Змеиное гнездо

Глава 3

Бен Дрискилл сошел на платформу и пробился в вокзал Юнион в удушающей жаре. В поезде доспать не удалось: уставившись в окно, он перебирал в уме все, связанное со смертью Саммерхэйза. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, но нельзя было раскрывать рта, пока он не доберется до Белого дома. Вспотевший, усталый, раздраженный, он вошел в великолепное старое здание вокзала, недавно отреставрированное и ставшее одним из крупных аттракционов столицы. Плотная обеденная толпа переполняла рестораны, туристы и продавцы в бутиках, дети, возвращающиеся из школы, – лица блестели от пота, как блестели все лето и будут блестеть до поздней вашингтонской осени. Выходя из торгового зала, он сразу увидел комитет по встрече.

Эллери Дунстан Ларкспур был единственным на всем вокзале, кто не вспотел. Он всегда был свеж и подтянут: рубашка накрахмалена до хруста, галстук-бабочка затянут под воротник, на манжетах ни морщинки, складки острые, как бритвенное лезвие. Увидев Бена, он пригладил ладонью зачесанные со лба пряди и помахал рукой.

– Видит бог, на что я иду ради ближнего своего! – Он чуть пришепетывал – своего рода торговая марка. – Я добыл машину и шофера, мой мальчик. Нельзя же, чтобы великий Бен Дрискилл истекал потом, дожидаясь такси! – В его шепелявости было что-то особенно милое. Теле- и радиоинтервью прославили его пришепетывание на всю страну.

Но теперь жовиальность сползла с него, как маска.

– Мне так страшно жаль, Бен. Ты же знаешь, как я относился к Дрю. – Он понизил голос до шепота, а его ладонь на миг опустилась Бену на плечо. – Эй, давай я возьму. – Он отобрал у Дрискилла портфель – жест гостеприимного хозяина.

Этот высокий сутулый человек всегда поглядывал будто свысока, какого бы роста ни был собеседник. Лицо у него было розовое, ресницы бледные, а глаза – теплого голубого оттенка.

– Спасибо, что встретил меня, Ларки. Только не говори, что это ради старой дружбы.

– Ты как, Бен, держишься?

– Не очень-то, если подумать. Хотел бы я, чтобы Дрю был с нами.

– И я тоже, Бенджамин. И я тоже. Нам без него трудно придется.

Они развернулись и направились к широкому выходу, за которым такси словно плавились и дрожали в знойном мареве над мостовой. На дальнем конце очереди такси ждал в островке тени черный лимузин. Огромные клубящиеся белые облака вставали над Вашингтоном. Посреди дороги стоял злобного вида мужчина. Он не походил на избирателя – скорее на наемного убийцу. На его футболке была пропечатана надпись: «Это не жар. Это дурь».

Ларкспур прошел мимо.

– Ну, работа остается работой, верно? – Он улыбнулся, словно издалека. – У нас на руках, кроме ужасной личной трагедии, проблема политического пиара.

– Да уж, каша…

– Ты и половины не знаешь, мальчик Бен. И половины! – Его розовая челюсть на миг нависла над цветастым галстуком-бабочкой. Галстук напоминал маленький и очень экзотичный букетик. Ларкспур от природы был улыбчив, и озабоченность на его лице всякий раз заставала врасплох.

– Как это понимать? Терпеть не могу, когда ты говоришь загадками.

Ларкспур махнул шоферу, чтобы тот оставался в машине, и сам открыл перед Беном дверь. Солнце горело отчаянно ярко, прямо огонь мщения, и Бен, залезая в машину, отдернул руку от раскаленного борта. Окна были притемненными, кожа обивки – прохладная, ровно гудел кондиционер, и Бен глубоко дышал, пока Ларкспур усаживался и стучал по стеклянной перегородке, давая шоферу знать, что пора двигаться.

– Я не могу похитить президентские молнии. Он желает сам отрежессировать встречу. Хочет вывести тебя на сцену по своему сценарию. Рейтинг не поднимается. Положение и раньше было сложным, Бен, а теперь еще это… – Он рассеянно подергал себя за галстук и спрятал подбородок в ладони в свойственной ему позе задумчивости, постукивая пальцами по подбородку. – Проклятье, я решил бросить курить. Сучье дело. Обзавелся этими никотиновыми пластырями. Понимаю, что будет трудно, но черт меня побери, если я позволю какому-то шарлатану меня гипнотизировать. Нет, сэр, я уж лучше с пластырем. Я справлюсь. Всякий может справиться.

Он часто подавал свои мысли так, словно представлял пиар-проект в давние дни, до того как «Ларкспур и компания» захватила англоязычный мир. Он был торговцем, продававшим идеи. Его гений, положение в мире – все сводилось к умению сделать абстракции реальными и осязаемыми. Он постоянно твердил, что его работа – просто просвещать народ. Учить людей правильно оценивать ситуацию, тщательно вертеть факты, рассматривая их со всех точек зрения, а прочее придет само. Это Ларкспур умел как нельзя лучше. Он помогал Бену после насильственной смерти Хью Дрискилла, и тех пор они стали друзьями. Они не клялись в вечной дружбе, но оба признавали узы симпатии, связавшие их после кончины Дрискилла-старшего. Из всех друзей Бена только Ларкспур и Дрю Саммерхэйз были приглашены на скромное венчание Бена с Элизабет, прошедшее в семейной часовне в принстонском поместье Дрискиллов.

– Дела плохи, Бен, но… – на его лицо вернулась бодрая улыбка, – в конце концов мы справимся, дай-то бог.

Дрискилл, сидя на заднем сиденье лимузина, услышал в голосе Ларкспура тревогу, которую тот ревниво таил и никогда не выказывал на публике.

Даже наедине с президентом он выкладывал не больше неприятных истин, чем считал необходимым. Президент, как никто другой, нуждается в защите от столкновения с жестокой реальностью жизни. Нельзя допустить, чтобы он пал духом перед канонадой орудий главного калибра в президентской кампании. Эллери Ларкспур был из тех, кто последним признает поражение. В его кабинете на стене висел личный лозунг, кредо, как это называлось по обычаю адвокатских фирм: «Ты будешь драться до последнего… И если не ты останешься последним, ты мне ответишь!»

– Не хочешь мне рассказать…

– О, черт, ты и так скоро все узнаешь. Я просто хотел дать тебе перевести дыхание. Хотел подготовить. Президент придает такое значение твоему мнению и реакции – не хочу, чтобы ты на его глазах отвесил челюсть и начал, поскуливая, грызть новехонький ковер. Но дела и вправду хуже, чем ты думаешь. И приготовься говорить перед слушателями. Там будет Ландесман. Ты, я, Ландесман и президент.

