Знать (СИ)

Глава 1

На площадке перед подъездом двое несли пустоту.

— Стой, скобки тебе в каждый абзац! — скомандовал тот, который пониже. Он нес сзади. — Как двери открывать будешь, руки-то заняты?

Второй носильщик, с выдающимся животом, остановился и посмотрел через плечо.

— Ага, поставить надо, открыть подъезд, а потом заносить.

— Как ты поставишь гроб на ступени? Сначала нужно под дверь кирпич.

Толстяк развел руками за спиной, от чего воображаемый груз упал. Первый носильщик от этого расстроился и тоже отпустил свою часть пустоты. Оба глубоко вдохнули аромат майского вечера — липа, акация, сирень. И запах жареных котлет, вырвавшийся из открытого кухонного окна на третьем этаже.

— Еще раз?

— Давай.

Тот, который ниже, — в спортивной майке, капри и сандалиях. Осанкой и плавностью движений он походил на благородного офицера из старинных романов, если бы не рост. Положение могли бы спасти тонкие усики и баки, но лицо было чистым, и на нем лежали складки — возле глаз и вокруг рта.

Толстяк, вдобавок к животу, имел лысину, а при ходьбе словно перекатывался с ноги на ногу. Постоянно вытирал платком лоб, виски и шею. Льняная рубашка и коттоновые брюки в районе локтей и коленей были мокрыми. Ступни загорели по контуру лямок на шлепанцах.

С лавочки за ними наблюдал здоровый детина в наушниках. То и дело подносил ко рту бутылку, но пиво в ней давно закончилось, поэтому движение носило ритуальный характер. Мельтешение носильщиков совершенно не волновало детину. Он сидел с каменным лицом, изредка протирая глаза.

После очередной неудачной репетиции грузчики сели на противоположную лавочку — перевести дыхание.

— Чего он уставился? — Толстяк мотнул головой в сторону детины.

— Не обращай внимания. Это мой сосед Алик. Работает сутки-трое. Вчера у него начались «трое». Видишь, готовый полностью.

— Слушай, Рёшик, я, когда сюда шел, он и еще двое пили из пузырька возле погребов.

— Боярышник. — Невысокий посмотрел исподлобья на Алика, качающего головой в наушниках. Закурил и громко произнес: — Достали люмпены. Поубивал бы.

Из-за дальнего угла дома выехал фургон. Осторожно, будто переступая через ямы в асфальте, направился в сторону подъезда. Носильщики подошли к дороге.

— Надо было все-таки нанять грузчиков, — глядя на фургон, сказал толстый.

— Справимся.

Водитель в серой майке, не скрывающей седых волос на груди, залез в кузов и помог спустить груз. На тротуар его втащили толстый и маленький. Нескольких метров им хватило, чтобы устать — ношу поставили на лавку.

— Тяжелый подарок получился, спасибо Лёнчик. Только на кой он мне?

— После ремонта новый купили, на даче есть один. А у тебя книги на полу стоят.

Отдышались.

— Опять этот, в наушниках, смотрит.

— Ему наверняка блатняк по мозгам долбит, гляди: глаза выкатил. Иди, дверь открывай.

Сосед Алик еще раз приложился к пивной таре и поправил наушники. Они не звучали — сел аккумулятор. Алик наблюдал за потугами интеллигентиков, несущих книжный шкаф, и внимательно слушал, о чем говорят.

Вечер переставал быть томным.

Когда Рёшик и Лёнчик подтащили шкаф к открытой двери, проход загородил пожилой мужчина, забежавший со спины.

— Вы в лифте это повезете? — спросил он. — Смотрите, кнопки не поломайте. У нас многострадальный лифт: то стенки поцарапают, то нужду справят. — Пожилой кивнул в сторону Алика. — Эти вот деятели и мочатся. А я побежал, мне надо быстро. Лифт вам спущу. У вас книжный шкаф, надо же… Редкое приобретение по нашим временам.

Носильщики кряхтели от тяжести, но слушали. Пожилой сосед говорил с такими интонациями, что улыбка сама ползла на лицо. И вроде бы о серьезных вещах разговор, а смешно — и все тут.

С передышкой добрались до лифта. Поставили шкаф на пол, нажали кнопку вызова.

— А войдет?

— Должен. Я мерил. Чуть наклонить надо, чтобы гипотенуза получилась.

Лифт не ехал.

— Поднимусь, нажму на втором, — предложил Рёшик.

Он сделал несколько шагов по лестнице и остановился, услышав голос.

— Помогите! — донеслось из шахты. По звуку — кабина остановилась между вторым и третьим этажами. — Кнопка не работает, мобильный не ловит. Вызовите кто-нибудь горлифт!

— Без проблем! — прокричал в закрытые створки Лёнчик. — Говорите номер.

В шахте помолчали.

— Не знаю! — ответил застрявший. — Я никогда не вызывал. У жены спросите, я в сто второй живу. И побыстрее, пожалуйста, очень хочется в туалет!

Рёшик и Лёнчик смотрели друг на друга в полутьме подъезда — наступили ранние сумерки, лампочка на первом этаже не горела. В тишине оба почувствовали присутствие третьего. Обернулись в сторону лестницы, ведущей к двери подъезда, и увидели силуэт. Он качнул головой, приложился к пустой бутылке и зашлепал вниз.

— Где сто вторая? — спросил Лёнчик.

— На седьмом, кажется.

— Пойдем?

— Ты иди. У меня другая идея.

В горлифте сказали, что заявка — на очереди, бригада будет в течение часа. За это время Рёшик сделал Алику предложение, от которого тот не смог отказаться. Через десять минут Алик и его товарищ Валера, мужик такого же алкоголического вида, но худой и длинный, явились к подъезду с лямками для переноса мебели. Минут за пятнадцать подняли шкаф на девятый этаж, получили за работу на литр водки и взяли в соседнем доме трехлитровую банку самогона. Позвав третьим знакомого ханыгу, спрятались за гаражами.

Рёшик и Лёнчик тоже пошли за выпивкой — отпраздновать обновку первого и завершение ремонта у второго. Спускались пешком, на седьмом этаже увидели, как грузная женщина елозит тряпкой по полу лифта, а пожилой интеллигент держит двери.

— Может, это ты все время и гадил? — хрипя, шутила она.

— Галя, честное слово, это форс-мажор…

На обратном пути в лифте было чисто и сухо, а на душе у Рёшика и Лёнчика — спокойно: тяжелый день позади, можно расслабиться.

По традиции обосновались на кухне. Включили телевизор (итальянский чемпионат по футболу — то, что нужно), собрали на стол, закурили. Сквозняк выносил дым в распахнутое окно, смешивая табачный выхлоп с майскими ароматами. Спальные районы города Харитонова третий день дышали такой смесью и ждали, когда липкая жара сменится ливнем.

Выпили по первой.

— «Кьево» выигрывает у «Милана», вот это да, — заметил Рёшик, жуя бутерброд.

— Пока перерыв, я переключу?

Хозяин кивнул, Лёнчик взял пульт. Как полагается пятничным вечером, ничего интересного не показывали. Устав от бессмысленной смены картинок, решили выпить по второй. На экране случайно остались вечерние новости с сюжетом из Верховного Собрания.

— Главным вопросом повестки дня, — вещала журналистка, — стало обсуждение запланированной на осень реформы науки и образования. Впрочем, как такового обсуждения не было. Народные избранники большинством голосов приняли за основу и в целом законопроект «Левой партии», который представил Карп Несусвет.

Далее пошло видео с закадровым текстом, после — разбитое на несколько частей выступление с трибуны избранника Несусвета.

— Страна находится в тяжелом экономическом положении. Требуются непопулярные меры. Время сладких обещаний прошло, нужно беспокоиться о будущем. Потомки скажут нам спасибо за реформу, которую я предлагаю.

Несусвет был типичным представителем власти — дорогой костюм, лощеное лицо, уверенный взгляд. Говорил скорее эмоционально, нежели грамотно. Это нравится электорату.

— Повышение тарифов, акцизов и сборов дали результаты, но их недостаточно. Я настаиваю — в новом бюджете нужно сократить затраты на науку, культуру, образование и медицину. Как ни больно говорить, но затянув пояса сегодня, мы протянем их завтра.

Аплодисменты зала смикшировались в очередной закадр журналиста. Бодрым голосом он добавил, что провластное большинство также проголосовало за продление контракта с соседней страной о поставке углеводородов по льготным ценам. Но главным пунктом повестки дня все-таки была несусветовская реформа.

— Число детей, занимающихся в кружках, сокращается, — продолжил избранник. — Так зачем держать количество преподавателей, равное количеству учеников? За последние пять месяцев наши фундаментальные ученые не разработали ни одного промышленного изобретения. Получается, они попусту тратят государственные ресурсы, утоляя собственную жажду знаний?

Комментарий видного отечественного ученого: местная наука утратила эффективность, лечить болезнь нужно оперативным путем. Европейские страны давно работают по другой системе и вот вам результаты. «Свидетельством тому — и мои скромные изыскания в Оксфорде…».

— Под сокращение в первую очередь попадут те, кто, извините за прямоту, работает головой. — Снова Несусвет. — Голову мы оставляем, а значит, сокращенный может работать дальше. О тех, кто кроме своего дела не знает ничего. Здесь просто: зачем платить ограниченным людям? Пусть осваивают востребованные специальности. В конце концов, библиотекарь вполне может работать менеджером. Научному сотруднику ничего не стоит пойти в бухгалтеры. Это не мешки таскать, что, кстати, тоже предлагается в качестве вакансии.

Закончил бодрый журналист так: план реформ — долговременный и предусматривает оптимизацию всех отраслей экономики в сторону снижения, то есть вверх. Инициативу нужно согласовать с народом, ведь избранники — за прозрачность процесса и готовы лично возглавить разъяснительную работу на местах. Сам Несусвет с этой целью в скором времени отправиться в родной Харитонов, откуда избирался по мажоритарному округу.

Некоторое время Рёшик и Лёнчик смотрели в экран, как завороженные, и даже выпили, не чокаясь. Но разум взял свое.

— Переключи, а? — попросил Рёшик, размахивая огурцом. — Второй тайм начался.

Лёнчик повиновался, но не сразу — на несколько секунд оставил новости, дослушивая.

Под окнами грянули песню. Родилась она из нестройного пьяного гула, который до того шел фоном и вплетался в ночной воздух, уже сдобренный алкогольными парами и табачным перегаром. Это Алик сотоварищи расположился на лавочке. Когда все было выпито, их накрыл припадок меломании.

Из телевизора поддержали почин веронские фанаты — «Кьево» забил «Милану» второй.

— Этот Несусвет, кстати, правильно говорил… — Лёнчик подошел к окну и посмотрел вниз.

— Надо было поставить, что обе забьют, двойной коэффициент давали, — ответил Рёшик, не слушая. Потом спохватился. — Правильно?! Это о чем же? «Давайте задушим интеллигенцию во благо пролетариата»?

— Он так не говорил.

— Именно так и говорил. Просто на своем языке, тебе с него нужен перевод. Так вот, сказал он буквально вот что: заберем деньги у умников и отдадим работягам, потому что вы, очкарики, задаете вопросы, а они доятся молча.

— Ну ты загнул…

— Нисколько. Один баран бодается, стадо идет на убой смирно.

— А ты, значит, пастух?

— Нет, такой же баран, как и они. — Рёшик махнул рукой в сторону окна. — Правда, грамотный. А пастухом себя мнит этот самый… Несусвет. И ведет он отару на живодерню.

— Ну так пободайся с ним!

Рёшик сделал вид, что не услышал. Непонятно зачем поставил чайник, выбросил в мусорное ведро банку из-под шпрот. Лёнчик следил за другом, ожидая ответа, а не дождавшись, перефразировал:

— Ладно, с ним не можешь. Вот с этими, на лавочке, разберись!

Мерный кухонный шумок взорвался звоном разбитой чашки. Глядя на нее, горемыку, лежащую в мойке, Рёшик сжал кулак. Обернулся, зло посмотрел на Лёню и молча вышел из квартиры, чуть покопавшись в прихожей.

Ленчик бросился вслед, но у двери передумал и вернулся на кухню. Стал у окна, глядя на лавочку. Спустя минуту из-под козырька появился Рёшик и направился к трем мужикам, которые разговаривали, перекрикивая играющую из телефона музыку.

За несколько метров от двери до лавочки в голове Рёшика пронесся табун мыслей.

«И что я им скажу? Убирайтесь или я вам устрою? А что устрою? Какой вообще смысл в этой браваде? В лучшем случае — пошлют, в худшем — накостыляют… Вот если бы я мог объясняться на их языке, силой, тогда — другое дело. Но сейчас я не справлюсь против трех жлобов, а и мог бы — не стал. Этим мы отличаемся от них. Наша сила — в физической слабости. Мы сильны умом, но им в драке не победишь.

Господи, да мы одинаково пьяные…»

Еще можно было сделать вид, что он подошел по ошибке. Но Рёшик предпочел быструю смерть долгим угрызениям. Иррациональный выбор сделали совместно — благородство и алкоголь.

— И снова здравствуйте, — сказал Рёшик, приподнимая воображаемую шляпу. — Есть дело.

Алик, Валера и третий собутыльник, больше двоих вместе взятых, обратились во внимание.

— Значит так, условие задачи вам в сборник. Час ночи, спящий двор и трое орущих алкашей. Подчеркните лишнее.

Третий молча встал.

— Чё?

В этом вопросе содержалась вселенская обида. Трое благородных идальго удачно завершили день находкой спиртного, вкусили от него и беседуют без рукоприкладства.

Рёшик инстинктивно сделал полшага назад, но вернулся на прежнее место.

— Говорю, вы мешаете людям отдыхать.

С лавочки поднялись Алик и Валера. Просто встали, не изменившись в лице и, быть может, не имея в мыслях ничего плохого. Но Рёшику стало страшно. Вот сейчас они изобьют его до инвалидности, и все в мире останется, как прежде. Только дерзкий смельчак будет коротать век в кресле-каталке, а о его подвиге никто не узнает.

Впрочем, нет.

Вон, из окна третьего этажа подсматривает соседка; на балконе пятого огонек сигареты; из кухни на седьмом кто-то высовывается; Ленчик наверняка смотрит в ожидании своей правоты. А главное — сам Рёшик давно хотел проверить себя в подобной ситуации.

— Значит так, — он провел взглядом по троице и остановился на безымянном громиле. — Ты, значит, главный?

Алик и Валера переглянулись, посмотрели на третьего. Кто главный, им не приходило в голову выяснять. Зато громила сделал шаг вперед и распрвил плечи.

— Н-ну.

— Отскочим — побормочим?

Рёшик развернулся на пятке и пошел в сторону затерявшейся среди деревьев детской площадки. Здоровяк ухмыльнулся, размял шею и нетвердой походкой запетлял следом. Оба скрылись в сумраке, тут же погасли фонари, которые оставляли призрачную надежду соседям увидеть происходящее.

Остановились возле вкопанных покрышек.

