Знание-сила, 2008 № 12 (978)

Политическая травля

В январе 1989 года началось выдвижение кандидатов в народные депутаты СССР, причем я была выдвинута сразу по трем линиям: от Академии наук (как ее действительный член), от общественных организаций при Академии (как президент Советской Социологической Ассоциации) и от ВЦСПС (как директор Всесоюзного центра изучения общественного мнения). Узнав об этом, я собрала ведущих сотрудников, чтобы посоветоваться, кому давать согласие. Мнение было единодушным — только не ВЦСПС, потому что точно провалят, а наиболее адекватно — общественные организации при Академии. Я так и сделала, а представителям ВЦСПС вежливо ответила: «Большое спасибо, но я уже выдвинута по другой линии». Но вскоре мне позвонил профсоюзный босс С.А.Шалаев, который стал убеждать меня изменить решение и баллотироваться от ВЦСПС. Он говорил, что создание ВЦИОМ — важнейшее свидетельство обновления ВЦСПС и что, выдвигая директора этого Центра в народные депутаты, профсоюзы продемонстрируют реформаторский настрой и поддержку перестройки. Кроме того, моя личная известность поднимет престиж всей делегации. Мне ничего не оставалось, как согласиться и отозвать свое согласие на баллотировку от научных общественных организаций.

Ученый секретарь Социологической ассоциации Э.Н.Фетисов с крайним неудовольствием взялся сообщить о моем решении в «штаб» этих организаций, а вскоре радостно перезвонил мне, что заявление опоздало, так как списки кандидатов в народные депутаты уже отправлены в Центризбирком, и изменить ничего нельзя. Впрочем, я не уверена, что он в самом деле пытался исключить меня из списков, уж больно был настроен против этого. Как бы то ни было, моя фамилия оказалась в двух списках.

Выборы народных депутатов СССР по линии профсоюзов состоялись в середине того же месяца. Выборщиками были ответственные работники облсовпрофов и центрального аппарата ВЦСПС. Результаты голосования по моей кандидатуре оказались скандальными: против избрания меня народным депутатом было подано три четверти голосов, в то время как следующий от конца кандидат получил менее 30 процентов голосов «против». Таким образом, «профсоюзы с негодованием выплюнули меня из своего состава». Ликование сотрудников ВЦСПС по этому поводу было безграничным. Мы же, хотя и ожидали провала, но все-таки более пристойного... Откровенное проявление ненависти организации-учредителя, в подчинении которой мы находились, оказалось для нас неожиданным. Лично мне, избалованной успехом и симпатиями большинства окружающих, получить такую оплеуху было очень обидно. Вскоре после оглашения результатов выборов мне позвонил С.А.Шалаев. Он извинился за то, что опрометчиво «подставил» меня, так как не мог даже вообразить подобного развития событий, заверил меня в своем глубоком и неизменном уважении. Но я уже ему не поверила. Много лет находясь в верхних кругах ВЦСПС, он не мог не знать о том, что творится у него под носом, и сознательно уговаривал меня идти на бойню.

Однако на следующий день ситуация перевернулась, как песочные часы: меня избрали народным депутатом СССР от научных общественных организаций. И тут уже взвыли профсоюзники, которым не дали насладиться победой и вволю поиздеваться над нами. Добычу вырвали у них изо рта, и их зоологическая ненависть ко мне осталась неутоленной. Грушин, находившийся в тот день в ВЦСПС, встретился в коридоре с Вороновым. Тот, пытаясь скрыть торжествующую улыбку, скорбно рассказал ему о моем вчерашнем провале. Грушин в ответ сообщил ему об избрании меня депутатом по другой линии, и Воронов был так неприятно поражен этой неожиданной вестью, что не сумел скрыть свою реакцию. Теперь позиции сторон полностью обнажились. Было ясно, что на Съезде я буду по другую сторону баррикад, чем делегация профсоюзов. О том же, как будут дальше складываться отношения ВЦИОМ с ВЦСПС, просто не хотелось и думать. Немаловажной для меня оказалась и многочисленность делегации профсоюзов. Она включала около ста депутатов, отношение которых ко мне колебалось от сдержанной враждебности до открытой ненависти. Эту ненависть мне предстояло испытывать на всем протяжении Съезда.