– Потрясающе! А Мак?

– Про Мака лучше не вспоминай. Он вроде как в опале – Чарли, кажется, доверяет ему не так безраздельно, как прежде. Может, дело в его романе с Эллен Торн – думает не о том, тратит время, которое должно принадлежать Чарли… Но, ты понимаешь, это скользкая почва. Они не могли бы отдавать ему больше времени, даже если бы блюли целибат. Нет, Бен, не знаю, откуда это идет, но Чарли в последнее время немножко… страшно сказать – становится параноиком. Понятно, как не стать в его положении? Хэзлитт празднует победу три дня из четырех. Может, Мак просто подвернулся под горячую руку. В общем, об этом помолчим. Я хочу, чтобы ты чем-то уравновесил чернуху и ужасы, которые обрушивают на президента Эллен и Олли. Они меня с ума сведут. Как раз когда ему особенно нужна поддержка!

Лимузин медленно свернул с Пенсильвания-авеню, миновал пост охраны и так же медленно покатил по дорожке под навесом деревьев ко входу в Западное крыло Белого дома. Слева, на обычном месте, в раскаленной тени, изнывая от жары, толпились корреспонденты радио и телевидения. Их софиты, зонты для тени и звукозаписывающая аппаратура складывались в картину экспедиции сафари, разбившей постоянный лагерь. Они критически рассматривали лимузин. Кто может скрываться за тонированными стеклами? Когда машина остановилась у крыльца и швейцар в униформе вышел открыть двери, корреспонденты, присмотревшись, отметили прибытие Ларкспура, что было далеко не новостью, и друга президента Бена Дрискилла – тоже на новость не тянет. Очевидно, о смерти Дрю Саммерхэйза здесь еще не знали. Ларкспур кивнул в сторону репортеров, но те так размякли на жаре, что поленились ответить. Когда они скрылись из вида, он шепнул Бену:

– А, если бы они только знали…

– Скоро узнают, – отозвался Дрискилл.

– Верно, так что нам предстоит решить, что тогда делать.

Стоило войти в Западное крыло, как внешний мир ощущаться переставал. Здесь круглый год стояла весна, вазы полнились свежими цветами. Сотрудники, пропускавшие вас через сканеры, неизменно улыбались и заводили приветливую беседу, словно у них на целом свете не было забот. Улыбчивый чернокожий охранник был, говорят, самым сильным человеком в Вашингтоне – качество, в прошлом раз-другой пригождавшееся при встрече слишком шумных гостей. Гид и секретарь стояли рядом со знаменитой актрисой, заглянувшей наскоро поприветствовать президента. Чарли Боннер как-то заметил, что очень странно сознавать себя стоящим в центре мира, при том, что жизнь твоя течет спокойно и даже счастливо.

– Это служба, только и всего, и иногда слишком легко забыться. Появляется привычка думать, что все в порядке просто потому, что все так вежливы и никто никого не убивает на лестничной площадке… Но, по правде, ты постоянно висишь на волоске над мусорной кучей.

Ларкспур первым прошел по коридору и вверх по лестнице, время от времени кивая кому-нибудь и бормоча приветствия. Теперь по коридору, застеленному ковром. На светлых, как сливки, стенах картины славных и кровопролитных сражений, бросающихся в атаку храбрецов. Охрана сливалась с мебелью, с пальмами в горшках. За стенами чуть слышно гудели кондиционеры. Кабинет слева был отгорожен канатом, сквозь открытую дверь виднелся большой стол, один из стульев за которым был выше и равнее других.4 Ларкспур остановился перед дверью, ведущей в Овальный кабинет.

– Я всегда, прежде чем войти, проверяю, застегнута ли ширинка, – улыбнулся он Дрискиллу. – Как-то вошел с расстегнутой молнией, так что из нее торчал ярлычок прачечной с подола рубашки. Миссис Колфакс – она тогда была представителем в ООН – конечно, оказалась слишком любезна, чтобы заметить, но с Чарли, я думал, случится припадок пляски святого Витта.

Обернувшись, он заговорил с охранником. Их имена внесли в книгу, которую президент именовал «Книгой мертвых», и охранник, шагнув вперед, распахнул дверь. Президент сидел на углу большого темного стола, за которым некогда сиживал Тедди Рузвельт. Рукава рубашки закатаны до локтя. Он выбрался из-за стола и пошел навстречу Дрискиллу с протянутой рукой, и, если не слишком присматриваться, можно было принять его за парнишку, игравшего в футбол в школе Нотр-Дам еще в те времена, когда изобретали колесо, а мячом служил надутый свиной пузырь. В светлых волосах появилась седина, перед последней предвыборной атакой их придется покрасить. В уголках губ и глаз птичьими лапками расходились морщины. Он всегда оставался загорелым: зимой лыжи, летом гольф. Рост шесть футов два дюйма, вес около двухсот тридцати фунтов, и выглядит так, будто запросто отколошматит любого в этом здании, даже если ему одну руку привязать за спину. Под брюками он носил эластичный наколенник – просто на случай, если скажется наследство футбольных сражений. Он не желал стать причиной биржевой паники, упав перед объективами камер из-за давнего перелома.

– Спасибо, что приехал, Бен. – На историческом столе зазвонил телефон, и Боннер, обернувшись, схватил трубку. – Что там, черт возьми? – С минуту он слушал. – Хорошо, хорошо. Но о пострадавших американцах сообщайте каждый час. – Он взглянул на часы. – Потом, потом. Хорошо. – Бросил трубку на рычаг. – Бен, ты сам понимаешь, что сегодня возглавляешь список, но положение в Мексике… К тому же через пару минут назначен ежедневный разбор хода кампании, и вас обоих я прошу остаться здесь. Я на вас рассчитываю. Только пока не вдавайся в дело с Саммерхэйзом. Маку и Эллен я сообщу попозже. – В дверь постучали. Лично открывая дверь, Чарли Боннер добавил: – Подожди, сейчас услышишь…

Боб Макдермотт знал Чарли и работал с ним еще с Вермонта, когда его маленькое, но напористое агентство вело дела семейного банка Боннеров, основанного в шестидесятых годах девятнадцатого века прапрадедом президента. Когда Чарли пробился в Конгресс, потом стал губернатором Вермонта и наконец президентом, Макдермотт так и остался при нем. Между ними возникла естественная привязанность, более или менее пережившая возвышение Чарльза Боннера до президентского кресла. Сейчас Бена, вставшего, чтобы пожать Макдермотту руку, поразили мешки под глазами и усталость, прорывавшаяся в голосе. Макдермотт всегда стремился поддерживать оптимистическое впечатление, будто он владеет ходом событий и наслаждается каждой минутой жизни. Сейчас личина сползла с него. Седые волосы падали на лоб, и веснушки на носу уже не делали его похожим на мальчишку. Смотрел он сердито.