— Значит так, — прошептал Рёшик. — Я тебе сейчас дам.

Полушепот и тон, которым было сказано, насторожил громилу. «Вдруг этот додик притворяется, а на самом деле возьмет сейчас и уложит лицом в обоссаный песок? Как потом пацанам в глаза смотреть?»

Громила принял подобие боевой стойки и, насколько позволил организм, сделал несколько предупредительных махов рукой.

— Ну, давай…

Рёшик поморщился, как бы отражая вымышленные удары.

— Ты не понял. Я дам тебе полтинник, и вы исчезнете с лавочки.

Они смотрели друг на друга, пока до громилы не дошел смысл сказанного. Потом оба улыбнулись. Рёшик протянул мятую купюру. Противник подержал бумажку над головой на вытянутой руке, будто хотел рассмотреть водяные знаки. Но в темноте на таком расстоянии и купюру-то видно было с трудом. Тем не менее, громила остался доволен.

Первым к подъезду вышел Рёшик и спокойно подошел к двери. Из тени детской площадки донесся голос здоровяка:

— Мужики, уходим!

Ничего не понявшие мужики медлили, но, в конце концов, встали с лавочки и побрели в ночь. На правах победителя Рёшик задержался перед подъездом, якобы высматривая, не оставил ли враг после себя мусор. Как бы невзначай скользнул взглядом по окнам — только старушечье лицо в проеме на третьем. Нарочито медленно триумфатор подошел в подъезд.

На пороге квартиры его встретил растерянный Ленчик. Прошли на кухню, махнули по стопочке, отдышались. Телевизор показывал канал «Оупенинг», шла передача про индийских обезьян: два самца сошлись в бою за альфа-статус.

— Слушай, ну ты молодец… не ожидал, если честно. Извини, был неправ. Ты что, боксом раньше занимался? Или борьбой?

— Без драки обошлось, — отмахнулся Рёшик, — внушил человеческим языком.

— Все равно — не побоялся, весь подъезд «спасибо» сказать должен.

Рёшик сделал неопределенный жест, мол, чего там, и предложил выпить очередную. Ленчик сообщил, что ему пора — жена звонила, интересовалась. Очередная рюмка стала стременной.

От предложения проводить его до остановки Леня отказался. На прощание крепко пожал руку, хотел что-то сказать, но передумал. Уехал в чисто вымытом лифте.

Вернувшись на кухню, Рёшик переключил канал и попал на послематчевую студию, в которой эксперты (бывший футболист и упитанный спортивный аналитик) обсуждали результат игры. «Кьево» победил 2:1.

Рёшик поджег сигарету и высунулся в окно. Где-то вдалеке ночь кричала молодыми голосами, двор отвечал тишиной; свежесть наполняла легкие вслед за табачным дымом, и так они менялись поочередно.

Вроде бы, день закончился хорошо, но в душе у Рёшика поселилась неопознанная тревога. Он зашел в комнату, оценил груду книг на полу, новый шкаф — уместится ли все? — и с такими мыслями лег спать.

Как вернулся домой сосед Алик, не слышал никто.

Глава 2

Меня зовут Мирослав Огнен, и я ― английский ученый. Здесь, в уютном двухэтажном Абингдоне, я провожу последние эксперименты, подтверждающие теорию вербального воздействия.

Сегодня, семнадцатого мая, мы работали на «полигоне». Участвовали Крейг Пугало и Косой Марти. Эти заключенные тюрьмы графства Оксфордшир показали приличные результаты. Исследования подходят к концу, скоро я опубликую научную работу.

Идея пришла, когда я учился в магистратуре Оксфордского университета. Разрабатывая методику снижения шума тормозного привода автомобилей, я задумался: почему шум вреден для человека? Всю эту муть относительно экологии вынес за скобки. Пришел к тому, что воздействие на мозг через барабанные перепонки ― вершина айсберга. Рассчитав составляющие шума в полосах частот и определив характеристики по закону Вебера-Фехнера, я увидел странную закономерность: больше всего человека раздражают высокие частоты, но вреднее для здоровья ― низкие. Абсолютные цифры звукового давления объективной картины не дают.

Помог случай.

В лаборатории я записывал на микрофон рычание автобусного мотора, водруженного на учебный стенд. Не услышал, как вошел охранник. Время было позднее, и старина Ол вознамерился прогнать меня домой. Я не обращал внимания, пока Ол не похлопал меня по плечу. Ох, и испугался я тогда, если честно.

На следующий день разбирал записи и обнаружил в звуковом файле голос сторожа, который крыл меня по-черному на фоне гула двигателя. После первых слов я думал выложить запись в блог, но вовремя понял, что это ― дурацкая шутка, а шутки я не люблю.

В конце первой фразы меня стошнило, на второй ― заболела голова, а в конце я попросту упал. Меня так не мутузили с тех пор, как я играл в регби за университетскую команду. Никогда бы не поверил, что человека ростом два метра и весом под сто кило можно свалить одним звуком. Во всяком случае, тогда я об этом точно не думал.

С тех пор я занялся словесным воздействием. Благо, и магистерская работа, и личные изыскания были связаны с акустикой. Со временем стал доктором философии, но успехи на основном поприще меня интересовали мало, потому что относились к изученной области науки.

Я долго экспериментировал и пришел к оптимальному сочетанию шума и брани. В качестве фона самым сильным эффектом обладали прения в парламенте, гул трибун на стадионе и вой полицейской сирены. Сигналы пожарной машины и «скорой помощи» по отдельности давали хорошую мощность, но в сочетании с руганью били слабо. Словесная поддержка тоже оказалась разной по воздействию. Подростковый клекот и женское сквернословие снижали звуковое давление. Максимум давали рабочие железнодорожной станции, спортивные тренеры и преподаватели колледжей. Последних удавалось записать нечасто, зато их слова усиливали практически все частоты шумов.

Поначалу думал ― свихнусь. Со временем слух, а за ним и весь организм, приноровился к матерщине, и никакого дискомфорта я не ощущал. Разве что понизился аппетит.

На основе исследований я разработал прибор, который назвал «форсаунд». Как сейчас помню, это случилось на Рождество. С помощью форсаунда я определяю, какой ущерб здоровью среднестатистического человека наносит фраза или шумовой фон. Прибор записывает сигнал, подставляет оптимальный звук, и выдает урон в условных единицах ― от одного до десяти. Максимальную отметку я зафиксировал быстро, на конференции по квантовой физике, точнее ― на банкете.

Квантовая теория ― мой любимый раздел, на первых курсах университета я увлекался трудами Эйнштейна и Планка, и тем шлейфом, который тянулся от их открытий. Увы, собственное изобретение занимало все свободное время и не позволяло перелистывать работы классиков-антагонистов.

Очень сложно было подвести теоретическую базу под практику боевой филологии. Для общего описания годился старый добрый закон Вебера-Фехнера, но в моем случае психофизиологическое воздействие работало индивидуально. Я составил таблицу констант в зависимости от смысла бранных слов. Что интересно, сформулированные в виде вопроса фразы имели более агрессивное воздействие, будто служили мечом нападающему. А ответы походили на оборонительное оружие, вроде щита.

Придумать путеводную теорию мне вновь помогла подсказка Ее Величества Судьбы. По-моему, ее давно пора короновать на британский трон, раз уж монархии не избежать.

Как-то занесло меня на лекцию к бывшему однокашнику Чету Шемингу. Мы собирались пропустить по рюмочке после занятий, я освободился раньше и заглянул к нему в аудиторию. Чет, как всегда, неотразим: костюм с серебристым отливом, яркий галстук, одеколон с пикантным, немного женским запахом. Сдувая пыль с наманикюренных пальцев и поправляя безупречную прическу, он рассказывал студентам о квантах-переносчиках ― такие мнимые элементарные частицы, которые якобы дают сигналы электронам и протонам о том, как себя вести. Поскольку настоящий ученый понимает, что квантовую физику полностью постичь в ближайшем будущем не удастся, Чет то и дело возвращался к основам теории.

— Есть четыре типа взаимодействия: гравитационное, электромагнитное, сильное и слабое. — Те, кто не усвоил материал, выдали себя с головой — записывали элементарные постулаты. — С первым понятно, оно описывается законом тяготения. Со вторым тоже просто — работают заряженные частицы. Сильное взаимодействие прячется в атомных ядрах, и увидеть его тяжело. Еще сложнее отследить слабое взаимодействие, ответственное за бета-распад ядра. Слабое, потому что оно менее интенсивно, чем электромагнитное и сильное. Но слабое гораздо сильнее гравитации. Задача единой теории поля — объединить четыре взаимодействия. Собственно, есть мнение, что природа умна, и давно выполнила эту задачу. Но не написала правильный ответ на последней странице. Придется самим шевелить мозгами.

Я подумал: если каждый человек реагирует на шум по-разному, то почему не предположить, что нейронам мозга тоже дает команду некий квант информации? Назовем его инфон. Тогда нужно признать, что у слов есть молекулярная структура. Почему нет? Морфемы и фонемы ― чем вам не электроны и протоны, образующие атом-лексему?

Шемингу мысль показалась бредовой, он назвал меня типичным «британским ученым». А ребята из научного центра «Кулхэм» при Управлении по атомной энергии пришли в восторг от доклада. И предложили работу ― вместе с техническими условиями и неплохой зарплатой.

Скажу без скромности ― мои измышления наделали много шума. Жаль, его нельзя записать на микрофон. Дьявол, дешевый каламбур. Физики ухватились за новость, как за спасательный круг, на котором можно выплыть к новым берегам «теории всего».

Переезжать мне не пришлось ― восемь миль от Оксфорда до Абингдона и обратно я легко покрывал на старом «ягуаре». Правда, пришлось часто мотаться в Лондон, это приличный крюк. Дело в том, что мне предложили стать внештатным сотрудником сети телевизионных каналов «Оупенинг». Во время анонсов передач с низким рейтингом они запустили в эфир разработанные мною шумовые фоны ― безобидные, на пороге чувствительности. Для привлечения зрителей. А с моей стороны это была чудесная возможность пополнить статистические данные и получить дополнительные деньги.

Поначалу не происходило ничего, и начальник департамента спецпроектов Браун Хартсон предупредил, что сотрудничество на грани разрыва. Но дальше события развернулись в мою пользу. Сначала в ветках форума, посвященных «зафоненным» передачам, появились сумасшедшие, которые громили авторов программ с маниакальной безнаказанностью, какая только может быть в интернете. Это означало, что передачи смотрят, их готовы обсуждать. Затем официальные рейтинги показали увеличение аудитории ― в доле и абсолюте. На форум стали заходить адекватные зрители, по почте слали хвалебные отзывы от специалистов. Ничего в творческом и техническом процессе производства программ не менялось ― таково условие канала, поддержанное мною ради чистоты эксперимента. Другими словами, мы воздействовали на зрителя с помощью инфополя.

Естественно, мне звонили из Центра правительственной связи и Министерства обороны. Намекали: в случае подтверждения данных меня ждут перспективы на государственной службе ― собственная лаборатория, страховка и налоговые льготы.

Звучит заманчиво, но мне хватит и докторской степени. А насчет денег пусть заботится Нобелевский комитет.

Глава 3

За городом дорога превратилась в трассу и змеей поползла из Столицы в Харитонов.

— За сколько доедем? ― спросил Несусвет водителя. Это игра такая, кто точнее угадает.

― Дорога сухая, часа за три справимся, думаю.

― А я говорю: три с половиной.

Водитель покосился на шефа ― обижаете, мол.

― Хочу к «Трем Кумушкам» заехать по дороге. ― Несусвет подмигнул. ― Борщечка ихнего врезать. Изголодался что-то на столичных харчах.

Карп Наумович часто бравировал аппетитом. Приближенные знали о его желудочной болезни и подыгрывали. На самом деле в «Кумушках» он закажет кефир и галеты, обратив прежнее кулинарное бахвальство в шутку. Впрочем, во всем, что не касается еды, у Несусвета аппетит был будь здоров.

Расслабившись, водитель поддержал игру, по правилам:

― С вашими возможностями, Карп Наумыч, мы и за два часа можем долететь. А насчет голода потерпите, домчим к «Кумушкам» мигом!

С голодом у Карпа Несусвета водились давние счеты…

…Он родился в райцентре, в семье мелкого чиновника местного совета. Главный поворот в судьбе Карпа произошел в восемь лет. Он опаздывал к первому уроку и срезал путь через лесопосадку, там его остановили старшеклассники, заставили вывернуть карманы и показать, что в портфеле. Учебниками побрезговали, а деньги на завтрак отобрали. Взяли и бутерброды, которые, по наставлению мамы, надлежало скушать после второго урока. Отпустили мальца, дав «леща», бутербродами закусили портвейн. Нельзя сказать, что в детстве Карп голодал. Но тот факт, что иногда нужно терпеть без еды, отпечатался в сознании навсегда.

В Несусвете появился Голод, утолить который он со временем не смог…

…Они проехали километров тридцать, и на обочинах появились билборды ― с равными интервалами между столбами, вереница уходила к горизонту. Автомобиль двигался между ними, как читатель, идущий от строки к строке, от эпиграфа к эпилогу.

― Тебе эти столбы мешают? ― Несусвет хлопнул водителя по плечу.

― Нет, Карп Наумович, я привычный, не отвлекаюсь.

― А то, если мешают, я бы убрал…

Глядя на улетающие по правой стороне плакаты, у Несусвета созрела идея. Что, если использовать рекламные площади в социальных целях? Например, сообщать гражданам не о скидках и акциях, а о законодательных инициативах. Отдельной серией ― борды с ведущими политиками и яркими фактами их биографии. Мы ведь так плохо знакомы, пусть одни и доверили другими самое святое ― Конституцию.

О самом же Карпе Наумовиче там можно было бы написать вот что…

…По окончании школы он уехал в Харитонов — учиться на экономиста. И быстро понял: тягомотное обучение — не для него. Пока однокашники думали, как скоротать пять лет без напряга, выбирая между художественной самодеятельностью, стройотрядом и торговлей на вещевом рынке, Карпундель наметил самый безотказный вариант — профсоюзная линия.

На пятом курсе Несусвета, бессменного председателя Студенческого собрания, позвали товарищи по преддипломной практике торговать бензином с автоцистерны. И вновь проснулся Голод — приглушенный мясными нарезками, которые подавали на ректорских планерках.

После университета Карп пошел по распределению на завод. Но пробыл там недолго, а в цех вообще не заходил. Относил зарплату председателю профкома — тот покрывал вечно отсутствующего инженера. Вскоре топливный бизнес настолько завертел Карпа, что он наплевал на официальное трудоустройство. Выкупил дело у компаньонов и вывел компанию по переработке, транспортировке и продаже топлива в число самых интересных контор для национальной службы безопасности.

