Знание-сила, 2008 № 12 (978)

Человек в истории. Россия, ХХ век

Э. Гороховский. «Антагонисты». Фотограмма, 1998 год

Закончен объявлением победителей и вручением призов очередной ежегодный конкурс исторических исследовательских работ старшеклассников под таким девизом. Как всегда, выступало много знаменитых хороших людей со словами восхищения и благодарности: детям, восстановившим какой-то маленький кусочек истории страны, своей семьи, своего поселения; учителям, не жалевшим времени и сил для научного и практического руководства этими работами; устроителям конкурса, чьими героическими усилиями он идет уже девять лет, втягивая в свою орбиту все больше и больше подростков по всем городам и весям огромной страны.

«Когда интересуешься чем-то, чем другие не интересуются, начинаешь чувствовать себя чужой, — сказала с экрана в притихший темный зал одна из участниц конкурса, приехавшая на церемонию вручения призов из какого-то далекого села. — Я очень рада, что попала на этот конкурс, почувствовала себя среди своих — среди людей, с которыми у меня общие интересы и общие темы для разговора».

За неделю, проведенную в столице, они успели многое обсудить — и многое посмотреть в Москве, где большинство побывало впервые в жизни. Это замечательные юноши и девушки (в основном девушки), чьи работы были отобраны из 2394 исследований, присланных из более чем 1200 городов, поселков и деревень огромной страны. И все слова, обращенные к ним омбудсменом Владимиром Лукиным, председателем Московской Хельсинкской группы Людмилой Алексеевой, представителем немецкого фонда «Память, ответственность, будущее» и правления такого же конкурса в Германии, где он проводится уже более четверти века, представителем исследовательского центра имени Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в итальянском городе Турине (!), и прочими известными хорошими людьми, были совершенно справедливы. Они говорили о том, как важно восстанавливать свои кусочки правды о времени, о котором опять начинают слагать очередные мифы с припевом про лучшего менеджера всех времен и народов; как страшно оказаться без прошлого, потому что тогда нет и будущего; о надежде, связанной с работой участников конкурса, хотя многие из них, конечно же, никогда не станут историками; о героях их исследований, уходящих поколениях, уносящих с собой последнее дыхание исчезающей с ними эпохи, и как важно успеть записать их воспоминания.

Алексей Александрович Ильинский с сыном Георгием, 1928 г.

Но я — о «своих и чужих». Была среди прочих и такая номинация, по которой можно было делать работы; она повторяется из года в год, не теряя, а лишь наращивая свою актуальность. Вспомнив слова девочки с экрана и вслушавшись в темы исследований, я подумала, что к этой номинации можно было бы отнести большинство из них, хотя делались они для других: «Человек и власть»; «Человек и малая родина», «Человек, общество, армия» и так далее. Более того, взятые под этим углом зрения, некоторые работы раскрывают некие дополнительные смыслы, демонстрируют неожиданные повороты. И это, как мне кажется, не изыски интерпретатора, а какой-то больной нерв сегодняшнего (только ли сегодняшнего? — но, увы, и сегодняшнего тоже) российского общества. Нерв, который лишь тронь — и отзовется что-то из глубины нашего коллективного бессознательного, одновременно сиротливое и агрессивное.

Я взяла три работы, присланные на конкурс, наугад — работы на разные темы; и все они легко укладывались в дилемму «свое — чужое».

Ну кому сейчас может быть своим белый офицер, сражавшийся в армии Колчака и ушедший с ее остатками в Китай? Давняя история о проигравших гражданскую войну. Восстанавливая то время в биографии одного конкретного человека, чьи записи чудом дошли до нас, Гиниятуллина Екатерина, учащаяся III курса (11-го класса) лицея №1 в городе Усолье-Сибирское Иркутской области, обнаружила, что в той войне делились на своих и чужих вовсе не так просто, как об этом пишут учебники: рабочие и крестьяне — в одну сторону, помещики и заводчики со своими детьми — в другую. Нет, пишет она, не скрывая некоторого удивления: «... и среди красных, и среди белых было много рабочих и крестьян, инженеров и служащих, солдат и матросов, офицеров и генералов старой царской армии». И может, именно этот момент случайности в разделении людей по разные стороны барьера, через который стреляли насмерть, привел ее в ужас перед всей гражданской войной: люди, говорящие на одном языке, брат на брата, сын против отца. «Весь мой жизненный путь я находился во власти внешних событий и обстоятельств, от воздействия которых я не мог освободиться и потому плыл по течению», — напишет своим сыновьям Алексей Александрович Ильинский под конец жизни, оставляя им свои дневники.

