Змей-искуситель

Глава 13

Пленка, на которой мы с Хаш стояли рядом, когда я якобы пытался сбить вертолет телеканала, обошла все выпуски новостей национального телевидения. Кении рассказал радиослушателям, что меня следовало бы проверить на наличие вируса бешенства. Он даже предположил, что я уже успел заразить новоявленную свекровь Эдди.

— Мне хотелось, чтобы ты знала, как я сожалею об этом, — сказал я Хаш.

— Я могу потерпеть, — ответила она, но счастливой при этом не выглядела.

Хаш стояла в центре огромного амбарасклада, окруженная деревянными ящиками с яблоками. Одна ее сильная рука лежала на рычаге управления автопогрузчиком, другая сжимала рацию. Холодный воздух с шипением вырывался из кондиционера под потолком. Сильный запах яблок окружал нас. Ее умение управлять этим миром и способность к коммерции буквально гипнотизировали меня.

— Два с половиной фунта в каждом, тридцать пять за ящик, — говорила она в рацию.

Потом следовал щелчок — и ответ на следующий вопрос:

— Я еще раз проверю наш контракт. Щелчок. И снова ответ комуто другому:

— Восемьдесят шесть в карамельной установке, пока мы не проверим пропановую линию под этим котлом.

Каждые пять секунд к ней обращались ее служащие, каждый со своим вопросом. Она говорила по рации, работала на автопогрузчике и смотрела на меня с усталым гостеприимством.

— Я могу потерпеть, — повторила она. — Ты же не выкручивал мне руки.

— Люди могли подумать, что я это делал. Как, кстати, твоя рука?

— Отлично.

Хаш не добавила больше ни слова, только смотрела на меня своими волшебными зелеными глазами; тонкий полумесяц шрама на щеке белой полоской выделялся на коричневой от загара коже. Холодок пробежал у меня по спине. Ее рука… Я все время помнил об этом, и чтото меня беспокоило.

— Значит, на эти дни я для тебя персона грата?

— Я серьезно отношусь к мнению ос. И Бэби тебя любит, а ее не обманешь. — Хаш помолчала. — И потом еще козленок…

Этот неслух пришел за мной следом в амбар.

Хороший способ отвлечься. Я посмотрел вниз на маленькое белочерное существо. Козленок щипал мою брючину.

— Я притягиваю к себе животных, — сказал я, ощущая острую потребность говорить хоть чтото, чтобы справиться с чувствами, растущими в моей душе. — Очевидно, это дар.

— Так и есть, — согласилась Хаш без намека на шутку.

Я внимательно посмотрел на нее. Она нахмурилась и отвернулась. Из рации раздался голос Дэвиса:

— Мать, я попросил Мэри Мэй отвечать на звонки представителей прессы. Они вышли на уровень один звонок в минуту. Звонят со всего света. Дядя Логан завернул две машины с телевидения, но это не останавливает газетчиков. Они переодеваются простыми покупателями и проскальзывают мимо него. Вполне вероятно, что они уже в Амбарах и во все суют нос. Я всем велел отвечать «без комментариев», если ктото посторонний будет спрашивать об Эдди. Это относится и к тебе, мать. Договорились?

— Без комментариев.

— Ладно, я знаю, что тебе это неприятно. Прости. Это оказалось куда хуже, чем мы ожидали. И поступок Якобека только все испортил. Он просто социопат! Этому племяннику президента не стоило угрожать телеоператору оружием.

Хаш встретилась со мной взглядом, зная, что я слышу каждое слово из их разговора, потом повернулась ко мне спиной.

— Я думаю, Якобек понимает, что не улучшил отношения с прессой, — сказала она сыну. — Но согласись, это было очень эффективно. Впрочем, Якобек меня волнует меньше всего. И тебе не следует о нем волноваться.

— Хочешь знать мое мнение? Я бы попросил его уехать. Думаю, что папа поступил бы именно так.

— Если я захочу, чтобы Якобек уехал, я сама попрошу его об этом. Но все равно спасибо.

Хаш отключила рацию. Колечки бронзоворыжих волос от этого движения вздрогнули у нее на затылке. Ее тело было сочетанием изгибов — груди, бедра, длинные ноги. Она чуть покачивалась, как высокое дерево на ветру. Я не мог отвести от нее глаз.

— Ну что ж, ты слышал, что думает о тебе Дэвис, — сказала Хаш, не оборачиваясь.

— Твоего мужа устраивало то, что ты в нем не нуждалась?