После первого допроса стало ясно: либо Несусвет вливается в корпорацию под прикрытием и теряет часть доходов, либо его самого теряют в лесу. Самосохранение потеснило Голод. Карп стал механизмом огромной топливной машины, прокачивающей углеводороды с востока на запад. Все, что прилипало к трубам, шло в доход корпорации, а поскольку протяженность магистрали составляла тысячи километров, прилипало достаточно. Но высокие хозяева не учли бешеной энергии Несусвета. Помноженная на Голод, она дала замыкание средств в финансовой структуре Карпа. Маленькая деталь механизма стала незаменимой. Карп Наумович всплыл во главе концерна и оттуда по течению направился в политику.

Слуги народа мигом признали в Несусвете своего. Он говорил то, что хотели слышать другие, и делал так, как хотел сам. Такая политическая платформа привела в правящую партию «Левый выбор». Политический век слишком короток, чтобы разменивать его на честь и откровенность. Да, Карп Наумович часто врал, но искренне полагал, что обманывает народ в его же благо. Только изваляв пилюлю в сладком можно давать ее больному. Иначе — выплюнет. Несусвет верил, что причиняет боль, которая ведет к здоровью. И получает за нелегкую работу долю малую — не без того. А как иначе содержать резиденцию в Столице, особняк в Харитонове, исполнять прихоти жены и оплачивать учебу дочки в Англии?..

…Голод подбрасывал другие повседневные задачи. Как, например, та, что ждет Несусвета в родном Харитонове. Реформа науки и образования — чепуха, сделаем. Контракт с соседями о прокачке нефти и газа — почти в кармане. Это даже не настоящее время, прошедшее. Думать нужно о будущем, и здесь — проблема. Впрочем, она лишь может возникнуть. На то государству верные слуги — стоять на страже интересов Родины, олицетворяемой Руководителем.

— Это за кем они так спешат? — удивился водитель, пропуская патрульную машину дорожной варты с проблесковым маячком.

На подъезде к «Кумушкам» вартовые догнали нарушителя. Несусвет приказал остановиться рядом с задержанным авто, водитель которого стоял, положив руки на капот. В заднем окне мелькнуло и спряталось перепуганное детское лицо.

— Здравия желаю, сержант, — поприветствовал вартового Карп, — ну кого поймали?

На языке Верховного Собрания это называлось «выйти в народ». Не все депутаты жаловали такой метод общения — ходили, в основном, перед выборами. А Несусвету нравилось быть среди простых людей — чем ниже спускаешься, тем ощутимее исходная высота.

— Вы кто? — не отводя глаз от задержанного, спросил вартовой.

Несусвет как бы невзначай поправил значок избранника на груди, но сообразил, что сержант не смотрит в его сторону, и представился вслух.

— Да вот, нарушитель… — сержант теперь изучал документы, которые извлек у задержанного второй патрульный, в звании рядового. — Разворот через двойную сплошную на скоростном участке…

Из заднего окна высунулась девочка лет пяти и прокричала сержанту:

— Мы забыли Фридриха Карловича! И хотели вернуться быстро, чтобы его не украли!

Задержанный — брюнет под сорок, предприниматель средней руки — поднял голову и посмотрел на Несусвета.

— Это мамин подарок, плюшевый пингвин. Забыла его у «Кумушек».

Карп Наумович рукой отстранил вартового и подошел к машине. Девочка закрыла стекло и смотрела сквозь него, как затравленный зверек. Несусвет сделал кистью руки крутящее движение. Окно приоткрылось.

— Мамин подарок… — он всматривался в салон. — А где же мама?

Вслед за незнакомым дядей девочка тоже посмотрела на переднее пассажирское сидение. Вдруг там действительно кто-то сидит? Но в машине больше никого не было.

— Мамы у нас нет, — ответила девочка. И, не дожидаясь очевидного вопроса, уточнила сама: — Так получилось…

Стекло поползло вверх и вошло в уплотнитель. Несусвет поднял голову, увидел серо-белые облака в лазурном небе и глубоко вдохнул. Что делать мне, господи, с этой паствой? Пингвинов они теряют и разворачиваются, где ни попадя.

— Щитовидка у мамы была, за полгода сгорел человек, — шепотом отозвался задержанный. Потом — громче: — Командир, я согласен, нарушил, готов искупить. Только права оставь, а?

Несусвет показал вартовому на запястье и кивнул в сторону брюнета.

— Так не положено ведь… понимаю, избранник, но у меня свое начальство.

Сержант не успел договорить, когда Карп Наумович резким движением схватил его пальцами за нос и притянул на уровень своих глаз:

— А то, как ты взятки собираешь, ты тоже докладываешь начальству? Или на месте решаешь? Давай, вывернем твои карманы, как думаешь, найдем что-нибудь интересное или там одни квитанции?

Задержанный отступил, разминая кисти рук, и поторопился за руль. Рядовой сначала порывался помочь старшему по званию, отложив протокол, но вовремя сообразил: и товарищу не поможет, и себе навредит. Детское личико теперь возникло за лобовым стеклом, ниже «дворников».

— Пусть хотя бы штраф… — просипел вартовой.

— Я заплачу, — ответил Карп Наумович.

Он отпустил сержанта, полез во внутренний карман пиджака, достал визитку. Вручил, как ценную награду. А задержанному показал глазами: езжай, пока я не передумал.

Впрочем, когда тот выехал на трассу и остановился, пропуская попутные машины, Несусвет вразвалку подошел к открытому со стороны водителя окну и сказал:

— Только не подумай, что я повелся на туфту с игрушечным пингвином. Просто знай, что помог тебе случайно и не из жалости.

— Спасибо, понял. — Он протянул было руку для пожатия и остановился на половине движения. — Но мы действительно забыли у «Кумушек» Фридриха Карловича.

Несусвет подумал, что это можно проверить, но только хмыкнул в ответ, взял брюнета ладонью за лицо и заставил пригнуться. Так стало видно девочку на пассажирском месте.

— И как же ты, деточка, забыла такой ценный подарок?

Она уперла взгляд в крышку бардачка, губы ее дрогнули, ответ прозвучал в пол:

— Мы с папой проголодались, а там борщ такой вкусный был… я пошла просить у тети повара рецепт, переписала и так обрадовалась, что сварю папе такой же борщ, как варила мама… думала, что Фридрих Карлович в рюкзаке…

Замахав руками на бессвязное бормотание, Карп Наумович, наконец, отпустил пару бедолаг. Развернулся к своей машине и на ходу показал водителю: «Заводи!». Сел и отвернулся к окну: вартовые заняли исходное положение на обочине — приготовили «пушку» для фиксации скорости.

— Мать померла, а дочка борщ жрет, — буркнул Несусвет в пространство. — И вот из такого народа господь сподобил избираться! Ну почему одним Швейцария, Англия, Германия… Ведь это же наверняка до рождения решается, иначе почему они — там, а мы — здесь?

Водитель молча тронул авто и выехал на трассу.

— Гони прямо в Харитонов, — приказал шеф, — на хрен этих «Кумушек».

Глава 4

На окраине города стоит дитя — воплощенный в камне плод соития человека с наукой. Одна нога из стекла и бетона тянется вдоль дороги, вторая — по щиколотку в мягком лесу. Руками-пристройками ребенок упирается в землю, боясь упасть на спину. Голова, увенчанная антеннами, смотрит в прозрачное небо, вентканалы вдыхают нагретый майский воздух. Через занавешенные жалюзи он попадает в бегущую по сосудам-коридорам кровь, где им питаются сотни телец.

Вокруг стоят игрушечные домики с маленькими обитателями. Кажется, ребенок вот-вот схватит пятиэтажную коробочку и перевернет из любопытства — как смешные букашки мечутся.

Но ребенок не ломает игрушки, потому что без них перестанет существовать. А домики без ребенка легко обойдутся.

Зовут ребенка ИНЯД, полное имя — Харитоновский институт теоретической и экспериментальной ядерной физики. Детище времен расцвета науки и беспорядочных связей ученых всего мира.

Сейчас оно, как и все дети, сидит на шее у родителей. Зарабатывать не научилось, ест, как взрослый. Вкладывать деньги в детей выгодно — проценты поспевают нескоро, зато наверняка.

Возьмем, к примеру, заместителя директора ИНЯДа по науке Варгашкина Кирилла Денисовича. Его отец, председатель профкома плиточного завода, ничего не жалел для сына. В детстве Кирилл учился плохо, но заводские маляры, штукатуры и плиточники каждые полгода облагораживали помещения школы, поэтому Кирюша заканчивал четверти без двоек. Отцовских сбережений хватило на четыре года электромеханического техникума, куда Варгашкин-младший поступил из лени — техникум находился через дорогу от дома. Последнее, что Кирилл выжал из родителей — квартира в новостройке. На этом вклады в развитие сына закончились. Новому времени понадобились новые профорги, а Денис Варгашкин был человеком старой закалки и быстро сломался в борьбе за место под кабинетной лампой.

Кириллу перемены пришлись по душе. Он устроился электриком в строительно-ремонтную бригаду, которую вскоре возглавил. В один прекрасный день (это не фигура речи, день и вправду был ничего себе) бригада Варгашкина получила заказ на ремонт системы энергосбережения. Деньги тогда имели ценность до утра, пока в валютных пунктах не изменились котировки. Обычно прижимистый и недобросовестный Кирилл Денисович выполнил работу в срок и качественно. Более того — себе взял по минимуму. Затем его бригада выполнила капитальный ремонт целого корпуса, благоустройство территории и ремонт фасада. Откуда у Варгашкина связи, материалы и рабочие, директор института не интересовался. Но то, что такой человек нужен в период безденежья, сомнений не возникало. Нужно было использовать талант коммерческого хищника. Свободной оказалась вакансия зама по науке — на такие деньги никто не шел. Кирилл Денисович к науке отношения не имел, но согласился.

И вот Варгашкин в добротном вельветовом костюме сидит у директора ИНЯДа и подсчитывает прибыль. Только гений мог предположить, что сдача котельной под склад дешевой одежды выйдет в плюс. Варгашкин возвращал вложенные в него деньги. Но родители — царствие им небесное — уже не радовались успехам сына.

Самой заветной мечтой Кирилла Денисовича оставалось место директора торгово-развлекательного центра или простого супермаркета.

— Итого — почти сто тысяч за май, — процыкал Варгашкин. «Двадцать» у него звучало, как «дзвадзать», а «тысяч» — как «тсысяч». — Предлагаю пятьдесят передать на ваше усмотрение, а пятьдесят — на подготовительные работы к зиме. Подрядчиков я нашел.

Директора ИНЯДа зовут Николай Вальтерович Бронский. Он руководил институтом, когда Варгашкин еще доил родителей на поход с девушкой в кафе. У Николая Вальтеровича тоже были своеобразные отношения с деньгами.

Они не любили друг друга.

Отец Николаса тоже не жалел денег на сына — жалеть было нечего. Беглый немецкий заключенный отсидел за укрывательство врагов Рейха на Родине и практически за то же — в стране-освободительнице. После амнистии работал часовщиком в доме быта. Немецкая порядочность не позволяла работать плохо, а постановка на учет в милиции — воровать. В школу Вальтер давал сыну бутерброды с морковкой. Маму Николас не помнил — она родила его, когда отец досиживал срок, и ушла к какому-то военному. Что такое деньги, мальчик не знал до поступления на физический факультет университета — там получал повышенную стипендию. Но слишком хорошо знал, что такое работа — без нее человек не стоит бутерброда с морковкой. Одновременно со степенью кандидата технических наук, Николай получил комнату в общежитии. Отец к тому времени умер, угол в коммунальной квартире отдали соседской семье. Пролетарии оказались государству ближе, чем сын бывшего врага народа, да еще и интеллигент.

Общежитие мешало заниматься, подсовывая соблазны, как умелый фокусник. Но девушки, вино и карты не давали такого наслаждения, как госпожа Физика. С ней Коля и повенчался.

Молодость Бронского выпала на счастливое время развития квантовой теории. ИНЯД считался святыней. На поклонение в загородный корпус приезжали ведущие ученые, правда, из стран очень ближнего и оттого дружественного зарубежья. Бронскому посчастливилось работать со светилами, потому он сам стал значимой фигурой в «квантовом» сообществе.

Когда настали трудные времена, кандидатур на место директора института, кроме Бронского, не нашлось. Все разъехались по планете, не желая прозябать в холодных квартирах на мизерную зарплату. Должность не испугала, к тому же Николай по-прежнему занимался разработкой управляемого термоядерного процесса. Под испытания выделил сам себе лабораторию в подвале. Казалось бы — мечта идиота, но появились вездесущие и неумолимые враги — планы, отчеты, протоколы и прочая канцелярская нечисть. Она уничтожалась не святой водой — только личной подписью. Битву с макулатурой Николай Вальтерович всякий раз откладывал, но под натиском бухгалтерии все-таки выходил на ристалище с пером в одной руке и печатью в другой.

«Я — неправильный немец, — шутил он сам о себе, — не люблю порядок. Да и может ли быть правильным немец в неправильной стране?».

— Вот что, mein Freund, — ответил Бронский Варгашкину, добивая стопку приказов, — с этими деньгами мы поступим иначе.

«Этого следовало ожидать, — подумал зам по науке. — Интересно, что он предложит сделать с денежной массой, которая ни к чему, кроме деления, не приспособлена?»

— Давай-ка ты проведи их по бухгалтерии как внебюджетные средства, мы выплатим зарплату за апрель, а когда из казначейства дойдут деньги, мы то, что останется, перераспределим на хозяйственные нужды.

Кирилл Денисович затосковал. «Ни черта там не останется. Хорошо, что додумался десятку взять у арендаторов наличными, а то этот жрец и ее бросил бы на алтарь науки».

— Но главбух свела баланс, сейчас — середина июня… Мы под угрозой закрытия, идет реформа, любая проверка только усугубит…

Бронский умертвил последнюю бумажку и с видом победителя выскочил из-за стола.

— Суть вы поняли, в деталях — разберетесь.

Он рывком достал из шкафа белый халат, надел поверх тусклой рубашки и застегнул. Сбил с серых брюк кабинетную пыль, в предвкушении любимого дела пошевелил в сандалиях большими пальцами, схватил папку с расчетами и устремился к двери.

— Все равно акт нужно подписать, — прокричал Варгашкин вслед.

— Обязательно, Kollege, — донеслось из коридора. — Только завтра.

Ох уж эти ученые. А ведь должны быть, по идее, материалистами.

Николай Вальтерович шел в лабораторию, где его ждала любимая работа. Он был на пороге открытия, которое разом двинет науку намного вперед.

Глава 5

Рёшик проснулся от звука телевизора из кухни и несколько минут лежал неподвижно, соединяя себя-спящего и себя-реального под одной оболочкой. Первые шаги нового дня дались тяжело. Сначала на кухню — кофе и сигарета. Но только после кусочка хлеба или печенья, натощак — ни-ни. Как жаль — все, что нравится, обязательно вредно. А противная овсянка полезна неимоверно.

Кстати, о ней — где-то оставалась, зараза, в шкафчике.

По «Оупенингу» показывают природу северного Кипра, до того обворожительную, что турки с греками не могут решить, кому беречь ее.

