Знание-сила, 2009 № 04 (982)

Дети железного века

Сергей Смирнов

Жили-были два математика: один российский, другой голландский. Первый прожил чуть меньше 50 лет, второй — 90 с гаком. Первый провел свои творческие годы в МГУ. Второй колесил по всему свету: через Германию, США, Швейцарию. Младший оставил большую плеяду талантливых и преданных учеников; второй не был столь удачлив, а многие коллеги его откровенно презирали. И вот в конце 2008 года в московском издательстве МЦНМО вышли залпом обе книги — посвященные Ван дер Вардену и Феликсу Березину[5].

Посмертная слава Ван дер Вардена зиждется на одной яркой теореме и одном ярком учебнике. «Современная алгебра» вышла в Германии в начале 1930-х годов и была немедленно переведена на основные европейские языки — включая английский и русский. В ней впервые были собраны главные достижения алгебраической школы Давида Гильберта: то, что должен знать всякий грамотный математик об алгебраических числах и полях, функциях и многообразиях.

Кажется, что во всей предыдущей истории математики была лишь одна книга сходного значения: «Анализ бесконечно малых» маркиза Лопиталя, изданный в 1696 году. Все знали, что маркиз просто оформил свой конспект лекций Иоганна Бернулли, читанных в захолустном Базеле! И теперь книга Ван дер Вардена отразила курсы новой алгебры, читанные в Геттингене или Лейпциге виднейшими учениками Гильберта: Эмилем Артином и Эммой Нетер. Строгая дама Нетер обучила уму-разуму юного голландца; тот изложил свое новое миропонимание в форме очень хорошего учебника. За что же его осуждать?

Кто-то считал Ван дер Вардена плагиатором. Ведь он НЕ поместил имена своих учителей на обложку своей книги! Других математиков коробило иное: молодой голландец не пожелал покинуть Германию после того, как ее подмял под себя Гитлер! С 1931-го по 1945 год Ван дер Варден учился сам и учил других в Лейпциге, не только читая лекции по-немецки, но и начиная их (когда требовалось) призывом «Хайль Гитлер». Меж тем как большинство немецких математиков постепенно эмигрировали: кто в Швейцарию или в Швецию, кто в Англию или в США. Ван дер Варден получал оттуда надежные приглашения — но уехать не захотел даже к себе на родину.

Посетив оккупированную немцами Голландию в 1940 году, именитый математик обнаружил там еще худшее угнетение обывателей, чем в Германии, и остался в Лейпциге до конца войны, благо еврейской крови в нем не было. Вот такой законопослушный аристократ духа, считающий своим бесспорным правом жить и работать там, где ему меньше всего мешают.

А что случилось после войны? Германия разом обнищала, и Ван дер Варден хотел вернуться на историческую родину. Но послевоенная Голландия не готова была простить блудного сына! В 1946 году газеты ополчились на «коллаборациониста», и тому пришлось уехать в Америку, где рабочих мест хватало для всех толковых европейцев. Тут бы сказке конец, да вмешалась Холодная война. В 1948 году Ван дер Варден испугался ядерного конфликта между Вашингтоном и Москвой — и решил вернуться в Европу, быстро возрождавшуюся благодаря плану Маршалла. Кстати, и Голландия успокоилась: через два года после отвержения «ренегата» Ван дер Вардена его пригласили в Амстердам. Но он предпочел Цюрих: в богатой и нейтральной германоязычной Швейцарии никто не попрекнет талантливого бродягу вчерашними политическими грехами! Так матерый алгебраист нашел пристанище до конца своих дней.