Уйдя с Колчаком, герой исследования, дворянин и офицер А.Ильинский оказался уже среди совсем чужих, в Харбине, и все мечтал вернуться к своим. Вернулся — и «свои» обернулись чужими, объявили его врагом, отправили в концентрационный лагерь.

Очевидно, поводом начать эту работу послужили оставшиеся от Ильинского уникальные дневниковые записи. А уже сама работа заставила задуматься о том, как непросто устроен мир и как непросто устроена война, в которой все друг другу не то свои, не то чужие. И как, наверное, трудно жить, когда вдруг понимаешь, что «своих» вообще нет на белом свете.

Еще одна работа посвящена религиозной общине, которая, продолжая двухтысячелетние традиции, автоматически делает своих приверженцев чужими людям, среди которых они живут. Эту общину долгое время возглавлял русский по национальности человек, правнук дворянки хорошего рода, отлученной от церкви за живой интерес к чужому — к иудаизму, который она и приняла после отлучения. Из этой семьи вышли известные, уважаемые всей общиной ребе. Работа о семье Колотилиных названа ученицей 11-го класса из Волгограда Татьяной Кривобоковой «Хранители Торы» — вполне в духе как самого иудаизма, так и современных фэнтези типа «Властелина колец» или «Нарнии». В любом варианте речь идет о Хранителях, отвечающих за сохранность священного знания в окружении врагов.

Колотилин Давид Ильич, брат Рувима Ильича

Борьба с религией, обострившаяся к концу 20-х годов, принимала формы, удивительно похожие на формы борьбы современного российского правительства с любой оппозицией: почему-то на время забыв о методах чисто силовых, государство преследовало синагогу экономически — неуплата налогов, страховики, пожарники и т.д. Но еще удивительнее отношение к этому автора исследования: Татьяна Кривобокова искренне возмущена тем, на что подросток предыдущего поколения просто не обратил бы внимания, да и вряд ли понял бы суть ее претензий: «Прихожане, не являясь юридическими собственниками имущества, должны были сами производить ремонт, уплачивать налог на строения, страховать здания от пожаров... Обычной была практика закрытия храмов по решению только местных райисполкомов, без проведения общего собрания всех совершеннолетних граждан данного населенного пункта, при отсутствии протоколов, в которых должно было быть четко зафиксировано количество голосов «за» и «против» закрытия; данные голосования иногда подтасовывались, проводилась жесткая налоговая политика по отношению к религиозным организациям, расторжение договоров с религиозными общинами на пользование молитвенными домами из-за неуплаты ими налогов на строения, земельной ренты, страховых взносов, отказ от ремонта». Очевидно, подрастают люди, склонные оценивать события с правовой точки зрения.

В конце концов из синагоги сделали вытрезвитель, а правоверные евреи собирались молиться в дом Колотилиных. Соседи это знали, но, на удивление, не доносили. Потом верующие евреи отправились на фронт, их ребе потерял на фронте двух сыновей и за тяжкий военный труд получил медаль и орден — что не помогло общине вернуть себе молельный дом. Поразительная история: «К сожалению, большинство свитков сгорело во время Великой Отечественной войны. Свитки, оставшиеся в молитвенном доме, были отправлены на обувные фабрики для того, чтобы из них сшили стельки для обуви (свитки Торы сделаны из кожи). Колотилины, их родственники, все, кто мог, скупали эту обувь и, как велит обычай, хоронили обрывки свитков».

А все-таки два свитка священной Торы сохранились, их сберег сын ребе Колотилина Давид, вернувшийся с войны инвалидом, обойденный орденом, к которому был представлен, и сменивший в конце концов отца на посту ребе. Все годы советской власти община добивалась возвращения молитвенного дома и добилась только в наше время. Чудо, но здание старой синагоги сохранилось — разумеется, скорее его внешняя оболочка. Как и в дореволюционные времена, синагогу восстанавливали на собственные средства и во многом собственными руками ее прихожане.

В этой истории все чужое — даже восприятие времени, которое текло в синагоге совсем по-иному, даже отношения с властями, которые не были к евреям более милостивы, чем к другим своим подданным. Тем не менее уезжавшие за границу лечиться и застрявшие в гостеприимной Америке на десять с лишним лет, Колотилины вернулись — то ли в свою страну, за которую воевали, то ли к своей общине, в свою синагогу, которую отвоевали и теперь возводили заново.