Обычный утренний моцион — новости в интернете освежают, как зарядка. Открываешь набор страниц — раз-два! — присел, встал. Руки вверх, в стороны — прошелся по ссылкам — три-четыре. Оставил комментарий, добавил мнение — вдох-выдох — почитал форум, скачал альбом. Просмотрел обзор матчей, проверил почту — закончили упражнение.

У подъезда — снова один из троицы, с которой у Рёшика месяц назад вышла история. Они клянчат деньги по очереди, угрожая вечером устроить концерт под окнами. И пару раз сдержали обещание, а жильцы подъезда уполномочили Рёшика, как штатного героя, уладить конфликт. Отказаться не позволили гордость и трусость — вечные спутники интеллигенции. Они изрядно продырявили и без того худой бюджет, но положение обязывало и рыцарь исправно расплачивался с драконом.

— Слышь, управдом, подкинь десяточку.

— Вечером, с зарплаты.

— Ну давай, чтоб спалось лучше…

Не по-летнему холодный июнь подарил еще один пасмурный день — ветер и обложные серые тучи грозили дождем.

Чтобы сбежать из гнусной реальности, динамики — в уши, аудиокнига: глава третья, часть пятая, дорожка шестьдесят восьмая. Девятнадцать минут — как раз на дорогу до метро.

Воспроизведение.

Слова идут шагом, сливаются в фразы, ноги набирают скорость. Строчки отталкивают от земли и несут по треснувшему асфальту. Еще абзац, и бежишь не трусцой, а на результат — голова смотрит вперед, корпус и толчковая нога образуют линию. Руки делают экономные движения в одной плоскости, голос диктора задает темп, как водитель ритма, и летишь — над зеленой аллеей, скрывающей облетевшую молодость домов; над будничными заботами прохожих; над скорлупками автомобилей, чьи владельцы думают, что свободны в передвижении — до первого затора. Настоящая свобода — в умном тексте, новом знании и силе, которая наливает всего целиком. Так, что непонятно, где тело, где душа, а где произведение, звучащее в голове.

У входа в метро Рёшик отдышался. Показалось, что получил заряд бодрости, устал немного, но не вспотел. Будто бежал внутри себя, и все выделения остались там, явив удовольствие в самом приглядном виде.

Рёшик казался себе чемпионом мира по придуманному им самим виду спорта. Сторонний наблюдатель видел невысокого роста мужчину с прыгающей походкой, выпяченной грудью и сумасшедшей улыбкой. Если бы говорил вслух, — вообще городской сумасшедший. А так — обычный интеллигент, радующийся собственным мыслям. Короче, небольшая разница.

В метро он спрятал телефон и достал электронную книгу. Слушать музыку было совершенно невозможно из-за шума, а почитать — самое оно. При скромных финансовых возможностях, на гаджеты Рёшик не скупился, поскольку пищу для ума ставил в один ряд с обычной едой. К концу месяца часто так и выходило: питался исключительно фактами.

Выйдя из метро, он увидел, что площадь заполнена людьми. На шквальном ветру, под вспышками далеких молний, собравшиеся держали самодельные плакаты и нестройно выкрикивали лозунги. Временами напоминало блеяние в загоне. Вартовые скучали в оцеплении, ожидая, когда пойдет дождь и разгонит живую массу. До силового вмешательства вряд ли дойдет — интеллигенцию припугни, она сама разбежится.

Что есть ум человеческий против резиновой дубинки?

Глядя в глаза митингующим, Рёшик чувствовал, что эти люди близки ему. На лице каждого читалось отчаяние, но даже оно не скрывало главную особенность мыслящего человека — пытливость. Стоя на кривой брусчатке, люди искренне желали знать, что будет с ними дальше.

«Лучше работать». Да они это всю жизнь делали, терпя издевательские зарплаты, хамство чиновников и укоризненные взгляды родных: «Ты же мужик! Ни гвоздя вбить, ни денег принести!». А что делать, если умственный труд ценится дешевле рабской похлебки? После смерти вряд ли спросят, сколько мы заработали. Спросят — как.

«Лучше работать». Но именно работать, а не пить чай целыми днями. Дескать, да, получаю мало, зато и не делаю ничего. Наверняка такие тоже стоят в протестующей толпе. Быть может, даже кричат громче всех, потому что больше всех теряют. Они не хотят учится, но хотят упиваться положением оскорбленного. И они — тоже интеллигенты, дефис им в междометие.

По образованию Рёшик Пользун — педагог-филолог. Мамина прихоть, случившаяся после категорического отказа сына поступать в военную академию. Отец происходил из офицерской семьи и от души желал отпрыску такой же беззаботной жизни: учеба, распределение, скитание по баракам и пенсия, прожить на которую можно лишь в деревне, где есть подсобное хозяйство. Родители там и жили, а Рёшик поехал в город. Мальчиков на филфак брали охотно, конкурс — меньше человека на место.

Однокурсники шутили: Пользун и есть тот самый «меньше человека».

После окончания университета и пяти лет мытарств по средствам массовой информации, Рёшик очутился в медиа-холдинге «Клик» на должности архивариуса. Сидел в каморке, которой не хватало пары квадратных метров, чтобы называться уютной. Собирал в локальной сети сюжеты теленовостей компании «Клип», авторские программы и передачи прямого эфира, плюс — номера еженедельной газеты «Клич». Еще холдингу принадлежала радиостанция «Клин FM», но там ставили готовые списки песен и программ.

Не о такой работе мечтал Пользун в часы студенческих грез. Низкое положение в корпоративной иерархии и как следствие — небольшая зарплата, удручали благородную сущность Рёшика Владимировича. С другой стороны — он постоянно находился в информационном поле, что дороже благ земных и небесных. А если учесть бесплатный интернет, картина вырисовывалась не такой и мрачной.

«Лучше работать». Рёшик нехотя направился к офису. Все-таки забастовкой горю не поможешь. Им нужно искать новые занятия, как-то устраиваться, переступать через мораль и выживать. В конце концов, сейчас возможностей больше, необязательно идти на рынок или делать за неучей курсовые проекты. Есть парковки, сетевой маркетинг… интернет, наконец, перепись новостей с разных языков. По десятке за тысячу знаков.

Жизнь, ноль ей в окончание, похожа на вырванные из книги страницы — мысли любопытные, но о чем?..

Придя на работу, Рёшик первым делом включил компьютер. Он «завелся» в безопасном режиме ― опять барахлил жесткий диск. Рёшик позвонил системному администратору, наболтал в чашку кофейного порошка и пошел в курилку — единственное место, где обсуждались действительно главные новости. То, что попадало в газету и телевыпуски, — выпотрошенный труп, чучело правды.

Некурящих в курилке тоже хватало: болтовня ― тоже вредная привычка, проявлять ее нужно в строго отведенных местах.

Рёшик расположился у стены и втянулся в обсуждение. Мимо прошла ведущая новостей Фира Потемкина — красавица и звезда экрана. Короткая прическа, черные крашеные волосы, точеная фигура и выглядывающая из-за лямки сарафана татуировка очаровывали с первого взгляда. Старшие сотрудники понимали, что с Фирой у них шансов нет — пылкая юность позади, обеспеченная старость не грозит. Рёшик недавно перебрался во вторую категорию, хотя и раньше понимал: из рыцарских данных у него только дедовская сабля, и та — в деревне.

Курилка выполнила команду «равняйсь!», провожая Потемкину взглядами. В противовес мужской мечте, с другой стороны коридора к лестнице направилась Яся Звонова — журналист интернет-портала, хрупкая девушка со светлыми волосами, всклокоченными по молодежной моде. В портале начинали все творцы холдинга — считалось, что виртуальные ошибки не так страшны, как опечатки на бумаге и оговорки в эфире.

— Игорь, вы обещали вчерашнюю подборку. Сбросьте, пожалуйста, — прозвучал ее тихий тоненький голос.

Это она Рёшику.

Компания посмотрела на Пользуна. Разговор одного неприметного человека с другим оказался примечательным. Впрочем, разговора не получилось — Рёшик буркнул в ответ что-то вроде: «Не извольте сомневаться».

Яся с достоинством выдержала внимание и ушла. Рёшик тоже развернулся, но путь преградил заместитель директора Дима Стукалин. Вообще-то — Дмитрий Владиславович. Ставленник влиятельного родственника из столичных министерских кругов, он отвечал за смысловое наполнение продукции «Клика». С чувством ответственности «Стукала» взвалил на упитанное брюшко всю работу — от обязанностей главного редактора до режиссерства. Он с легкостью открывал любую компьютерную программу и работал в ней. Результат был неизменно одинаковым — верстальщики переделывали колонки, монтажеры пересчитывали проекты. Макеты и «фабрику новостей» он читал по диагонали, полагаясь на опыт и порядочность журналистов. С опытом проблем не было, с порядочностью ― сложнее (ах, интриги!), с грамотностью… В погоне за горячими фактами, проталкиванием сюжетов, желанием дать материал раньше конкурентов, о таких мелочах, как правописание, думать недосуг.

На памяти Рёшика скандал вспыхнул только раз, когда при перечислении регалий одного известного политика вместо «заслуженный деятель» напечатали «засуженный». Ситуация вышла тем более пикантной, что торопыга-автор оказался не далек от истины.

Все, что попадало в архив, Рёшик корректировал на свой страх и риск, чтобы в анналах остались тексты, за которые самому не стыдно.

Дима шел мимо курилки в недобрый час ― кто-то рассказал анекдот. Как все серьезные люди, Стукала решил, что смеются над ним.

― Что, заняться нечем? ― хрестоматийно начал он. ― Всех жду с объяснительными!

Отдавая дань традиции, подчиненные потупили взоры. Рёшик заметил распечатку полосы, которую Дима держал в свободной от размахивания руке.

― Нельзя знать заранее о готовящихся провокациях, ― прервал его Рёшик.

Курилка замерла ― дым плыл, обволакивая изумленные фигуры.

― Ты что, Ползун, куришь? ― спросил Дима. Он нарочно выбрасывал мягкий знак из фамилии Рёшика. ― Какие еще провокации?

Коллеги заулыбались ― незримый кукловод растягивал губы нитями.

― У вас в распечатке написано, там, где врезка: «Городская милиция заранее знала о готовящихся провокациях». ― Тихо повторил Рёшик. ― Либо милиция знает, либо провокации ― «готовившиеся». А вообще предложение нужно построить по-другому.

В следующую минуту Рёшик услышал, что он, оказывается, никчемное ничтожество (избыточное выражение), пыль архивная, слова ему вообще никто не давал и не даст никогда, потому что в работе средств массовой информации он ничего не понимает в силу ограниченных умственных способностей.

― Еще вопросы есть?! ― рявкнул Стукала.

Только Рёшик подумал, что вопросов у него нет, как к месту разговора подошли Фира и Яся. Подступивший к горлу комок покатился обратно, и страх исчез. Пользун расправил плечи и перенес центр тяжести на левую ногу, а правым носком стал стучать ровный ритм.

― Вопросов нет, ― сказал Рёшик, ― есть предложение. Попался мне вчера на глаза проморолик, с видами города. Там девушка сверяется с циферблатом, который висит на стене университета, и крутит стрелки своих часов. Предлагаю переделать видеоряд, поскольку на означенном циферблате показывается атмосферное давление.

― В смысле?

― Это барометр. Часы ― дальше, они в кадр не попали.

Съемку режиссировал лично Дмитрий Владиславович.

― Умный, да? ― Стукалин перешел на интонацию вартового. ― Тогда ищи другую работу.

Внутри Рёшика взорвалась бомба, таймер которой тикал с утра.

Глава 6

Харитоновский медиа-холдинг «Клик» Несусвет купил перед выборами. Дело оказалось убыточным, но были в нем два приятных момента — безграничная самореклама (Карп Наумович с детства мечтал «попасть в телевизор») и симпатичные журналистки. Позже холдинг выплыл на самоокупаемость и перестал считаться обузой.

Несусвету льстила роль мецената: не для себя старается — для людей.

В его кругу считалось престижным покупать прессу и смотреть ее за утренним кофе.

Авторитет Карпа Наумовича в Харитонове зиждился вовсе не на бизнесе и депутатском удостоверении. Таковых атрибутов недостаточно, чтобы силовые структуры подчинялись, а городские власти выделили кабинет в Управе. Несусвет занимал неофициальный пост смотрящего. В развитой стране его можно было бы сравнить с должностью представителя президента. Но в данном случае никакие правовые рычаги наместник не крутил. Он имел негласное право сразу откручивать головы. Или докладывал в Столицу, откуда поступал приказ об откручивании уже на законных основаниях.

Рабочий день начался для Карпа Наумовича с разговора по телефону. Набирал он.

— Слушаю, — ответил Верховный Руководитель, когда секретарь перевел звонок.

— Здравствуйте, это Несусвет. Покорнейше прошу прощения, что отвлекаю. Я по поводу договора о поставках углеводородов…

— Да, помню. Но у тебя, кажется, была проблема?

— Я работаю над этим.

— Ученые — люди дотошные.

— Я проконсультировался со специалистами. Они говорят, что атомная энергия если и заменит тепловую, то не в нашей жизни.

В трубке замолчали.

— Кто знает, сколько нам отмерено, Карп, кто знает. Если Бронский придумал свою установку в нашей жизни, где гарантия, что он не придумает что-нибудь еще?

— Придумывать он может что угодно. Главное — реализовать. А этого мы ему не позволим.

— Поэтому мозги и бегут от нас за границу.

— Пусть бегут. Пока придумают, пока воплотят — сколько времени пройдет? Европейцы прижимистые… А для нашей схемы нужен год от силы.

На том конце задумались, и Несусвет бросил на воображаемый стол козырь.

— К тому же, схема весьма занимательная, — зашептал он. — Будет интересно всем — продавцам, покупателям и, конечно, государству. В вашем лице. Цифры уточню при встрече. Мне нужно принципиальное «добро», много работы по документам. А успеть нужно к Новому году.

— Если выгодно государству, то приступай. Для народа стараемся.

— Мы же его наемные рабочие, солдаты на вахте благополучия.

— Не мели чушь, Карп. А то я возьмусь за твое благополучие.

Несусвет с натугой хихикнул.

— Понял, господин Верховный Руководитель. Так я начну готовить бумаги?

— Начинай, начинай.

Раздались короткие гудки.

Несусвет отхлебнул остывшего чаю, сладко потянулся и подошел к окну. Оттуда смотрело хмурое июньское утро. Вдруг из-за тучи выглянул луч солнца, будто помахал золотистой рукой. Несусвет махнул в ответ. Сомнений в том, что солнце светит именно для него, не было.

В дверь осторожно постучали. Появился, как прозрачный предмет в воде, помощник Несусвета — Гоша Смык. По его подобострастной улыбке шеф догадался: что-то произошло.

Карп и Гоша познакомились в изоляторе временного содержания. Первый досиживал последние дни, дело шло к закрытию. Готовился к новым свершениям по нагреву населения. А второго упекли за кражу — третью в карьере. Гоша был настолько неудачливым вором, что после каждого дела неизменно попадался, не успев вкусить плодов. Фанатичная вера в свое дело и детская непосредственность при подходе к нему расположили Несусвета к сокамернику. После освобождения он подсуетился и выкупил Гошу на этапе предварительного следствия.

