Знание-сила, 1997 № 03 (837)

Троя — Троада — Троянь в «Слове о полку Игореве»

Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,

И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро...

Публий Овидий Назон

В первых статьях [* См. публикации в журнале «Знание — сила» в номерах 1, 2 за 1997 год.] мы декларировали присутствие в содержании и поэтике «Слова о полку Игореве» античных элементов и выражали уверенность, что автор «Слова» был хорошо знаком с греческой и латинской поэзией, во всяком случае, с Гомером и Вергилием, и даже, очень вероятно, с Эсхилом. Платоном и Цицероном. Предлагаю в защиту высказанных положений решение проблемы так называемого троянского вопроса. Драматическая, без преувеличений, история постижения смысла и выяснения номинатива (именительного падежа) загадочного определения, задаваемого падежными формами Трояню, Трояни, имеет принципиальное значение для понимания «Слова».

В середине прошлого века князь П. П. Вяземский выступил с большой работой[* Вяземский П. П. Замечания на «Слово о полку Игореве» // Временник Московского общества и древностей Российских. 1851, кн. 2; 1853—1854, кн. 16—19. Отдельной книгой под тем же названием, с дополнениями, работа Вяземского вышла в 1875 году.], в которой указывал, что в «Слове о полку Игоревен есть прямые отражения образов и тем античного эпоса. Он заявил, что совершенно недостаточно «ограничиваться при изучении наших древностей исключительно произведениями родной почвы». Вяземский соглашался с присутствием в «Слове» следов языческих верований, но считал «нравственное и духовное направление всей Песни чисто христианским». Справедливо указывая на то влияние, какое оказало античное наследие, и прежде всего — Гомер, на европейский раннесредневековый эпос, Вяземский утверждал, что острый интерес к Гомеру и Еврипиду существовал на Руси уже в XII веке.

Верное, с моей точки зрения, направление исследований не получило дальнейшего развития из-за отрицательной реакции большинства современников Вяземского из числа исследователей «Слова». Особенно уничтожающей рецензией разразился Н. Г. Чернышевский в «Современнике» (1854, № 12). Он обрушился на «аристократа» с упреками в «ученых забавах», а его самого, как и полагается, назвал дилетантом.

Особенно язвительно Чернышевский отозвался о сближениях Вяземского, которые тот устанавливал между девой Обидой и Еленой, Бояном и Гомером. Поучая свысока «аристократа-дилетанта», Чернышевский указывал, что прилагательному «троянский», образованному от «Троя», в древнерусском должно соответствовать «трояньскъ», а не «троянь». Формы Трояню, Трояни Чернышевский считал производными от мужского имени типа «Антонъ».

В «Слове» действительно в функции определения используются притяжательные прилагательные с суффиксами -ск, -цк, производные от этнонимов или названий городов, в форме половецкыя, оварьекыя, тьмутороканекый, угорсюыя, ляцкыи, кыевекыи и другие, от которых в ряде случаев могут образовываться и нечленные формы. Но не менее широко применяются нечленные прилагательные в форме родительного или дательного притяжательного падежа (вместо родительного) именных существительных мужского рода — месть Шаруканю, ворота Дунаю, врата Новуграду, замышлению Бояню. Во всех четырех контекстах «Слова» — рища въ тропу Трояню; вступила Дъвою на землю Трояню; на седьмомъ въцъ Трояни; были въчи Трояни — мы встречаем падежные словоформы такого же нечленного притяжательного прилагательного, но ни разу не имеем возможности наблюдать форму номинатива, то есть именительного падежа слова, от которого образована нечленная форма прилагательного.

Попробуем, говоря словами А. Югова, представить «разноголосицу» и «взаимоистребление», которые царят и до ныне между «лагерями» сторонников того или иного толкования этого «неопределимого» определения: 1) Троян — славянское языческое божество (Ф. И. Буслаев, Е. В. Барсов, Д. С. Лихачев, А. Болдур);

2) Троян — римский император Траян (53—117 годы до новой эры) (Н- М. Карамзин, М. А. Максимович, Н. П. Дашкевич, В. Мансикка, М. С. Дринов, Н. С. Державин, Б. А. Рыбаков);

3) Троян — русский князь или триумвират русских князей, в самых разнообразных трактовках (Н. А. Полевой, О. М. Бодянский, И. Е. Забелин, Н. И. Костомаров, Н. В. Шляхов, Г. А. Ильинский); 4) Троян — образ, навеянный преданиями или книжными источниками о Троянской войне (П. П. Вяземский, А. Н. Пыпин, А. Н. Веселовский, Вс. Ф. Миллер, И. А. Новиков). Созвездие перечисленных имен, казалось бы, должно высветить до конца смысл и все оттенки значения одного коротенького слова. Однако это определение и скрывающееся за ним понятие доставило исключительно много хлопот исследователям «Слова». Попытаемся доказать, что концепция, предполагающая прямое влияние античных источников на «Слово», обеспечивает и в этом случае эффективное решение проблемы.

Прежде всего заметим, что, судя по окончанию «Трояни» в обороте «на седьмом вЪцЬ Трояни», совершенно определенно речь идет о существительном или нечленном прилагательном женского рода и единственного числа, имеющего в номинативе форму Троянь. И другие, остальные контексты не оставляют сомнения, что речь идет о существительном или прилагательном в единственном числе, и не противоречат возможности иметь женский род: въ тропу Трояню, как датив в функции родительного притяжательного, вместо более позднего нормативного родительного: въ тропу Трояни; аналогично — на землю Трояню вместо на землю Трояни. Номинатив его представляет собой существительное или притяжательное прилагательное типа Рязань, Тьмуторокань, Кисань и тому подобное, определяющее некий широко известный в литературе исторический топоним. Подобные краткие формы русских притяжательных прилагательных в сочетаниях Владимирь городъ, Ярославль городъ, Мирославль городъ очень рано превратились в связи с усечением определяемой части в существительные, то есть в названия городов или территорий: Владимирь, Ярославль, Мирославль, Лихославль. То же наблюдается и в этом случае: Троя — Троянь градъ — Троянь, с расширением смыслового наполнения до значения земля Трояни — Троада, то есть вся территория государства, земли или царства, подпадающая под юрисдикцию главного стольного города, столицы. В данном случае необходимо учесть, что стилистика древнерусского языка допускала, чтобы в основе лежало название города: земля Новгородская, Рязанская, Полоцкая, Черниговская; не менее часто производилась метонимическая замена названием главного города именования всей земли или княжества — Рязань, Переяславль, Новгород. В атрибутиве Троянь надо видеть кальку с греческого Τρωϊαζ, Τρωϊκόζ, Τρωαδοζ или, с большей вероятностью, с латинского прилагательного trojanus.

Итак, под словом «Троянь» должна подразумеваться очень широко известная географическая и историческая реальность — страна, царство или город. Исходя из смысла фразы «на седьмомъ вѣцѣ Грояни верже Всеславъ жребий о девице себе любу...» и учитывая, что она начинает риторический период, говорящий о падении Киева, символизируемого желанной «девицей», естественно предположить, что начальная точка отсчета также связана с аналогичным событием — падением знаменитого, не уступающего по славе и богатству Киеву города, причем взят он был не в результате лобовой атаки, а при помощи хитрости. Такую загадку способен решить даже ученик пятого класса, впервые узнавший, как была захвачена Троя. Действительно, все исходные данные для этого предоставляются автором «Слова»:

На седьмомъ вѣці Трояни

ерѣже Всеславъ жребій о дѣвицю себѣ любу

тѣй клюками подпрѣся о кони

и скочи къ граду Кіеву

и дотчеся стружіемъ злата

стола кіевскаго

На седьмом веке Трояны

кинул жребий Всеслав

о желанной «девице»

опершись на коня (на коней) в хитрых замыслах

подскочил стремглав ко граду Киеву

прикоснулся скипетром к золотому

престолу киевскому

Гомер.

Поэт-воин, автор «Слова о полку Игоревен с гравюры В. Фаворского

Аэд Демодок в «Одиссее» подробно изображает драматические перипетии троянского «вече», на котором шли ожесточенные споры, как поступить с подозрительным даром данайцев. Тем не менее решение втащить в город грозное деревянное чудище (в чреве которого спрятались греческие воины) было принято самими троянцами.

Содержательная параллель усматривается в том, что трое Ярославичей — Изяслав, Святослав, Всеволод,— по существу, своими руками и на свою голову ввезли Всеслава в Киев и посадили его в деревянный поруб, как в троянского коня, а он, подобно данайцам, выскочил из своего деревянного укрытия, хитростью захватил Киев и позволил киевлянам разграбить княжеский двор, растащить «бесчисленное множество золота и серебра, в монетах и. слитках». Гонимый же восставшими киевлянами великий князь Изяслав, подобно Энею, бежал в Польшу.

Обратим внимание, что во всем тексте «Слова» единственный раз вместо обычного для автора «комони», «комонь» (боевой конь) используется слово «конь» или «кони», словно в знак того, что автор отделяет этого «коня» от прочих случаев наименований благородного животного в тексте «Слова». Зачем это ему понадобилось? А затем, что речь идет о символическом, а не о живом коне, о деревянном макете, искусном изделии легендарного скульптора Эпея.

В образе Всеслава отразились, и вполне закономерно, некоторые явственные черты «хитроумного» Одиссея-Улисса, измыслившего коварный прием с «троянским конем». В прямой связи с этим становится ясным и смысл слова «клюки» — «хитрости», «интриги», «уловки», которыми как раз и был славен царь бедной провинциальной Итаки. Вместе с тем в слове «клюки» может содержаться и значение «шест», «жердь». «палка с сучком или крюком», «клюка». Чтобы ѵзгежішй князь мог выбраться из поруба, куда он был заточен Іізяславом, Святославом и Всеволодом, киевляне подают ему клюку, деревянную жердь с сучками. На нее «подперся» Всеслав, чтобы выбраться наверх из дубового поруба, подобно своему древнегреческому поэтическому прототипу Одиссею, также вынужденному воспользоваться канатом, чтобы спуститься из своего укрытия «дубовой пещеры».

Вообще же, с моей точки зрения, фраза «тъй клюками подпръея о кони» представляет типичную фигуру «разделенного языка» с вариантным чтением. В. Л. Виноградова, чей вклад в изучение «Слова» — Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» — можно назвать поистине и титаническим, и героическим, рассматривает как равновозможные три толкования словоформы «окони». Думаю, каждый раз, когда в тексте «Слова» начинают двоиться и троиться смыслы и возникает очередное толкование «темного места» «Слова», можно уверенно предполагать, что в этом месте заключена фигура «разделенного языка» или наблюдается типичная для поэтики «Слова» игра омонимами и синонимами, каноническая для этой эпохи полисемия и неисчерпаемость символического наполнения текста.

Теперь есть достаточные основания, чтобы утвердить в правах одну старую конъюнктуру, которая предлагалась для выражения «вѣчи Трояни». Написание «вѣчи» рядом с соседними «вѣци человъкомъ, внуци Всеславли, сморци, галици, луци и греци» с характерным для «Слова» различением «к» и «ч» как раз и указывает, что в мусин-пушкинском списке, как заметил в свое время Н. М. Карамзин, стояло не «вѣчи», а «сѣчи Трояни». Скорее всего это обычная ошибка набора, пропущенная при корректуре первоиздателями; такие ошибки встречаются в тексте издания 1800 года. Ведь ясно, что если бы в тексте С 1800 были воспроизведены «сѣчи Трояни», ни у кого даже не возникало бы сомнений, что автор говорит о Троянской войне, о bellum Іtrojanus.

Остановимся на этом явлении чуть подольше. Логически мыслящему читателю придется согласиться с мыслью, что использование иноязычного слова или выражения в качестве анаграмматического ключа, в качестве резюме внутреннего смыслового и звукового наполнения текста, предполагает очень приличный уровень владения этим чужим, в данном случае — латинским, языком.

Княжение Всеслава в Киеве

Улисс

Итак, автор «Слова» неплохо знал латынь и черпал сведения о троянской войне из какого-то латиноязычного источника.

К концу XII века Западной Европе были известны многочисленные прозаические и поэтические переложения троянской истории на латинском и формирующихся национальных языках, основанные главным образом на латинских переводах сочинений Дареса Фригийского и Диктиса Критского.

События Троянской войны, воспетой Гомером (и по меньшей мере несколькими десятками античных и средневековых авторов), оставили такой след в культурной и исторической памяти человечества, что вполне могут служить точкой отсчета в обобщенно-эпической шкале времени, которой пользуется автор «Слова» для выделения периодов жестоких войн, сражений, причем войн не всяких, а тех, в истоках которых стоит персонифицированная Обида. Что это так, говорит его насыщенная мифологическими аллюзиями реприза, завершающая развитие событии в ходе предприятия князя Игоря: Въстала Обида въ силахъ Даждь-Божа внука... В истоках Троянской войны лежат, как известно, даже не одна, а много «обид», из которых первая — обида Эриды, богини раздора, сестры и постоянной спутницы бога войны Арея, которую не пригласили на свадьбу Фетиды и Пелея. Бросив «яблоко раздора», Эрида вызвала обиды «эгидодержавной» Афины и царственной Геры, поскольку яблоко с надписью «прекраснейшей» молодой Парис, естественно, присудил Афродите, посулившей ему в жены Елену.

Похищение Елены вызвало вполне понятную обиду и гнев Менелая и его брата Агамемнона и привело к Троянской войне. Несмотря на некоторые осложняющие обстоятельства, аналогия в ситуации с Еленой, прибывшей в Трою, и Девой, ступившей «на землю Трояни», настолько сильна, что позволяет хотя бы на уровне поэтического кода видеть в этом месте какую-то реминесценцию причины возникновения Троянской войны. Какую синхронную для себя историческую реалию или символику автор связывал с образом Девы, вступившей на землю Трояни, сказать трудно.

Возможно, что искать ответ на этот вопрос надо в истории Византии конца XII века. Недостаток места заставляет отказаться от подробного изложения весьма подходящих к случаю исторических фактов и обстоятельств, сопровождавших недолгое, неудачное и кровавое правление Андроника I Комнена, во время которого имелось более чем достаточно оснований для того, чтобы «въстала Обида»... В 1185 году злейшие враги Византии — южноитальянские норманны — высадились в Фессалониках и наступали на Константинополь. Империю терзали феодальные смуты, из ее рук выпали Северная Болгария и Сербия, отделились Трапезунд и Кипр, она быстро распадалась на части. Так что у автора «Слова» были основания говорить об обиде и поминать, может быть, в связи с норманнами, лебединые крылья валькирий, восплескавшие на синем море. Претензии Ольговичей на Тьмуторскань также могли восприниматься Константинополем как оскорбление, как «обида», наносящая ущерб стратегическим и экономическим интересам империи в этом важном районе. Но это может быть также чисто литературный прием, восходящий к античным гомеровским или вергилиевским образам богинь, воплощающих раздор, войну, междоусобицу. Из текста «Слова» явствует, что Дева самолично персонифицирует Обиду, Раздор, который напрямую трудно связать с образом Елены, хотя согласно «Килриям» рождение Елены и замислено было Зевсом для создания формальной причины возбуждения Троянской войны. Во всяком случае, налицо полная аналогия принципа построения начала «жесты» о Олеге Святославиче и символического описания результатов поражения Игорева воинства в битве на Каяле; вначале апелляция к историческому прецеденту Троянской войны или упоминание земли Трояни и троянских битв, затем проведение параллели к этому прецеденту из актуальной русской истории и перенос событий на Русскую землю:

Были сѣчи Трояни,

минула лѣта Ярославля,

были плъци Олговы, Олга Святьславличя.

Въстала Обида въ силахъ Даждъ-Божа внука,

вступила Дѣвою на землю Трояню,

въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море,

У Дону плещучи, упуди жирня времена...

Вполне вероятно, что «Даждь-Божьи внуки» не имеют никакого отношения к восточным славянам, к русским, а представляют собой чистокровных греков-ромеев или, что также возможно, болгар, точнее, болгарских царей. В понимании «божественных» функций Даждь-бога, его природы и этимологии его имени среди специалистов по «Слову» существует такая же разноголосица мнений и трактовок, что и по поводу Трояни, хотя многие из них сходятся в том, что это славянский языческий бог Солнца.

Вероломный Синон и троянцы. Ввод коня в Трою. Подобная ситуация была и во времена Игоря.

Парис

Минерва

Так или иначе, но, по-видимому, Даждь-бог первоначально связывается с южными славянами. Однако при принятии для Даждь-бога роли солнечного божества значительные трудности возникают при попытке непротиворечиво истолковать контексты «Слова», в которых речь идет о «силах Даждь-Божьих внуков», если не апеллировать к «отцу богов и людей», «подателю жизненной силы и всех земных благ» греческому Зевсу или архаическому облику римского Юпитера. Троянскую войну, согласно античным источникам (Еврипид — «Елена»; Прокл — «Хрестоматия»), надо рассматривать как желание Зевса «уменьшить бремя земли», то есть уничтожить значительную часть людского населения земли. Сама Елена Прекрасная была замыслена как потенциальная причина раздора между ахейцами и троянцами, призванная погубить и тех, и других. В «Слове», после сравнения войны, развязанной Олегом Гориславичем, с Троянской, с «сечами Трояни», идут такие строки:

Тогда,

при Олзҍ Гориславличи

сҍяшется и растяшеть усобицами,

погибашеть жизнь Даждь-Божа внука,

вь княжихъ крамолахъ

вҍци человҍксмь скратишасъ.

И гибель Даждь-Божьих внуков, и сокращение века людей не являются ли поэтической референцией античного мотива истребления Зевсом человеческого рода в Троянской войне? Дополнительное уточнение, сделанное автором после вышеприведенных строк: Тогда по Руской земли рҍтко ратаевъ кикахуть.., также говорит, что он и в этом случае отделяет гибель внуков Даждь-бога от аналогичных трагических последствий междоусобной войны, прокатившейся по Русской земле.

Многовековая история бессмертного сюжета похода ахейцев на Трою имеет огромную исследовательскую литературу. Сошлюсь только на работу М. Е. Грабарь- Пассек, в которой она точно определяет исключительно важную роль троянской истории во всей средневековой европейской культуре: «Для писателей раннего средневековья сама история Троянской войны была отправным пунктом при изложении истории вообще — если дело шло об истории светской — так же, как библейские сказания Полагали начало изложению всего мирового процесса, начиная с сотворения неба и земли, животных и человека»[* Грабарь-Пассек М. Е. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе.— М.: Наука, 1966— С. 198-199.]. Вот потому автор «Слова» и начинает перечисление ожесточенных и кровавых войн с Троянской войны, со сражения под стенами Илиона: Были сҍчи Трояни... Автор знал греческий и латинский, он был знаком с историей Рима, знал о войнах, которые вел император Траян, но сама идейная и художественная задача, которую он решал, стремясь создать у читателя негативное отношение к междоусобной войне, не допускает обращения (как полагает Б. А. Рыбаков) к образу и имени Траяна как образца мудрого, доброго и справедливого властителя; автор «Слова» использует его как инициатора междоусобиц и гражданской войны.

Автор «Слова», естественно, мог не знать, где проходили восточные границы империи Траяна в I—II веках, но где проходили границы Восточной Римской империи, то есть Византии, в его время он знал точно. Вот мы и вышли на требуемое определение исторической реалии, скрывающейся под «Землей Трояни». Последствия этой атрибуции для герменевтики «Слова» весьма значительны. Во-первых, подтверждается справедливость взглядов Вяземского о влиянии древнегреческой поэтической базы на творчество автора «Слова». Подлежат основательному пересмотру многие установившиеся положения поэтики «Слова», прежде всего — его литературные истоки, характеристики личности и направленности творчества автора и Бонна, лингвистические и художественные интерпретации богов и других персонажей, упоминаемых в «Слове», и многое другое. Довольно уверенно можно полагать, что «внук Велеса» — последователь все того же Гомера, а «седьмой век Трояни» — это седьмой век существования Византийской империи. Чтобы убедиться в результативности такого подхода к проблеме «Трояни», проверим оперативно, например, последнее утверждение о «седьмом веке Трояни».

Известно, что разделение Римской империи официально произошло в 395 году, то есть отсчет времени существования собственно Византийской империи, Византии надо начинать с конца IV века. Вычтем из 1068 года год 395-й: получим, естественно, 673 года, то есть как раз седьмой век существования Византии как исторической и главным образом культурной преемницы Трои, Троады, Троянской земли, «земли Трояни».

Понимание «Трояки» как Византии превосходно согласуется и с другим контекстом «Слова», где говорится о «тропе Трояни», «рыскать» в которую автор «Слова» предлагал Бояну.

Изображение битвы троянцев с ахейцами на греческой вазе

Изображение битвы с гравюры В Фаворского «Слово о полку Игореве»

В 1094 году, после того, как Олег Святославич оставил Тьмуторокань, она снова, вероятно, перешла практически под юрисдикцию Византийской империи, которая в историческом плане никогда не отказывалась от претензии на старую, основанную еще в времена Кира, греческую колонию Гермснасса. И во времена ссылки Олега Святославича, и после его возвращения Тьмуторокань входила в состав северночерноморских территории империи. Напоминая Бонну, что он в свое время, вероятно, «рыскал в тропу Троя ни», автор «Слова» вполне прозрачно говорит, что в своем творчестве Бонн следовал Гомеру, певцу Трояни-Трои. Ай да молодец «дилетант Вяземский»: его «забавы» впору называть гениальными для его времени прозрениями.