– Бен, рад тебя видеть. Надеюсь, с тобой сюда проникнет луч света.

– Не надейся, – сказал Дрискилл.

Макдермотт машинально улыбнулся, но души в его улыбке не было.

– Мы так давно уже не слышали ничего хорошего, что я не узнаю добрую весть, даже если она укусит меня пониже пояса. – Глаза у него от недосыпа подернулись красными жилками. На нем были серые мягкие брюки, синий блейзер, голубая рубашка, повязанный на шее темно-красный фуляровый платок и черные туфли, начищенные до такого блеска, что напоминали лакированную кожу. Не прилагая рук, Белый дом демонстрировал коллекцию самых блестящих в обозримой вселенной туфель, превосходивших блеском даже ботинки сотрудников фирмы «Баскомб, Лафкин и Саммерхэйз», к которым чистильщик каждое утро являлся прямо на рабочее место, чтобы навести необходимый глянец.

– Это наш последний военный совет перед завтрашним отъездом Эллен. Она вернется в Вашингтон только после партийного съезда. Нас всех ждет Бостон. – Лицо Макдермотта всегда оставалось гладким, а одежда – свежей, как маргаритка, пускай сам он вымотался до изнеможения. Единственным изъяном мог считаться легкий душок сигаретного дыма, который он принес с собой вместе с ароматом одеколона. И в голосе тоже слышалась отчетливая хрипотца старого курильщика. Он был компанейским парнем, любителем долгих дружеских попоек, и, когда мог, отдавал должное порции солодового или рюмочке бурбона, любил и покер, причем блефовать умел так, что вы рисковали остаться без последних штанов.

С Макдермоттом пришла Эллен Торн. Она обучалась политическим стратегиям в Стэнфорде и Гарварде, стала обозревателем, консультантом лобби и наконец наемницей на службе у претендентов на выборные посты. Она составила себе имя на веренице оглушительных побед своих клиентов, в том числе трех сенаторов, которым, казалось, грозил верный провал, и одного губернатора, вышедшего на передний план совершенно неожиданно. В команду Чарльза Боннера она вошла, когда он в последний раз баллотировался на губернаторский пост, и она же сыграла ключевую роль в его победе над республиканским претендентом на президентство – Шерманом Тейлором. Эллен, возможно единственная из присутствующих, обладала безрассудной страстью к политической борьбе, инстинктом убийцы. Все ее противники в один голос утверждали, что она – не джентльмен. Стройная женщина лет под сорок с короткими черными волосами, пронзительными черными глазами и завлекательной кривоватой усмешкой. Очки в черепаховой оправе придавали ей важный вид. Красный костюм, в котором она явилась сегодня, нес на себе воспоминание о «Шанель».

В паузе, пока все рассаживались за президентским столом, Эллери Ларкспур успел переговорить с Эллен. Дневной свет за высокими окнами померк. Кажется, снова начинался дождь, исхлеставший Восточное побережье. Эллен имела репутацию человека, не боящегося дурных новостей. Ларкспур – другое дело, он был врачевателем духа, умел в любом положении увидеть луч надежды. Он полагал, что если гонцу угодно подставлять шею, принося дурные вести, то его – Эллери Ларкспура – обязанностью было увидеть вещи в ином свете. В данный момент Ларкспур без тени сомнений убеждал Эллен быть умереннее в выражениях.

– В кандидате следует поддерживать надежду, – говаривал он, – а не то он уплывет из рук и уже не вернется. Они склонны отчаиваться. Их самомнение слишком велико и слишком ненадежно, каждую минуту готово умереть у вас на руках.

Между тем Эллен Торн полагала, что имеет дело с большими мальчиками, которым пора уже научиться глотать не только сладкое, но и горькое. Дрискиллу хотелось держаться подальше от обсуждения кампании. Уговоры Чарли на него не действовали. Окна уже заливали дождевые струи, отдаленно прогремел гром, и в бледном небе сверкнула молния.

Они принялись за обсуждение данных, собранных Эллен Торн, подгоняя распорядок действий так, чтобы приспособиться к малообещающим результатам. Они планировали автобусное турне по стране в расчете прекратить освистывание и надеялись, что к возвращению в Чикаго демократы, и в конечном счете сам президент, соберут приличное количество голосов. Запланировано было широкое освещение тура на телевидении. Дрискиллу все это представлялось жестом отчаяния.

– Я полагаю, нам придется подстраиваться под чужую музыку, – рассуждала Эллен, как обычно, поджав губы. Ларкспур хмурился, пряча подбородок в ладони. – При наилучшем для нас повороте событий мы этим летом оставим след в истории. В лучшем случае к возвращению в Чикаго у нас еще останутся хоть какие-то шансы на выдвижение. Открытого съезда не проходило уже полвека. Результаты опросов показывают, что после Новой Англии имеется сдвиг во мнениях – не слишком значительный. И если мы не расшевелим побольше фермеров, Хэзлитт выиграет просто по инерции. В Новой Англии мы сделали все что могли, вырвали победу у него из рук… А теперь нам придется уйти на глубину и переиграть его в барышничестве и выкручивании рук в Чикаго.

Судя по виду Чарли, его не радовали эти откровения, но Эллен упрямо продолжала:

– Следует приготовиться к тому, что он выльет на нас всю грязь, какую сумеет собрать, – сейчас он на коне. Он набирал голоса с самого появления на сцене, а мы, к великому сожалению, не принимали его всерьез. – Она подразумевала, что противника не воспринимал всерьез сам Чарли. – У Чарли всегда была сильная поддержка в Пенсильвании, Массачусетсе и Нью-Йорке, и предварительные в Новой Англии нам удалось свести к ничьей. Придется драться за каждый голос, за каждого делегата. – Эллен вздохнула. Она уже проходила все это с теми же учениками, но отступиться от попыток чему-то их научить считала безответственностью. Без нее они, пожалуй, отказались бы признать серьезность положения, могли поддаться заманчивым надеждам, которые рисовал перед ними Ларкспур, а в этом случае для них все было бы потеряно. – Я снова поднимаю этот вопрос, чтобы вы знали, чего ожидать. Нет смысла заранее беспокоиться…

Президент криво усмехнулся и выдавил:

– Чтобы я – и беспокоился?