Смык обладал еще одним завидным качеством. При выдающейся внешности, на которой отпечаталось трудное детство и бесшабашное отрочество, Гошу не замечали. Он передвигался настолько быстро, что казалось, распадается на атомы в одном месте и восстает в другом. Увы, оперуполномоченные не разбирались в квантовой физике. Им просто везло ловить совокупность элементарных частиц, из которых состоит Смык.

— Карп Наумович, на площади возле Регуправы люди. Уволенные по реформе.

Несусвет выпрямился, маршальским жестом поднес ко рту стакан и изрек:

— На площади? Разберусь лично!

С прекрасным настроением и жаждой деятельности в дряблой груди, Карп Наумович проследовал на стоянку спецтранспорта.

За окном тучи скрыли солнце, мелькнула ветвистая молния.

Впервые за много лет в начале рабочего дня Рёшику было нечего делать.

Он вышел на улицу и закурил, разглядывая флаги на крыше противоположного здания — единственной пятизвездочной гостиницы Харитонова. Вот они развеваются на ветру, свободные, яркие, но при этом имеющие практическое назначение. А он, Рёшик, отныне свободен, и скован свободой крепче кандалов.

Вообще ― что это за имя? По паспорту он Игорь Владимирович. Как приклеилось с детства мамино «Рёшик», так и тянется. Даже малознакомые так называют. Есть люди, имя которых написано на лице. Викторы, которых иначе, как Витьком не назовешь. А есть Вити, Викторы Петровичи, Витюшки и почему-то Виталии. Одни ― Вованы (понятно при первом рукопожатии), другие ― Володи, что тоже ясно сходу. Алексы-Леши, Шурики-Саши, Владики-Славы… А он, значит, Рёшик. Абзац. Уменьшительный суффикс в имя собственное.

Ноги сами принесли на площадь. Еще час назад Рёшик даже не представлял себя в рядах протестующих, а теперь почувствовал право быть с ними. Они ничего не скандировали, разговаривали между собой спокойно, держали плакаты с надписями и рисунками: «Изнасилование в неестественной ре-форме», «Хочешь похудеть? Спроси правительство как», «Порезанный бюджет отупения». Последняя надпись значилась под картинкой, на которой карикатурный гопник угрожает такому же карикатурному интеллигенту — ножницами.

— Можно здесь постоять? — спросил Рёшик у мужчины в пиджаке, испачканном мелом.

Тот оценил новичка взглядом и поджал губы.

— Вас по реформе уволили?

— Нет, просто так. В смысле, я перечил начальнику. То есть, сказали написать «по собственному»…

— Тогда вам, наверное, на другой митинг. Здесь — все по реформе.

— Да пусть стоит, — вмешался не по погоде тепло одетый старичок. — Все мы одинаковые.

— Это что же, — продолжил меловой рукав, — допустим, выгнали за пьянство, по статье, а он — к нам? Дискредитация получается…

— Получается, нас на одного больше стало.

— Но ведь он постоит-постоит и уйдет. А нам нужно — до конца!

— А что, по-вашему, значит «до конца»? До смерти? Тогда зачем вам справедливость, если вы ее не увидите?

— Другие увидят. Пусть не сейчас, пусть потом…

В небе громыхнуло. Как по сигналу, вартовые сплелись локтями, образуя цепь. В передних рядах, ближе к региональной управе, началось шевеление.

Ближайший к спорщикам лейтенант сказал в пространство:

— Сейчас влупит дождь, и все вы разбежитесь. Как всегда.

Самые пытливые, в том числе и Рёшик, проталкивались на шум. Когда добрались до первой шеренги, которая стояла лицом к фасаду Региональной Управы, на импровизированной трибуне (стул они поставили, что ли?) замаячила бочкообразная фигура Несусвета. Интеллигенты брали его в кольцо…

…Смык расталкивал людей от шефа. В небе сверкала молния, спустя секунды после вспышек доносились раскаты грома. Вартовые загораживали Карпа Наумовича, ожидая команды на разгон.

Рёшик поймал себя на мысли, что это происходит не с ним. Какой-то воображаемый человек стоит на площади в предчувствии дождя и града дубинок, а настоящий Пользун сидит на работе, пьет чай и разбирает незатейливые опусы журналистов.

Сквозь толпу протиснулась Яся с фотоаппаратом на шее и диктофоном в руке. Видать, подняли по тревоге — иди, снимай, как шеф силой убеждения и авторитетом разгоняет митинг.

Дорвавшаяся до виновника реформы толпа вышла на пик волнения.

— Что же вы делаете с наукой?

— Верните библиотекарям работу!

— Когда вы нажретесь?!

Несусвет разводил короткими толстыми руками, несколько раз начинал речь, но слушать его не собирались. Нужны были четкие ответы. Мегафон в руке Карпа Наумовича то и дело пищал.

— В целях оптимизации… — вскрикивал Карп, — если не сделать сейчас… откуда оно возьмется? Будете расплачиваться позже… Всем найдем работу.

Задние ряды давили, все хотели поучаствовать в живом общении с народным избранником.

— Себя начните оптимизировать! — басил усатый в темно-синем поношенном плаще. — Сами проворовались, а мы виноваты!

— Это дело не одного дня. Предшественники оставили нам одни проблемы.

— Чего ты шел во власть, если не знаешь других способов решения проблем, кроме как доить народ?

— Потерпите, все образуется. Если вы — настоящие специалисты, обязательно найдете себя. Еще год-два, система заработает…

— А ты поживи год-два на нашу зарплату, посмотрим, как ты образуешься.

— У меня зарплата самая обычная, я декларацию подавал.

— Видели мы декларации. Что-то ваши доходы с довольными рожами вашими не совпадают.

— Не толкайтесь я вам хочу объяснить…

Задние поднажали. Людская волна повалила Гошу и Несусвета на брусчатку. Закрыв лицо руками, Смык заорал:

— Варта!!!

Толстый полковник рявкнул в рацию. Командиры подразделений гаркнули на подчиненных. Бойцы сорвались с мест и шеренгой вошли в толпу, утюжа ее, как скалка тесто. В отместку кто-то из безработных пнул стоящего на четвереньках Несусвета. Гоша двинул обидчику кулаком в лицо.

Началась потасовка.

Вартовые теснили интеллигентов, охаживая дубинками. Первый ряд развернулся, чтобы бежать, но уперся в стоящую толпу. По спинам била варта, в грудь толкали свои. Раздались вопли, на кого-то наступили. Попавшие в буферную зону молотили руками во все стороны.

Ливень ударил по площади огромными каплями.

Истоптанный и побитый, Рёшик лежал на брусчатке. Рядом — еще с десяток пострадавших. К ним шли вартовые с наручниками, а коллеги цепью двинулись дальше. Законопослушному Пользуну очень не хотелось попадать в участок. Повесят на тебя черт знает что, доказывай потом, что не террорист или наркоман. Или и то, и другое.

Сзади схватили под локти, поставили на ноги и потянули голову назад, за волосы. Рёшик взвыл от боли, чувствуя, как изнутри поднимается волна, которая несет в мутной воде бессилие, обиду и злость. Когда вал прикатился к горлу, сам не понимая как, вырвался от вартовых:

— За что???

— Это запрещенный митинг! Ты стоял! — ответил, надвигаясь, вартовой.

— И буду стоять! На своем! Ум крепче мышц!

— Cейчас проверим. Какие мышцы — на руках или ногах? — Вартовой замахнулся.

Рёшик поднял мегафон, выкрикнул в него:

— Самая сильная мышца человека — это язык!

И оказался в центре невидимого взрыва.

Вартовых, Гошу и Несусвета разбросало на десятки метров, Рёшик оказался свободен. Рядом лежала Звонова. Она открыла глаза, потерла виски, проверила фотоаппарат. Задело кое-кого из интеллигентов, но большинство осталось на ногах. Оценив обстоятельства, митингующие бросились наутек, спотыкаясь о лежащих вартовых и переступая через своих. Человеческие ручейки потекли с площади, как дождевая вода в канализацию, оставляя за собой камень в грязных разводах.

Придя в сознание, Несусвет увидел очумевшего Рёшика с мегафоном и толкнул в бок лежащего по соседству Смыка.

— Провокатор! — захрипел Карп Наумович, изображая пантомиму «мегафон». — Держите!

Пользун не стал дожидаться, пока Гоша поднимет вартовых — бросил мегафон, выбежал с площади и нырнул в примыкающую улочку. Шлепая по лужам, чувствовал себя свободно, как при чтении остросюжетной книги, в которой нет смысла возвращаться к прочитанным страницам.

По дороге домой Рёшик унял волнение и прикидывал, как проведет остаток внезапного выходного. Но планы нарушились сразу. У подъезда ждала троица в полном составе, несмотря на рабочий день. Как по команде встали с лавочки и подошли к двери, перекрыв подход.

— Рано ты сегодня, командир, это хорошо, — сказал большой. — Пацаны с утра на взводе, поправиться надо.

Успокоившийся было душевный шторм снова накатил на Рёшика. Да что это такое, в конце концов?! Одни крутят руки в буквальном смысле — за то, что стоишь на площади, другие выкручивают фигурально — за однажды проявленную доброту. Он снова поймал настроение праведного гнева и пошел на троих.

— Ну давайте, поправимся…

Время замедлилось, воздух превратился в желе, слова отдавались в ушах низким тоном с отголоском эха.

— В байте — восемь бит, — сказал Рёшик большому. Тот округлил глаза, согнулся и упал, держась за промежность.

Алик и Валера подошли ближе, сочувствуя пострадавшему. Тот катался по асфальту на спине и скулил так, что кошки разбежались по кустам. Из окна на третьем этаже высунулась старушечья голова: козырек над подъездом закрывал обзор.

С трудом усадили битого на лавку, налили полстакана из баклажки. Он махнул, закрыв глаза, и только после этого ожил. Все это время Рёшик оставался на прежнем расстоянии — метров пять от троицы, как вкопанный. Большой поднял на обидчика взгляд и констатировал:

— Это, брат, телесные повреждения. — Гримаса боли, потушенная второй порцией из баклажки. — За это, брат, полтинником не отделаешься.

Все трое с прищуром посмотрели на Рёшика.

— Сотня с тебя, начальник!

Рёшик хмыкнул, вскинул голову и с видом победителя прошествовал в подъезд.

А через пять минут вынес пострадавшему мятую сотню.

Глава 7

— Здравствуйте, Николай Вальтерович.

Практикант Боря Стебня свернул окно с игрушкой и преданно посмотрел на начальника.

— Guten вечер, Борис. А идите-ка вы домой, сегодня ― короткий день.

Бронский подошел к монитору, Боря поспешил закрыть игру, но не успел.

— Николай Вальтерович, я хотел спросить. Насчет изобретения. Мне отчет по практике писать, а я ничего не понял в вашей разработке.

— Писать… Опять — «писать». Не в этом дело. Писать можно что угодно, вашими отчетами на кафедре стол по праздникам застилают, — голос Бронского звучал из-за сейфа. — Ядерный распад устроить легко, а над синтезом физики бьются, как протоны и ионы в ускорителе. Потому, что созидать сложнее, чем разрушать.

Щелкнули тумблеры, камера на столе загудела.

Аппаратуру для ядерных испытаний Борис представлял себе как дорогой автомобиль ― большой, хромированный, с современным дизайном. Камера Бронского напоминала огромную кастрюлю для выварки белья ― покрытую темно-зеленым лаком и местами ржавую. К ней тянулся ворох проводов. Бронский легко находил нужную жилу в электрическом организме, если вдруг возникала надобность. Из кастрюли торчала металлическая ручка, в которой тоже жил кабель, соединенный со старым компьютером без операционной системы. Результаты выводились на слеповатый черно-белый монитор. По экрану бежали цифры и буквы, сплетенные в коды. Иногда профессор переписывал столбики данных в амбарную тетрадь.

Такой картинке не место в глянцевом журнале.

Бронскому обстановка лаборатории нравилась — в спертом подвальном воздухе витал дух чистой науки. Иногда он попахивал луком и вареной колбасой. Запах крепкого чая возвращал атмосфере элементарные частицы романтики.

― Перед вами ― реактор управляемого термоядерного синтеза, ― объявил Бронский и сделал театральный жест в сторону кастрюли. ― Вернее ― демонстрационная установка. Внутри находится тороидальная камера. Вы знаете, в чем суть управляемого термоядерного синтеза?

Стебня приосанился, как будто его внешний вид влиял на ответ.

― При соударении двух частиц образуется третья, с выделением энергии. Причем, в качестве рабочего вещества используются не радиоактивные элементы.

― Exakt. Энергии ― вагон, расходный материал ― дармовой водород. Что еще надо?

Борис замахал ладонью ― на такой чепухе не поймаете:

― Горение плазмы нужно держать равномерным, а не взрывным. Нам приводили пример: в топку паровоза бросают гранаты; они должны быть или очень маленькими, чтобы загружать лопатами, или одна граната должна взрываться долго.

Бронский усмехнулся. Этот пример придумал он, в бытность лаборантом.

― И все пошли по второму пути, ― завершил он ответ, как бы про себя. На секунду углубился в раздумья, потом очнулся: ― Ну и что там с гранатой?

― С плазмой? Висит в вакууме и горит в магнитных ловушках. Затраты окупает, но город не обогреешь. А если коснется стенок камеры, то обогреет половину материка.

― Неплохо излагаете. Вы наговорили треть своего отчета. ― Бронский взглянул на черно-белый монитор. ― Давайте думать, что мешает отапливать без разрушений.

― Получается, мешает природа. В ней не бывает идеального вакуума при идеальном магнитном поле. Плазму нужно подпитывать топливом и корректировать поля, чтобы она находилась в центре тороидальной ловушки.

― Mein kleiner студент, природа не умеет мешать. Наоборот, она дает уйму намеков и подсказок — только записывай и патентуй. Люди крайне невнимательны, оттого и далеки от законов эволюции, коими, в сущности, и есть законы физики.

― А как же сила трения? Если бы не она, у нас давно был бы вечный двигатель.

― И мир превратился бы в один большой травмпункт. Ходить-то как прикажете?

Николай Вальтерович сделал разбег в два шага и проехался подошвами по кафелю.

― Природа противится только человеческой глупости, ― продолжил профессор, ― и то ― в известных пределах. А верное решение — поощряет. Правда, добиться ее благосклонности тяжело ― требуется жизнь, иногда не одна. Миллиарды циклов маятника. Genau. Именно маятника.

Оба помолчали в знак уважения к вечности.

― Так в отчете не напишешь, ― сказал Борис, ― мне бы конкретику.

Бронский сел на лабораторный стол и поболтал ногами.

― Ну, записывайте. «Для управляемого термоядерного синтеза профессор Бронский предлагает использовать реакцию дейтерия с литием-шесть».