18 января я получила приглашение в Гагаринский райком КПСС на встречу народных депутатов СССР, работавших в этом районе. Женщина, занимавшая должность второго секретаря райкома, поздравила нас с избранием и сообщила, что теперь мы составляем Гагаринскую партийную группу во главе с первым секретарем райкома, который будет руководить нашей деятельностью на Съезде и выступать от нашего имени. Для меня это было неожиданностью. Я полагала, что если кто-нибудь и имеет право влиять на деятельность народного депутата, то это избиратели, в моем случае — представители научных общественных организаций, давшие нам определенные наказы. И вообще депутатов выбирают не для того, чтобы ими кто-то руководил, а для того, чтобы они выражали мнение представляемых ими групп. Выразив свое недоумение, я сказала, что как руководитель ВЦИОМ хотела бы выступить на Съезде с профессиональных, а не районных позиций, то есть рассказать депутатам об общественном мнении о Съезде и обсуждаемых им вопросах. Мне казалось, что я говорю общепринятые вещи, но это выступление было воспринято как бунт и сотрясение устоев. Секретарь, которая вела нашу встречу, ответила мне какой-то невнятицей, настоящий же и полный ответ я получила на следующий день, приехав на заседание партийной группы Московской делегации народных депутатов СССР.

Войдя в вестибюль МК КПСС, я сразу почувствовала, что ко мне прикованы взгляды чуть ли не всех присутствующих и от меня как будто чего-то ждут. Раздевшись в гардеробе, я направилась к залу заседаний, но по дороге увидела небольшой стол с экземплярами свежей газеты «Московская правда», которую активно разбирали депутаты. Я тоже взяла себе экземпляр, прошла в зал, заняла свое место и, поскольку заседание еще не начиналось, раскрыла газету. Первым, что я увидела, была большая статья секретаря Правления Московского Союза литераторов Анатолия Салуцкого «Сценарий будущего» и его последствия». Ее автор гневно обрушился на меня, совершенно безосновательно объявив автором идеи и инициатором кампании сселения жителей мелких «неперспективных» поселков в крупные «перспективные» села.

Задачей Салуцкого было любым путем очернить меня в глазах общества. Конкретное же обвинение он выбрал умно и умело. Проблема «неперспективных» деревень в это время широко обсуждалась в печати и воспринималась обществом обостренно. Многие писатели, ученые, жители сел и деревень рассматривали массовую кампанию сселения «неперспективных» поселений в крупные села как преступление перед крестьянством и требовали призвать виновных к ответу. Читатели спрашивали, кому пришла в голову мысль уничтожить сотни тысяч деревень, в которых люди жили веками, из поколения в поколение? А.Салуцкий решил использовать эту ситуацию для решения своей задачи, объявив главным виновником меня. Не думаю, что сам он верил в то, что писал, но, будучи совершенно беспринципным человеком, он не придавал этому значения. По-видимому, мое независимое поведение (точнее, попытка вести себя независимо) и как директора ВЦИОМ, и как народного депутата СССР возмутило партийную бюрократию, и ее представители решили поставить меня на место, чтобы «не зарывалась». Салуцкому же было поручено не просто нанести ощутимый удар моему престижу, а с помощью целенаправленной травли полностью скомпрометировать меня как ученого и навсегда вытеснить из политики. Ведь первый выпад против меня он сделал еще на пленуме Союза писателей России в декабре 1988 года, за месяц до избрания меня народным депутатом.

Кто на самом деле были авторы и исполнители идеи сселения и ликвидации небольших деревень? На эту тему написано много; скажу лишь главное, опираясь в первую очередь на обширные, глубокие строго научные статьи д.э.н. В.Р.Беленького «Где же истина?» и «Осторожно, фальшивка», а также д.э.н. И.В.Русинова «Кто же и когда вынес приговор «неперспективной» деревне?».

Зарождение рассматриваемой идеи оба автора относят к середине десятилетия Н.С. Хрущева, ознаменовавшегося двумя волнами укрупнения колхозов, массовым преобразованием колхозов в совхозы и одновременным укрупнением совхозов. «В 1957 — 60 гг. с лица земли ежегодно исчезали примерно 10 тысяч уже укрупненных ранее колхозов, что неизбежно влекло за собой концентрацию населения в центральных усадьбах новых хозяйств и опустошению периферийных поселков, — пишет И.В.Русинов. — Официально это представлялось как проявление концентрации производства. Но в действительности никакой концентрации не было, так как увеличение размеров хозяйств не сопровождалось соответствующими техническими сдвигами. Соревнование местных властей за быстрейшее выполнение спускаемых планов укрупнения порождало массовое головотяпство, когда в некоторых хозяйствах оказывалось более ста поселений.

Эти укрупнения и реорганизации обернулись тяжкой трагедией для судеб села. Связанные с ними централизация руководства, агрозоотехнической и инженерной служб обезглавили объединившиеся тогда в единые по замыслу колхозы и совхозы, поставили под вопрос судьбу десятков и сотен тысяч деревень. Их жители лишились всяких перспектив стать полноправными, самоуправляющимися коллективами, а рабочие места большинства из них оказывались разбросанными, как правило, по всему массиву укрупненного колхоза или совхоза, концентрируясь, естественно, на центральных участках. Проблемы дорог и транспорта обострились до предела. В связи с проводимой специализацией животноводства, гигантоманией при строительстве ферм встал вопрос о строительстве крупных центральных усадеб и «неперспективности» подавляющего числа сел и деревень».

Что же касается лиц, ответственных за разрушение исторически сложившейся системы сельского расселения, а вместе с ней и веками формировавшегося уклада сельской жизни, то первая роль здесь принадлежит самому Хрущеву. В речи на Пленуме ЦК КПСС 29 декабря 1959 года он заметил: «Конечно, сейчас нельзя навязывать колхозникам, например, многоэтажные дома. Они не привыкли к этому. Но нам самим надо держать курс на это; не сегодня, так завтра мы подойдем к этому вопросу вплотную. Содержание многих разбросанных жилищ обходится дороже, чем собранных в одном месте... Речь идет о том, чтобы взамен старого села, сложившегося в условиях единоличного крестьянского хозяйства, построить новое социалистическое село».

В то время я была поглощена изучением оплаты труда в колхозах и не имела ни малейшего отношения ни к каким расселениям. Изучать сельское расселение (а не давать собственные рекомендации!) я начала в середине 70-х годов в рамках системного описания сельского сектора России. За 10 лет до этого села и деревни страны уже были официально разделены на «перспективные», «ограниченного развития» и «неперспективные». Это была та историческая и социальная данность, которую мы должны были изучать.

Коллективный же доклад по перспективам развития советской деревни до 1990 года, на который обрушился А.С.Салуцкий, был подготовлен комиссией, созданной в 1972 году Президиумом Академии наук в связи с заданием Совета министров СССР. Формальным руководителем этой комиссии был назначен директор Института социальных исследований М.Н.Руткевич, я же была его заместителем. Но Руткевич, никогда не изучавший село, сразу же передал руководство мне. В результате достаточно долгой, интенсивной и интересной работы комиссия разработала трехвариантный прогноз развития советской деревни до 1990 года, в зависимости от объема капитальных вложений, которые будут выделены на это государством. Расселенческую часть нашего прогноза готовили крупные специалисты в этой области — профессора С.А.Ковалев и В.Р.Беленький. В соответствии с этим прогнозом действительно предполагалось дальнейшее сокращение числа сельских поселений, так как приостановка этого стихийного процесса требовала громадных капитальных вложений, рассчитывать на которые не приходилось. Мы предполагали, что за период с 1970-го по 1990 год число сельских поселений страны сократится с 469 до 290 тысяч. А фактически уже в 1984 году в СССР было 292 тысячи сельских поселений, так что если прогноз и грешил, то, скорее, в сторону оптимизма.

Но Салуцкому это было не интересно, он имел «ответственное задание» и не покладая рук выполнял его на протяжении 17 месяцев — с декабря 1988-го по апрель 1990 года. Для меня этот период стал одним из самых тяжелых. Где бы я ни появлялась в эти месяцы, с какими бы людьми или организациями ни общалась, рано или поздно мне обязательно задавался вопрос, действительно ли я «погубила российскую деревню» и как мне это удалось. Я постоянно чувствовала себя, словно обмазанная дегтем деревенская потаскушка.

Историю моей борьбы с Анатолием Салуцким и его высоким заказчиком я могла бы вслед за Солженицыным назвать «Бодался теленок с дубом». Перед Салуцким были открыты двери всех московских газет, его клевета откровенно поощрялась. В общей сложности в разных газетах было опубликовано около десятка статей Салуцкого, одна грязнее другой. Я же, народный депутат СССР и академик АН СССР, не могла выступить ни в одной газете, включая самые дружественные «Известия». Сотрудница газеты Е.Н.Манучарова делала все возможное, чтобы морально меня поддержать и помочь мне научно «отмыться», но редколлегия не пропускала ее материалы в силу настолько «высокого» запрета, что пробить его удалось только в 1990 году. Ни одна газета не решилась опубликовать и статьи убедительно выступивших в мою защиту профессоров В.Р.Беленького и С. А. Ковалева, как и статью двух незнакомых мне авторов — инженера- землеустроителя, к.э.н. В.П.Прошлякова и агронома Я.П.Гординского. Последний, будучи лет на 20 старше меня, прекрасно знал истинную историю разделения деревень на «перспективные» и «неперспективные», с которой я не была знакома. Он даже пригласил меня к себе домой, дабы поведать эту историю.

На 8 огромных статей Салуцкого преимущественно в центральных газетах пришлось всего 3 небольшие публикации в мою защиту, из них в центральной газете — только одна. Девять же хорошо аргументированных статей и материалов, доказывавших мою непричастность к кампании сселения деревень, так и не смогли пробиться в печать. Среди них — два моих собственных материала: в «Московскую правду» и «Правду». Главный редактор первой газеты по своей инициативе предложил мне изложить свои возражения Салуцкому с обещанием их опубликовать. Я так и сделала. Он же, получив мой текст, передал его Салуцкому, а затем взял у того интервью как ответ на мой оставшийся не известным читателям документ и опубликовал его на своих страницах. Редакция же «Правды», куда я направила небольшую заметку о недопустимых методах ведения публичной «дискуссии», высокомерно ответила, что этот вопрос носит частный характер и для общесоюзной газеты мелок.

Конец моей травле положила небольшая статья Е.Н.Манучаровой на последней странице «Известий» от 9 апреля 1990 года. Вот выдержки из этой статьи: «Недавно в конференц-зале ВАСХНИЛ прошло очередное заседание научно-исследовательского общества «Энциклопедия российских деревень»... Посвятив собрание истории расселения крестьян в нашей стране, энциклопедисты раскрыли и подлинную суть обвинений, возведенных на академика Т.Заславскую. Речь — об оскорбительных для чести ученого выступлениях писателя А.Салуцкого... Его публикации носили столь скандальный характер, что взволновали общественность. . Эти статьи надо понимать как фальшивку и клевету — таково мнение профессионалов, «энциклопедистов российских деревень». Они, посвятившие свою жизнь возрождению села, хорошо знают и историю крестьянства, и работы каждого из ученых, связанных с деревней. Салуцкий... в своих публикациях прошел мимо текстов, которые может взять в руки любой читатель. Не коснулся ни научных книг Заславской, ни ее публицистики, ни стенограмм выступлений. Превращая академика (защитника села и критика «раскрестьянивания»). в «автора» программы сноса деревень, он громит идеи, которые Заславской не принадлежат, и ссылается на документы, никому не доступные». Далее кратко опровергались основные измышления Салуцкого в мой адрес.

Наверное, мне следовало приветствовать эту статью радостным восклицанием «наконец-то!», но в действительности я лишь слегка приподняла голову. Стараниями Салуцкого о моей «разрушительной» роли в развитии русской деревни к этому времени знали чуть ли не все, а о том, что это — злостная клевета, узнали только подписчики «Известий», и то только дочитавшие до последней страницы. Унизительная клеветническая кампания тянулась почти полтора года. Травмировали рассказы моих бывших учеников о том, что, выезжая в сельскую местность Сибири, они вынуждены теперь скрывать свою связь со мною, так как фамилия Заславская воспринимается там как ругательство. Слава «разрушительницы русской деревни», так и не понесшей наказания за свое преступление, преследовала меня еще много лет.

В кулуарах первого Съезда народных депутатов СССР выяснились истоки и смысл многих интриг, направленных против меня. Как я и полагала, это был «заказ» сверху — к нему, например, имел непосредственное отношение глава Московской делегации Лев Николаевич Зайков. Многие делегаты не могли — и не хотели — скрыть «классовую ненависть», которую ко мне испытывали. Тем дороже для меня были другие встречи в перерывах между заседаниями. Когда, например, я, только что подвергнутая очередной организованной экзекуции, опустошенная и обессиленная, услышала над собою приятный мужской голос: «Татьяна Ивановна!» Я открыла глаза. Передо мной стоял незнакомый человек среднего возраста и смотрел на меня с глубоким сочувствием и даже лаской. Он улыбнулся и сказал: «Мне кажется, что это самый лучший момент для того, чтобы познакомиться. Вас я знаю, а вы меня, наверное, нет. Сергей Алексеевич Аверинцев». Он протянул мне руку, я ее пожала, и он сказал, что не хочет мешать мне в такой трудный момент, но позже очень хотел бы познакомиться со мной ближе. Он ушел, но мне никогда не забыть того чувства благодарности и светлой радости, которое тогда испытала. Словно на миг встретилась с самим Иисусом Христом.

Тепло отнеслась ко мне и Юлия Друнина. Она была очень грустной, но сказала, что любит меня и всегда смотрит передачи, в которых я выступаю. Я же ответила, что давно ее знаю, потому что еще в 1945 году посещала поэтические семинары в «Молодой гвардии», в которых она участвовала и читала стихи. Особенно нравились нам стихи о ее погибшей подруге Зине, которую она называла «Светлокосым солдатом». А через два года меня поразило известие о том, что Юлия Друнина покончила с собой.