В том же 1948 году в бедной послевоенной Москве юный Феликс Березин поступил на мехмат МГУ. Ибо на физфак его не взяли: не та национальность у матери, а сын записал эту национальность в свой паспорт в 16 лет! Хотя в милиции его долго уговаривали… Но на мехмате «инвалидов пятого пункта» было много, и талантливый Феликс Березин без особого труда нашел свое место в общем строю. Он специализировался по функциональному анализу — сиречь по геометрии бесконечномерных пространств, которая особенно близка к теоретической физике. Шефом Березина стал Израиль Гельфанд — самый даровитый и настырный из учеников великого Колмогорова. В военные годы Гельфанд сделал много важных прикладных работ. Но в процессе борьбы с космополитизмом его отодвинули на задний план — так что педагогикой высших научных достижений Гельфанд занимался почти подпольно.

Ван дер Варден

Феликс Березин

Израиль Гельфанд

Эта подпольщина затянулась до своевременной смерти Сталина в 1953 году. Той весною Феликс Березин окончил мехмат — и был распределен учителем математики в вечернюю школу рабочей молодежи. Там он трудился до ХХ съезда КПСС; после этого многое стало возможным. Гельфанд был избран членом-корреспондентом Академии наук, а Березин стал младшим научным сотрудником мехмата. В последующие 10 лет он защитил обе научные диссертации — но выше старшего научного сотрудника в чине так и не поднялся. Слишком крепкая память была у старых зубров из мехматского партбюро. Даже ректор И. Г. Петровский не мог перешибить эту традицию! Да ведь он же беспартийный был — хотя и академик, и герой. Не диво, что Гельфанд был избран академиком лишь в эпоху Черненко, когда маразм и развал в верхах КПСС достигли апогея.

Однако в научном творчестве молодой Березин добился почти полной свободы. Вскоре он стал живым мостом между двумя почти враждебными лагерями квантовой теории: физическим (где властвовал ревнивый Лев Ландау) и математическим, где преобладала школа Николая Боголюбова. Редкий и трудный талант Березина позволял ему в равной мере понимать математиков и физиков. Оттого он вернее всех чувствовал, какие физические новинки достойны скорейшего импорта в строгий мир математики.

Сначала появилась книга «Метод вторичного квантования». В ней беспристрастно рассмотрен весь зоопарк возможных симметрий элементарных физических объектов, включая фермионы. Их открыл в 1930 году великий молчун Поль Дирак. Теперь чуть более говорливый Феликс Березин ввел эти чудесные объекты в геометрию — наряду с привычными векторами. Но за аналитической геометрией неизбежно следует классический анализ: искусство дифференцировать либо интегрировать любые объекты алгебры или геометрии. Березин впервые научился интегрировать фермионы. Так в конце 1960-х годов был заложен математический фундамент будущей теории суперсимметрий.

В 1970 году о ней заявили еретики-физики: в этот раз москвичи Юрий Гольберг и Евгений Лихтман. Еще через три года эта идея расцвела в США — в хорошо подготовленных умах Бруно Зумино и его единомышленников. Тем временем младшие ученики Березина увлеченно строили «суперматематику», обобщая привычные группы Ли и многообразия Римана на случай антикоммутирующих переменных…

А в МГУ меж тем сменился ректор. Уязвленный партократами, умер от инфаркта математик Петровский. Его сменил достойный физик Рэм Хохлов — знаток лазеров и хороший альпинист. Кажется, что это был последний коммунист с человеческим лицом в научной верхушке СССР. На мехмате запахло реформами, и Березин решил в них участвовать. В 1976 году он написал ректору большое письмо с подробным изложением тех бед, к которым ведет мехмат группа бездарей с партбилетами. Если их не укротить вовремя, то наши лучшие математики покинут мехмат — как покинули Геттинген лучшие германские математики после 1933 года!

Хохлов пригласил Березина к себе и имел с ним долгую беседу. Обещая вмешаться в мехматские неурядицы, ректор заметил: «Жаль, что Вы и Ваши единомышленники на мехмате — не члены партии!» Березин мог лишь горько усмехнуться. Если бы в КПСС было место для честных и талантливых ученых, они давно выгнали бы оттуда приспособленцев и карьеристов. Но расклад сил иной: партийные чиновники не допускают к рулю научных профессионалов. Сам Хохлов попал на пост ректора МГУ лишь по воле большого партократа Суслова — в порядке эксперимента. В 1978 году эксперимент оборвался: Хохлов погиб в горах Памира. Его сменил другой физик — Логунов, более партийный, чем ученый.