Снова повисла тишина. Стебня дописал фразу и приготовился стенографировать дальше. Удобно, когда диктуют ― строчи, не задумываясь.

Но профессор рассматривал магнитную камеру и говорить не собирался. Пробовал соединения проводов, гладил корпус монитора и постукивал костяшками по цилиндру. Будто уговаривал работать без капризов.

― Все?

Обхватив камеру ладонями, Бронский стоял неподвижно.

― Нет, конечно. Насчет малого сечения реакции напишите от себя. Это вопрос химии, и вопрос не принципиальный. Вот и еще треть отчета. Суть вы поняли, в деталях разберетесь.

Так бы и раньше: это ― первая часть, это ― вторая. А то сиди, голову ломай. Подставил абзацы из учебников и монографий — отчет готов.

― Значит, в третьей части главное ― как заставить плазму не касаться стенок?

― Совершенно верно! ― Бронский всплеснул руками, будто собеседник проявил чудеса смекалки. ― Но главную часть изложите, когда убедитесь на практике в работе камеры. Обещаю, что предоставлю ее в полное распоряжение. Последнюю необходимую деталь привезут скоро, а пока ― изучайте устройство аппарата.

Елки-палки, о камере в литературе — ноль, это изобретение Бронский еще не патентовал. Кое-что в архиве ИНЯДа есть — доклады, статьи, — но секрет управления плазмой профессор вряд ли раскрывал до испытаний.

Фактически самому изобретать чудо-ловушку!

Стебня застыл на полдороги к выходу. Обернулся и круглыми глазами посмотрел на Бронского. Тот по-прежнему сидел на столе, болтая ногами, и поправлял соединение камеры с пультом управления. В лаборатории Николай Вальтерович не боялся быть смешным. Условности здесь не действуют, как мобильный сигнал в бункере.

— Подождите, — сказал Стебня, переобуваясь. — Вы намекаете, что через несколько дней вы покажете, как сделать термоядерный синтез управляемым?

Профессор развел руками: что поделать? Боря застыл, пораженный. Господи, он тут про какие-то отчеты, когда на его глазах произойдет такое!

— Но это — революция в ядерной физике!

Только сейчас, стоя в одном кроссовке, Борис осознал, что находится на расстоянии пяти метров от мировой славы.

— Это, в конце концов, — он перешел на шепот, — огромные деньги!

Бронский рассмеялся — открыто, как смеются над удачным розыгрышем.

— Прежде всего, Борис, это — очень хороший отчет по летней практике.

Глава 8

Получив зарплату за половину июня, Рёшик вернулся домой. Когда будут следующие деньги и откуда, не знал. Хорошо, за интернет и телевизор заплатил в начале месяца.

Наскоро пообедал и уселся за монитор — искать работу. Времени полно, рассматриваются все варианты. Но интересные предложения не попадались: между беззаботным, но нестабильным фрилансом и высокооплачиваемым рабством — ничего среднего.

Пользун собрался выключать компьютер — по «Оупенингу» начиналась очередная серия «Науки будущего», — как вдруг заметил в социальной сети обращение: «Все, кто был вчера на площади, собираемся в 20.00 у детского дворца в парке Победы».

От дома Рёшика до места встречи — пять трамвайных остановок.

С одной стороны, делать нечего, почему бы не пообщаться с коллегами по несчастью? С другой — призыв напоминал провокацию. Ясно, что на площадь интеллигенция больше не придет, значит, нужно собрать ее в другом месте. Чтобы накрыть разом.

Сообщение в сети было перепостом и появилось со ссылкой на Звонову. Факт личного знакомства притупил чувство страха, как будто реальный человек не может врать…

…Парк Победы правильнее называть пустырем. От этого унизительного имени спасают деревья, посаженные в стороне от детского дворца. По одной стороне единственной аллеи — старые детские аттракционы, перевезенные из центрального парка. Здесь дослуживают, на радость неприхотливым детишкам с окраины. К сумеркам они расходятся, ведомые за ручку родителями, лишь самые настойчивые докатываются, допрыгивают и докручиваются — последний раз, а потом сразу домой, честно-честно!

Рёшик заметил собрание на боковой дорожке, слева от аллеи. Летняя площадка кафе и две стоящие рядом лавки, а на них и вокруг — люди интеллигентного вида, человек двадцать: беседуют группками, под кофе, пиво или сигарету. Обычные посиделки местных, почти стариковские, только без баяна. Весело, но без свинства.

Соседа с седьмого этажа Рёшик заметил сразу. После случая в лифте они не встречались, да и перед тем здоровались через раз. Но среди чужих знакомое лицо вселяло уверенность. Тем более, что держался сосед в компании раскованно и тоже заметил Рёшика, позвав жестом.

— А это Игорь, кажется, гроза дворовых алкоголиков. Что, тоже с работы поперли?

— Поперли. — Рёшик улыбнулся.

— И меня вот сегодня!

Вокруг почему-то рассмеялись — все, включая самого уволенного, хотя смешного было не больше, чем в некрологе.

Сосед был в футболке с рекламной надписью на спине. Такие выдают бесплатно волонтерам, одежда из гуманитарной помощи. Звали соседа Аркадий Филиппович Дюжик, до реформы служил в харитоновском отделении государственного центра социологических исследований.

— Один я и двадцать женщин старшего бальзаковского возраста! Представляете, каково приходилось восьмого марта?! — рассказывал Дюжик, и все почему-то опять смеялись.

Женат, сын окончил институт и уехал в Англию, от него, собственно, и футболка. Жизнь катилась на нейтральной скорости, и вдруг — реформа. Хорошо, жену оставили на месте, она — методист в отделе народного образования Региональной Управы. Но, говорят, и до них скоро доберутся — голодная змея облизывается на свой хвост.

— Аркадий Филиппович, как ты жил на одну зарплату? — спрашивали Дюжика.

— Я на две жил — свою и женину, — отшучивался он, и вопросы снова тонули в хохоте.

Несмотря на увольнение, Дюжик поддерживал реформу Несусвета. Понимал, что «там все равно украдут», но добавлял:

— Засиделись мы на месте. Движение — это хорошо.

Окружающие чуть не рыдали от смеха, а Дюжик по-прежнему оставался серьезным.

Через час народу на боковой аллее стало около сотни. По такому случаю кафешка продлила рабочий день. Нашлись дополнительные столы и стулья, пиво не успевали выносить, с обратной стороны киоска жарились шашлыки.

Интеллигенция не желала бунтовать на голодный желудок.

Вдали, по обе стороны проспекта, зажглись фонари. До парка доходил их чахлый отблеск, который не разгонял тьму, но умолял поступиться. Собрание под сенью лип и каштанов превратилась в тайную сходку.

Заговорщики успели перезнакомиться и пришли к выводу, что нужно бороться. Как — пошли разногласия. Домоседы, не собиравшиеся выпрашивать на площади подачки, предлагали митинговать; те, кто без юридического образования, настаивали на войне в судах; щуплые, близорукие и хромые уверяли, что лучший способ — боевые действия в прямом смысле, с оружием в руках.

Рёшик слушал эту болтовню, покуривая возле дерева и листая новости на планшете. С ним он не расставался никогда, используя как книгу, плейер или браузер — в зависимости от обстоятельств. В кафе был вай-фай — какая революция без него?

Когда спор достиг вершины кретинзма, взойдя на которую сторонний слушатель больше не может молчать, Пользун оторвался от планшета и произнес громко, но без крика:

— Нужно найти равнодействующую силу — между ножом и транспарантом.

Как ни странно, в общем гомоне его услышали. Некоторое время собрание молча переваривало предложение, а потом сорвалось:

— Пока будем искать, переловят.

— Как они с нами, так и мы!

— Если бы такая сила была, он ней бы знали.

— Да в каком направлении искать?

— Чепуха. Не впервой нас дурят. Давайте расходиться!

— Правильно, права будем отстаивать с утра, сейчас спать пора!

Рёшик пожал плечами и закурил следующую. В парке стало темно, а на боковой аллее темнота приобрела зловещие оттенки. По проспекту проехала патрульная машина, скользнула лучом фонаря по деревьям. Заговорщики прекратили ругаться и проводили автомобиль взглядами.

Прохладную тишину спального района разорвали крики. Из-за угла детского дворца к месту собрания бегом возвращались первые ушедшие.

— Там два автобуса! — сквозь одышку объяснил Дюжик. — Они из автобусов выходят!

— Кто? — спросили из кафе. — Варта?

— Какая там варта!

По аллее в сторону интеллигентов шли люди в спортивных костюмах и комуфляже. В руках — палки, цепи, арматура. Свет от придорожных фонарей был фоном для могучих силуэтов, которые двигались, твердо печатая шаг по нагретому за день асфальту.

За минуту от сборища смелых говорунов осталась кучка.

Впереди дворовой когорты шел молодой человек в «удобной» одежде с тремя полосками на штанах и мастерке. Не примечательный, встреться он на улице. Взгляд — с налетом равнодушия, будто идет паренек, а может и не идти. Из всей внешности в активной фазе только прическа-ежик: торчащая и целеустремленная.

Сошлись возле фонарного столба, который светом чахлой лампы делал темноту нарочитой, противной.

— Кто у вас главный? — спросил вожачок сдавленным голосом.

Рёшик бросил окурок в урну, передал планшет испуганной официантке и вышел вперед.

— Ну я.

Они смотрели враг на врага — взращенный улицей пацан и «книжный мальчик». За спиной одного — вооруженные отморозки, за другим стоят близорукие умники.

— Че делаете? — поинтересовался вожачок.

— В шахматы играем, — спокойно ответил Рёшик.

— Ты за чушка меня держишь? — Вожачок подошел ближе. — Покажи, где тут шахматы?

Рёшик не сдвинулся с места, преодолевая отчетливое желание развернуться и побежать. Но с каждой секундой этот порыв уходил в прошлое. Его выталкивала новая волна, пришедшая из глубины на площадном митинге, а теперь ставшая в девятый вал.

— В шахматы можно играть вслепую, — произнес Рёшик, не отводя глаз.

В груди завертелся воздух, пальцы рук онемели. Неведомая сила закипала, выпуская пар. Вожачок почувствовал неладное и сделал шаг назад.

— Ты не умничай тут, — он ткнул Рёшика кулаком в грудь.

Пользун посмотрел на татуированную руку подростка, поднял взгляд и сказал:

— Ареал обитания гамадрилов — Аравийский полуостров, Египет и Судан.

Одновременно Рёшик взялся за упертую ему в грудь руку, с легкостью завел ее за спину вожачку и толкнул подошвой в зад. О гамадрилах буквально утром показывали передачу по «Оупенинг-природа».

Со стороны казалось, что вожак вывернулся сам и, не удержав равновесия, рухнул в кучу мусора. Интеллигент стоял смирно и наблюдал за телодвижениями противника.

— Наших бьют!!! — заорал детский голос.

Уличные бойцы смели интеллигентов первой атакой. На ногах устояли немногие даже из тех, кто по нелепой случайности имел понятие о рукопашном бое. Рёшик уворачивался, как мог, но в конце концов и его уложили. Он вскочил и почувствовал боль в правом плече — наружу торчал металлический прут. Вырвал его.

Дюжик лежал на животе, обхватив голову руками. Часть нападающих убежала вглубь парка — за дезертирами. Вожачок вцепился в достаточно крепкого на вид очкарика, с помощью двух бойцов завалил его и бил ногами.

— Южный Крест — самое маленькое созвездие!

Внутренняя волна нашептала Рёшику: нужно говорить, первое, что придет в голову. «Придет нужное, я позабочусь. Главное — не бойся. Теперь не нужно бояться».

Трое молодчиков разлетелись от Рёшика. Он поднялся и левой рукой взял брошенную палку.

— В Древней Индии наказывали уродованием ушей!

Одним движением Пользун прошелся по трем спинам, которые согнулись над очкариком.

Гопники приготовились к повторной атаке. Их оставалось вдвое больше. Десять заговорщиков жались друг к другу в кольце врагов.

Помощи ждать неоткуда.

— Давайте их засунем в автобус, разденем и отвезем на площадь, — предложил вожачок. — Пусть люди посмеются над идиотами.

Армия одобрила план утробным хохотом. Вытащили одного, взяли за руки-ноги и начали стягивать штаны. Тот орал и вырывался, чем раззадорил мучителей.

Спустя минуту под чахлой струйкой фонарного света жался от холода щупленький интеллигент «за тридцать».

Когда на заклание потащили второго, только освобожденный очкарик рванул вперед, чтобы отбить жертву, но сам попался — его прижали к асфальту и стали раздевать.

— Говорите! — отчаянно скомандовал Рёшик. — Умное что-нибудь! Вы же только на это и способны, гравюру вам в форзац!

Трясущийся от страха Дюжик убрал ладони от глаз и закричал так, что в будке кафе зазвенели стекла:

— Я никогда нарочно не мочился в лифте!

На него посмотрели с нескрываемым интересом. Не отводя взгляда от нападающих, Рёшик процедил через стиснутые зубы:

— Бог простит вам все за эту исповедь. Но заканчивать жизнь такими словами — глупо, Аркадий Филиппович. Попробуйте что-нибудь фундаментальное.

Друзья и враги улыбались. Это звучало диссонансом в аранжировке противостояния. Дюжик озирался, как скрипач-самоучка при настройке инструмента в проффесиональном оркестре. Настроившись, Аркадий Филиппович выдал:

— Норма площади на одного человека — двадцать три квадратных метра!

К нему кинулись двое, ударились о незримую преграду и отлетели. Заговорщики увидели фиолетово-синий купол, который накрыл их, защищая от банды. Внутри остался раздетый интеллигент, очкарик и вожачок. Он попытался вырваться за пределы купола, но тоже наткнулся на невидимую стену.

— Отвертку изобрели раньше, чем шуруп, — спокойно сказал Рёшик и уложил вожачка.

По ту сторону купола перестали колотить по прозрачной стенке и замолчали.

— Вызывайте «скорую», — сказал Рёшик натянувшему брюки очкарику.

Вожачок заворочался на земле, но Пользун наступил ему ботинком на шею.

— А вы, герои, бегом по автобусам и марш туда, откуда приехали. — Рёшик подошел вплотную к барьеру. — Поиграли, и хватит. Видите, до чего человека довели? — Он показал на изумленного Дюжика. — В таком состоянии он может разложить вас на атомы.

Аркадий Филиппович кивнул, хотя вряд ли понял смысл сказанного.

Услышав очередное мудреное слово (догадаться, что беда исходит от слов, у гостей ума хватило), они попятились к проспекту. Без главаря бравые бойцы превратились в стадо.

Пока противники уходили, Рёшик выкрикивал вслед теоремы из геометрии. Сколько продержится купол — неизвестно.

Выходить за него оказалось можно.

Связанного вожачка сдали охранникам парка, которые смело наблюдали за происходящим из-под карусели. Подъехала «скорая помощь», потом еще одна — врачи занимались ранеными. Нападавших след простыл, автобусы исчезли.

