Знаменитые эмигранты из России

Контрабас и палочка Сергея Кусевиикого

Если есть понятие «музыкальная глушь», то Вышний Волочек, родина Сергея Кусевицкого, как нельзя более ему соответствовал. Даже провинциальная Тверь смотрелась оттуда как «столица» губернии. Родители Сергея, бедные евреи, преподаватели музыки, были больше озабочены хлебом насущным, чем высоким искусством.

Сын уже в 12 лет дирижировал жалким оркестриком, который заполнял антракты в представлениях приезжих губернских звезд из самой Твери(!), и мог играть на всех инструментах, но это выглядело не более чем детская забава и приносило копейки. Отец желал сыну иной участи. Вот почему контакта с родителями у Сергея никогда не было, и в 14 лет он уже тайно покинул дом с тремя рублями в кармане и отправился в Москву.

В Москве, не имея ни знакомств, ни рекомендательных писем, он прямо с улицы явился к директору консерватории Сафонову и попросил принять его на учебу. Сафонов объяснил мальчику, что учеба уже началась, и он может на что-то рассчитывать только на следующий год. Иначе подошел к делу директор филармонического общества Шестаковский: убедившись в идеальном слухе, безукоризненной музыкальной памяти и высоком росте мальчика, он решил, что из того получится хороший контрабасист. Контрабасистов хорошего уровня в оркестрах вечно не хватало. Инструмент этот считался вспомогательным, создающим фон своим звучанием, а требовал для овладения собой не меньше усилий, чем божественная скрипка. Вот почему на него находилось немного охотников — толпы устремлялись в скрипичные классы. Да и физических усилий он требовал больше как для игры, так и для переноски.

У Кусевицкого же контрабас пошел великолепно; уже через два года он был принят в московскую частную оперу и через год работы стал концертмейстером группы контрабасов. Вскоре он стал выступать с концертами, играя переложения для контрабаса пьес скрипичного и виолончельного репертуара, а также собственные пьесы.

Контрабасисты-виртуозы очень редки, появлялись они раз в полстолетия, так что публика успевала забыть об их существовании. В России до Кусевицко-го, кажется, не было ни одного, а в Европе за пятьдесят лет до того был Боттезини, а еще за пятьдесят лет до него — Драгонетти, для которого Бетховен написал специально партии в 5-й и 9-й симфониях. Но их обоих публика недолго видела с контрабасами: оба они вскоре сменили контрабасы на значительно более легкую дирижерскую палочку. Да и Кусевицкий взялся за этот инструмент практически оттого, что у него не было иного выбора: оставив в 14 лет в Вышнем Волочке дирижерскую палочку, он продолжал мечтать о ней и в Москве, и на гастролях в Берлине, где он имел большой успех, и в Петербурге. Там он появился на конкурсе в Мариинский театр просто, чтобы испытать свои силы. Всего было 23 участника со всей России и из-за рубежа на одно место. Кусевицкий выступал третьим, и после его выступления остальные участники играть отказались.

Когда музыканту было уже за тридцать, он почувствовал, что выжал из контрабаса уже все возможное и тот не приносит ему прежнего удовлетворения. И он решился начать всерьез дирижерскую карьеру, когда его ровесник Рахманинов, побывавший в роли главного дирижера Большого театра, эту карьеру для себя уже почти отставил. Кусевицкий перешел на иждивение состоятельной жены (он женился на дочери чайного фабриканта Наталии Ушковой) и пошел простым учеником к мэтру европейских дирижеров того времени Артуру Никиту. Несколько лет он довольствовался скромной ролью ученика, периодически выступая со студенческим оркестром Берлина. Хотя вскоре он стал любимым учеником Никита и его личным другом, но медленно, крайне медленно развивалась его дирижерская карьера в отличие от инструментальной.

Только в 1910 году его пригласили на гастроли в Лондон с филармоническим оркестром. Для дебюта он избрал «Поэму экстаза» Скрябина, которую лондонская публики еще не слышала. Ценой больших усилий он преодолел прямую обструкцию музыкантов и добился успеха у слушателей.

В 1910 г. он собрал в Москве собственный оркестр из 85 музыкантов и начал там же и Петербурге собственные концертные сезоны, исполняя — блестяще! — все лучшее, что было известно в мировой музыке. Одновременно он начал обширную издательскую деятельность. Это было уникальным примером того, как денежный мешок начинал служить искусству. Дохода такая деятельность не приносила, так как значительная часть билетов распространялась среди учащейся молодежи по символической цене. Зато популярность музыканта возросла чрезвычайно. Еще и в 50-е годы попадались в России старые любители музыки, которые помнили эти сезоны.

С большевиками он разругался сразу же и бесповоротно, послав письмо в газеты о своем нежелании сотрудничать. Затем он пришел к Менжинскому в ЧК и потребовал визу на выезд. Менжинский для начала отказал, но музыкант пообещал, что навсегда покинет музыку, пойдет пахать землю. И Менжинский, возмущенный и еще не освоившийся в роли палача (был только 1921 год!), сдался.

Проведя три сезона в Европе, в 1924 г. Кусевиц-кий попал в Бостон. Возглавить Бостонский симфонический оркестр сначала предложили Рахманинову, но тот отказался. И следующие 27 лет Кусевицкий руководил Бостонским симфоническим оркестром, а с ним и всей музыкальной жизнью Новой Америки. Он застал оркестр в стадии упадка и превратил его в прославленный коллектив.

Самым трудным и подчас невыносимым делом среди обязанностей главного дирижера оказалось избавление от недостаточно квалифицированных оркестрантов. Часто на стороне этих людей оказывались связи, почти всегда традиция. Нельзя было забывать и о человеколюбии. В общем, если бы не эта обязанность, дирижеры, вероятно, жили бы еще дольше — и так они занимают весьма высокое место по продолжительности жизни среди прочих профессий, что не перестает удивлять ученых. У автора есть свои соображения на этот счет. Но они увели бы нас далеко от судеб успешных русских эмигрантов в Америке.

Блистательный истолкователь классики и новых композиторов, сам посредственный композитор без амбиций, хороший организатор и великолепный инструменталист — в разгаре репетиции, отчаявшись в своем английском, он мог выхватить у непонятливого музыканта тромбон и показать на нем, как нужно сыграть трудное место — Кусевицкий своими руками создал Бостонский симфонический оркестр, каким мы его любим и ценим сегодня. Вряд ли это удалось бы кому-то другому из русских музыкантов.

Мнения музыкальных критиков о достоинствах исполнения Кусевицкого расходятся — здесь, в Америке, никогда не ценилось единообразие в суждениях. Но старые бостонские музыканты помнят о золотой поре Кусевицкого, о времени, когда нельзя было и помыслить о свободном кресле на его концертах, даже если исполнялись мудреные современные сочинения и не было звезд-солистов. Они восторгаются даже манерой, в которой были уволены им из оркестра.

Причем для них личность Кусевицкого неотделима от его ужасного акцента. Речь, которую он зачитывал на торжественном собрании, звучала для американского слуха примерно так: «Эсфените мнэ, то я шитаю свой ретш на бумаджа. Инатше мнэ трюдно». Тем не менее многие музыканты отмечают особую выразительность его замечаний на репетициях, его способность передавать тончайшие оттенки исполнения.

Он вел себя непосредственно в любом обществе. Когда пожилая дама назвала его на закате карьеры лучшим дирижером мира, он возразил ей: «Ну как же, есть еще превосходные дирижеры!» И беспомощно обернулся к жене: «Наташа, кто?»