Тут мехматское партбюро начало травить Березина и ему подобных реформаторов. Те из них, кто успел достичь высших академических званий, перебрались в иные центры — хотя бы в Черноголовку, где обособились ученики Ландау. Другие готовились к эмиграции — или уходили в горы, как Хохлов. Березин поехал на Колыму, чтобы постичь этот дивный край, опоганенный сталинским рабством. И не вернулся: летом 1980 года (незадолго до смерти Владимира Высоцкого) Феликс Березин утонул в бурных водах Сеймчана. «Белый аист московский на белое небо взлетел; Черный аист московский на черную землю спустился.»

Евгений Лихтман

Рэм Хохлов

Иван Петровский

Вот и все. Десять лет спустя железный занавес обвалился, и сословие ученых россиян начало равномерно расселяться по просторам матушки-Земли. Уезжали не в одиночку, а целыми семинарами. В России оставались лишь те, кому Природа подарила два равносильных естества: научное и педагогическое. Если бы не Интернет и не смышленое российское студенчество, то наша страна стала бы неотличима от Латинской Америки. Не диво, что авторы сборника памяти Березина трудятся сейчас в Москве и Сан-Паулу, в Стокгольме и Чикаго, в Ярославле и Иерусалиме. Столь же понятно, что первые сборники памяти Березина вышли на английском языке. Но вот и русская книга издана: не в МГУ, что тоже о многом говорит. Математическая Москва наконец стала полицентричной конфедерацией — вровень с мировым научным сообществом. Авось в этих условиях новые наследники Березина найдут для себя довольно экологических ниш! И не повторят горькую судьбу перекати-поля, как случилось с голландцем Ван дер Варденом.

Сильный русский талант…

Дмитрий Капустин

Этот альбом примечателен во многих отношениях.[6] Он воскрешает практически из небытия имя замечательного русского художника Николая Павловича Чехова, яркой, но краткой звездочкой полыхнувшей на небосклоне русской культуры. Он вышел в год 150-летия со дня рождения самого художника и в преддверии 150-летнего юбилея известного на весь мир его брата, Антона Павловича Чехова (в январе 2010 года). И наконец, это тот редкий случай, когда составителем альбома-каталога, исполнителем репродукционной съемки и автором блистательной биографической статьи явился не профессионал-искусствовед, а специалист по космической физике Александр Николаевич Подорольский, вложивший в это издание свою огромную энергию и любовь к художнику. Его работа завершила многотрудное дело по поиску и идентификации художественных работ Н. Чехова, начатое библиографом и краеведом Анатолием Николаевичем Туруновым еще в тридцатые годы прошлого века и продолженное литературоведом Инной Давидовной Громовой и журналистом Николаем Александровичем Подорольским (отцом автора). Поистине — труд длиною в три поколения!

В 1903 году Антон Павлович написал о брате: «Это был талантливый и уже популярный художник и подавал солидные надежды. Смерть его — большой минус в моей жизни». В год кончины Николая от туберкулеза (1889) ему едва исполнился 31 год. И вот впервые в альбоме столь полно и с любовью представлено творчество талантливого и, безусловно, недооцененного художника.

Братьев-погодков разделяло всего полтора года, но какие же они разные по характеру, хотя и бесконечно близкие духовно! Окружающие считали Антона старшим, на самом деле старшим был Николай. Из-за малого роста, болезненности и физических недостатков Николая отдали в школу одновременно с Антоном. Дружные братья учились в одном классе и даже одновременно дважды оставались на второй год! Мать уберегала Николая от семейных хлопот, считая его «малодушным» (то есть слабым характером) и чуть ли не до 17 лет, когда юноша уже отправился в самостоятельную жизнь в Москву, называла его «крошечкой».

