Знание-сила, 2003 № 05 (911)

Наша страна — самая холодная в мире

Ограничения в развитии России: новый геодетерминизм?

Все мы родом из детерминизма хотя бы потому, что наша наука родом из XVIII века детерминистогз-энциклопедистов Канта, Гердера, Линнея, Мальтуса, Монтескье, Татищева, Ломоносова. Детерминизмы бывали всякие: гео-, этно- и демографический, политисторический, экономический. Марксизм — из последних, причем его сузили до примата базиса, до «руки рабочих создают все богатства на свете», хотя сам Маркс важнейшим разделением труда считал его деление на труд материальный и духовный и ожидал, что в ходе истории первый будет вытесняться вторым.

1еодетерминизм периодически возвращается то обновленным, то архаично-абсурдным в духе убеждения аббата де Бо (начало XVIII века), что искусство создают только в полосе между 25 и 52 градусами северной широты: значит, вне Шотландии, Скандинавии, Москвы, Питера и обоих Новгородов, древних центров майя и инков, вне Индокитая, Индонезии. Или в духе Ш. Монтескье, судившего по холодному приему некой оперы в Англии и горячему в Италии о природной разнице темпераментов. А любопытно: что сказал бы Монтескье о британских футбольных фанах и итальянских тиффози?

На одном из подъемов геодетерминизма в начале XX века Рудольф Челлен и Хэлфорд Маккиндер создали геополитику с ее «махровым» геодетерминизмом. Правда, формула мощи держав у Челлена включала, помимо географии, экономику, народ и власть. Геополитика (физиополитика Челлена) как таковая зависела от протяженности территории, ее монолитности и положения на морях. России явно повезло с первым и не повезло с третьим фактором. Британская империя с ее заморскими колониями, то есть клочкообразная (термин В.П. Семенова-Тян-Шанского), немонолитна. А вот у США уже было все, что надо.

Этот простой расклад сравнительно-географических преимуществ и слабостей не лишен смысла.

Середина XX века, очевидно, время провала геодетерминизма. Похоже, что маятник связан с пульсацией мирового рынка: XIX век после Венского конгресса — период его экспансии, а половина XX века между мировыми войнами (кое-где и позже) — эпоха замыкания на своей территории и ресурсах. С ними все работали по- своему, в меру волюнтаризма лидеров, утраты общих критериев эффективности и пренебрежения всякими ограничениями. Географ Г. Тейлор протестовал около 1950 года против активного освоения внутренних пустынь Австралии; он вызвал гнев заинтересованного в этом освоении аграрного и сырьевого лобби, а также коллег, обвинивших его в неогеодетерминизме. Живи Тейлор в СССР и восстань он против освоения Севера или гидрогигантомании, ему бы попало не меньше.

Когда какая-то нация, застряв на перепутье, заново оценивает свои шансы и ограничения, они приобретают весьма практическое значение. Это наш случай. В чем сила и слабость страны, с чем ей идти в мир и идти ли вообще? Мнения разные, а факты-аргументы одни и те же. Все знают, что Россия — огромная суровая страна, богатая ресурсами: при прочих равных их ведь, как правило, тем больше, чем обширее территория и чем хуже она освоена. Но где они, равные прочие условия? И не потому ли так разнятся оценки?

Д.С. Львов (2001) говорит о двух экономических образах России: отсталой неконкурентоспособной страны-банкрота и страны потенциально очень богатой (от природы). Первый образ он считает официальным, второй — теневым, скрытым от мира и своего народа Совсем иные взгляды у другого представителя клана «экономисте в-патриотов» А.П. Паршева. Его книга «Почему Россия не Америка» (2001) интересна уже тем, что вся ее первая часть выдержана в духе нового-старого геодетерминизма или даже геофатализма. Вкратце цепочка тезисов Паршева такова.

1. Мы построили свое государство там, где больше не живет никто. Такого холода нет ни в Скандинавии, ни в Канаде; Аляска — курорт по сравнению с Чукоткой. Россия хотя и велика, но по эффективной для жизни территории (1/3 страны с высотами до 2000 метров над уровнем моря и среднегодовой температурой не ниже 2°С) занимает не первое, а только пятое место в мире. Базовые отличия условий ее развития от прочих стран составляют именно климат и расстояния.