Колотилин Лев Ильич, брат Рувима Ильича

Героем третьей работы ученика десятого класса Вятской гуманитарной гимназии Станислава Рожнева стал его отец Сергей Рожнев — человек, ставший «чужим» по собственному выбору. Он не был ни интеллигентом, ни диссидентом, и потому люди подобного типа, сделавшие такой странный, очень нелегкий выбор, оказались на периферии внимания культурного сообщества, как советского, так и российского. Он не интересовался политикой вообще и, прослужив в Германии положенный срок, умудрился так и не узнать о существовании Берлинской стены. У него были золотые руки, и за свою жизнь он освоил много профессий, каждую — на уровне, позволяющем перекрывать любые нормы или подрабатывать на стороне. Тем не менее его пухлая трудовая книжка свидетельствует о судьбе «летуна», не способного долго оставаться в одном рабочем коллективе.

Как ушел в «чужие» честный работящий советский паренек, не испорченный ни «Голосом Америки», ни «Хроникой текущих событий»? Просто Рожнев, наверное, слишком буквально воспринял социалистический лозунг: что не только «от каждого по способностям», но и «каждому по труду». Он нарушил известный, но никогда вслух не формулируемый общественный договор работников с широко понимаемым начальством: вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем. Он не делал вид — он работал. Потому им были недовольны все: начальство — потому что Рожнев создавал прецедент (еще более высокое начальство спросит: если он так работает — почему другие не делают того же самого), другие работники — потому что он давал основания для пересмотра норм. И те, и другие, очевидно, видели в нем рвача.

А Рожнев просто хотел купить машину. Работал в кузнечном и прокатном цехах «военного» завода — через три месяца расценки за его тяжелую работу срезали вдвое. Начал писать письма по инстанциям, качать права. Когда понял, что бесполезно, устроил своего рода итальянскую забастовку: полдня работал, вторую половину демонстративно спал у станка. Гонял мастера с гаечным ключом в руках. Приходил директор, взывал к сознательности, потом сказал: «Не хочешь работать как все — уходи, нечего развращать других». Пытался организовать массовый протест — не удалось: других «держали», кого обещанием квартиры, кого — местом в детском саду. Пришел к грустному выводу, о котором и доложил в интервью: «Смолоду я еще хотел бороться с несправедливостью, но народ у нас запуганный и апатичный».

Начал «самостоятельную экономическую деятельность»: собирал то, что на заводе выбрасывали, хотел потом перепродать. В итоге его обвинили «в шпионаже в пользу Германии». Вызывали в КГБ, но ничего серьезного предъявить не смогли. Подрабатывал на лесосплаве; труд тяжелый, но платили прилично и он сокрушался только о том, что работа сезонная.

Пошел в шоферы, быстро поднялся от третьего до первого класса. Прирабатывал «шабашками». «За них наказывали, однажды даже уволили, а затем восстановили — в водителях всегда была нужда».

Видно, родился человек не в то время, не в том месте. И теперь его сын, ученик 10-го класса Вятской гуманитарной гимназии из деревни Лосево, изучая «главные» документы отца: паспорт, военный билет, трудовую книжку и записывая его комментарии, с удивлением мог убедиться, что даже трудолюбие и невинное желание заработать в определенных условиях делают человека чужим для работающих рядом и крайне неудобным начальству.

Границу между «своим» и «чужим» каждый проводит по-своему. «Чужое» — это другая религия, другие цели и принципы, но и по-другому повязанный платок, по-другому сделанные котлеты. Мы сталкиваемся с «чужим» все чаще. Известный социолог, культуролог, переводчик со многих языков и друг нашего журнала Борис Дубин считает, что основной вызов нашего времени и основная проблема, над которой работает сегодня вся европейская культура — это не просто мирное сосуществование разных культур, но их «прорастание» друг в друга. Об индейцах «как о людях» некогда впервые заговорили романтики, но тогда никто и не думал предоставлять слово самим индейцам. А теперь в одной популярной американской песне есть слова: мы можем петь, только если мы поем вместе.

Каждая культура всегда содержит множество вариантов и моделей восприятия и поведения; даже столкновение таких вариантов может стать проблемой своего и чужого. Интерес вместо агрессии, готовность «петь вместе» — возможно, наиболее ценное качество в нашем современнике. Конкурс «Человек в истории. Россия, ХХ век» сознательно его культивирует.

Дмитрий Соколов