Хихикнули все, кроме Эллен. Той было глубоко наплевать на президентский юмор. Шутить будешь, когда тебя переизберут.

– Вам необходимо совершить решительный шаг, возможно в Мексике. Как видно, ваша политика не устраивает народ, все данные это доказывают.

– Что ты предлагаешь, Эллен? Хочешь, чтобы я очертя голову бросился вперед, как будто мало там гражданской войны?

– Электорат сильно взбудоражен вашим визитом в Мехико и царящим там хаосом. – Она устремила на президента суровый взгляд. – Возможно, в этом вопросе Хэзлитт прав. Его позицию многие поддерживают…

– Черта с два он прав! – взвился президент. – Он просто ковбой, которому не терпится спустить курок…

– Было бы неплохо, если бы вы обсудили свое обращение к Конгрессу с кем-нибудь из нас. – Этот спор длился уже не первый месяц.

– Сколько можно… Я знал, что вы бы возражали.

– Очень может быть, мистер президент, но вам не удастся провести в жизнь свои намерения, если вы не будете переизбраны на следующий срок. И тогда мы окажемся втянуты в войну.

– Ну, спасибо вам за сей перл мудрости!

– Я совершенно не шучу, мистер президент.

– Могли бы не напоминать. Вы никогда не шутите, Эллен.

– Я не утверждаю, что с вами покончено, мистер президент.

– Ах, – вздохнул он, – луч света от фонарика в руках леди!

Сбить ее Боннеру не удалось. Она словно не слышала.

– Эти цифры – еще не результаты голосования – пока нет. Хэзлитт собирает лавину голосов, но у нас еще есть надежда выжать победу. На это нам следует нацеливаться, и при том сейчас вы – президент. Это наш козырь. Одно это может повлиять на часть делегатов.

Макдермотт оторвался от папки, полной компьютерных распечаток и рукописных заметок.

– Хэзлитт и вы, мистер президент, сейчас сцепились в рукопашной. Результаты опросов очень неустойчивы. Мы можем сделать только то, что можем… Мы разработали хорошую стратегию. – Он многозначительно взглянул на президента. – Хорошо бы она сработала, скажу я вам.

– Ты так думаешь, Мак? – ухмыльнулся президент.

Эллен Торн упорно гнула свою линию.

– Учитывая эти результаты и тенденцию к спаду, вам необходимо набрать скорость перед съездом в Чикаго. Речи о Всемирном банке и даже о войне в Мексике тут не помогут, не помогут и токсичные отходы. Забудьте о преступности, о благосостоянии, о борьбе с наркотиками – никто в эту чушь больше не поверит ни при каком президенте…

Президент ударил ладонью по столу, и все вздрогнули – кроме Эллен.

– Господи, Эллен, я же не идиот! Уже поздно произносить речи. Пора повыкручивать кое-кому руки и показать народу, кто такой Хэзлитт на самом деле!

Эллен Торн не умела пятиться. Это было не в ее характере. Дрискилл полагал, что в ней слишком сильна тяга к смерти, и это вредит ей самой.

– Мистер президент, сколько бы вы на меня ни орали, избиратели знают, что правительство их поимеет – это данность. Они просто решают, под кого им больше нравится ложиться. – Ларкспур поморщился. Дрискилл подавил улыбку и принялся рассматривать носки ботинок. – Либо вы дадите делегатам нечто, что привлечет их к урнам, что-то, что заставит их сказать: «Ого, этот Боннер толковый, или крутой, или забавный сукин сын, и, пожалуй, надо отдать голоса нашей делегации ему», – или завтра с вами будет покончено. Такова жестокая правда.

Президент развернулся на своем стуле с высокой спинкой, уставился на ливень и молнии за окном. Он играл президентской шариковой ручкой с печатью. Эллен Торн еще не все сказала.

– В конечном счете, сколько бы вы ни слушали нас, какие бы стратегии я ни разрабатывала, сколько бы самолетов, автобусов, поездов ни заказывал Мак, хоть он сам ляг на рельсы… Эллери может питаться слухами, Оливер может закрывать на все глаза и проявлять снисходительность… но в конечном счете все решаете вы. Если все пойдет как надо, у вас будет шанс. Заставьте их полюбить вас. Другие политики могут блистать талантами и умом, но вы больше похожи на кинозвезду, к вам относятся эмоционально, вас должны любить – коротко и ясно.

Дрискилл видел, что терпение Боннера на исходе. Он подозревал, что им предстоит испытать на себе взрывной характер Чарли. Отведя взгляд от стиснутых кулаков президента, он стал рассматривать портреты на стенах – выбранные самим президентом. Над всеми главенствовал Уллис С. Грант, кумир президента. Великий генерал, посредственный президент, гениальный историк и писатель. И Франклин Рузвельт – большая черно-белая фотография с задорно вздернутым мундштуком в руке. На столе, рядом с фотографиями жены, Линды, и обоих детей, стояла карточка, на которой губернатор Чарльз Боннер снялся между Джо Ди Маджио и Тэдом Уильямсом, с автографами этих давних героев бейсбола.

«Президенты, в общем-то, идут по пятаку за дюжину, – думал про себя Бен. – Обычные люди с жаждой власти. А вот Ди Маджио и Уильямс – они с тобой на всю жизнь. Их величие вечно. Какой талант более редок, Бен? Умение собрать голоса или делать то, что делали они? Приговор ясен, амиго!»

Взрыв не состоялся. Президент встал и кивнул Эллен и Маку.

– Как всегда, очень вдохновляюще. Держите меня в курсе всех результатов опросов, Эллен. А вот произносить речи предоставьте, пожалуйста, мне. Мак… не стоит вас обоих больше задерживать. Мне нужно кое-что обсудить с Беном и Ларки. – Он проводил их до дверей.

Оба, видимо, с некоторым облегчением встретили его реакцию на выступление Эллен.

За время, которое понадобилось, чтобы вернуться к столу, лицо Боннера обмякло, и выглядел он теперь на все свои годы. Когда он заговорил, голос у него срывался.

– Слава богу, с этим все. Но… Я не знаю, что сказать… о Дрю. Трудно принять. – Он на минуту отвернулся, будто поддавшись сильному чувству, потом снова взглянул на них и, обняв Бена за плечи своей длинной рукой, отвел его к окну, закрытому пуленепробиваемым стеклом и выходившему на Розовый сад. – Мы знали, что ему осталось не так уж много, но это… Это паршиво, по-настоящему, до подлости паршиво. Мне нужна твоя помощь, Бен. Понимаешь?

