению к прихожей.): Ну тогда я… В общем… Я того… пошел, значит…

Йозеф: Погоди, получишь от меня кое-что… Ты хороший мальчик…

Йозеф вытаскивает из кармана несколько банкнот, дает их Томасу, тот, не считая, сует их в карман и торопливо уходит.

Агнес: Это ты убил Тишендорфера.

Йозеф: Не надо ему было со мной тягаться.

Агнес: Значит, ты признаешь, что ты его убил?

Йозеф: Ничего я не признаю. Я тебе уже сказал, как все было. Просто я это знал. Наперед знал, всегда знал, что когда-нибудь я, я один окажусь на самой вершине…

Агнес смотрит на него долго и пристально, как будто в ней зародилось страшное подозрение. Йозеф перехватывает ее взгляд, какое-то время они молча смотрят друг на друга, как на дуэли. Наконец, он встает и уходит в спальню. Она подходит к серванту, достает из ящика лист бумаги, ручку. Он выходит из спальни и забирает со столика оставленный альбом. Словно застигнутая на месте преступления, она испуганно бросает ручку обратно в ящик, но он даже не замечает ее и направляется в обнимку с альбомом обратно в спальню. Она садится за столик, думает, потом начинает писать.

Агнес: После продолжительной и тяжё… (Словно одумавшись, решительно перечеркивает написанное и начинает с новой строчки.) Скоропостижно и внезапно…

Конец