2. Затраты на перевозки, энергию, строительство утепленных зданий, одежду, жизнеобеспечение в целом удорожают российское производство, делая его абсолютно неспособным выдержать конкуренцию (скажем, с Индокитаем, где вечное лето и совсем дешевый труд). Привлечь капитал в нашу экономику нельзя никак, никакими силами, ведь факторы ее непривлекательности неустранимы при «отсутствии закона о повышении средней температуры января».

3. Открываться России было нельзя, но еще не поздно закрыться. Российский рынок должен быть изолирован от мирового, вывоз исчерпаемых ресурсов, валюты, капитала вообще нужно запретить.

Такова общая логика.

А как же факты и аргументы?

Действительно ли наша страна — самая холодная или она просто так заселена? Лучше всего сразу рассчитать средние территориальные и средние демографические параметры климата. В первом случае взвесим их на площадь исходных территориальных ячеек, во втором — на их население, чтобы выяснить, насколько «холодно» самой земле и ее, так сказать, среднему обитателю. Эти расчеты я рискнул провести для России, Канады и Швеции.

Получилось, что у нас холоднее, чем обычно на этих же широтах; вдобавок этот эффект очень усилен расселением. Среднегодовая температура минус 5,5°С для территории и +2,8° для населения: разница достигает 8,3 градусов. В Европейской части, как и в Швеции, средняя температура территории составляет +2,2°, но «среднему шведу» на градус теплее, чем россиянину. Для территории Канады это —4,4°, а канадцы живут в среднем при +5,8°, разница превышает 10°. Морозы в Канаде и России стоят более 200 дней. Площадей с зимами по полгода и дольше у них даже больше, чем у нас (73 и 69%), а жителей, терпящих такие зимы, меньше (2,5 и 8,5%). Для канадца зима в среднем длится 125 дней, для россиянина - 143. Для жителя Европейской России это 133, а для шведа - всего 94 дня, нормальные 3 месяца. В Канаде и у нас такие зимы бывают только на юго-западных окраинах (близ Ванкувера и на Северном Кавказе), где живет 13 и 9% населения.

Итак, холод на канадской и российской территориях почти тот же. Но в Канаде Арктика безлюднее нашей, канадское население сильнее «прижато» к южной границе. Поэтому для него и для агросектора разница чувствительна. Но вот что примечательно: при резкой континентальности нашего климата и более жарком лете суммы активных температур в России, особенно Европейской, выше, чем в Канаде и Швеции. Это, в принципе, дает возможность продвигать довольно теплолюбивые однолетние культуры, включая яровые зерновые и овоши, дальше на север.

Кто на Канары, кто в деревню, а Евгении Ковалев в отпуск отправляется на Север. Иллюстрации к статье - следы его походов на Соловки, Ямал, Сахалин

Почему же урожайность тех же зерновых у нас в два-четыре раза ниже? Если говорить только о климатических причинах, то нужно учесть увлажнение. Агрогеографы всегда находили, что у нас плохо с сочетанием тепла и влаги: где есть одно, там нет другого. В умеренной зоне (субтропиков в РФ почти нет) земель с их сочетанием, пригодным для большинства культур, у нас в пять раз меньше, чем в Америке. Впрочем, умеренная континентальная сухость формирует самые плодородные почвы.

Как же населена Россия с ее условиями? Как ни странно, равномернее США, Канады, Китая. Мы не теснимся в одном углу, а скорее расплылись по равнинному океану суши, где нет резких природных рубежей. По курьезной версии XVII века, само имя Россия произошло от слова рассеяние. Ошибка, но символичная.

Наши самые пустынные автономные округа не так пусты, как северные территории Канады, где на 100 кв. километров нет и пары жителей, и контраст с обжитой зоной в России куда меньше. Отчасти это следствие традиционного заселения высоких широт, а отчасти наследие ГУЛАГа и шире — почти дарового труда. Население таежной и приполярной зон резко выросло в первой половине XX века и не сокращалось до 1990-х годов. Споры о судьбах Севера велись в СССР лет двадцать, а города в Заполярье все росли, пока оттуда не побежали и лишние, и нужные кадры.