Последними к каретам «скорой» подошли Пользун и очкарик. Аркадий Филиппович сидел на подножке и рассказывал о драке — врачи и водитель посмеивались.

— …как в анекдоте — гопник ночью останавливает интеллигента и спрашивает: «Слышь, чувачок, смысл жизни есть? А если найду?».

У Рёшика кровоточило плечо, он попросил перевязку, но пострадавших хватало — пришлось стать в очередь.

— Меня зовут Володя Истомин, — сказал очкарик-крепыш, — я врач, дерматолог. Ты потерпи — промоют, залатают. Подними руку… нормально, мышцу не задело. Кожа — самый большой человеческий орган.

Он вспомнил несколько историй из практики, веселых и познавательных. В компании коллег эти басни шли на ура, но Рёшик не слушал доктора, а прислонившись здоровым плечом к машине, глядел во мрак. Оттуда виднелся тусклый фонарь, возле которого недавно спорили о высоком. Над усеянным ямами проспектом лампы светили в два ряда, как бы подсказывая: именно этой, разбитой дорогой нужно идти.

— …и тогда он говорит: «Мочки ушей растут всю жизнь». Я думал, шутит, оказалось — правда, — закончил Володя очередной анекдот из интерновского прошлого.

Подошла очередь Рёшика. Ежась, он снял футболку. Закрыл глаза, чтобы не смотреть на рану и на то, что врачи собирались делать.

— Ну и что тут промывать? — спросила дама в белом халате, щупая морщинистыми пальцами плечо Рёшика.

Он открыл глаза, покосился вниз и направо — на ключице круглел аккуратный белый шрам.

— Молодой человек, не задерживайте.

Бригады «скорой» уехали, оставив в ночном воздухе смесь запахов бензина и йода. Володя осмотрел плечо и подтвердил — рана затянулась.

Но как?!

— Подожди, — сказал Пользун, — что ты мне рассказывал, пока мы стояли у машины?

— Случаи разные. Медицинские.

— А повтори, коротко.

Истомин повторил.

— Про кожу я знал, — сказал Рёшик по пути к Володиному автомобилю. — Про мочки — тоже. Желудочный сок растворяет монеты — слышал. Тело состоит из десяти триллионов клеток — знаю. А вот то, что женщины моргают в два раза чаще, чем мужчины, — запомню.

Пользун сел на переднее пассажирское сидение, сзади охая расположился Дюжик.

— Тоже мне новость. — Истомин включил первую передачу. — То, что я тебе рассказывал, знает каждый выпускник мединститута.

— Возможно, — отозвался Рёшик, разминая плечо. — Но не каждый врач умеет зарастить колотую рану. И не каждый социолог может установить защитный барьер.

Некоторое время ехали молча, просеивая через себя новые сведения. Первым очнулся Аркадий Филиппович:

— Игорь, ты хочешь сказать, что мы с Володей — особенные?

Рёшик спросил разрешения закурить.

— Уверен, что особенных больше. Собрать бы их в одно время в одном месте и шарахнуть по мрази от души. — Он прочертил огоньком сигареты косой след.

Дюжик закрылся рукой, будто замахивались на него. Истомин прищурился и забарабанил ладонями по рулю. Пользун выбросил окурок, разрезав огоньком темноту.

Игоря привезли к подъезду. На лавочке дожидались трое.

— Как думаете, они знают дату рождения Пушкина? — спросил Рёшик.

— Только если это фамилия собутыльника, — ответил Истомин. — Рёшик, тебе помочь?

— Не надо. — Пользун вышел из машины. — Справлюсь.

Дюжик и Истомин из машины наблюдали, как трое обступили Игоря. Через закрытое стекло было слышно не очень, но поняли, что речь о деньгах — Рёшик отказался платить. Потом фраза — и трое лежат пластом.

— Выходите, Аркадий Филиппович, путь свободен, — сказал Пользун, открывая пассажирскую дверь.

Зашли в подъезд, вызвали лифт.

— Все-таки не помнят дня рождения?

Рёшик помотал головой:

— Одного Пушкина на троих хватило.

Створки раскрылись, на полу кабины блестела вонючая лужа. Дюжик развел руками, а потом правую приложил к сердцу.

Глава 9

Сквозняк смахнул пыль с экспонатов.

— Проходите, Георгий Петрович, в нашу святая святых.

Варгашкин чуть наклонился, делая приглашающий жест. Гоша Смык сунул руки в карманы и, насвистывая, проник в комнату, где располагался музей ИНЯДа.

По периметру стояли шкафы со стеклянными дверцами и витрины, за которыми томились причудливые творения ученых. Модели и механизмы жили, как заключенные в общей камере: места мало, салаги прибывают. Приходится отбивать нары у слабых. Гипсовый бюст старика завалился на проволочный куб с шариками по углам. Стенд с фотографиями норовит стукнуть стоящую под ним стеклянную посудину. Из полураскрытой дверцы рвутся на волю зашнурованные папки.

На пыльном столе в середине комнаты зияют круги — большой и два поменьше. Так выглядят знаки, оставленные инопланетянами американским фермерам.

— Ох, извините, — пробормотал Варгашкин и принялся вытирать пыль попавшимся под руку вымпелом. На весь стол терпения не хватило. — Это, наверное, к сторожу товарищ заходил. Ну я ему покажу ночные застолья…

Гоша в ответ хмыкнул и вихрем облетел стол, рассматривая экспонаты. Руки просились потрогать забавные штучки, но Смык сдерживался. Когда увидел древнюю динамо-машину, все-таки не выдержал и стал крутить ручку.

Высокий гость пожаловал в институт внезапно, цель визита неизвестна, чем дело кончится — непонятно. Варгашкину оставалось наблюдать с глупой улыбкой, не смея возражать.

Диск раскрутился на полную, в рогатке динамо-машины проскочила искра. Смык отпрянул, Кирилл Денисович дернулся.

— А это что за байда? — Гоша показал на подвешенные к одной перекладине шарики. Не дожидаясь ответа, схватил два из них и начал перекатывать в ладони. — Для успокоения нервов?

Заместитель по науке сам не знал, что это. Мог бы восстановить название по инвентарному номеру, но такой целью не задавался. От физики он был далек, узнавать ближе не хотел. И так забот хватает.

— В какой-то степени, — Варгашкин держал улыбку. Дескать, это совершенно другое, но для вас пусть будет тем, чем хотите. — Успокоитель нервов.

Прикосновение к науке произвело на Смыка впечатление. Люди бились веками над загадками природы, а он легко трогает удивительные изобретения. Следующей жертвой пал динамометр. Им Гоша подцепил портрет «длинноносого фраера» (Роберта Гука) и раскачивал, следя за пружиной.

Веревка оборвалась, рамка со стеклом упала на пол и разбилась.

Смык и глазом не повел — перетек к следующему прибору. Кирилл Денисович дернул плечами. А про себя подумал, что этот хлам давно пора вынести. Освободится замечательное помещение под аренду.

Гоша успокоился после того, как прослушал все резонаторы Гельмгольца. Сел за стол, забросил на него ноги и с жадностью ребенка, которого пустили в магазин игрушек, окинул взглядом музей.

— Я к тебе по делу.

Варгашкин исчез и вскоре вернулся с бутылкой коньяка и тарелкой, на которой сбились в кучу бутерброды. Посетители музея расположились за столом, оставив четыре круга в пыли.

— Хочешь стать директором? — спросил Смык, разливая по первой.

Кирилл давно представлял, как под его руководством пойдут дела у ИНЯДа: на первом этаже — магазины, на втором — ресторан (лабораторию термодинамики можно переделать в кухню), остальное — офисы. Сам Варгашкин сидит в кабинете и каждый день считает выручку.

Если бы не ученые, в институте ядерной физики было бы просто замечательно.

А вдруг — провокация? Плавали, знаем.

— Плох тот солдат… — начал Кирилл, но Смык остановил его жестом.

— Давай без лажи.

Выпили и закусили.

— У вас тут презентация нового прибора намечается, — Гоша провел пальцем по столу. Получилась дорожка. — Так вот, надо, чтобы она не состоялась.

Вторая дорожка пересекла первую, получился крест.

— Понимаете, — Кирилл поерзал на трескучем стуле, — сейчас бюджетным организациям тяжело. Финансирование урезают, институты закрывают. Если честно, мы рассчитываем на этот эксперимент в плане перспектив на будущий год. Надеемся на поддержку государства.

Размер поддержки Кирилл приблизительно понимал. Бронский — мужик неглупый, годы на чепуху не тратил бы. Значит, его изобретение — нечто из ряда вон. Под него в Столице можно выбить приличные деньги.

— Ты не понял, — Смык опять остановил Варгашкина на полуслове. — Вашему институту по-любому конец. В новом бюджете вас нет и не будет. Сокращение затрат, экономия средств, прочая белиберда. Поэтому я тебя спрашиваю: хочешь быть директором торгового центра, который построят на месте этой халабуды?

Воплощалась сокровенная мысль, и самому не нужно напрягаться. Разве что малость — зачем-то этот уголовник пришел же сюда?

— Что я должен сделать? — спросил Варгашкин и откусил бутерброд.

— Ты совсем отупел от мелкого воровства, Кирилл Денисович. Вон, какую рожу довольную состроил. Говорю же — эксперимент не должен состояться. Бронского министерство уволит, институт закроют, приедут экскаваторы.

Чокнулись стаканами, выдохнули и проглотили.

— Это понятно, — с раздражением ответил Кирилл. Тоже мне моралист — «отупел от мелкого воровства»! — Чем именно я могу помешать?

— Тебе виднее, ты же здесь работаешь. Проводок какой перережь или гайку открути — я не знаю вашей физики.

«Я тоже не знаю», — хотел ответить Варгашкин. Заминки хватило, чтобы Гоша понял мысль — в его работе психология важнее ловкости рук. Во всяком случае, убеждения Смыка позволяли честно смотреть человеку в глаза и одновременно чистить его карманы.

— Ладно, — сжалился Гоша, — я сам все сделаю. Но твоя помощь все равно понадобится. Нужно, чтобы сегодня к вашему сторожу снова пришел друг, и они просидели вот за этим столом всю ночь. И еще — форточку в лаборатории Бронского открой.

Еще час экспонаты музея наблюдали, как двое далеких от науки людей выпивали. Святотатство, повторенное многократно, превращается в обряд. Предметы научной старины повидали и не такие глумления, потому взирали на пустеющую бутылку со спокойствием. Только старинный барометр чуть скрипнул стрелкой и передвинул ее в сторону бури.

Хотя на самом деле было ясно.

Ближе к вечеру Карп Наумович осчастливил присутствием коллектив «Клика». Не расспрашивал о делах, поскольку пребывал в хорошем настроении и собирался в театр.

Фира ждала в машине.

— Привет, звезда, — сказал Карп Наумович, подвигая Фиру к окну. — Скучала?

— Очень, — соврала Фира и поцеловала Несусвета в обвислую щеку.

Потемкина с присущим целеустремленным женщинам терпением выполняла ритуал. Сначала Карп повезет ее в театр, потом — в ресторан, затем — в шикарную гостиницу. Она будет улыбаться, держать его руку и стонать в постели.

Хорошо, что недолго.

Вечер позора гарантировал безбедное существование. Ей нравилось быть шикарной.

— А что это за букет? — опомнился Карп, когда отъехали со стоянки.

Черт, надо было оставить в кабинете. Задумалась, размечталась…

— Поклонник передал через охрану. Не представился.

Несусвет приказал остановить. Вырвал букет, открыл окно и швырнул цветы под ноги прохожим. Когда ехали мимо рынка, отправил водителя, и тот вернулся с охапкой роз.

— Я — твой единственный поклонник, — сказал Карп, хватая Фиру за талию.

Он прицелился губами и даровал поцелуй. Она ответила, победив тошноту.

Места в театральной ложе, которую они заняли, можно было бы назвать дорогими, но те, кто на них восседал, никогда не платили.

После увертюры Несусвет задремал, потом просыпался от звонков телефона и разговаривал, отмахиваясь на косые взгляды из зала. Однажды к нему подошла администратор и сделала замечание. Ответная брань перекрыла литавры.

К концу представления звук Карпового звонка влился в музыкальную ткань произведения. Во время последнего перерыва дирижер взмахнул рукой, и музыканты заиграли мелодию рингтона. Карп проснулся и заорал в пустую трубку на потеху залу. Поняв подвох, уволок спутницу в холл, откуда долго доносились проклятия.

— Я вам покажу реформу культуры — в переходах пиликать будете!

В холле ожидал Смык. Он переминался и постоянно вытирал руки какой-то ветхой тряпицей. Увидев босса, кивнул и показал пальцами «ок».

Пока шли к машине, Несусвет и Фира сначала услышали скрипку, а потом рассмотрели уличного музыканта. На тротуаре лежал чехол, в котором томились несколько монет и две мелкие купюры. Пожилой скрипач старательно выводил мелодию, борясь с дрожью в пальцах. Она спихивала тему в сторону, как неумелый возница — телегу.

— Хочешь играть там? — Несусвет показал на оперный театр. — Я посодействую!

Скрипач помотал головой, не отрываясь от игры.

— А чем вообще помочь тебе, творческая личность?

Кивок на чехол.

Несусвет пошарил по карманам и извлек аккуратно сложенную вдвое пятисотку. Присев, осторожно положил ее в чехол и придавил монетой.

— Вот так они во всем, — рассуждал Карп Наумович, ведя Киру к авто, — никакой перспективы, только сиюмнутные потребности.

Смык остался выпивать в буфете. Оттуда направился в сауну, где пели те же оперные солисты, но за совершенно другие деньги для другой публики. Восторг вызывало уже то, что потный человек во фраке старался перед голыми слушателями.

Говорят, предназначение высокого искусства — в игре на душевных струнах. Но извлечь ноты из поломанного инструмента не может и великий мастер. Такой хлам отдают даром — за вынос из дома.

Варгашкин позвонил Бронскому в два ночи и сообщил, что лаборатория сгорела. Сам Кирилл Денисович на месте, там работают специалисты варты, по предварительной версии — в форточку бросили бутылку с зажигательной смесью. Сторож никого не видел, никто не пострадал. Открыто уголовное дело по факту.

Ждать до утра Николай Вальтерович не смог — вызвал такси и примчался в институт. Прорвался через оцепление перед входом, уговорил вартовых в коридоре, пригрозил экспертам, закрывшим лабораторию. Свет включили от переноски, и Бронский увидел последствия. Это напоминало фотографию ночных очертаний города: черные силуэты, тлеющие огоньки, дымка на фоне заката. Не город — целый мир, в котором профессор жил долгие годы, ушел во тьму. Посреди мироздания площадью восемь на восемь метров, чернел стол, на котором мертвым всадником высилась демонстративная установка.

Профессор подошел к детищу, положил руку, провел сверху вниз. Посмотрел на черную ладонь и сжал ее в кулак.

— Завтра здесь все будет чисто, — пролепетал сзади Варгашкин. — Не беспокойтесь, Николай Вальтерович, наведем полный порядок.

