Знаешь, сколько опало во сне лепестков...

6

Две машины неслись по широкой дороге к новым злачным местам.

В машине у меня закружилась голова, и водитель начал застенчиво хихикать, он, видимо, подумал, что меня укачало. Я опустила стекло, чтобы вдохнуть свежего воздуха и сохранить революционную свежесть мыслей. Я посмотрела на сидевшую рядом Яо Шаньшань — она сидела, выпрямившись, словно жена иностранного премьер-министра на торжественном приёме.

У меня отвратительный характер. Я обожаю делать всё наперекор, с детства перечила маме, затем нянечкам в детском саду, потом учителям и, наконец, профессорам. Теперь, вот, пошла наперекор девушке Гу Сяобэя. Как я сожалею, что мне пришлось выпить целый бокал водки, это же сплошной спирт! Не поверю, что Яо Шаньшань что-нибудь могла мне сделать, если бы я отказалась.

Машина опять взмыла на эстакаду, при взгляде сверху все сразу уменьшилось в размерах, внизу в суете ручьями переплетались дорожки света. Голова опять закружилась, а на лице появилась страдальческая гримаса. Водитель, видимо, увидев меня в зеркале опять начал смущенно улыбаться. Я хотела было его успокоить, сказать, что со мной все в порядке, но в результате стоило мне открыть рот, как все те драгоценные яства и кушанья, что подавали сегодня, оказались на полу машины. Было очень досадно — можно сказать, что меня вырвало золотом.

Гу Сяобэй достал носовой платок — голубой с белым, такой же как прежде, я всегда смеялась над ним из-за него, приговаривая, что в наше время скорее живого динозавра встретишь, чем парня с носовым платком, после чего предавалась мыслям в слух о том, как я его заключу в клетку, сделав его экспонатом выставки редких животных. Я же буду стоять рядом в черной юбке и со звучным хлопаньем считать деньги, слюнявя палец, как делают все эти директорши. Гу Сяобэя нисколько не занимали эти мои размышления, как-будто я это кому-то другому говорила, и он не изменял своей привычке.

Я взяла платок и вытерла им рот, и в дурманящем винном смраде я почувствовала аромат тела Гу Сяобэя, исходивший от платка. Раньше я всегда чувствовала этот запах — он был на его плечах, на его одежде, волосах и губах, и по прошествии месяцев я все еще помнила его, помнила так же отчётливо, словно все это было только вчера.

Вэньцзин на переднем сиденье повернулась ко мне, посмотрела на меня, затем на Яо Шаньшань, ее лицо было очень серьезным. "Ничего страшного, Линь Лань, ничего страшного".

В тот момент я чуть не заплакала.

Наша крепость же сидела не шелохнувшись, не изменив своей позе жены премьер-министра, похоже, что перед ее взором обрушится и Тайшань, и даже Гималаи, крепость она есть, крепостью и помрет.

После рвоты мне стало гораздо лучше, я почувствовала небывалый прилив сил. Я была как демон, пробывший десять тысяч лет в заточении и вырвавшийся на свободу.

Вэньцзин увидела, что мне стало лучше, и силы тоже вернулись к ней, как будто наши тела связаны, в глазах заиграл огонек. Водитель тут же стал ее первой жертвой, она затеяла с ним свою привычную трескотню, и уже через три минуты они во всю обсуждали индекс Доу Джонса.

Я не успела моргнуть, как Вэньцзин уже уговорила его дать ей порулить, похоже, она уже уболтала водителя до умопомешательства, причем, в тяжёлой форме, и если бы это было в любом другом месте, я бы и глазом не моргнула, но такие шуточки в машине с тремя пассажирами на эстакаде — это уже было слишком. Слава богу, Вэньцзин осталась в здравом уме и сказала водителю: "Ты же понимаешь, что мы шутим, как я здесь рулить буду, вот сейчас отъедем куда-нибудь в места побезлюдней, там ты мне дашь покататься!"

Мое бедное сердце выдавало под 120 ударов в минуту.

Вдруг вокруг стало ни души, это даже стало напоминать пейзажи из "Ляо Чжая"[14]. Вэнь Цзин вновь напомнила о своём желании порулить, однако на этот раз водитель уже был настороже; похоже, он успел немного придти в себя. Он поинтересовался, есть ли у неё права. "Ну всё, это конец",— подумалось мне. Права Вэньцзин получила ещё давно: в своё время она "задружила" с шофёром отца и всё время приставала к нему с тем, чтобы он поучил её водить машину, и постепенно этот юнец оказался в дьявольских когтях Вэньцзин. Что она только не вытворяла с машиной, иногда она была вся расцарапана так, что напоминала картину Ван Гога, а папин водитель только умилённо улыбался и тратил собственные деньги на ремонт и автоэмали. Вот так у Вэньцзин и появились права.

Вэньцзин возбуждённо, словно невеста перед свадьбой, схватила руль и надавила на педаль газа. Когда я посмотрела на спидометр, на нём уже красовалось трёхзначное число, все начали искать ремни, чтобы пристегнуться, а затем с каменными лицами наблюдать за Вэньцзин, которая, видимо, решила, что она за штурвалом самолёта.

Мы ещё дальше уезжали в пустоши: не то что людей, уже и деревьев видно не было. Я думала, откуда в Пекине такие места взялись, а Вэньцзин, от вида этих пейзажей, похоже, возбудилась ещё больше и стала было подпрыгивать на водительском сиденье: "Линь Лань, неплохо я вожу, да?" Я как можно скорее ответила: "Точно-точно, простым людям далеко до тебя". Конечно, это было совсем не так, но я знаю Вэньцзин, знаю её такой же стервозный, как и у меня, характер. Если бы я сказала, что она плохо водит, то она бы, наверное, выжала из машины ещё километров 30, и тогда наш самолёт уже превратился бы в летающую тарелку. Я посмотрела на Гу Сяобэя, он молчал, опустив голову так, что волосы закрыли его лицо и глаза. Яо Шаньшань по-прежнему оставалась крепостью — вылитая жена премьер-министра в самолёте.