В общем, суровость климата мы усугубили небрежением к нему и к людям, в нем живущим. Однако так ли все ужасно и фатально?

Да, наш климат континентален, контрастен и зимы у нас холодные — но ведь зато летом теплее. Неужто лучше климат побережий и островов северной Атлантики, где ни лета, ни зимы — почти одинаково сыро и прохладно? Ну да, в России бывают неведомые морскому климату засухи. Зато сухие морозы люди переносят легче. Потому и земледелие, и население сильнее сдвинуты в глубь континента и в более высокие широты, чем у других северян. Недаром говорится: что русскому здорово... И наоборот, конечно. Добавим к этому менявшиеся мотивы сдвигов на север и восток, от пушнины, за которой шли землепроходцы, до прогнозов М.В. Ломоносова (богатства России будут прирастать Сибирью) и Д.И. Менделеева, писавшего, впрочем, что центр населенности будет двигаться к обильному землей востоку и благодатному югу (а не к северу). Но великий сдвиг завершен, причем геоцентр городского населения топчется под Уфой вот уже 40 лет. Исчерпаны и его мотивы, и ресурсы, прежде всего демографические.

Нам не изменить времени, места, климата или национального характера. Хотя все это тоже меняется независимо от нас, но уповать, к примеру, на глобальное потепление явно не следует. Еще неизвестно, станет от него лучше или хуже. А вот на выработанную веками народную стойкость, умение адаптироваться к свойствам российского пространства можно положиться. Наша страна встречала много вызовов и умела находить достойные ответы.

Напомню, что перечень главных типов таких вызовов у английского историка АЛойнби (1991) включает вызовы суровых стран, новых земель, исторических ударов. С ними, причем наиболее трудными, но удачно выдержанными, Тойнби связывал само рождение цивилизаций, например, Нового Света — переселенческих и принявших вызов новых земель. Все зависит от способности цивилизации и ее творческой элиты искать и находить ответы. В конце концов, можно учиться и у природы. Возьмем наш Дальний Восток, где зимой — сибирские морозы, летом — почти влажные тропики. По правилу пессимиста (езды на велосипеде и т. п.), биота там должна быть самой бедной. А она богата, и тигры уживаются с кедрами. Разве мы так не можем?

Людям свойственно заблуждаться, но порой они способны это признать. Кстати, это случалось с упрямыми детерминистами XVIH века. Так. графде Бюффон, директор парижского ботанического сада, считал, что человек может приспособиться к любому климату. Но вот о природе и ресурсах Америки он почему-то был нелестного мнения и полагал, что леса там редкие, животные мелкие, а недра скудные. Возмущенный Томас Джефферсон лично выражал ему свой протест. И Бюффон извинился, когда получил из штата Мэн скелет и шкуру гигантского лося. В общем, ограничение по Бюффону оказалось мнимым.

Нечто похожее творится с оценками природного потенциала России. Он вроде бы вдвое больше американского (Львов, 2001). Только резко преобладает минеральное сырье, рента от которого — это 3/4 всей чистой прибыли (капитал — 1/5, труд — 1/20). Есть и мощности по его переработке.

Этой мощи и нашего «демпинга» боятся.

Но главное — это внутренние следствия сырьевого крена в экономике. Нас ведь в три-пять раз больше, чем жителей Канады, ЮАР или Саудовской Аравии. Добыча и первичная обработка сырья занимают 15-20 миллионов работников. Что делать остальным 50 миллионам — работать в третичном секторе? Но его рынок пока узок по бедности людской. Природе- и людорасточительство (а это явления в общем-то одного порядка) нам уже не по карману. Зависеть от цен на нефть, когда она ниже мировых по качеству, а добыча и перекачка обходятся дороже из-за климата и расстояний, не только унизительно — неперспективно. Впрочем, это отдельная и специальная тема. А мы еще не разобрали второе базовое отличие.

Размеры нашего океана суши отражены во всем объективном и субъективном. Это многососедское положение (конкурент — только Китай), размах и гигантомания, освоенческая психология и характер, не раз описанные.