Еще бы. Помещение арендатору нужно показывать в приглядном виде. Продуктовые оптовики давно телефон оборвали насчет склада. А в подвале как раз подходящая температура.

Бронский посмотрел на потолок, потом прошел взглядом по стенам и полу.

— Такого порядка, как сейчас, здесь не было с момента основания, — неровным голосом ответил он.

Улыбка пострадавшего разрядила обстановку.

«Ну берегись, Кирилл Денисович. Загоню я тебя в угол, kleine Ratte!».

Глава 10

Меня зовут Мирослав Огнен, и я называю звуковую лабораторию полигоном. Здесь нет окопов, мишеней и накрытого маскировкой блиндажа. Есть наушники, студийные микрофоны и двадцать колонок — по двум противоположным стенам. Я обычно сижу за пультом и держу руку на ползунке уровня звука, чтобы убрать его, если оружие пойдет вразнос.

Никаких окон — мешают шумоизоляции. Я жалею о них ранней осенью, когда пейзаж в парке «Кулхэма» прекрасен, как Стандартная Теория, и сейчас, летом, когда кондиционеры не справляются с духотой.

Тем утром я сидел в лаборатории, слушал классический джаз и не думал о погоде. Представлял, что на улице светит майское солнце, а от Темзы тянется приятная прохлада.

Проверил оборудование, включил вытяжку и в ожидании гостей пил чай.

Сначала сержант привел Крейга Пугало и Косого Марти — мое пристрелянное оружие. Бывалые вояки рассказывали, что любимые винтовки стреляют точно, даже когда дрожит рука. Дескать, за время знакомства у человека и оружия появляется родственная связь. Так вот, у меня с Крейгом и Марти была похожая ситуация. Стоило спустить курок, они сами находили цель и расходовали нужное количество припасов. Мазали, конечно, но в пределах погрешности.

На результатах этих парней строилась теория боевой филологии.

В тот день я особенно рассчитывал на точность.

Комиссия зашла ровно в десять. Куратор представил нас и откланялся. Проверяющие сели, достали ручки, блокноты и застыли в ожидании. Честное слово, они сидели, как в зрительном зале, не подозревая, что играют роль мишеней. Неужели в министерстве не предупредили?

Дама лет пятидесяти, специалист финансового департамента, в деловом костюме и очках, все время поправляла юбку. Я вспомнил о стоящих у микрофонов ребятах — им, пожалуй, все равно, сколько лет женщине. Но тюремное воздержание стирает сексуальные условности. И все равно: бояться ей стоило не того.

Прыщавый молодой человек уткнулся в наладонник и не обращал внимания на обстановку. Аспирант из Оксфорда, наверняка прислан вместо научного руководителя, чтобы оценить изобретение свежим взглядом.

По другую руку от дамы щурился и чесался за ухом старик — глава комиссии, профессор, член Лондонского Королевского Общества. Изначально на место корифея обещали Чета Шеминга. Возможно, в Управлении науки и технологий узнали о нашей дружбе и решили не искушать обоих.

— Мистер Шеминг не смог прийти, — громко сказал старик, — он улетел утренним рейсом на конференцию в Сакраменто.

— Рад видеть вас на его месте, сэр, — я поклонился, чем вызвал почтительный кивок в ответ.

Музыка в колонках стихла, динамики подрагивали еле заметным фоном. Сидящий в углу сержант отложил газету. Он часто сторожил подопечных в лаборатории и знал о главном правиле эксперимента — молчать.

— Если все готовы, начнем. — Я говорил стоя, как конферансье перед публикой. — Достопочтенные члены комиссии, обратите внимание на спинки ваших стульев. Там висят наушники — пожалуйста, повесьте их на шею. Если почувствуете боль или недомогание, немедленно закройте уши.

Я сделал жест, как бы приглашая Крейга и Марти на сцену. Без аплодисментов отошел к стене и еще раз осмотрел помещение — ни дать ни взять подпольный концерт. Сел за пульт, вывел ползунки микрофонов на «шестерку». Гряда динамиков отозвалась тихим фоном — я запустил магазинный гул в Сохо. Махнул ребятам — «давайте!».

Они начали нерешительно, стесняясь посторонних. Форсаунд колебался между двойкой и тройкой. При подготовке арестанты брали с места в карьер, накрывая выражениями на самом взлете эксперимента. Ничего, разойдутся. За несколько минут до начала, пока сержант ходил в туалет, я дал парням хлебнуть из карманной фляжки. Говорят, артисты поступают так же.

— Это не сборная по футболу, а стадо кашмирских коз, — начал Крейг. — Вы посмотрите, кто играет за Англию — ни одного белого!

— Все из-за shitty правительства, — поддержал Косой, — таких слюнтяев, как наш премьер-министр, я не видел даже в младших классах школы. А у нас, поверь, учились полные dorks.

Я пустил фоном уличные звуки Ист Сайда. Для продолжения — самое то.

— Иммигрантов вообще нельзя выпускать за пределы фермерских полей. Американцы дали волю приезжим, и смотри, что получилось: была великая страна, а сейчас они ищут дружбы у русских. Завтра, глядишь, к кубинцам на поклон прибегут.

Члены комиссии реагировали слабо. Аспирант не отвлекался от телефона, Мисс Финансы терзала пудреницу и поправляла юбку.

— Я видел парней, которые собирают клубнику в Вест Малинге. У них мозгов столько же, сколько у клубники. Этих crappers нужно паковать в «Хитроу» и багажом отправлять на восток.

Я вывел на пульте звуковую подборку телевизионных новостей. По теории — вызывает вторую степень раздражения. Студент и финансовая дама скривились, черкая в блокнотах. А старик смотрел перед собой и, казалось, не замечал ничего.

Через пару минут Пугало и Марти разошлись по полной. Досталось наглым шотландцам, всему Кабинету министров, продажным полицейским и журналистам. Крейг отдельно прошелся по футбольным судьям, а Косой послал весь футбол к матери, утверждая, что от регби проблем куда меньше.

— Вонючие jimmies!

— Screwed черти!

— Да ты смотри, Крейг, этот arsehole, — Марти показал на аспиранта, — похож на француза.

Юноша дернулся и вжал голову в плечи. Он и вправду походил на лягушатника — темноволосый и кучерявый, с горбинкой на носу.

— А как тебе эта крыса, которая мнит себя первой леди графства? — Пугало подмигнул финансистке. — Сидит, небось, целыми днями в кабинете на Сити Роад и получает в месяц, как я за пять лет. Калоша!

Оба рассмеялись: гнусно, как умеют портовые шлюхи и ведущие юмористических шоу.

Если бы не косметика, на даме не осталось бы лица.

Пришлось сменить фоновую тему на шум детской площадки. Женщине будет легче воспринимать, а мужчины потерпят, если что.

Сержант сидел в наушниках и читал газету, поглядывая исподлобья.

Председатель комиссии молча смотрел то на ораторов, то на коллег.

Вдруг Крейг и Марти взяли паузу, а потом выпалили в две глотки:

— Какого хрена уставились?! Pridurki!

Прыщавый полез за наушниками, не дотянулся и сделал кувырок через спинку стула. Финансовая дама схватилась одной рукой за горло, другой — за сердце. Тут же обеими руками ухватила полы юбки. Потом закричала, прикрыв уши ладонями.

Форсаунд остановился на десятке — шкала закончилась.

Я убрал общий уровень в ноль. В лаборатории стало тихо, как на душе у порядочного налогоплательщика. Внутри пронеслась мысль о полном успехе — члены комиссии испытали словесное воздействие на себе. И это мои парни еще не добрались до евреев, вот где боевые показатели действительно зашкаливают.

Только я собрался произнести заключительную речь, как поднялся старик. Он одернул пиджак, откашлялся и сказал так, будто я стоял на расстоянии километра от него:

— Я прошу прощения, а можно повторить? У меня, знаете ли, слуховой аппарат, контакты отходят.

Он снова почесал себя за ухом, и я заметил, как оттуда за воротник пиджака вьется тонкий шнур.

— Что именно повторить? — спросил я.

— Все с начала.

Крейг и Марти переглянулись. Они больше не выглядели самоуверенными бойцами, способными сражать острым словом. Сержант крякнул и с раздражением зашуршал газетой. Двое из комиссии замотали головами.

Я коротко поклонился.

— Не могу отказать высокой комиссии, поскольку заинтересован в положительном отзыве. Но предупреждаю — доза отрицательной информации сверх нормы вредна.

— Прошу прощения, — прокряхтел старик, — но я настаиваю.

Дама и юноша потупили взгляды, а я был уверен в успехе. И парням лишнее время на свободе, пусть под присмотром, в радость.

Я опять вышел на авансцену, коротко сказал о сути проекта и дал знак Крейгу и Марти.

Они пошли на второй круг. Теперь — смелее, с логическими паузами и смысловыми ударениями. Один бог знает, как долго я с ними бился над техникой боевого слова. Результат мне нравился больше с каждой минутой. Но когда я посмотрел на комиссию, меня прошиб пот.

Финансистка и аспирант сидели спокойно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Не дождавшись прежней боли, застрочили в блокнотах, на лицах появились улыбки.

Старик тоже сидел без напряжения и слушал с интересом, будто ему рассказывали занимательную байку, которую следует запомнить и пересказать друзьям по клубу.

После синхронного вопля: «Какого хрена уставились?!», комиссия подождала с полминуты. Программа эксперимента закончилась, по моим расчетам, такого количества фраз достаточно, чтобы понять суть изобретения.

Форсаунд показал стабильную «девятку», в тишине стрелка сполза до «тройки», потом упала до ноля.

Я сдвинул вниз ползунки на пульте.

Комиссия встала.

— Pridurki — это по-русски? — спросил старик. — Нам нужна комната для обсуждения. И, если можно, чай…

…Они совещались три часа. Вызывали Крейга и Мартина по одному и вместе, просили показать теоретические расчеты с результатами исследований. Я ломал голову над тем, почему эксперимент провалился. Мысль, которая засела в голову после нулевой реакции на повторное словоизвержение, ползла, как метастаза.

И до меня дошло.

Господи, как я не догадался раньше?! Ведь меня тоже не брала ругань подопытных, и я списывал это на привыкание. В нем как раз и дело! Какой идиот! Завтра в газетах появятся заголовки, вроде «Британские ученые не смогли доказать, что словом можно ранить». «И потратили на это сотни тысяч фунтов», — добавят про себя налогоплательщики.

Я не дождался решения, уехал домой. Вокруг буйствовало лето, расцветая новыми картинками на билбордах и рекламой по радио. В поисках музыки я лавировал по частотам. Но в песнях звучали слова, а с ними я не желал больше иметь ничего общего.

Вечером позвонил куратор и сказал, что комиссия зарубила проект. Говорил деликатно, просил сдать аппаратуру по описи. Чуть не стихами намекнул, что неплохо бы освободить лабораторию до выходных. Потом начнутся каникулы, помочь с выносом будет некому. Было приятно сотрудничать.

Я хотел посмеяться над собой и взбодриться. Вроде, сильные люди обладают таким талантом. Но я до боли в пояснице ненавижу юмор.

Наутро пришлось плестись в «Кулхэм», забирать личные вещи и готовить «обходные» документы. На автостоянке встретил бывшего куратора, он сообщил, что в моей комнате сидит глава новой лаборатории — по разработке методов снижения дискомфорта при квантовом удалении волос.

Очень актуальная, между прочим, тема. Как для британских ученых.

С комом в горле я зашел в здание, поднялся на этаж и остановился перед дверью.

Все было зря. Я растратил жизнь на ерунду. Так новенькую пятерку меняют на фунтовые монеты. Сумма та же, но гораздо тяжелее.

Взялся за ручку и открыл дверь.

На моем месте сидел Чет Шеминг.

Быстро же он вернулся из Сакраменто. Если вообще туда летал.

— Как это у тебя происходит? — спросил Лёнчик, выпуская дым в потолок. Дома он не курил, а в гостях предавался вольнице.

— Да как… скажу что-нибудь, и человек лежит. Будто я его ударил.

— А о том, чтобы ударить, думаешь?

Рёшик вспоминал. Словесная сила проявлялась, когда он раздражался, а собеседник казался противным. В такие моменты жалеешь, что в тебе метр шестьдесят роста.

— Как тебе сказать, — протянул он, — я хочу не то чтобы ударить, а увидеть, что человек признал мою правоту. Потому, что я умнее.

Он спохватился, посмотрел на часы и переключил телевизор на футбол.

— «Кьево» выигрывает, надо же. — Сменить тему не получилось, и Рёшик продолжил: — Ощущение, что ты — здоровый до неимоверности, подходишь к прохожему и просишь закурить. Его и бить не надо, но чувствуешь, что если он дернется, ты ему насуешь полную котомку.

Посидели, помолчали, выпили.

— А после каких слов обычно падают?

— По-разному. Я вот что заметил: последняя моя фраза перед этим… ладно, ударом… несет в себе какую-то аксиому. Знание какое-то общеизвестное. Правило орфографии, закон физики, факт из истории. Сказал — и абзац в страницу.

Водитель маршрутки выпал из двери, услышав, что восемьдесят процентов информации человек получает зрительно. Хорошо ― машина стояла. Хамоватый кассир потеряла сознание от слова «дифференциация». Подростков, которые матерились в вагоне, разметала по сидениям цитата из Федора Достоевского. Травмировал психотерапевта (ушиб мягких тканей от факта из биографии Николы Макиавелли).

Рёшик напоминал обезьяну с гранатой.

Радость общения, которой природа наградила человека, для Пользуна превратилась в муку. Он чувствовал себя подпольным миллионером — обладателем пагубного сокровища.

— Слушай, а ты уверен, что говорил банальные истины? В интегральное вычисление или в доказательство теоремы Ферма не лез?

— Какой там! Разве неизвестно, что слова «ложить» не существует?

Лёнчик цокнул языком и помахал указательным пальцем.

— То-то и оно, что не всем. У меня работает водитель, он тиражи развозит, мудрейший человек. Машину знает лучше любого генерального конструктора — где стучит, что подтянуть, как починить. Но не в курсе, что такое возвратно-поступательное движение. Ему это не нужно, он обходится практикой, и плевать хотел на теорию. А на то, как правильно пишется «возвратно-поступательное движение», ему вообще так плевать — утонуть можно.

— Дело — в разности знаний?

— Нужен эксперимент. Скажи мне что-нибудь из химии. Но перед этим — разозлись.

— Я не умею — просто так. — Рёшик поморщился и махнул рукой.

— А если не просто так, а за деньги? Сотни хватит?

— Ты о чем?

— Тебя разве не трогает, что я учился на тройки, а ты был отличником, и теперь я зарабатываю гораздо больше?

— Не трогает.

— У меня есть жена, а у тебя с бабами не очень. Может, у тебя еще никого не было?

— Сегодня — еще не было.

— Как это будет по-научному? Омега-самец?

— Сцилла и Харибда самец.

— Во! Потому что женщины любят или богатых, или остроумных. А ты — ни там, ни там, