Знание-сила, 2001 № 03 (885)

«Менталитет, психология – вот что объясняет историю народа»

В XVII веке в российской культуре наряду с соборностью, авторитарностью только нарождались элементы либерализма, прораставшие спонтанно. Сегодня мы имеем либеральную тенденцию в русской культуре. Которой раньше не было. Поэтому, говоря о XVII веке, мы не можем говорить о выборе между соборностью, авторитарностью и либерализмом. Но сегодня выбор состоит именно в этом – мы идем к господству традиционализма или к господству либеральной идеи? Я полностью согласен, что Россия в ее нынешнем виде нежизнеспособна.

Но в российской культуре в начале XIX века возникла сильная либеральная тенденция. Она и служит залогом того, что Россия окончательно не погибнет. В русской культуре существует потенциал, который свидетельствует о том, что процесс может быть благотворным.

Хочу напомнить, что начиная с Пушкина возникла и существовала серьезная критика российской архаики. Возьмите образ Онегина. Как сказал Ключевский, это была неудобная поза русской культуры, и критика этой искусственной позы прослеживается дальше через Чехова и до сегодняшнего дня в передачах НТВ. Вот примеры. Образ царя Бориса – это постоянное стремление к добру, которое автоматически производит зло; лермонтовский образ человека- Каина – и Печорин, и Вадим, и Александр – это критика человека, который не знает, зачем он родился; Гоголь – и Чичиков, и Хлестаков – это люди типа «ни то ни се». Творчество Гончарова – его герой бессилен в действии; художник Райский не умеет рисовать; любовник Саша Адуев не умеет любить и не хочет понимать, что это такое; Марк Волохов, который рвет жизнь на куски ради того, чтобы ее улучшить. И наконец, Илюша Обломов, который вообще не хочет учиться жить. Но это не все – тургеневский мужчина – «переливатель из пустого в порожнее», человек «вывихнутый», «нравственный калека» – как только его ни называет писатель! Далее, с одной стороны, «Бесы» Достоевского, с другой – человек, который вообще не в состоянии принять никакого решения, у Чехова. Вспомним «Вишневый сад», «Чайку» – какое бы решение какой бы персонаж не принимал, все равно оно ведет к гибели, к катастрофе.

И это – наша литература, и образы ее – не придуманные, не высосанные из пальца, это обобщенные образы реальных жителей этой страны, России. И интеллигенция, в частности писатели, литераторы, являя эти образы, выражали к ним свое отношение. И это – мощная критика «особенностей» русской культуры – привычек, поведения, традиций, особого уклада мыслить и жить. Что составляло и в большой степени составляет русский менталитет, который, думаю, многое объясняет в истории народа.

Почему мы часто цитируем либеральные мысли Витте, Кавелина, Бердяева? Мы их ценим, но это лишь эпизоды в истории. У нас же есть непреходящие либеральные ценности. Это неполитические, неувядающие формы либерализма. Это пушкинско-чеховская методология анализа русской культуры, где критика российской архаики занимает главное место. Давайте цитировать наши непреходящие ценности, и через них учиться понимать себя.

Пушкинско-чеховская логика анализа русской культуры не только критическая, но и очень конструктивная. В ней можно выделить, как минимум, три слоя конструктивизма, дающих надежду, что мы, возможно, не умрем и выбор наш будет в значительной степени либеральным. Бердяев и другие говорили о развале России, отходе от церкви. Она же демонстрирует антицерковный бунт и одновременно попытку по-иному понимать Бога, очень важная вещь, неотрефлектированная в нашем обществе.

Эти попытки опираются, как ни странно, на образ Иисуса. Для русского человека, вообще говоря, проблемы Бога не существует: ему все ясно. Все ответы есть или в церкви, или в Библии, или в Уставе КПСС, или в «Домострое», или в русском обычае. Великая писательская традиция ставит вопрос совершенно по-иному. Гоголь не случайно «раскололся» именно в своей религиозности – между богом-отцом и Иисусом. Гончарову задавали вопрос: «Ты же веришь в Бога?» – «Верю». – «Тогда пошли в церковь». – «Не пойду». То же самое происходит с Тургеневым.

В русской культуре Иисус присутствует, он исследуется русскими писателями, но он исследуется не как бог церковный, а как некая гуманистическая интерпретация божественного. Началось это понимание с Пушкина. Думаю, это первый слой альтернативы архаике русской культуры – поиск божественного в какой-то новой создаваемой форме, поиск божественного в человеческом. Есть и второй слой – это сакрализация дела, чрезвычайно важная проблема – отношение к труду, к работе, к труду как ценности. Первым этот вопрос поставил Фонвизин в своем рассказе о попе Василии. Устами попа он проклял нищего, стоящего на паперти. Если вдуматься – это потрясающий антицерковный бунт, потому что по представлениям православного – нищий, убогий угоден Богу, прославляется не труд, а антитруд, нищета, убогость.

Почему, думаю, во многом и менталитет наш таков, что нищий-пьяница ближе русскому, чем зажиточный трудят, почему и «борьба» (а по-настоящему – уничтожение) с кулаками и середняками шла на Руси так скоро и с таким размахом. Фонвизин, по существу, первым начал славить эффективный труд. Потом был Гоголь. Если у Фонвизина человек трудится во имя Бога, то у Гоголя в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Иисус уже рядом с работником, это уже совершенно другой труд. А после этого появляется Штольц. Но Штольц настолько чужероден в русской среде, а потому в русской литературе, что до сих пор не принят критикой. Сам этот факт говорит за себя – рациональный разумный хозяин чужд Руси. Здесь, наверное, стоит вспомнить и русские сказки, а это – глубинное сознание, выраженное лишь в форме аллегории. И что же мы видим? Емеля, сидящий на печи, «по щучьему веленью, по моему хотенью», «дуракам счастье». И все как-то само собою, без усилий со стороны человека. Вот – мечта, идея народа.

Вернемся, однако, к литературе. Она очень точно и емко фиксирует то, что сегодня мы называем менталитетом.

Потом появляется Соломин у Тургенева, где четко изложена вся концепция демократического социализма – рыночные отношения наемный труд, сакрализация прибыли, профсоюзы. И что? Да ничего, не нужно нам это.

И эта тенденция в русской культуре затухает и начинается сакрализация артели, общинного труда, потом колхозов, совхозов (вот что оказывается близко русскому!). То есть тенденция Фонвизина, Гоголя, Тургенева и Гончарова с ними и угасает.

Сейчас, когда колхозы и совхозы неэффективны, я вижу перспективу возрождения этой тенденции, хотелось бы думать – она в русской культуре не умерла. И когда мы говорим о выборе, он совершенно конкретный, а не абстрактный, и не XVI1 века, а нынешнего. Альтернатива «Емели на печи» существует в сознании носителей русской культуры.

Ведь крестьянская реформа 1861 года была вызвана не только экономическими требованиями, но и раскрепощением сознания, новые ценности стали исходить не столько из реалий материальной культуры, сколько из движения мысли. И это никуда не делось. Только в этом – внутреннем раскрепощении, изменении и осознании реальности и себя в ней – альтернатива нынешнему кризису. Потому что народ творит историю «по себе», по своему росту и достоинству, и в этом смысле история вторична, и, перефразируя, можно сказать так: «Покажи мне, что за народ, и я скажу, какая у него история».

Л Фонвизин

Александр Ахиезер