Змеиное гнездо

Глава 4

За дверью Овального кабинета Ларкспур обернулся к Дрискиллу:

– Когда президент разделается с беднягой Маком, мне придется поработать над речью, которую Чарли – или я, если придется – произнесет на похоронах. Если я тебе понадоблюсь или просто захочется поболтать, звони.

– Куда?

– Домой, в Вирджинию. Я совсем выжат. После твоего звонка мы, считай, и не ложились. Я вздремнул немного утром, около шести. А Чарли вымотал тот перелет из Мехико…

– Там очень плохо?

– Хуже быть не может, Бен. Имей в виду, меня там не было. Но я поговорил с Линдой. Она посетила все больницы, а теперь собирает голоса за усиление медицинской помощи. Не могу поверить, что комитет ей откажет, но жаться будут, это уж точно. Президент встречался с президентом Мексики и его военными – и еще с несколькими лидерами Центральной Америки; мы поддерживали процесс мирного урегулирования, но Чарли сомневается, тот ли процесс следовало поддерживать, не существует ли для нас другого способа навести там порядок. – Ларкспур пожал плечами. – Родную бабушку убил бы за сигарету! Черт возьми, только об этом и думаю.

Боб Макдермотт, выйдя из-за угла соседнего с Овальным кабинета, резко остановился. Он натягивал на плечи блейзер.

Ларкспур покачал головой:

– Не спеши так, дружок. Великий ожидает тебя в Овальном кабинете. Мне велено лично доставить.

Макдермотт искоса глянул на него.

– В чем дело, конечно, не намекнешь? Погоди минуту, Ларки, я хочу перекинуться словечком с Беном.

Ларкспур кивнул и привалился к стене рядом с дверью, мыча себе под нос одну из песенок Мерсера – «Лауру». Мало кто знал, что он хороший джазовый пианист. Правую руку он держал в кармане брюк, позванивая мелочью.

– Далеко не ходите, ребята. Займите кабинет Рузвельта.

– Мне только что звонила генеральный прокурор, – обратился к Дрискиллу Макдермотт. – Просила тебя ей отзвониться. Вот ее личный номер. Она в министерстве юстиции. – Мак затащил Дрискилла в пустой кабинет Рузвельта, подальше от случайных ушей.

– Спасибо, Мак. Я позвоню.

– Мне показалось, она расстроена. Увидела что-то по телевизору. Не выпить ли нам с тобой попозже? Ты где остановился?

– Я постараюсь вернуться домой, Мак.

– Слушай, я всерьез. Как насчет семи вечера в «Уилларде»? Ты еще успеешь на поезд.

Дрискиллу не хотелось пить ни с Маком, ни с кем другим, и Макдермотт прочитал это по его лицу.

– Это действительно серьезно, – повторил он. – Для меня. Для Чарли. И для Эллен… Мне надо выговориться. – Он протяжно присвистнул, покрасневшие глаза беспокойно бегали. – Он меня ждет… Слушай, всего по стаканчику. Я буду тебя искать. В семь, Бен.

– Ладно, ладно… Ты лучше иди.

Макдермотт кивнул:

– Хотел бы я знать, какого черта ему надо.

Ларкспур, открыв дверь, впустил главу администрации в святая святых.

Дрискилл представил себе их разговор, как президент рассказывает о смерти Дрю. Да уж, Маку будет что послушать. Пройдя по коридору к кабинету Мака, он попросил у секретарши разрешения воспользоваться телефоном. Та кивнула: «Конечно, мистер Дрискилл», – и кивком указала на пустой кабинет Макдермотта. Дверь была открыта настежь, на столе и на полу пирамиды бумаг, папок, блокнотов, газет, журналов и книг. Бумажные дебри. Он набрал номер, и телефон почти мгновенно отозвался:

– Да?

– Привет, подружка, это я, Бен.

– О, Бен… – голос звучал простуженно. – Я тут плачу… Только что услышала в новостях о Дрю. Ты знаешь?

– Знаю, что он умер. – Он не ожидал, что новость распространится так быстро.

– Ты потому и приехал? Мне сказали, ты неожиданно назначил встречу с президентом.

– Да, поэтому. – Возможно ли в этом городе сохранить хоть что-то в секрете?

– Ты уже освободился? – Ему всегда нравился ее мягкий выразительный голос.

Тереза Роуэн, начинавшая в фирме «Баскомб, Лафкин и Саммерхэйз» и ставшая теперь генеральным прокурором, была из породы женщин-победительниц. В колледже успешно подрабатывала манекенщицей, первой из афроамериканцев стала партнером в конторе Саммерхэйза и первой из женщин ее расы и второй из женщин вообще стала генеральным прокурором.

– На пару часов, – сказал он.

– Какой ужас с Дрю… да, Бен? Такой удар.

– Плохая новость.

– Ты уже закончил с президентом?

– Да, закончил.

– Может, подойдешь ко мне в министерство? Мне хочется поговорить с тобой. Это вправду тяжело.

– Ты не предупредишь охрану внизу о моем визите? В прошлый раз мне только что проктоскопию не сделали, прежде чем пропустить.

– Это потому, что ты такая задница, – шепнула она.

– Ноэль Кауард гордился бы тобой…

– Я их предупрежу, чтоб ожидали явления самого выдающегося адвоката Нью-Йорка.

– Вообще-то… он скончался этой ночью.

Ларкспур обеспечил Дрискиллу машину. Дождь барабанил по асфальту стоянки и по крыше длинного черного автомобиля. Представители прессы попрятались в комнату для пресс-конференций. Жара не спадала. Он устало опустился на прохладную кожу заднего сиденья, глядя, как дворники смывают со стекла липкую слякоть.

Вывернется ли Чарли, осталось ли у него в шляпе что-нибудь для последнего трюка? Дрискилл не умел по-настоящему разбираться в приметах, определять пульс и кровяное давление электората, как это делала Эллен Торн. Такое впечатление, что она озабочена больше, чем сам Чарли. Нет, просто у них разный стиль. Эллен Торн не сумела найти к нему подход.

Тереза Роуэн ждала в длинном помещении на пятом этаже, в комнате, которая служила кабинетом Бобби Кеннеди. Со времен Кеннеди сменявшие друг друга генеральные прокуроры использовали ее как конференц-зал. В ее пропорциях было некое величие, удовлетворявшее даже самых честолюбивых чиновников; к тому же все были осведомлены об ее историческом значении, помещение словно навеки осталось за братом мученически погибшего президента, также ставшим жертвой убийцы. Тереза Роуэн, назначенная на этот пост, не теряя времени превратила комнату в свой кабинет, именно потому что когда-то она принадлежала Роберту Ф. Кеннеди. Он был одним из ее героев, может быть, первым из них. А она была не из тех, кто забывает.

Ее проникновению в коридоры власти способствовали не только пол, цвет кожи и острота ума – сыграло роль и то, что Дрю Саммерхэйз просто обожал эту женщину. Он ее уважал, он подпал под ее обаяние, ему нравилось с ней работать, и, видит бог, она его попросту очаровала.

Она была невысокой, с кожей цвета кофе с молоком, с озорным мальчишеским личиком и ярким блеском в обсидиановых глазах. Коротко остриженные черные волосы облегали лоб, как купальная шапочка. Она была стройна, аккуратна, идеально организована и изысканно сложена. Она могла быть стервой, и ей это прощалось, потому что она была чернокожей и красивой, слишком умной, слишком остроумной и слишком язвительной в нападении: никто из потенциальных критиков не пожелал бы столкнуться с ней «тапо а тапо»,8 а ведь в их числе было немало людей, с которыми сам Дрискилл не рискнул бы встретиться на ринге.

После назначения генеральным прокурором она удивлялась, почему пресса уделяла так много внимания цвету ее кожи. Она была известным юристом, работала с Дрю в нескольких весьма тонких областях – в правительстве и даже в разведке. Ее послужной список и прошлые успехи логически объясняли назначение в министерство юстиции. Были у нее и сторонники, желавшие видеть Терезу в Верховном суде. Однако именно принадлежность к черной расе выдвинула ее на обложки «Тайм», «Ньюсуик» и «Нью тайм мэгэзин».

Она так и не вышла замуж. Карьера в первую очередь: она была востребована и наслаждалась этим. Когда-то, еще в конторе Баскомба, она вообразила, будто влюблена в Бена Дрискилла. И в самом деле, в кого же еще, как не в протеже Дрю Саммерхэйза, принадлежавшего к другому поколению? Оба были одиноки и достаточно связаны условностями, чтобы находить связь между черной и белым чрезвычайно волнующей. Дрискилл стал ее конфидентом, вторым после Дрю наставником, союзником в карьерном возвышении. После года, до отказа загруженного работой, их отношения перешли в надежную дружбу. Оба признавали, что женитьба маловероятна – он еще не вступил в решающее сражение с церковью, не потерял любимую младшую сестренку, не повстречался с сестрой Элизабет. Оба были невероятно заняты, слишком часто оказывались изнурены работой, так что уже не оставалось сил на поддержание романтических отношений.

Поэтому они предпочли остаться друзьями.

Все это промелькнуло у Бена в голове, когда он, войдя в просторный кабинет, увидел, как она идет ему навстречу. Как давно это было! Привычно обнимая ее, он почувствовал, как она поднимается на цыпочки, ощутил высокую маленькую грудь, тонкие кости спины и плеч. В нем всколыхнулось желание, а она подняла взгляд, медленно и проказливо улыбаясь, блестя глазами. Она думала о том же, о чем думал он. И тут же отстранилась, улыбка погасла. Она вздохнула:

– Ну и день, ну и день!

Тереза провела его по ковру с алым узором к своему длинному столу, за которым сидела спиной к пуленепробиваемым стеклам и левым боком к большому камину. Грязноватые пятна, немного выделявшиеся на орнаменте ковра, остались от собак Боба Кеннеди, сопровождавших его на работу, по субботам вместе с детьми, и иной раз не имевших возможности прогуляться, когда им приспичит. Разглядывая камин, он представлял себе те пикники, которые Бобби устраивал для семьи на выходных. Они жарили гамбургеры на огне, и запах разносился по коридорам. Давным-давно… это уже история. Те игроки давно сошли с первых страниц.

– Я стараюсь как-то пережить смерть Дрю, – сказала она. – Мне надо было с тобой увидеться, есть вещи… кое-что, о чем нам надо поговорить. Как принял это президент?

– Ну, ему сейчас есть о чем беспокоиться.

– Это ты мне говоришь!.. Ты и не представляешь, сколько у него причин для беспокойства.

– А ты о чем?

– Бен, эта кампания… Если я выгорела дотла, подумай, каково президенту. И моя работа в Лэнгли… это просто зверство.

Она провела его в комнатушку за большим кабинетом. При администрации Клинтона ее занимала Джанет Рено, и Тереза в ней почти ничего не меняла, только превратила в некое подобие читальни. Здесь остался тот же кремовый ковер, который приходилось мыть с шампунем каждые две недели. Только фотографии, оставшиеся от Рено – большей частью она с друзьями за городом или с матерью во Флориде, – сменились, разумеется, такими же семейными фото, изображавшими жизнь Терезы. На одном снимке он рядом с ней увидел себя, стоящим у борта кораблика. Они тогда отправились в ночной круиз вокруг Манхэттена. Оба улыбались, он обнимал ее на фоне огней ночного города.

Тереза провела его в следующее, совсем маленькое помещение с черной кожаной мебелью, телевизором, холодильником и маленьким баром. Приготовила на двоих водку с тоником. От джина у нее болела голова.

– Это я нашел тело.

Она вздрогнула, подняла взгляд.

– Ты? Я думала, вертолетчик или слуга…

– Нет, я побывал там раньше.

– Когда?

– Около полуночи.

– Зачем? – Она, как видно, не верила своим ушам. Следующий вопрос вырвался сам собой: – А президент знает?

– Я позвонил ему, когда нашел тело. Он велел мне убираться оттуда нафиг и никому не говорить. Велел ехать сюда. Вот я и приехал.

На ее лице по ходу рассказа отражались изумление, печаль, боль. Она задавала все те же вопросы, отыскивая причины, обрушилась на Найлса и кампанию сплетен, выплеснутых на президента. Она сидела, откинувшись в кожаном кресле, закинув ногу на ногу, расстегнув матросский пиджачок. На нем были большие золотые пуговицы с гербами, галуны на рукавах, жесткий флотский воротник. Она слишком давно была в деле, слишком много повидала, чтобы дать прорваться печали за Дрю. Она уже двигалась дальше, оставив личные чувства позади.

– Хотела бы я снова поговорить с Дрю, – сказала она. – До меня с разных сторон доходило, что республиканцы подумывают о расследовании смутных слухов, связывающих Белый дом и Дрю с некими туманными непристойностями. Всегда хватало таких, кто хотел бы выявить средства, которыми «Баскомб, Лафкин и Саммерхэйз» – да-да, я не шучу – влияют на политику и на своих клиентов. Разумеется, «ради блага страны». Например, лидер парламентского меньшинства Арч Лейден вроде бы намерен нанести мне светский визит, поболтать – ты бы его слышал, этот высокий ломкий голосок: «Существуют ли реальные основания для всех этих слухов? Не сидим ли мы на пороховой бочке?» Он собирается просить о назначении особого прокурора от министерства юстиции. Так или иначе, я обсуждала с Дрю ход кампании дней десять назад, и он сказал тогда, что надо начать разрабатывать защиту администрации, но сперва, подчеркнул он, необходимо выяснить, откуда исходит угроза. Президент – как мишень в тире, силуэт на фоне нарисованной луны, – так он сказал. Мы собирались вскоре еще побеседовать. – Она осеклась, глотая подступившие вдруг слезы. – Потом мы еще говорили, неделю спустя, дня три-четыре назад. Я готовилась к разговору по существу наших проблем. Но он, неожиданно для меня, уклонялся от всякой конкретики: так настаивал, что нам нужно поговорить, а отделался общими словами и намеками. Мне тогда подумалось, что он мог переговорить с кем-то, кому доверял больше, и решил придержать то, что собирался сказать мне. В общем, он сказал, что вся кампания против Боннера, это… ловкость рук, так он выразился. Вот оно есть, а вот его уже нет. Я буквально запомнила его слова: «Мы все рискуем, все до одного. Мы держимся на тающей льдине. Никогда ничего подобного не видел», – так и сказал, а он всякого навидался на миллион лет. Никогда ничего подобного не видел…

– Подобного чему? Что такого он увидел?

– На этом он остановился, – сказала Тереза. – Только добавил еще, перед тем как повесить трубку: «Не воображай, что ты в безопасности, не считай себя неуязвимой, Тесса, потому что это не так. Ты висишь на том же волоске, что все мы – проблемы очень серьезные». Бен, он был в самой гуще событий, но никак не мог дойти до сути, будто суть была слишком велика, или слишком туманна, или слишком ужасна, чтобы ее коснуться. А сегодня, после того как я узнала, мне был звонок из Си-би-эс, просили комментариев. Я отделалась стандартной парой фраз, но первое, что мне пришло в голову: его убило то, от чего он меня предостерегал. А ты нашел тело и сбежал…

– Он и со мной хотел поговорить – насчет президента. Он сказал, Чарли здорово вляпался, но он, Дрю, считает, что сумеет его вытянуть. Хотел бы я знать, о чем он говорил.

– Тебе туго придется, если кто-нибудь обнаружит…

– Ландесман мне уже все высказал по этому поводу.

– Он никак не может простить твоей дружбы с Чарли.

– Я не мог втягивать президента.

– Я бы сделала то же самое. И все-таки это сокрытие. Опасное положение. Но все ничего, если никто не узнает, что ты там был. Кому это известно?

– Президенту, Ларкспуру, Олли Ландесману, и, думаю, президент уже рассказал Макдермотту и Эллен Торн.

– И мне. Это шестеро. Многовато для сохранения тайны. – Она заметила, что он даже не пригубил свой бокал, и подбросила туда новый кубик льда.

– Во мне уже столько чая со льдом и джина с тоником, что хватит утопить линкор, – взмолился Дрискилл. Голова начинала гудеть.

– Если тебе от этого станет легче, я также виновна в сокрытии. Я – глава правоохранительных органов государства, а ради тебя нарушаю закон. Иной раз задумываешься, долго ли человек может пробыть на этой работе, продолжая спокойно смотреть на себя в зеркало по утрам. Черт… Это сокрытие. Верхушка правительства знает, что ты нашел тело Дрю и скрылся – из политических соображений. – Она вдруг ухмыльнулась. – Такая уж это штука, мой старший партнер. Политика.

– Президент и Ларкспур приказали мне скрыться с места…

– Докажите это, мистер.

– То же самое сказал и Ландесман.

– Можно было ожидать.

– Слушай, последнее, что читал Дрю перед смертью, – факс статьи Найлса, отзывавшегося о нем очень недоброжелательно. Она выйдет только в понедельник. Тебе, случаем, никто не прислал оттиска?

Она покачала головой:

– Кому вздумалось присылать ее Дрю?

– Неизвестно. Но вот что думает президент… он думает, что Дрю убили. Не шутя.

– Очень хорошо, Бен, – сказала Тереза после долгой напряженной паузы. – Вот что думаю я. Я думаю, что президент, возможно, прав. Дрю, когда я с ним говорила, может, и был напуган… но намеревался вести игру. Он был возбужден. Он был готов. Он бы не стал убивать себя.

– Да, у меня такое же впечатление, но… я вне игры. Чарли сказал, чтобы я возвращался в Нью-Йорк и занимался делами конторы – делами Дрю. И держал ушки на макушке. – Бен пожал плечами.

Подождав, она положила руку ему на колено, заглянула в глаза.

– Ты всегда был сам себе хозяин, Бен. Но Чарли водит тебя, как умелый рыбак рыбу. Не слишком расслабляйся там, в Нью-Йорке, больше я ничего не скажу. Если ты ему понадобишься, он всем чертям задаст жару, лишь бы залучить тебя на борт. Ты считаешь себя замешанным и свободным – и ты старый друг Чарли Боннера. Поэтому тебе нелегко будет принять мои слова. Но он все еще держит тебя за яйца, друг мой. Ему только и нужно сказать: «Я старался тебя не вмешивать, Бен, ты помнишь, я сам отослал тебя в Нью-Йорк… Но сейчас ты мне нужен, дружище». Ты привязан к нему крепче, чем ко мне. Старая дружба. Но лучше бы тебе поверить моим словам, Бен. Никому нельзя доверять. Помни об этом. Как там насчет принца Хэла и Фальстафа? Вы с Чарли Боннером вместе слышали полуночные колокола. Вы дружили и до ночи засиживались в кабачке. Но… он – президент Соединенных Штатов. Он пойдет на все, чтобы удержаться и остаться президентом. Все прочее не имеет значения. Он уже готов заставить тебя прикрывать убийство, а мы еще только начинаем разбираться в том, что происходит. Помнишь, что говорил Дрю о том, чего не сознает и не понимает ни один президент? Он сказал Чарли Боннеру накануне инаугурации: «Не устраивайся надолго, сынок. Не успеешь оглянуться, как наступит время уходить. Мы все здесь временные». Президенты привыкают считать, что место принадлежит им, что эта работа навсегда – и пойдут на все, чтобы на ней удержаться.

– Сегодня вечером один из великих людей Америки лежит мертвым на островке Биг-Рам у оконечности Лонг-Айленда в Нью-Йорке. Девяностодвухлетний Дрю Саммерхэйз, большую часть двадцатого века стоявший за спиной политических сил, был найден сегодня мертвым в оранжерее своего роскошного имения. По-видимому, он принял смерть от собственной руки. Джеффри Дикасон ведет репортаж с Биг-Рам. Джеффри, кажется, смерть Дрю Саммерэйза окружена густым облаком тайны. Что там у вас происходит? – Джон Хантер вел интервью со стоящим на второй половине экрана Дикасоном, недавно перешедшим с вашингтонского канала Си-би-эс в Нью-Йорк.

– Здесь все тайна, Джон. Мистер Саммерхэйз был найден человеком, который следит за его домом вдвоем со своей женой. Его зовут Барт Молдер. – Кадр расширился, открывая ворота имения, охранявшиеся дорожной полицией. Несколько полицейских машин перекрывали подъезд. – Мистер Молдер, расскажите нам, что вы увидели, придя сюда утром.

Барт Молдер то и дело утирал хлюпающий нос.

– Я не мог найти мистера Саммерхэйза в доме, так что мы с женой стали искать вокруг. В оранжерее хлопала дверь – мы вошли и нашли его там. Он был мертвый. – Молдер, пожилой человек лет шестидесяти с лишним, был одет в рабочую рубаху «большой янки». – Застрелился, вроде бы. Никак мне этого не понять, вот что я вам скажу.

– Оружие лежало у него под рукой?

– Да, был там пистолет, верно. Не знаю, кажется, пистолет… – По его лицу вдруг хлынули слезы. – Он был отличный человек, Дрю Саммерхэйз, я лучше него не знал.

– Спасибо, мистер Молдер. А теперь, Джон… возможно, это не просто явный случай самоубийства. Полиция мало что сообщает. Они находятся в здании начиная с десяти часов утра. Чем они занимаются, нам не известно. Известно только, что мистер Саммерхэйз намеревался вернуться в город вертолетом утром в понедельник и позавтракать в Гарвард-клубе с одним из партнеров по юридической деятельности. Саммерхэйз, как известно, был постоянным политическим советником президента Боннера. Это более или менее все, что мы знаем. Тебе слово, Джон.

Хантер не отпустил его.

– Что говорят относительно близости Саммерхэйза с президентом Боннером?

– Тут мало что можно сказать. Официальный представитель Саммерхэйза пока неизвестен, хотя я бы предположил, что его юридическая контора «Баскомб, Лафкин и Саммерхэйз», имеющая высочайшую репутацию в Нью-Йорке, к вечеру пришлет сюда представителя.

– И последнее, Джеффри. Есть ли версии относительно причин, заставивших Дрю Саммерхэйза оборвать свою жизнь?

– Пока нет, Джон. – На объектив камеры брызнул дождь.

– Понятно, спасибо, Джеффри. Мы, естественно, будем очень внимательно следить за развитием событий. Повторю: Дрю Саммерхэйз скончался в результате пулевого ранения в голову. Менее часа назад пресс-секретарь Белого дома Александра Дэвидсон встретилась с представителями прессы в Вашингтоне. – В кадре возникла Александра в строгом синем пиджаке, за кафедрой в помещении прессы.

Зазвучал ее голос:

– Президент глубоко опечален кончиной своего старого друга и давнего советника. Узнав о ней, президент Боннер сказал – цитирую: «Дрю Саммерхэйз был титаном во времена титанов и остался таким во времена, когда он один отбрасывал великую тень на нашу страну. Его наследие окружает нас: Америка мирная, экономически могущественная, устанавливающая моральный стандарт для всего мира. Мир ощутит потерю этого лидера. Для меня же его потеря равна потере родного отца».

Бен Дрискилл вздохнул:

– Мне его не хватает куда больше, чем родного отца.

Репортаж вела Бритт Ямамото – эксперт по опросам населения с радиостудии. Она держалась строго и важно, но, на взгляд Бена, место ей было среди других школяров. Она обращалась к невидимому ведущему:

– Положение президента выглядит все более мрачным, Джон. На основании нашего ночного опроса, преимущество президента в штатах Нью-Йорк и Пенсильвания, составлявшее десять процентов немногим более месяца назад, теперь составляет один процент – что, как вы знаете, лежит в пределах статистической погрешности. Иначе говоря, президент и его соперник Боб Хэзлитт идут голова в голову в этих двух больших штатах, где совсем недавно отбушевали предварительные выборы, причем нагоняет Боб Хэзлитт. Сегодня я говорила с Кларком Бекерманом из НДК, который утверждал, что он не обеспокоен, поскольку новый парень на улице всегда привлекает внимание. Однако, добавил он, нет сомнений, что, когда дойдет до голосования, делегаты чикагского съезда вспомнят обо всем, что сделал для них и для страны президент Боннер, и сделают правильный выбор. – Личико мисс Ямамото выразило сомнения, не утратив от этого своей миловидности. – Я беседовала также с Арчем Лейденом, лидером республиканского меньшинства в парламенте, который выступал сегодня здесь, в Нью-Йорке, и он сказал, что Хэзлитт, кажется, идет на подъем, и республиканцам придется тоже наддать. Он не уточнил, имелись ли ввиду республиканский кандидат Прайс Куорлс или перешедшие на сторону Хэзлитта демократы. Выдвижение Хэзлитта, безусловно, отнимет часть голосов у республиканцев. Джон?

– Только один вопрос, Бритт. Кто-нибудь предполагает, как скажется известие о смерти Дрю Саммерхэйза на работе съезда?

– Нет, Джон, об этом еще не стало широко известно. Но к утру мы, конечно, сможем что-то сказать.

Дождь так и не перестал к тому времени, как шофер высадил Бена перед «Уиллардом», недавно отремонтированным и обставленным заново, что вернуло ему прежнюю роскошь, если не более того. Мрамор, пальмы, начищенная до блеска бронза – этот зал был одним из красивейших в мире. В дни своей славы «Уиллард» был президентским отелем, едва ли не центром всей политической жизни Вашингтона. Теперь времена переменились, в моду вошли другие интерьеры. Но ресторан по-прежнему останавливал на себе взгляд. Дрискилл прошел через вестибюль, посмотрел в глубину длинного коридора, обставленного ровными рядами пальм, уходившими вдаль, как на учебном этюде по перспективе. Свернув направо, он обогнул угол и оказался в баре «Раунд Робин», где издавна президентствовал Джимми – человек, которого Гор Видал назвал величайшим барменом мира. Джимми был на посту, озирал группки людей, собравшиеся вдоль стен бара. Он что-то такое полировал, прерываясь, чтобы смешать коктейль или налить бокал одного из излюбленных им вин. За столиками под карикатурами на величайших деятелей Америки не было свободных мест.

Дрискилл протолкался сквозь толпу и занял табурет у стойки. За пять-шесть мест от него восседали два сенатора, а на одном из углов обосновался председатель финансового комитета парламента.

– Добрый вечер, мистер Дрискилл. Рад снова видеть вас в Вашингтоне. – Как будто он был здесь завсегдатаем. Джимми обладал феноменальной памятью на лица. – Ужасно жаль мистера Саммерхэйза. Когда-то он частенько здесь бывал.

– Спасибо, Джим.

– Что вам подать?

– Водку с тоником, слабее котенка, если можно.

Джимми зазвенел кубиками льда в высоком бокале.

От его спокойного размеренного голоса становилось легче на душе. Он, почти не отвлекаясь, принялся рассказывать Дрискиллу о недавней поездке на свои любимые калифорнийские виноградники. Он помнил, какой виноград растет на какой стороне дороги, сколько солнца попадает на каждый участок – словом, все.

– Ну, а сейчас какие новости, Джим?

Джимми, уже поставивший бокал перед Дрискиллом, был занят приготовлением «Манхэттена».

– В нашем городишке становится малость напряженно, мистер Дрискилл. Я от кого-то слышал, будто готовится что-то крупное. Сами знаете, от слухов никуда не денешься. Не знаю, о чем речь, но толкуют об этом уже не первый день.

– Может, о смерти мистера Саммерхэйза?

– Нет, она-то для всех оказалась ударом. Нет, какое-то политическое событие.

– Хорошее?

– Для кого?

– Для президента.

– Насколько я слышал, нет, мистер Дрискилл.

– Что ж, поживем – увидим.

– А вот и мистер Макдермотт – я вас оставлю.

– Только сперва выставь мне водку «Коллинз», Джимми, – бросил Макдермотт, причаливая к стойке. – Бен, ты ведь знаком с Джимми – любимцем Гора Видала! – Бен кивнул. – Господи, Бен, что за мерзкий день. – Макдермотт раскраснелся, на лбу у него выступила испарина. – Мерзость хренова… – Что-то было не в порядке с его голосом.

Только теперь Бен заметил, что Мак пьян. Глава администрации нагрузился!

– Ты, похоже, принимал соболезнования в жидком виде. Хотя ты прав. День был не слишком удачный.

Не прошло и суток, как он нашел тело Дрю в оранжерее.

– О, с Дрю конечно дело плохо, само собой. – Мак медленно, старательно выговаривал слова. – Но что особенно мерзко для меня – я хочу сказать, для меня лично, – это что я услышал о Дрю чуть ли не последним в Вашингтоне. Господи боже, да чертово телевидение объявило обо всем прежде, чем президент собрался уведомить главу своей администрации. Как, по-твоему, я должен себя чувствовать? Дерьмо! Я теперь ничего о Чарли не знаю. Похоже, мне дали отставку. – Он зажег сигарету и закурил, прикрывая ее трясущимися ладонями, выпуская дым в воздух над головой. Взгляд он фокусировал с заметным трудом. Он взмахнул сигаретой, неуклюже пожал плечами и сделал большой глоток. – Ты все знал о Дрю, так? Тебе он сообщил, вытащил из Нью-Йорка – главное, чтоб Дрискилл знал, а главу администрации – к черту.

– Я знал.

– Ну и пошел на хрен. – Мак щурился от дыма. Пряди волос лезли ему в глаза. Он выглядел много старше своих лет. Седина у него появилась во время кампании четыре года назад. Пальцы, державшие сигарету, дрожали.

– Ты меня сюда зазвал, чтобы послать на хрен? – Дрискилл слезал с табуретки, собираясь уйти.

– Брось, Бен – господи, что ж ты такой обидчивый! – Мак как-то опал внутрь, будто надувной человечек, которого стянули веревочкой. – Ну, извини… ты прав, я немного выпил… Дай вздохнуть, Бен. Мне надо с тобой поговорить. – Он держал Дрискилла за отворот пиджака.

– Ну так, ради бога, возьми себя в руки. Напившись в «Уилларде», ты вряд ли сильно поможешь президенту.

– Смею ли сказать, не поразив твою чувствительную натуру… – Мак запинался, – что сегодня я не слишком-то рвусь помогать президенту? – Он сделал еще один глоток. Выдернул носовой платок из заднего кармана, выронил, с трудом дотянувшись, подхватил с пола и протер лоб. – Пошел он на хрен, вот что я тебе скажу. Мне нужна твоя помощь, Бен… не то он совершит жутко большую ошибку. – Макдермотт перешел на шепот. Джимми глянул на них издали, поймал взгляд Дрискилла и покачал головой. – Кто-то должен ему сказать, что он не может выставить меня за дверь и управиться со всей кампанией в одиночку. Он провалится на фиг. – Его губы придвинулись к самому уху Дрискилла. – Последние недели я обо всем узнаю последним. – Он тихо рыгнул в кулак.

– Не знаю, чем я тут могу помочь, Мак. Мне он тоже об этом не говорил.

Так вот в чем дело. Макдермотту – трезвому или пьяному – понадобился заступник. Это все равно что ступить на зыбучий песок. Дрискилл понимал, что стоит ему вмешаться, и он пропал – кампания засосет его с головой.

– Я здесь вообще проездом. Должен успеть на вечерний поезд в Нью-Йорк.

– Брось, Бен, ты ему самый старый друг. Не можешь же ты так бросить меня… нас. Я ни о чем особенном не прошу, так, словечко в подходящий момент. – Он снова утер лицо.

– Не знаю, Мак.

– Послушай, Бен… он проиграет. По-крупному. Все оборачивается против него. Он бросается на самых верных союзников. На меня… или на Эллен, к примеру. Собирается вышвырнуть ее пинком под зад, потому что ему не по нутру плохие новости. Поэтому он готов казнить вестника. – Мак выхватил из мисочки сырную рыбку и сжевал ее. – Если он выставит Эллен, могу тебе сказать: я, скорее всего, тоже уйду.

Его роман с Эллен начался с первых дней первой кампании. Жена Мака держала книжную лавку в Мэриленде и не слишком интересовалась, где ее муж. Ей хватало полученных по наследству денег. Может, это уже ничего не значило. Никто не сомневался, что Мак с Эллен любят друг друга. Но он был католиком, и для него развод являлся проблемой.

– Мак, я бы прежде два раза подумал. Может, она немного действует ему на нервы – у нее язык, что твой наждак, когда она не в настроении.

– Он тебе что-то сказал! Ну, если ему нужен запевала в хоре подпевал – да еще такой, которого можно топтать, – он себе кого-нибудь да найдет, на то он и президент!

Дрискилл впервые видел Макдермотта таким озлобленным и воинственным. Он покачал головой:

– Я уезжаю из города, мы с ним больше не увидимся. Но я в самом деле не думаю…

Вокруг них бурлили голоса: субботний вечер в городе.

– Ты выходишь из игры? Точно?

– Именно так, Мак.

– Вранье поганое! Как ты гладко врешь, мистер Хреново Чистосердечие – нет, погоди, извини, Бен… Ну подожди… Ты ведь и в самом деле лощеный нью-йоркский адвокат, такие, как ты, считают, что им все известно, они всюду вхожи…

– Ты что-то путаешь, Мак. Я вхож далеко не всюду, если речь идет о…

– Ты у них свой, свой до мозга костей, но Чарли ты больше не доверяй. Черт, спорю на что хочешь, тебе не рассказали про Хэйза Тарлоу – ага? Верно? Он ведь не рассказал тебе про Тарлоу, не рассказал?

– О чем ты говоришь?

– Вот видишь, Бен, у него от всех секреты. Он играет каждым против остальных… и сам себя отхреначит. Собственными стараниями.

– Что с Тарлоу? Он мой друг, он работал на нас…

– Он был твоим другом, старина. Был! – Мак снова зашептал, промокая лицо. – Он мертв, как дверная скоба. Старый вояка закрыл счет. Пару дней назад… Мертв. Старина Хэйз мертв.

Его локоть соскользнул со стойки бара, и лед из бокала разлетелся по полированной поверхности. Мак стал сползать с табуретки и упал бы, не подхвати его под руку вскочивший Бен. Кое-кто из сидевших рядом обратил на них внимание, и народ начал перешептываться, поглядывая на Боба Макдермотта, человека из команды президента.

Хэйз Тарлоу! Неужели он умер? Хэиз и Дрю одновременно?

– Мак, тебе надо поспать. Ты переутомился, оттого тебе и видятся всюду ужасы. Пора идти. – Бен передал несколько банкнот материализовавшемуся, подобно духу гостеприимства, Джимми.

– Вы бы уложили его в постель, мистер Дрискилл. Он сейчас вроде бомбы с часовым механизмом. Как бы не попал в газеты.

– Вы правы, Джим. Но об этом ни гу-гу!

Джим торжественно покивал. Во всем Вашингтоне вряд ли нашелся бы менее болтливый человек.

Мак со вздохом осел на табурет и допил свой бокал до дна. Потом взглянул на часы.

– Мне пора на шлужбу. В любую минуту меня мож-жет потребовать великий человек!

– Позволь, я тебя провожу. Поймаем такси.

– Бен, старый друг! Мне надо позвонить из вестибюля. А ты лови такси.

Дрискилл задержался в вестибюле, глядя то на дожидающихся такси людей на блестящей в свете фонарей мостовой, то на Макдермотта. Тот стоял спиной к залу, ссутулившись над аппаратом. Дрискилл не сомневался, что звонит он Эллен Торн.

Боже мой, все хуже и хуже! Теперь еще и Тарлоу?