Ее спина окаменела. После долгого молчания Хаш наконец сказала:

— Ты уже знаешь ответ. Но Дэвис его не знает, и я хочу, чтобы все так и оставалось.

— Считай, что мы договорились, — согласился я и ушел, оставив Хаш наедине с ее яблоками.

После обеда я приехала от Амбаров к своему офису, чтобы выгрузить там стопки компьютерных дискет, и увидела на подъездной дорожке Якобека с какимто седобородым мужчиной в вытертом комбинезоне, армейской куртке не по размеру и бейсболке с логотипом «Чикагских медведей». Что, повашему, я должна была подумать?

— Это мой друг, — заявил Якобек. — Я привез его сегодня из города. Он не прочь пообедать. Ты не возражаешь, если я отведу его в дом?

Насколько я знала, у Якобека не было никаких друзей, и он был не из тех простофиль, которые видят добрую душу в первом встречном. И потом, он явно не предполагал устроить в моем доме благотворительный бал для бомжей. Так какого черта он притащил сюда этого старика, тем более когда в доме Эдди? Не находя слов, я посмотрела на Люсиль, стоявшую на моей веранде.

— Эдди здесь нет, — сказала она. — Поэтому я не вижу проблемы в том, что этот джентльмен зайдет в ваш дом.

Я едва не упала от неожиданности. Люсиль тоже вела себя очень странно. Но у меня не было оснований предполагать, что меня втягивают в какуюто кошмарную интригу или что все остальные разом посходили с ума. К тому же меня воспитали отец и мать, которые не расставались с Библией и всегда следовали завету «принимать самого последнего из людей, как Меня».

Поэтому я подошла к незнакомцу, протянула ему руку и сказала:

— Простите меня за мои сомнения. Дело в том, что мы столкнулись с несколько необычной ситуацией… но я никогда не отказывала гостям. Поэтому добро пожаловать в мой дом. Меня зовут Хаш Макгиллен Тэкери.

— Спасибо, мэм, за вашу доброту. — Старик торжественно пожал мою руку. Для бомжа у него была слишком чистая рука.

В этот момент к дому на грузовике подъехали Эдди и Дэвис. Они весь день проработали в кондитерском цехе, от них пахло яблоками и корицей. Оба были в старых джинсах и футболках, поверх которых натянули одинаковые толстые свитера. Живот у Эдди уже немного выдавался вперед, ее лицо сияло. Дэвис, улыбнувшись, сорвал бандану с ее мягких светлокаштановых волос, и в холодном воздухе осталось белое облачко муки. Эдди расхохоталась.

Старик, не проявивший ответной любезности и не назвавший мне своего имени, застыл, словно каменный, глядя, как эти двое, взявшись за руки, идут по дорожке, обсаженной кустами азалии. Эдди выглядела как ангел, припорошенный сахарной пудрой.

Интерес чужого человека к моему сыну и знаменитой невестке показался мне чрезмерным. Я окликнула Якобека, пытаясь заставить его както отреагировать. Но тот наблюдал за стариком и Эдди без всякого видимого беспокойства. Так же спокойно вела себя и Люсиль.

Эдди вежливо улыбнулась незнакомцу, но внезапно улыбка вдруг застыла на ее губах. Рука потянулась к горлу.

Эдди издала какойто странный звук, похожий на всхлипывание. Дэвис нахмурился и тут же обернулся к ней:

— Что с тобой, дорогая?

— Ничего. Со мной все в порядке. Мне следовало догадаться, что Ники найдет способ…

Улыбаясь сквозь слезы, она подбежала к старику в комбинезоне и бросилась к нему на шею. Он чтото воскликнул в ответ, крепко обнял ее, и они застыли, чуть покачиваясь.

Эдди потянула рукой за бороду, которая оказалась фальшивой.

— Папочка! — воскликнула она. — Ты выглядишь как гитарист из группы престарелых хиппи.

Я чуть не села на мои азалии. Якобек успел схватить меня за руку и удержать от падения. Его губы чуть дрогнули в спокойной, довольной, волчьей усмешке.

Президент Соединенных Штатов, никем не узнанный, стоял во дворе моего дома!

Слезы были вытерты, начались разговоры. Усевшись за круглым столом в гостиной, мы обсудили Эдвину, и Ал несколько натянуто предупредил Дэвиса, что ему придется преодолевать огромный дефицит доброй воли и уважения.