К тому же этот океан асимметричен. Основных осей асимметрии, как минимум, четыре: Север-Юг, Запад- Восток, центры-периферия и русское ядро — этнические ареалы, автономии. Однако каждая специфична, чем-то отличается от общемировой. И очень своеобразны их сочетания. Так, западно-восточная асимметрия явно лишена того глобального и фатального этнокультурного контекста, который всем известен по Р. Киплингу: Запад есть Запад, Восток есть Восток... Но как же им тут не сойтись, если границы Европы и Азии условны и наша Азия-Сибирь есть та же, только попозже и пореже освоенная Россия, а процент русских там, по статистике, выше среднего по стране!

В Европейской России чем южнее, тем как бы восточнее за счет буддистов калмыков и исламских народов Кавказа. А в стране в целом чем восточнее, тем как бы севернее, поскольку холоднее (Петербург и Магадан лежат на одной широте, но морозы стоят в одном случае 4,5 месяца, в другом 7, температуры января -8 и —20 градусов). В горах Приморья зона нормативного Крайнего Севера доходит до широты Прованса. Причина: восток гористее, а с движением вверх все «суровеет» еще быстрее. Это определенно одно изограничений пространственного развития.

Но им одним не объяснить того факта, что России, в отличие от США и Канады, не удалось создать мощного полюса расселения и экономики у Тихого океана. Почему многие волны освоения, инвестиции и т. п. туда не доходили, а оседали, гасли в Сибири? Видимо, из-за расстояний и коммуникаций; на поезде пересечь страну из конца в конец можно с начала XX века, а на автомобиле трудно и по сей день. Так или иначе, вышло, что в России чем восточнее, тем периферийнее, дальше от главных центров своей страны, но ближе к мощным, быстрорастущим центрам азиатских соседей-гигантов.

Это давно порождает опасения и... проекты великих переселений россиян или граждан СНГ на восток для выравнивания по «Великой Китайской демографической стене». Сколько же нужно людей, чтобы сравнять плотность населения регионов юга Сибири и Дальнего Востока с северокитайской? Расчеты показывают, что 500 миллионов, а это почти вся зарубежная Европа от Лиссабона до Донецка. Значит, так проблему не решить. Впрочем, ее отчасти смягчает климат нашего Севера, куда южане едут только за самым длинным долларом.

Одноплановая (западно-восточная, северо-южная или иная) асимметрия — в мире в общем-то не редкость. Однако, в отличие от США, Канады, Бразилии и «тонзурной» Австралии, ее у нас дополняет не окраинность, а глубинность главных центров, их удаленность от морей и границ. Расстояние 20 городов-лидеров России до открытого моря достигает 730 километров. На Американском континенте и в ЕС оно в три-шесть раз меньше.

Глубинность возникла в ходе сдвига на восток и усилилась к концу XX века, когда выросла роль срединного индустриально-экспортного «хребта», вытянутого по оси Таймыр-Ямал- Урал-Волга и «наискось» скрепляющего запад России с ее востоком. Для экономики (затрат на добычу и грузоемкие поставки за рубеж) это не очень удачно. Для единства и безопасности страны — скорее наоборот.

Трение пространства — обшая проблема гигантов — обостряется в России периодически. В 1830-1840-х годах сам царь Николай I считал расстояния ее проклятием. Почему именно тогда? Да петому что страна отстала с устройством железных дорог, уже сжавших дистанции в Европе; национальный комплекс неполноценности возникал (как он обычно возникает) от неприятного сравнения. К XX веку разрыв сократили, а теперь он снова налицо, и снова не столько из-за самих расстояний, сколько из-за способов и цен их преодоления. Мы застряли в эпохе не очень быстрых, технически не лучших поездов.

Этот пока самый народный транспорт в 90-х годах сократил перевозки грузов в шесть раз, а пассажиров — вдвое. Большинству провинциалов поездка в Москву в эти годы обходилась в 1,5-3,5 раза дороже, чем в советское время; жителю Забайкалья и юга Дальнего Востока дорога в Европейскую Россию и обратно стоила двух месячных доходов.

За три часа от Москвы можно выехать за пределы 200 километров — расстояния до Рязани, Калуги, Твери, Владимира — лишь по Октябрьской дороге. А ведь из Парижа за три часа с небольшим можно доехать до Лондона, Амстердама, Кельна, Франкфурта, Штутгарта, Марселя, Бордо, покрывая до 500-750 километров. В ближайший к Москве город-миллионер Н. Новгород (450 километров) поезда идут семь часов: ни за день обернуться, ни толком выспаться.

Вообще-то при наших расстояниях Интернет и сотовая связь — пожалуй, более доступное, надежное и эффективное средство интеграции, чем классический транспорт, капиталоемкий и, в отличие от связи, дорожающий. Накладываемые пространством офаничения эти новые технологии информационной эпохи снимают, конечно, лишь частично, но зато быстро. И сулят прорывы именно там, где правота геодетерминизма, старого или нового, кажется бесспорной.

Вписаться бы еще в производство таких технологий* Любых, в каких сможем преуспеть, но не вчерашних, а завтрашних. Ведь если мы пропустили целых полволны Кондратьева (то есть электронный бум 1975-2000 годов), то можем еще сделать ставку на следующую, которая обещает быть биотехнологической или же информационнобиотехнической. Но туг я не специалист и умолкаю.

А как же с геодетерминизмом и с выводами его неожиданного адепта А.П. Паршсва? Его главная правота, по-моему, состоит в том, что базовые отличия существуют и их никак нельзя игнорировать: такой индетерминизм всегда себе дороже. Россия в самом деле ограниченно конкурентоспособна на рынке массовых изделий широкого спроса, где ключевую роль играет экономия издержек. И причины, в самом деле, трудноустранимы. Нам не изменить климат, хотя он меняется сам, в том числе под влиянием нашей деятельности. Нам не уйти и от российских расстояний — если, конечно, мы не хотим потерять саму Россию. Отсюда повышенные затраты на жизнеобеспечение, энергию, транспортировку грузов и удорожание многих товаров. К тому же они (и увы, слишком часто) уступают импортным по качеству.

Это уже проблема иного рода. Но выход сторонники изоляции предлагают все тот же — укрыться от «радиации» мирового рынка зонтиком протекционизма, высоких таможенных барьеров. Вот только поможет ли это отечественному производителю и как скажется на потребителе отсутствие соревнования, реальной конкуренции, той самой щуки в море, без которой карась умеет только мирно дремать?

Нужно задать себе и другой вопрос: разве сырьевая или масс-потребительская модели развития единственно возможные и лучшие? Это модели для «третьего мира», а нам с ним не совсем по пути. Иные варианты: научно-биотехнический (видимо, на ближайшую четверть века), научнокультурный, культурно-экологический. Ведь хотим мы или нет, а старый крот истории роет дальше, социально-экономические эпохи сменяют друг друга, меняя задачи и приоритеты развития, целые поколения техники и технологий, производительных сил — что когда-то блестяще показал Н.Д. Кондратьев. И какая стадия сменит первую постиндустриальную, неизвестно. Быть может, на смену информационным технологиям придут информационно-культурные и экологические.

Ну. а Россия — великая культурная и великая экологическая держава. Хотя пока неясно, когда и как можно будет капитализировать сии качества и на них зарабатывать. Экологические проблемы, уже всеми признаваемые, еще нс породили глобального экономического механизма их разрешения, кроме разве что торговли квотами на загрязнение атмосферы. По словам геоэколога Н.Н. Клюева, мировое сообщество не спешит содержать Россию (как и Бразилию или Индию) в качестве планетарного заповедника. Возможность изменить ситуацию, как всегда, зависит от внешних и внутренних факторов. И от глобальной смены экономических эпох, и от нашего им соответствия, что требует усилий, прежде всего интеллектуальных.

Главная ошибка геодетерминизма — абсолютизация «фатальных» природных или социально-географических условий при неприятии самого факта (и теорий) смены упомянутых эпох. Потому единственный выход, который видится в этих условиях для России, звучит безапелляционным приговором ее будущему, ибо самоизоляция как стратегия (тактика — другое дело) сулит в лучшем случае бег на месте или «шаг вперед, два назад». Вполне уместна тут и спортивная лексика. Уйдя в глухую оборону, играя только от нее, без атаки, мы скорее всего обречем себя на поражение. К тому же давно известно: кто не хочет делать дело, тот ищет причины, по которым его сделать нельзя. Кто хочет, тот ищет способы их преодоления. Так не хватит ли жаловаться на условия России, не пора ли что-то делать!

Григорий Зеленко