Дрискилл кивнул. Чарли уже налаживал ловушку, взывая к старой дружбе.

– Это ради Дрю, Бен. – Он помолчал. Бен всей душой пожелал, чтобы разговор кончился, но это не помогло. – Вот к чему все сводится.

Подняв трубку телефона, он сказал:

– Мэри-Лу, скажите Олли, чтобы двигал ко мне.

Бен невольно ощетинился.

– Я собирался докладывать тебе. При чем тут Ландесман?

– А, черт, Бен, нам нужен адвокат в таком…

– Понимаю, вам трудно держать все в голове, мистер президент, но припомните – я сам адвокат. Степень в юриспруденции и все такое, труды…

– Не мни на себе трусы, Бен. Ты замешан, а Олли…

– Замешан… Звучит зловеще.

– Ну, ты ведь там был, ты побывал на месте насильственной смерти. Технически говоря, это сокрытие, если ты меня понимаешь. А Олли смотрит со стороны. Объективно.

– Президент Соединенных Штатов приказал мне убираться оттуда к черту. Велел никому не говорить. Сдается мне, замешанных здесь двое. – Он был ненавистен сам себе. Эквилибристика, ради прикрытия собственной задницы. – Нет, трое… Ларки тоже там был. А, черт, с Линдой уже четверо.

Они с президентом знали друг друга больше тридцати лет, но суть дела в том, что Боннер – президент, а Бен скрылся с места насильственной смерти. Боннер всегда президент, а тот, с кем он имел дело, – потенциальный козел отпущения. Такая уж у него работа.

– Никто не собирается вздергивать тебя на фонарь, Бен. Просто у нас проблема, и я думаю, советник Белого дома должен о ней знать. Расслабься. Мы разберемся.

Речь шла о смерти Дрю Саммерхэйза, и вот, после минуты, отданной чувствам и горю, она превратилась в проблему, с которой надо разобраться. Несмотря на отвращение, Бен чувствовал себя польщенным. Он понимал, что его соблазняют, и какая-то часть его находила это приятным. Он ненавидел эту часть.

Оливер Ландесман вошел в Овальный кабинет через каморку, где более или менее безраздельно царила Мэри-Лу Дэниелс, секретарь президента. Ландесман числился советником Белого дома – то есть советником президента как государственного чиновника, – а Дрю Саммерхэйз был личным юрисконсультом Чарльза Боннера. Ландесман в Вашингтоне был своим и пользовался внушительными полномочиями. Маленький и круглый, с густой шапкой седых курчавых волос на голове, он имел привычку застывать в неподвижности, словно крохотный Будда, сложив на брюшке ладони и лениво прикрыв глаза. Его мягкий голос был щедро смазан убедительностью. Он носил обрезанные сверху очки на цепочке вокруг шеи и положительно наслаждался, видя, как злодеи корчатся под градом его вопросов. Когда он участвовал в слушаниях по так называемому «делу предприятия „Алебастр“», о нем говорили, что он подверг публичной экзекуции в зале суда четверых возомнивших о себе джентльменов времен рейгановской революции из золотой молодежи восьмидесятых. С тех пор он стал известен не только легендарным всеведением, но и тем, что попал на обложку «Тайм». Великий герой либералов. Один из выдающихся столпов законности. При всем при том он знал, что работу советника президента в первую очередь предлагали Бену Дрискиллу, который отверг предложение. Только после этого обратились к Ландесману. А Оливер Ландесман не привык подбирать чужие объедки. Потому и отношения между ними двоими всегда ограничивались требованиями вежливости.

– Бен, – поздоровался Ландесман, и его маленькая ухоженная ручка скрылась в лапе Дрискилла.

– Надеюсь, у тебя все хорошо, Олли.

– Бывало лучше. В отношении политики. В остальном – холестерин низкий, сахар в крови низкий и лекарство от простатита помогает. Прошлой ночью я вставал всего два раза. – Его сонные глазки быстро обшарили лицо Дрискилла. – А вот тебе, ручаюсь, если приходится о чем беспокоиться, так только о повышении уровня тестостерона и адреналина.

– Тут отлично помогает поездка в Вашингтон. Каждый раз, как я здесь оказываюсь, мне хочется сгрести кого-нибудь и отколотить как следует.

Президент негромко рассмеялся.

– Ребята, вы меня убиваете!

Помощник принес графин с охлажденным чаем, высокие стаканы с кубиками льда и веточкой мяты в каждом. Бен, отчасти восполняя потерянную в поезде влагу, ощутил слабый аромат малины.

Президент призвал собрание к порядку.

– Олли, я держал тебя во мраке, потому что хотел, чтобы ты услышал рассказ из первых уст. А именно, от Бена. Мне нужна твоя непосредственная реакция, потому что нам понадобится совет юриста, возможности выхода. Нежелательно, чтобы нас застали со спущенными штанами, однако… Но я забегаю вперед.

Все расселись. Президент занял кресло с тускло-зеленой обивкой и золотой отделкой, Ларкспур и Ландесман – набивную кушетку, на которой виноградные лозы обвивали что-то вроде золотых колонок, а Дрискилл – кресло, более или менее похожее на президентское. На новом коврике бежевого с темно-зеленым цветов была выткана президентская печать. Эйб Линкольн, Гарри Трумэн и ФДР5 взирали на них с пьедесталов. Над камином висела большая картина крупного сражения Второй Мировой войны – сражения в Коралловом море.

Президент откопал ее на складе и велел повесить сюда. Отец президента, Томас Боннер, младшим лейтенантом участвовал в том бою, и картина, с маленькой овальной табличкой, упоминавшей сей факт, была данью его памяти.

– Давай, Бен, рассказывай.

Дрискилл впервые пересказал все события, начиная с предыдущего дня, когда он не смог встретиться с Саммерхэйзом – о звонке Ларкспура, озабоченного здоровьем старика, о том, как нашел тело Дрю, о звонке из автомата в Белый дом и беседе с президентом и Ларкспуром, о том, как нашел макет злобной статейки Балларда Найлса и как выбрался с острова ранним утром.

Ландесман открыл глаза только в конце рассказа. Его сложенные ладошки все так же обхватывали живот, слегка поднимавшийся и опадавший при дыхании.

– Так что, Бен, его убили или он покончил с собой? – Ничем, кроме этой фразы, он не проявил интереса к судьбе Дрю, которого знал с первых шагов на профессиональном поприще.

Оливер Ландесман доводил свою невозмутимость почти до абсурда, словно опасаясь, что проявление чувств ослабит его способность к суждениям.

– Это выглядело как самоубийство. Но… мне не верится.

– И ты ничего там не трогал?

– В оранжерее – ничего. Все, чего касался в доме, я протер.

– Мне непонятен ход твоих мыслей. Выглядит как самоубийство. Ты обнаружил статью Найлса с фотографиями, которые могли сильно обеспокоить Дрю – подлое нападение. Дрю был очень стар, по словам Ларкспура, его поведение – как бы там ни было – внушало беспокойство. Прочитав статью, Дрю испугался за свою репутацию, ушел в оранжерею, чтобы не испачкать дом, и там застрелился. – Ландесман выдержал эффектную паузу, словно перед заключением речи в суде. – Выглядит как самоубийство. Пахнет как самоубийство. И походкой напоминает самоубийство. Ума не приложу, что навело тебя на мысль, будто это может оказаться… убийством.

– Вообще-то я думал, что нам трудно будет доказать несчастный случай, Олли.

Ландесман будто не слышал его.

– Мне кажется, ты ищешь проблем там, где проблемы есть, но не те, которые ты предполагаешь. С какой стати убийство?

– С той, что всего за несколько часов до того Дрю был в полном порядке. Обдумывал что-то, о чем хотел со мной поговорить, что-то, связанное с «нашим другом из Белого дома», как он выразился, что-то, представлявшееся ему очень важным. Мы собирались встретиться сегодня за завтраком. У него и в мыслях не было убивать себя. Так мне видится.

– Однако позволь заметить, – возразил Ландесман, прикрывая глаза, – что, когда ты с ним говорил, он не читал еще колонки Найлса, и вполне допустимо, что эта колонка привела его в такое отчаяние, что он решился на шаг, о котором до тех пор и помыслить не мог. Так представляется мне.

– Тут мы не сойдемся, Олли. Он не позволил бы прикончить себя такому дерьмецу, как Найлс.

Ландесман улыбнулся.

– Теперь переходим к твоему исчезновению с места событий. Должен сказать, Бенджамин, меня это не так уж радует.

– О, мой бог, какой удар, Олли! – Уголком глаза Дрискилл видел, как хмурится президент, укоризненно качая головой. – Слушай, так было лучше всего. Никто не мог знать, что я там побывал…

– Пожалуйста, не абсолютизируй. Никогда не абсолютизируй.

– Но это абсолютно точно, Олли.

– Нет, это всего лишь весьма вероятно. Но если выйдет на свет… – Он пожал плечами. – Запасись рыбачьими сапогами, мой мальчик, потому что ты выше колена увязнешь в очень вонючем болоте.

– Вместе с Чарли. И с Ларки. Я самую малость устал от придирок, понимаешь? Они велели мне никому не говорить и согласились, что лучше убраться с проклятого островка.

– Предположим, – пробормотал Ландесман, – доказать это будет очень трудно. В любом случае, они не юристы… но ты-то юрист! Ради Бога, неужели в твою душу не закрались сомнения?

– Оливер, – вспыхнул Дрискилл, – да открой, черт тебя побери, глаза! – Глаза распахнулись. – Я знаю, чего требует закон в такой ситуации. И знаю, что человек, тесно связанный с президентом, только что умер насильственной смертью. Я нашел его тело и я тоже связан с президентом. Я поступил так, как мне казалось лучше всего. И я должен был позаботиться об интересах президента. Я предпочел прикрыть президента, которому и без того туго приходится в этой зверской предвыборной гонке. Теперь уже нет смысла…

– Нет, друг мой, – моргнув, перебил Ландесман, – смысл есть. Ты сейчас заявляешь нам, что сделал что-то, чего делать не следовало, исключительно по политическим мотивам, ради партийных интересов! Мне даже думать не хочется, как посмотрит на такой поступок хэзлиттовское крыло нашей партии или республиканцы. И ты еще сообщил президенту. Под присягой, если по этому самоубийству заведут расследование, если в нем в самом деле есть что-то подозрительное, мы все будем вынуждены говорить правду. Тебе следовало это предусмотреть. Теперь перед нами проблема.

– Сколько Джорджей Вашингтонов в одной комнате! Все это – дерьмо! – Дрискилл понимал, что рискует перехлестнуть через край. В словах Ландесмана, как ни крути, присутствовал здравый смысл. Оттого-то Бен так и злился. – Я не оставил там следов, а если ты уверен, что это самоубийство, явное самоубийство и ни в коем случае не убийство, так в чем проблема? Ты начинаешь меня бесить, Олли.

– Да ну? У меня этого и в мыслях не было, Бенджамин. – Ландесман, хмыкнув, прикрыл глаза и сложил ладошки поверх ключа с цепочкой – значка «Фи Бета Каппа». – Мне сразу показалось, что у тебя повышен тестостерон – побереги себя, как бы не случился разрыв артерии. Я просто устанавливаю факты. Меня вряд ли касается, бесят они тебя или нет, Бенджамин. Твой поступок с хорошими основаниями можно квалифицировать как сокрытие. Коротко и ясно. На этом я закончу.

– Самое время, – буркнул Дрискилл.

– Эй, ребята, вы все выдохнули? – поинтересовался президент, разглядывая их без тени юмора.

– Не понимаю, – задумчиво протянул Ларкспур, решивший повернуть дискуссию. – Записки нет. Реши Дрю покончить с собой, он оставил бы записку. Пусть только для нас, для самых близких ему людей. Он бы хотел, чтобы мы поняли. Он был не более склонен к самоубийству, чем я. Всеми нами движет самолюбие. А перевалив за шестьдесят, начинаешь рассчитывать прожить долго. Дрю строил планы на эту кампанию, обдумывал съезд и выборы, думал о будущем… – Покачав головой, Ларки встал и прошел к окну.

Президент перечитывал копию колонки Найлса, переходившую из рук в руки во время рассказа Бена. Он вытер глаза белоснежным платком и прокашлялся.

– Бен, я благодарен, что ты заботился о моих интересах, о моем положении. И, признавая правоту Оливера… – он пожал плечами. – Сердце тебе подсказало верно, Бен.

Дрискиллу не понравилась интонация этой фразы. Боннер словно извинял его за допущенный промах. Впрочем, он понимал, что Чарли старается умиротворить Ландесмана. Дрискилл сказал:

– Я думаю, нам следовало бы хорошенько присмотреться к фотографиям в этом факсе. Оливер, если ты считаешь, что дальнейшее участие в обсуждении тебя компрометирует, почему бы тебе не уйти…

Ландесман негромко рассмеялся.