Московская жизнь оказалась несладкой: нужда, постоянная нехватка денег в семье Чеховых, трудные, подчас унизительные поиски заработка. Но художнический талант юноши сразу заметили, меценаты вносили деньги на его обучение в Училище живописи, ваяния и зодчества, куда он поступил. Его «однокашниками», а некоторые и друзьями были И. Левитан, К. Коровин, М. Нестеров, Е. Сорокин, а по классу архитектуры — Ф. Шехтель. Преподавали тогда в училище, что называется, «корифей на корифее» — В.Г Перов, А.К. Саврасов, И.М. Прянишников, В.Е. Маковский. Молодой художник подавал большие надежды: пару из первых крупных его полотен приобретают коллекционеры. Преподаватели приглашают его в числе других молодых дарований расписывать стены на хорах храма Христа Спасителя, писать декорации к «Фаусту» в частной опере Мамонтова. Но особенно много, начиная с 1880 года, он делает иллюстраций и печатает их в ведущих журналах того времени. И те ищут сотрудничества с молодым художником.

Николай Чехов был разносторонне талантлив. С ранних лет проявилось его музыкальное дарование — редкий слух и музыкальная память. Хотя он не имел систематического образования, но столь мастерски и вдохновенно исполнял классические произведения (в частности, Вторую рапсодию Листа), что специалистам его музыкальный талант казался «еще большим, чем к живописи». «Какие же вы, Чеховы, талантливые», — вырвалось как-то у Левитана, когда тот позднее познакомился с художническими этюдами младшей из семьи Чеховых — Марии. О талантах старших — Александра (писателя, публициста), Антона и Николая он знал, что называется «из первых рук».

Александр Чехов писал в письме Антону в 1887 году: «Попади Косой (прозвище Коли из-за детского косоглазия. — Д.К.) в Питер и возьмись за дело — он был бы на первом плане». Но многие таланты, к большому сожалению, оказались растраченными зря. И, кажется, первым это заметил отец.

Торговец-неудачник, бежавший с семьей от долгов из Таганрога в Москву, он был строгим и прозорливым человеком. Сам не лишенный талантов, как художнических, так и музыкальных, в письме (в 1879 году) юному Антоше, оказавшемуся «на хозяйстве» в таганрогской лавке, он, радуясь успехам Николая, тем не менее сетовал: «В Москве чрезвычайные развлечения, так что некогда заниматься, а учение тормозится». И горестно заключал по поводу грандиозных планов и мечтаний Николая (стать «знаменитым профессором»): «Ничего подобного не будет».

К сожалению, эти слова оказались пророческими. Все окружающие отмечали необязательность Николая, неспособность к усердному и постоянному труду («с увлечением начинал», но редко заканчивал) и, пожалуй, главное — «увлечение Бахусом», по мягкому выражению Антона. Отсюда, быть может, и неустроенность собственной семейной жизни.

В биографическом эссе А.Н. Подорольский внимательно прослеживает параллель Николай — Антон. Действительно, братьев объединяло многое, даже внутри семьи. Очевидна была их особая привязанность, понимание друг друга с полуслова, «созвучие натур». Николай стал первым иллюстратором скетчей и рассказов Антоши Чехонте. В его рисунках сквозили присущие обоим юмор и пародия, бесшабашная талантливость, молодое жизнелюбие. Думается, что на «старте творчеств» двух братьев Николай даже имел фору. Но. увы, не сумел ей воспользовался, не хватило характера.