О том, что «тропа Трояни» ведет на юго-восток, к Тьмуторокани, а не на запад, к румынской Добрудже, где стоит пресловутый монумент римского императора Траяна, так называемый Tropheum Trajani, однозначно говорит другой контекст «Слова». Полоцкий князь Всеслав Брячиславич «рыскал» именно в Тьмуторокань, в ту же самую «тропу Трояни», путем, ведущим к территории, к владениям Трои — Троады — Византии:

изъ Кыева дорисксше до курҍ Тмутороканя,

великому Хрҍсови влҍкомь путь прерыскоше.

Изображение своих богов в Египте, Греции и Древней Руси

Последняя строка говорит о том, что Всеслав в своем «рысканья» к Тьмуторокани пересекал путь «великому Хръсови», то есть самому Солнцу. Путь Солнца — это путь с востока на запад, меридиональное направление; в древнегреческой литературе существует специальная эпическая формула Хика-рас, что означает буквально «путь Солнца». Пересекать путь Солнцу — значит двигаться в южном направлении, через причерноморские степи к горам Крыма, к портовым городам Сурожу — Судаку, Корсуни — Керчи или Тьмуторокани — Гермонассе и далее в южном направлении, к территории империи, собственно земли Трояни.

Приятно было узнать, что присутствие в «Слове» мотива Трои, кроме «дилетантов», предполагает и такой заслуженный итальянский славист, как Риккардо Пиккио. По его мнению, всякое упоминание прилагательного «троянь» в «Слове» подчиняется поэтическому коду, который во всей средневековой культуре Европы зависел именно от мотива Трои. Одновременно Пиккио, не вступая в резкую полемику с Д. С. Лихачевым, достаточно жестко утверждает: «Чтобы понять поэтическое значение «Слова», не следует забывать, что этот текст создан в христианском обществе, литературные условности которого, хотя и не полностью реконструированные современной наукой, должны иметь в своей основе черты, общие с кодом христианской литературы».

Пиккио рассматривает вступление к «Слову» как риторическое клише, которое отражает распространенный средневековый литературный топос, согласно ему Гомер не считается надежным источником в передаче истинных событий Троянской войны. Отказ петь «по замышлению Всяка» наряду со славословиями в его адрес вполне эквивалентен намерению Манассии в изложении троянской истории не следовать за Гомером, несмотря на его красочные украшения «словес» и «сладостный» язык.

Можно еще добавить к наблюдениям Пиккио, что в случае отрицания «измышлений» соперника или предшественника мы встречаемся с очень старым и очень устойчивым «общим местом», опять восходящим к античности. Еще Гесиод в «Трудах и днях» намеревается говорить только «истину», только «правду» в противопоставление ложным песнопениям.

Збручский идол. Святовит-род. IX век новой эры

И в европейской средневековой христианско-героической поэзии этот мотив существовал и четко выражался во времена более ранние, чем период создания «Слова о полку Игоревен. Уже в конце XI — начале XII веков во вступлениях к старофранцузским жестам появляется идущий от Ксенофана, Пиндара, Зоила мотив «правдивости» настоящего автора в противовес «лживым басням» и «измышлениям» других песнетворцев.

Условия журнальной публикации не позволяют во всей полноте изложить аргументы и доводы в пользу присутствия в «Слове о полку Игореве» многочисленных античных аллюзий и реминесценций, в том числе касающихся и проблемы Трои — Трояни. Число их исчисляется десятками, многие образы и мотивы «Слова» в глубокой ретроспективе восходят к творчеству Вергилия, Овидия, Гомера и Эсхила, а сама литературная основа фабулы имеет отчетливую точку схода в греческой мифологии и трагедии классического периода. Однако я надеюсь, это не последняя встреча с читателем и у нас будет еще случай выяснить, откуда появился в «Слове» такой экзотический лексический гибрид, как «птицегоразд», почему автор предлагает русским князьям «загородить полю (!) ворота (!?)» и каким образом полоцкий князь Всеслав ухитрялся исчезать из глаз ошеломленных киевлян и мгновенно переноситься от Белгорода к Новгороду.

И в самое деле, разве не интересно узнать, отчего лебеди «Слова» поют в когтях у сокола? ·

Наталия Козлова,

Ирина Сандомирская