Знание-сила, 2009 № 04 (982)

Олимпиец у подножия

Елена Съянова

Сброшенные с Олимпа боги нежизнеспособны у его подножия; они выживают лишь в том случае, если в своем воображении сумели воздвигнуть новый Олимп и мечтают на него вскарабкаться.

«У меня здесь нет ничего, кроме времени», — писал Наполеон на острове святой Елены.

Он лукавил. У него были желания.

Остров святой Елены — гиблое место: вечно разъяренный ветер, сплошные дожди и туманы, ненавистный губернатор Лоу, одни и те же лица вокруг… Ни капли тепла ни в переносном, ни в прямом смысле: бывшему властелину мира однажды пришлось даже сжечь кровать в своей спальне, чтобы хоть немного согреться. Император все время мерз, у него опухали ноги, началась цинга.

Часами выхаживая больными ногами взад-вперед по маленькой комнате, он изводил себя, бесконечно ковыряясь в своих и чужих ошибках:

…Нужно было уйти с Эльбы на месяц позже; Мюрат — «Цезарь на лошади», но настоящая баба, когда он спешится, не должен был ввязываться в преждевременное столкновение с австрийцами. Не нужно было ночевать во Флерюсе 15 апреля, накануне Ватерлоо: Блюхер не соединился бы с Веллингтоном… пруссаки были бы разбиты 16 апреля, англичане — 17. И треклятый Груши, опоздавший на поле боя! Будь на его месте Мюрат, пруссаки были бы разнесены в прах! А в 14 году виноваты Мармон и Ожеро: «Я бы спас Францию, если бы они не изменили». Даже после Ватерлоо не все было потеряно: нужно было передать престол сыну, сохранить руководство армией. «Я должен был повесить Фуше, Лафайета и Ланжюне». А почему не повесил? А потому что «не хотел сделаться Марием революции!».

Он постоянно возвращается мыслями и к русской компании, как бы ища утешения: и русская армия в день сражения при Бородино становится в его голове вдвое многочисленней французской, а сражение под Москвой — «самым блестящим из всех его сражений». Но и тут болезненные уколы не оставляют: чересчур долго задержался в Москве, промахнулся с командующим — нужно было назначить Богарне вместо Нея… потом отступали неправильно — переходами в 10 лье загубили армию!

Вот так он выхаживает и терзает себя. А за окном холодные туманы.

Но жалкий мирок Лонгвуда гораздо быстрее свел бы этого человека в могилу, если бы не надежда на реванш.

«Нечего опасаться, что я могу устроить новую войну. Я слишком стар. Я выбросил это из головы», — говорит Наполеон и с пристальным вниманием читает и перечитывает Кобетта, английского писателя, живописавшего скотские условия жизни взрывоопасного сельского населения. Вот на него Наполеон и уповает. Гонитель Англии жаждет не больше и не меньше, как революции Джона Буля. «У вас, — говорит он своему врачу-англичанину, — будет более жестокая революция, чем наша». А дальше — детальный план: баррикады на улицах Лондона, блокировать кавалерию, взять Тауэр, оружие народу, две тысячи пушек… правительство в капкан, а главное, его, Наполеона, как можно быстрей на остров! Уж он-то сумеет повести «партию народа» против партии аристократов.

Сброшенный с Олимпа французской революции, Наполеон возводит в своем воображении «олимп» революции английской, он закручивает ее вихри, он ощущает ее на себе, как собственную кожу, и в такие минуты он снова Бонапарт, он корсиканец, его мятежный дух рвется в новые стихии, и он. счастлив.

Но после подобных минут экстаза у него обостряется язва, кровоточат десны, нестерпимо болят ноги, болят настолько, что он вынужден сесть, а то и лечь. С постели виден ему лишь краешек окна, в котором висит серый туман, а у постели дурак лекарь Антомарки с его отравами и унизительным обращением «генерал Бонапарт». Это для себя он Бонапарт, а для этих ничтожеств он император Наполеон Первый, и. пошел вон, чертов лекарь, со своими пилюлями! Туман, боль, склоки… последние силы уходят в никуда. Так он угасает. Его добивают желания. А это жестокие палачи.

И это — хоть какое-то возмездие человеку, увидевшему свою вину лишь в излишней самоуверенности, при наличии всего ста тысяч солдат. А имей он тогда двести тысяч, была бы виктория, а не святая Елена, а победители разве себя судят?!

Кстати, для своего брата Жозефа Наполеон тоже придумал «олимп», хоть и поменьше. Жозеф, сбежавший в Новый Свет, должен был выдать там замуж своих дочерей: одну — за Вашингтона, другую — за Джефферсона, чтобы в семье Бонапартов иметь еще и президента Америки.