– Не надо так, Бен. Я не враг. Но как советник президента я должен выполнять свою работу. И я не себя опасаюсь скомпрометировать. Здесь присутствует лишь один человек, репутация которого чего-то стоит, если ты меня понимаешь. Я высказался. Жми дальше. Что сделано, то сделано. – Его круглые маленькие глазки были широко открыты и поблескивали.

– Ну, ты прямо заноза в заднице!

– Прошу вас, советник, продолжайте.

– Эти фотографии, Дрю с Тони Саррабьяном. Кто-нибудь здесь знает, что у него были за дела с Саррабьяном? Суть статьи Найлса в их встрече. Саррабьян живет в Вирджинии, в том спаренном особняке. Когда Дрю там побывал? Ларки – он с тобой виделся? Звонил тебе? Он с тобой встречался, Чарли?

– Нет, – ответил президент, – со мною не встречался. Честно говоря, мы не виделись несколько месяцев. Решали все дела по телефону. Я думаю, он начал понимать, что лишние разъезды не идут ему на пользу. Ларки?

Ларкспур покачал головой.

– Может, это старые фотографии? Найлс из тех подонков, которые ничем не гнушаются… Раскопать старые снимки… или подделать, откуда нам знать?

– Но чего ради Дрю беседовал с Саррабьяном когда бы то ни было? – спросил президент. – Не совсем в стиле Дрю. И от кого Найлс получил снимки? Здесь что-то затевается, и мы видим в щелочку двери пушистый хвост. Какой черт переслал факс Дрю? Отправитель не указан.

– Должен сказать, – пробормотал Ландесман, – меня эта статья ошеломила. Слишком много яда даже для Найлса. Этот яд разлился повсюду, мистер президент. Арнальдо Ласалл, который в наши дни сходит за тележурналиста, бегает по городу, объявляя, что намерен на днях обрушить на вас небесный свод. Слухов полно, однако никто, кажется, не знает, к чему они относятся.

– И что тут нового? – устало возразил президент. – Этот ублюдок уже полгода охотится за моей шкурой. Честное слово, мне кажется, он просто все выдумывает.

– Однако на удивление много народа верит ему, – тихо заметил Ландесман и вернулся к более насущному вопросу. – Меня тоже беспокоят фотографии Дрю с Саррабьяном. Конечно, это всего лишь факс, и они могут оказаться монтажом…

– А нет ли ключа к распускаемым Ласаллом слухам? – Замечание Ландесмана задело президента за живое.

– Не обращайте внимания, – посоветовал Ларкспур. – Слухов всегда хватает, и тут уж ни черта не поделаешь. Одни затихают, появляются другие…

– А бывает и так, – вставил Ландесман, – что они застревают в головах. По крайней мере некоторые. Просто к слову.

– Все, что болтают эти ублюдки, Найлс и Ласалл, кажется, как раз застревает. – Президент покачал головой. – Продолжайте, Олли.

– Возвращаясь к Дрю. Я, вероятно, знал его хуже всех вас, так что не набрасывайтесь на меня – но что если обвинения Найлса, как бы туманны они ни были, – не ложь? – Он вскинул маленькую ладонь, словно пресекая возражения. – Если Дрю затевал что-то, не известное никому из нас?.. Может быть, Найлс попал в больное место? И Дрю лишил себя жизни, чтобы избежать худшего бесчестья? Такое возможно? Конечно, возможно. Я просто предлагаю рассмотреть все возможности, не ослепляя себя привязанностью к человеку.

Ларкспур поставил опустевший стакан из-под чая, вернулся к столу и остался стоять, глядя на остальных.

– Но в чем, собственно, Найлс обвиняет Дрю? В том, что тот снялся в имении Саррабьяна? И что? Я там был полдюжины раз по самым разным поводам. Президент с первой леди присутствовали на весеннем приеме в саду у Саррабьяна. Нам всем в разное время случалось бывать у него в гостях.

– Кроме меня, черт подери, – вставил Дрискилл. – Должно быть, я вращаюсь не в тех кругах.

– Твое счастье, Бен, – подхватил президент, – однако… Приходится признать, что ты не участвуешь в здешней тусовке. В Вашингтоне всем нужны деньги, а из Саррабьяна деньги так и текут. Американские деньги, заграничные деньги – и он более или менее легально участвует в кампании. В целом, скорее менее. – Президент подчеркнуто продолжал: – Удалите из этого городка скользких личностей, и светская жизнь рассыплется. А кампанию придется вести в кредит. Я с самыми разными людьми вижусь… А больше Найлс ни в чем и не обвиняет Дрю. Нет, должно быть что-то другое – и, я подчеркну, Дрю просто не стал бы кончать с собой. Ни в коем случае. Только не Дрю Саммерхэйз. Прежде всего, Найлс не мог ничего о нем раскопать, потому что раскапывать нечего. Дрю никогда не оставлял следов. Он был слишком осторожен. Бен, я бьюсь об заклад, что ты прав.

– Ты хочешь сказать, его убили?

– Это самое я и говорю!

Президент перешел к столику с напитками, достал лед из стоящего под ним холодильника.

– Кто-нибудь хочет выпить?

Ландесман ушел по другим делам. Остались только Ларкспур с Дрискиллом. Оба согласились, и Боннер побросал кубики льда в хрустальные бокалы, залил их джином, добавил тоника и клинышки лимона.

– Вот что ожидало нас в конце недели! Вот к чему относились слухи, которые дошли до Олли. Дрю Саммерхэйз, мой личный адвокат, глава НДК.6 Завтра об этом будут кричать все воскресные газеты и телевидение. – Боннер вздохнул, пригубил, позвенел льдинками. – И как на это посмотрят мистер и миссис Колеблющиеся Делегаты?

– Беда в том, – сказал Эллери Ларкспур, – что отругиваться не будет времени. Если в воскресных газетах появятся статьи о расследовании – или серия статей на неделе, – рейтинг продолжит падать. А что «Таймс» и «Вашингтон пост» раздуют дело, можно не сомневаться. И нам некогда продумывать ответный удар.

– Погодите-ка, – остановил президент. – Как это Ласалл мог распускать верные слухи? Кто мог знать, что это случится? Не ясновидцы же они?

– Вы чертовски правы, – согласился Ларкспур. – Если он за два дня предсказал эту катастрофу… значит, заранее знал о смерти Дрю? Вы правы, мистер президент, это невозможно. Или возможно?

Президент медленно поднял взгляд.

– Разве что они же его и убили. Тогда это возможно – если они собирались обеспечить нам катастрофу в конце недели. – Он помотал головой. – Это я свихнулся, или кто-то другой окончательно сошел с ума? Мы, кажется, еще не дошли до того, чтобы убивать друг друга во имя двухпартийной системы?.. И все же его кто-то убил.

Они молча сидели, глядя, как стекает по стеклам дождь. Воздух в Овальном кабинете стал сырым, зато прохладным.

Президент сменил тему.

– Эллен Торн действует мне на нервы. Умная голова, но слишком уж прямолинейна. Иногда со мной надо бы… скажем так, помягче. Это как с диагнозом рака. Мы победим, так мне думается, но если нет, если на съезде, подсчитав свое поголовье, обнаружим, что нас ожидает трепка, нам лучше собрать вещички.

– Прошу вас, мистер президент, не хороните себя до времени.

– К катастрофе следует подготовиться, Эллери, надо быть готовым ко всему. Тут Эллен права. Если нас застают врасплох, противник получает большое преимущество. Только и всего. А теперь… что мне говорить по поводу Дрю?

– Как обычно. Выдающийся слуга отечества, близкий друг, которого никто не заменит.

Президент воспрянул духом.

– Организуем великолепные похороны, как только выдадут тело. Я сам буду присутствовать. Это, надо полагать, вызовет сочувствие. Дрю был дорог всей партии. Эллери, тебе, может быть, придется произнести надгробную речь. Сам я не хочу этим заниматься. Не хочу болтать языком перед телекамерами. А что с завещанием? Семья у него осталась? Есть душеприказчик? Эллери, ты не уточнишь все это? Или – Бен, о чем я только думаю? Это ведь на самом деле в юрисдикции конторы Баскомба. Слушай, к завтрашнему дню мы должны все знать. Я буду во Флориде – надо захватить тамошнюю делегацию.

Где этот человек черпал энергию? Быть может, в источнике самомнения, заставившего его поверить, что он станет президентом?

Президент взглянул на Ларкспура.

– Продолжай, Эллери.

– Хэзлитт выступает на большом митинге в Фануил-холле в Бостоне, потом возвращается в Нью-Йорк на встречу со спонсорами. Вы в Бостоне в начале недели, потом у вас Шугар-Буш. Потом мы собираемся на переформирование в Вашингтоне, а там уже и Чикаго… Вот, примерно так, мистер президент.

Настроение от подавленности перешло в оптимистическую решимость, хотя Дрискилл не совсем понимал, каким чудом это свершилось. Политика: поймал след – и чеши по нему в мах, прижав уши. Рвись вперед, сметая всех, кто оказался на пути. Политика стаи. Бен не был политическим животным,7 у него был не тот набор инстинктов, но кое-чего он набрался, общаясь с другими, так что и у него в крови прибавилось адреналина.

Чарли достал из портсигара с увлажнителем три большие сигары и обрезал кончики. Ларкспур от сигары отказался, а двое других закурили, наполнив комнату густым синим дымом и крепким ароматом. Бутылка джина в ведерке со льдом стояла на письменном столе, чтобы все могли дотянуться. За окном тучи стали еще темнее, зажглись фонари и освещение на участке вокруг Белого дома. Дождь заливал стекла. Эллери Ларкспур скинул пиджак, распустил галстук, оставив его болтаться на груди, расстегнул ворот рубашки. Он выглядел сверхъестественно спокойным, таков уж был его стиль.

– Бен, – заговорил президент. – Бьюсь об заклад, ты думаешь, что я намерен вытащить тебя в Вашингтон и заставить с головой нырнуть в эту кашу. Разве не правда? Ну, признайся.

– Такая мысль приходила в голову.

– Дружище, расслабься. Мне нужны не твои советы по ходу кампании. Мне придется разгребать кучу, и лучшее, что ты можешь для меня сделать, – это вернуться в Нью-Йорк и заняться «Баскомб, Лафкин и Саммерхэйз». Ты знаешь, какую роль всегда играла ваша фирма в жизни партии. Нам нужно, чтобы ты был там и крепко держал вожжи – теперь, когда Дрю больше нет. Теперь ты будешь заправлять делами, так или иначе.

Чарли Боннер встал с места, покачнулся, не сразу совладав с больным коленом, и сжал его руку. Чарли был большим любителем рукопожатий, еще с давних пор. Иной раз, столкнувшись с кем-нибудь в кампусе, он, словно забыв, что всего полчаса назад разговаривал с тем же человеком, хватал его руку и начинал горячо трясти. Дрискилл никак не мог решить, вливал ли он через прикосновение силы в собеседника или вытягивал их. Может быть, сила вливалась в обоих. В футбольной команде всякий ради Чарли Боннера проломил бы, как гласила поговорка, кирпичную стену, потому что все знали: он не сдастся, а значит, не сдастся никто из них.

– Старый друг – лучший друг, Бен. Поверь, у меня нет от тебя секретов. Я не пошлю тебя в бой со сломанным копьем. Что известно мне – известно и тебе.

– Вот пусть и впредь так будет, – сказал Бен. – Одного я не понимаю. Ты, кажется, с самого начала был уверен, что Дрю не покончил с собой. Отчего?

Президент постучал себя по голове, потом по груди против сердца.

– Наверно, что-то подсказало. Но ты в Нью-Йорке сможешь теснее общаться с полицией. Они наверняка захотят с тобой поговорить. Ты – преемник Дрю, тебе он назначил свидание утром в понедельник. Держи ушки на макушке и ничего не упускай. Если они заподозрят убийство, ты сразу почуешь. Будем постоянно на связи, если ты не против.

– Хорошо, Чарли.

Президент не ошибся: то, что его отправляют обратно в Нью-Йорк, удивило Бена. Значит, он будет следить за кампанией по газетам, не вмешиваясь в нее.

– Ты настоящий питбуль, Бен. Молодчина! – Боннер глянул на часы. – Надо сообщить Маку насчет Дрю, не то он станет взрывоопасен. Счастливого пути, Бен. Ларки, ты держись под рукой и оттяни жар на себя, если Мак опять проявит излишнюю вспыльчивость. Вообще-то, лучше ты и сходи за ним, а по дороге постарайся умаслить. – Президент, покончив с одним делом, мгновенно перешел к следующему. Он уже прижимал к уху телефонную трубку. Дрискиллу и Ларкспуру, покидавшим Овальный кабинет, махнул рукой.

– Просто не верится, – тихо проговорил Дрискилл. – Сбежал! Вырвался на свободу!

– Ну, не будь так уверен. Вашингтон – такая штука, что может сграбастать тебя и из могилы, – хихикнул Ларкспур. – Но Боннер не шутил: он правда хочет, чтобы ты постоянно держал нас в курсе расследования. Откровенно говоря, я счастлив, что не пришлось доверять сбор сведений Олли Ландесману.