— Я знаю об этом, сэр, — спокойно ответил мой сын. — Но путь к благополучию семьи, общества или нации не всегда самый простой, и легкой победа не бывает.

— Ты цитируешь одну из моих речей?

— Так точно, сэр.

— И какую же именно?

— Вашу речь перед Национальной семейной лигой. Вы произнесли ее два года назад.

— И сколько же из моих речей ты прочел?

— Все, сэр.

— Зачем?

— Вы отец Эдди. Я хотел понять ваш взгляд на мир.

— И что же?

— Я воспользуюсь пятой поправкой, пока вы не решите, нравлюсь я вам или нет.

Ал рассмеялся.

Это была хорошая встреча. Я гордилась Дэвисом. Но что касается остального разговора и будущего наших детей…

— Думаю, я могу вернуться в ТельАвив и заняться решением мировых проблем, — устало сказал Ал, — это будет попроще. Журналистам уже и так пришлось провести впустую несколько часов в прессцентре КемпДэвида. Предполагается, что я сейчас веду переговоры с китайским министром торговли. Сегодня вечером мы появимся вместе на прессконференции и сообщим детали нового торгового соглашения.

— А чем на самом деле занят министр торговли Китая в этот момент? — спросила я.

— Играет в гольф с Эдвиной и вицепрезидентом.

— О боже!

— Разделяю ваше беспокойство. Эдвина становится просто неуправляемой, если игра идет на деньги, а вицепрезидент играет неважно.

Мы с Алом покурили несколько минут наедине, сидя на старинных плетеных стульях у пруда с рыбками. Я курила мою индейскую трубку с длинным чубуком, а Ал — сигару, одолжив ее у Якобека. Это была своего рода трубка мира. Дымки из трубок наших семей слились воедино над спокойной гладью пруда.

— Благодарю вас за заботу о моей дочери, — сказал Ал. — Как бы мне хотелось найти слова, чтобы объяснить проблему, возникшую между ней и ее матерью! Могу лишь заверить вас, что моя жена не всегда была такой упрямой, когда приходилось решать, что лучше для Эдди.

— Много воды утекло с тех пор. Боюсь, вам не повернуть вспять этот поток.

— Меня не было рядом с ними, когда тот человек пытался убить Эдвину и Эдди. Если бы не Николас… Эдвина так и не смогла забыть о страхе, который испытала в тот день. Она видела, что сделал Николас, и осознала реальную картину мира, в котором предстояло жить нашей дочери. С тех пор защита Эдди стала ее навязчивой идеей. Я тоже стараюсь защитить нашу девочку, но полагаю, что у меня это выходит несколько более дипломатично.

— Дочери всегда терпимее относятся к отцу, чем к матери. Точно так же сыновья быстрее прощают матерей, но не отцов.

— Вы можете гордиться вашим сыном. К сожалению, я вынужден буду доставить ему несколько неприятных минут, устроив допрос с пристрастием. Но это мой долг как отца Эдди.

— Совершенно с вами согласна. Помучайте его как следует.

— Все, что о нем говорит Эдди, кажется мне искренним. Моя дочь на самом деле делится со мной своими мыслями. Мы близкие люди. Несмотря на то, что в сложившихся обстоятельствах это так не выглядит.

— Понимаю. Кстати, я постараюсь вернуть их в Гарвард как можно скорее. Я чтонибудь придумаю, клянусь.

— Мы тоже будем над этим работать. Не говорите об этом моей жене, но Эдди сообщила мне, что хочет посещать местный колледж и переквалифицироваться с криминального права на гражданское. Незачем и говорить, что заключение контрактов для нефтяных монополий — это не та идеальная юридическая карьера, которую планировала для дочери Эдвина.

— Боюсь, я знаю, откуда у Эдди эти идеи. Она не собирается работать на нефтяных магнатов, Ал. Она хочет работать на меня. Или вернее, ей хочется работать с Дэвисом. У них грандиозные планы. Они мечтают создать конгломерат, сердцевиной которого станет «Ферма Хаш». Так что Эдди собирается вести всю юридическую работу для нашей семейной империи. Когда она рассказывала мне об этом, я почувствовала себя этакой доньей Корлеоне. Я была зла, но горда.

— Понимаю. А вы хотите, чтобы ваш бизнес превратился в конгломерат?

— Не очень. Яблокам незачем господствовать над миром. Они и так целый мир. Во всяком случае, они — мой мир.