В отличие от него Антон, в сущности, мальчишка, один тянул дела отцовской лавки в Таганроге, помогал семье и смог окончить гимназию. И в Москве сразу поступил в университет, упорно изучал медицину (а Николай так и не окончил художественное училище), зарабатывал на жизнь для себя и семьи, начал писать и публиковать первые рассказы. При этом он вовсе не отказывался от развлечений и «сладости московского жития», но твердо торил свою дорогу, креп характером, «выдавливая из себя раба». «Кремень» — так скажет много позднее об Антоне Чехове его издатель и когда-то друг А.С. Суворин.

Именно Антон, младший брат, в письме Александру, самому старшему из чеховской поросли, написал горькие, сбывшиеся слова: «Балалаечней нашего братца трудно найти <...>. Николка (ты это отлично знаешь) шалаберничает; гибнет хороший, сильный, русский талант, гибнет ни за грош. (.) Еще год-два, и песня нашего художника спета».

Искренне любя брата и не раз выручая его, Антон не боялся говорить нелицеприятные слова. Его острое письмо, написанное Николаю в марте 1886 года, — образец любви и боли за «пропадающего» близкого человека, яростная попытка его спасти. Оно столь откровенно и резко, что в ряде мест выходит за рамки цензуры.

Возможно, творческий путь Николая Чехова был бы иным, попадись на его пути «свой Григорович», как это случилось в жизни у Антона Чехова, считает Подорольский. Но, думаю, все-таки не в этом дело — дело в характере. Не зря говорят «характер — это судьба». Один из друзей Н. Чехова, Михаил Дюковский, чудом сохранивший многое из наследия художника, писал: «Он имел золотое сердце, был одарен высокохудожественной натурой, но не имел характера, и все погибло.»

Известно, что родные, в том числе и Антон, подталкивали Николая к станковой живописи, называя рисунки «копеечным делом», «убийством себя в карикатуре». А он проявил себя, судя по данному альбому-каталогу, как раз в графике, оказался большим мастером рисунка и иллюстрации, по существу, родоначальником живой книжной иллюстрации.

Но, к сожалению, яркой жизни не получилось. Хотя только что вышедший альбом-каталог избранных произведений Николая Чехова с очевидностью демонстрирует: художник — и талантливый — состоялся, и это благодаря тому, что многое из его наследия удалось разыскать и по-новому оценить.

В альбоме представлены репродукции практически всех произведений станковой живописи, их более 20 — выразительные портреты, драматические жанровые композиции, строгие натюрморты, — все они хранятся в различных музеях А.П. Чехова. Но основной корпус альбома — конечно же графика, рисунки. Здесь и иллюстрации к книгам, прежде всего к ранним произведениям Антона Павловича, и разнообразные сценки «из жизни», портреты друзей и знакомых, женские головки (столь любимые художником), целый ряд политических карикатур, рисунки на обложках ведущих журналов — «Осколки», «Будильник», «Сверчок», «Свет и тени». Выполненные пером или карандашом, часто раскрашенные, они словно предназначены для близкого разглядывания и любования точными, выразительными деталями.

Особый интерес представляют подробные сценки из московской жизни, написанные с юмором, изящно, одним росчерком пера и передающие характер и душевное состояние узнававшихся современниками персонажей.

В ряде работ неожиданно, но уверенно прорывается Чехов-пейзажист. Таковы прозрачные черно-белые или акварельные зарисовки «Лесной пейзаж» («Странница»), «Весна» (в журнале «Будильник»), «Усадьба Бабкино», тонкие миниатюры из альбома М.М. Дюковского или даже пейзажный фон на целом ряде рисунков, часто обозначенный мастерски всего тремя-четырьмя штрихами.

Огромная заслуга А.Н. Подорольского состоит в том, что вместе со своими предшественниками и исследователями творчества художника ему удалось выполнить неосуществленное желание Антона Павловича Чехова, высказанное незадолго до смерти, — «собрать все рисунки Николая» и «хранить». Удалось не только собрать, но и заново открыть, оценить по справедливости творчество замечательного русского художника и тем самым сохранить имя — Николай Павлович Чехов — для будущих поколений.