— Эдди мне много рассказывала о вас. И о том, что вашею мужа любили все, кто его знал. А больше всех его сын. Я знаю, что вы этим гордитесь.

Я поспешила сменить тему:

— Прошу вас, расскажите мне о Якобеке. Какой он? Ал сразу понял, что я имела в виду.

— Борец, одиночка, глубоко и искренне любящий человек и герой.

— Где он провел все эти годы после того, как уехал из Чикаго? Что конкретно он делал для армии?

— Николас отправлялся туда, куда никто не хотел ехать. Этих мест вы на карте не найдете. Он сражался на стороне тех, за кого наша страна воевать открыто не может. Эти люди нуждались в помощи, которую не засекли бы политические радары. Когдато я считал, что Николас слишком просто смотрит на мир, деля его на черное и белое, на добро и зло. Но с тех пор мне самому не раз приходилось принимать сложные решения, отправлять людей в бой, приказывать людям убивать других людей. Все нюансы исчезают, когда речь идет о жизни и смерти.

— Но почему ему пришлось заниматься всем этим? Почему ваш племянник уехал так далеко от родных, которые ему безусловно дороги?

— Я не уверен, что знаю ответ на этот вопрос. После того, как Николас убил человека, напавшего на Эдвину и Эдди, он уже не был прежним. Все мы изменились. Я думаю, он почувствовал себя еще более отверженным. Что бы мы с Эдвиной ни говорили и ни делали, ничего не помогало. Николас очень редко рассказывает о своих чувствах или мотивах. Он просто делает то, что считает нужным. Он не признается в своих грехах и не просит прощения. Или награды. Или понимания. Если он нуждается в нас, мы об этом не знаем. Но если он нужен нам, то он всегда рядом.

— Вы очень нужны ему, поверьте! — вырвалось у меня. — У него доброе сердце. И он понастоящему семейный человек.

Ал удивленно поднял брови:

— Николаса не раз называли кем угодно и каким угодно, но только вы назвали его так.

— У меня были серьезные эксперты в этом вопросе.

— Неужели?

— Да. Осы.

— Я даже не стану просить вас объяснить мне это, Хаш. Но я думаю, что вы правы. Попытайтесь убедить в этом Николаса. Больше всего я боюсь, что он так никогда и не найдет места, которое смог бы назвать домом, и ту женщину, которая помогла бы ему осесть. И тогда он умрет в одиночестве.

Мне вдруг стало холодно.

— Нет! Нельзя допустить, чтобы это случилось с ним.

— Согласен. Но у меня появилась надежда. Никогда раньше я Николаса таким не видел.

— Каким — таким?

— Счастливым.

— Якобек счастлив? Почему вы так говорите? Откуда вы это взяли?

Ал только посмотрел на меня и ничего не сказал. Президенты всегда себе на уме.

Сентябрь сменился октябрем. Мои родственники собирали вырезки из газет и таблоидов, продававшихся в супермаркетах. Опрометчивый поступок для тех, чья фамилия до сих пор упоминалась только в разделе «Путешествия» в газете «Жизнь Юга» или в колонках «Дайджеста садовода».

«Телеоператор, которому пригрозили оружием, намерен подать в суд».

«Тайный брак дочери президента».

«Эдди Джекобс беременна от фермерского сына и прячется от стыда».

«Сын садовода украл мисс Американский Пирог».

«Безупречная жизнь Эдди стала прикрытием для семейной вражды».

«Семейные ценности Джекобсов не стоят ни цента», — говорят оппоненты».

«Президент занят ближневосточным кризисом, пока его семья рушится».

«Новоиспеченный муж Эдди Джекобс. Парень с мозгами, сын легендарного гонщика».

Я изо всех сил старалась не читать статьи, не слушать комментарии по телевидению и, упаси господи, не включать радио во время скандально известного шоу Хейвуда Кении. Но я ничего не могла с собой поделать. «Сексбомба Эдди и ее муждеревенщина из Гарварда» — так называл моего сына и его жену Хейвуд Кении. Каждый день он говорил о них какиенибудь гадости, не забывая злобствовать и ехидничать по поводу администрации Ала Джекобса.

Както раз Якобек зашел в мой кабинет именно в ту минуту, когда я швырнула приемник об стену. Думаю, то, что меня застали во время приступа ярости, разозлило меня куда больше, чем нападки Кении на моего сына. Но Якобек только негромко сказал:

— В наше время никто не верит радио.

Он поднял приемник, поставил его обратно на стол и нашел станцию, передававшую приятную джазовую музыку.

Мне все никак не удавалось успокоиться, на глаза навернулись слезы ярости.

— Я готова убить его.

Якобек положил руки мне на плечи.

— Такой человек, как Кении, не стоит того, чтобы его убивали. Я давно это решил для себя. Ты потеряешь частичку души, убив этого мерзавца.

— Я знаю, но мне кричать хочется!

— У меня есть лекарство. Он поцеловал меня.

Это был быстрый, нетерпеливый, очень и очень опасный поцелуй. Мне не требовалось долгой подготовки, поэтому через секунду я сама целовала его в ответ, изо всех сил вцепившись ему в плечи.

Мы остановились у опасной черты. Самодисциплина может и убить. Мне казалось, что с меня содрали кожу. Его тело отпечаталось на моем. Он крепко обнимал меня одной рукой, мы посмотрели друг другу прямо в глаза.

— Мы просто не можем, — прошептала я. Он кивнул и ответил:

— Но я ни о чем не жалею. Я тоже не жалела ни о чем.

Чем бы там раньше ни занимался Якобек в армии, теперь по утрам он был вооружен только флейтой. На заре он играл самые нежные мелодии, потом тихо спускался вниз, словно выслеживал меня на моей собственной кухне. Якобек работал рядом с моими людьми с рассвета до заката и никогда не жаловался. Он протирал яблоки в кондитерском цехе, грузил ящики с яблоками в грузовики, закладывал в багажники машин осенние тыквы под взглядами краснеющих мам и бледных компьютерных пап, которые смотрели на него так, как маленькие собачки смотрят на питбуля, обхаживающего их сук. Но большую часть времени он охранял Эдди и Дэвиса — пистолет всегда был спрятан у него в кармане рубашки. Правительственные агенты с легкостью уступили ему это право. Даже Люсиль, их непримиримый командир, сдалась.

— Полковник поездил по всему миру, — сказала она мне. — Поговаривают, что сейчас наша страна в безопасности именно потому, что он коегде поработал.

— Я тоже чувствую себя в безопасности, — ответила я и добавила про себя: «Но только не в тот момент, когда представляю его в моей постели».

После смерти Дэви мужчины не раз делали мне предложение, но ни один из них не стоил того, чтобы связать с ним свою жизнь. Нельзя сказать, что я не любила мужчин и не хотела, чтобы со мной рядом был понастоящему хороший мужчина. Но такую породу отыскать очень трудно, а остальные казались мне щенками с умными глазами и большими лапами, Я заранее знала, что наступит момент, когда щенячье очарование исчезнет и они начнут сшибать мою мебель и лаять на луну. Я никогда не умела выбирать — хоть немного приблизив к себе человека, я уже не могла избавиться от него. Я знала за собой эту слабость, поэтому избегала делать выбор. Иначе у меня под ногами крутились бы десятки мужчин, а мне пришлось бы их всех кормить.

Я бродила той ночью по моему темному дому, как лунатик, пока не оказалась в гостиной, где стояли удобные кожаные кушетки и низкие столики со стеклянными яблоками вместо ножек. На полке над большим камином выстроились дипломы Дэвиса в рамках и его спортивные награды. На стене над ними висел семейный портрет, который сын заказал какомуто художнику. Автор писал его с фотографии, на которой мы были засняты с моим мужем во время бала оптовиков в Атланте. Дэвис был так горд, когда дарил нам портрет на одну из годовщин нашей свадьбы! С этого портрета его отец уверенно смотрел на мир — красивый мужчина, семьянин, успешный бизнесмен в смокинге. Я выглядела шикарной и очень счастливой в зеленом бальном платье. Какой обман!

Но в углу, почти спрятанная за старинным глиняным горшком с дилией на простом сосновом туалетном столике, висела старая чернобелая фотография моих родителей в день их свадьбы. Они выглядели очень бедными и измученными. Маме было четырнадцать, она ждала меня. Рядом в рамке висел снимок, на котором я, беременная, стояла радом с Дэви и разбитой «Импалой». Костлявая девчонкаподросток с рыжими волосами и глазами вооруженного бандита. И вооруженный бандит рядом. Я специально повесила две эти фотографии в моей роскошной гостиной рядом с парадным портретом, чтобы никогда не забывать правду.

Я включила лампу и вскрикнула от неожиданности. Дэвис и Эдди спали на кушетке — ее голова на его плече, — не подозревающие о тяжких уроках двух предыдущих поколений и о неудачных ранних браках, просто счастливые.

— Возьми, — прошептал Якобек. Он пришел следом за мной, держа в руках связанное крючком покрывало. Якобек выглядел довольно фантастично с этой накидкой, узор на которой напоминал цветущие яблони. Белые завитки контрастировали с его мозолистыми руками. Я кивнула. Мы вдвоем осторожно накрыли выросших детей и выскользнули из дома.

Желание казалось мне неугомонным растением с крепкими усиками, наподобие плюща, обвившего половину моего дома. Оно уже пробралось мне под кожу, да и Якобека явно не пощадило. С этим надо было както справиться, только я не знала, как. Все свое детство я была влюблена в Дэви. К тому времени, как мы занялись любовью, у нас было багажа побольше, чем у других подростков. А на следующий год мы уже были родителями маленького сына. После смерти Дэви я ни разу не встретила мужчину, которого не смогла бы с легкостью забыть. Но это было до Якобека.

Мы с ним пили сидр, сидя у костра возле пруда с рыбками. Пламя разделяло нас, но на звезды мы смотрели вместе.

В ту ночь мне приснился солдат, которого я когдато убил. Я не назову места, где это случилось. Достаточно будет сказать, что мои парни вступили в кровавый рукопашный бой. Это было одно из последних заданий, в которых я принимал участие, перед тем как Ал объявил о своем намерении стать президентом, и мне пришлось уйти из армии. После боя мы осматривали убитых, забирали документы. Я нагнулся над телом. Убитому пареньку было не больше пятнадцати. Порывшись в карманах его камуфляжной куртки, я нашел помятую фотографию хорошенькой девушки, откинувшей назад капюшон плаща. Ее длинные черные волосы водопадом струились по плечам. На обороте было написано ее имя и слово, означавшее «моя невеста».

Я подумал о том, что эта девушка никогда не узнает, как погиб ее жених. Я стоял над телом, держа снимок окровавленными пальцами и чувствуя себя так, словно это из моего сердца выплеснулась вся жизнь, и об этом тоже никто не узнает. Враг был слишком силен, его нельзя было оставлять в живых. Эти люди убивали невинных, а парнишка был их рабом. Много недель я думал о нем и его девушке. Так любить, чтобы носить с собой снимок даже в бою… А потом умереть. Я узнал, где она живет, и передал фотографию через одного местного, которому мог доверять. Я написал в записке: «Он был храбрым. Он был солдатом. Он думал о тебе». И не подписался.

Когда я проснулся, то перерыл весь вещмешок в поисках фотографии Хаш, а потом достал массивный кожаный бумажник, с которым никогда не расставался. Я поместил ее снимок между кредитными карточками и удостоверением личности, по которому в любой стране мира узнали бы, кто я такой.

Он был храбрым. Он был солдатом. Он думал о тебе.

Вечерами по воскресеньям, когда тяжелая работа оставалась позади, мы часто разжигали большой костер на поляне в саду и садились вокруг него. Нас собиралось человек десять или больше — служащие и члены семьи, усталые, запыленные, пахнущие яблоками. Над огнем висел огромный котел с тушеным мясом или чили. Мы ели, пили кофе, обсуждали полученные за выходные дни прибыли и возникшие проблемы. Разбирали отдельные моменты, как футболисты после игры. Иногда ктото начинал играть на гитаре, и тогда мы пели старинные песни жителей гор — звонкие и ритмичные, успокаивающие своей простой философией.

Сначала все стеснялись Эдди, приходившую посидеть у огня. Но однажды она с воодушевлением, хотя и довольно фальшиво, исполнила «Оставаться живым», а торжественный Дэвис изображал танец Джона Траволты. Все расхохотались. Даже Якобек улыбнулся.

— Она хорошая девочка, — прошептал один из моих родственников.

Я кивнула.

Люди уходили по одному, пока у костра не оказались только мы с Якобеком. Мне оставалось только беспомощно наблюдать за игрой света и тени на его лице и теле. Он встал и посмотрел на меня с высоты своего роста, а потом нарушил волшебную ночную тишину вокруг нас.

— У меня есть коечто для тебя. Я вернусь через минуту.

Я с тревогой выпрямилась на старой деревянной скамье и поплотнее закуталась в шерстяной жакет. Якобек исчез в темноте. Его долго не было, а когда он вернулся, то принес небольшой кожаный чемоданчик с раздувшимися боками. Якобек присел на корточки у моих ног, открыл чемоданчик и вытащил пухлую папку.

— Здесь медицинские и финансовые справки Ала. Никто, кроме членов семьи, этого никогда не видел. Ни один человек. Хочешь узнать о его проблемах с простатой? О неудачных вложениях? Ты все найдешь тут. — Он положил папку мне на колени, потом достал следующую. — Эдвина. Антидепрессанты, пластическая хирургия, посещения психотерапевта по поводу вспышек гнева.

Я сидела не в силах произнести ни слова, а Якобек достал третью папку, значительно тоньше предыдущих двух.

— Это обо мне. — Папка тоже легла мне на колени. — Здесь документы обо всех заданиях, которые я выполнял, включая поездки в такие места, где, если верить правительству, мы никогда не были. Отдай эти бумаги журналистам, и международные отношения изменятся навсегда.

— Зачем ты это делаешь? — наконец сумела выговорить я.

— Потому что это только справедливо. Ты чувствуешь себя оскорбленной тактикой Эдвины, и ты права. Благодаря этому ты сможешь отомстить.

— Джейкоб, я…

— Прочти эти документы. А потом можешь делать с ними что угодно.

Я молча собрала папки, встала и подошла к костру. По одной я бросила их в огонь, чувствуя на себе взгляд Якобека. Потом мы долго смотрели, как его прошлое с дымом уносится в небо.

— Все, что я хотела бы знать о тебе, мне уже сказали осы, — негромко заметила я.

Мне понадобилось несколько дней, чтобы восстановить душевное равновесие после инцидента с папками, хотя я и сомневалась, что буду когданибудь чувствовать себя прежней. Куда мне было деваться от припаркованных за оградой фургонов телевизионщиков, от взглядов агентов секретной службы, пристально следящих за каждым моим шагом, не говоря уж о плохих отношениях с Эдвиной? И, разумеется, я не могла отвлечься от того, что происходило между мной и Якобеком.

Мэри Мэй попрежнему недолюбливала его, да и остальные родственники держались настороженно. Дэвис ничего мне не говорил, но явно считал появление Якобека угрозой: этот человек мог занять место его отца в моей жизни. Сыновьям трудно понять, что у их матери может быть другая жизнь, жизнь женщины, сколько бы они ни говорили, что не возражают против этого, и насколько бы хорош ни был тот мужчина, которого выбрала мать, чтобы заменить их отца.

Якобек был хорошим человеком, добрым, сильным, веселым и умным. Он читал серьезные романы, хорошо работал, и хотя носил такую же одежду, как и все остальные мужчины в моей семье, в нем была особенная элегантность, какойто намек на то, что он легко себя чувствовал в окружении самых изысканных и дорогих вещей. Он был достаточно зрелым, чтобы оценить драгоценность моей земли, и достаточно молодым, чтобы увезти меня отсюда, если ему этого захочется. У него было сильное тренированное тело и огрубевшая кожа, пережившая жару и холод, яркое солнце и непогоду. Мне не нравились гладкие фрукты, я всегда любила шероховатость яблочной кожуры. И когда я поцеловала Якобека, мои губы почувствовали нечто полновесное, сочное, многообещающее…

Только я не могла себе позволить откусить еще кусочек от этого запретного плода.

Клянусь. Честное слово, я не могла.

— Якобека не видели? — окликала я людей из окна белокрасного пикапа нашей компании. Они качали головами. В городе его теперь знали все — так же, как знали Эдди. Я остановилась у магазина садовых инструментов и сельскозяйственной техники и продолжала спрашивать у прохожих: — Вы не видели полковника? Он отправился по магазинам с Дэвисом и Эдди.

«В роли телохранителя Эдди», — стоило бы добавить, но я этого не сделала. Эдди ненавидела, когда за ней по пятам следовали Люсиль и ее команда. Так что иногда с ней ходил Якобек — он, всяком случае, не одевался как игрок в гольф на отдыхе.

Я закусила губу и посмотрела на пар от моего дыхания в холодном октябрьском воздухе.

Куда он подевался? Я терпеть не могла, когда люди не брали с собой сотовый телефон.

Я сидела в пикапе и бормотала себе под нос:

— Смешно, в самом деле! Ты, Якобек, не выходишь у меня из головы, но дозвониться до тебя я не могу. Почему бы тебе не оказаться экстрасенсом? Ну да, только этого мне и не хватало! Мужчина, о котором я не могу не думать, — экстрасенс.

Но тут Якобек вдруг возник у открытого окна моей машины и с улыбкой спокойно посмотрел на меня. Так бывает, когда видишь когонибудь краем глаза и быстро спохватываешься — делаешь вид, что зевала, только бы тебя не заподозрили в том, что ты сама с собой разговариваешь. Я изобразила, что смотрю в зеркало заднего вида и проверяю, не стерлась ли помада на губах, хотя никогда не крашу губы для поездки в магазин сельхозтоваров. А в последние дни мне приходилось сосредоточиваться, даже чтобы не забыть воспользоваться дезодорантом.

— Я услышал твои мысли, — признался Якобек. — Чтонибудь случилось?

— В моем дворе стоит трейлер из Вашингтона. Он битком набит свадебными подарками для Эдди и Дэвиса. Целый грузовик, Джейкоб!

Он нахмурился.

— Это работа Эдвины. Она заискивает перед Эдди, чтобы утереть тебе нос.

— Что ж, она отлично поработала.

В эту минуту Эдди и Дэвис вышли из магазинчика под названием «Бэбибутик», нагруженные пакетами. Они увидели меня и заулыбались, а я мрачно посмотрела на Якобека.

— Я сказала Эдди, что она может тратить, не считая, в «Бэбибутике». На самом деле следовало бы подарить ей магазин целиком.

Я не зря чувствовала себя проигравшей. Внутри фургона оказалась — помимо других подарков — серебряная супница в форме слона с рубинами на крышке от короля Таиланда. Одна кинозвезда прислала сервиз на двадцать персон из тончайшего китайского фарфора с монограммой. Исполнительный директор крупной международной корпорации одарил молодоженов скромным наброском в рамке, изображающем оливковые деревья. Это была работа Пикассо. Не забудьте еще про подарки от самой Эдвины и ее богатых родственников — столовое серебро и хрустальные бокалы, постельное белье, скатерти и мебель.

Мы с Якобеком стояли у распахнутой задней двери фургона, пока Мэри Мэй, Эдди и Дэвис рылись в горе изящно упакованных коробок и пакетов. Мэри Мэй прижимала руки к сердцу и вскрикивала. Эдди издавала восхищенные возгласы, не замечая, что Дэвис погружается во все более мрачное молчание.

— Это плохо, — прошептала я. Якобек кивнул.

— Всегда плохо, когда мужчина понимает, что ему потребуется собрать зарплату за год, чтобы подарить жене золотой чайник для заварки, который тетка прислала ей ради смеха.

— Посмотри, что прислала мне тетя Реджина! — радостно воскликнула Эдди, подходя к двери и демонстрируя сверкающий золотой чайник. — Это просто… — Она посмотрела на Дэвиса, запнулась, но тут же продолжила: — Это просто бахвальство. Я люблю тетю Реджину, но эта вещь абсолютно бессмысленна.

Дэвис задумчиво смотрел на жену.

— Мы можем сделать для него полочку в гостиной, чтобы все видели, какие у нас богатые родственники.

— Этот чайник совершенно ужасен, — настаивала на своем Эдди, изо всех сил стараясь выглядеть искренней. — Большая часть всего этого отправится обратно, ты понимаешь? Мама может сложить это на складе, отдать на благотворительные цели… Пусть поступает, как ей будет угодно. Некоторые из этих подарков можно считать государственными, так что…

— Нет, дорогая, это все твое, и ты не должна чувствовать себя неловко.

— Это наше, Дэвис! Не мое, а наше!

Мой сын покачал головой — им овладела упрямая гордость. Щеки Эдди залил румянец. Я подалась к Якобеку и прошептала:

— Мы должны чтото сделать.

— Закройте фургон! — крикнул он Эдди, и все удивленно посмотрели на него. — Загоните его в гараж. Отправьте благодарственные письма, а позже решите, что со всем этим делать.

Эдди просияла.

— Замечательная идея, Ники! Очень практично. Дэвис пожал плечами:

— Точно. Мне необходимо все это обдумать, свыкнуться, так сказать, с идеей.

— Дорогой, я все понимаю… — попыталась успокоить его Эдди.

Он подхватил ее на руки.

— Если хочешь, оставь себе этот чайник. Мы раздобудем для него настоящую сосновую полку.

Эдди рассмеялась. Они с Дэвисом поцеловались. Мы с Якобеком переглянулись с мрачным облегчением.

— Чертова Эдвина, — проворчала я.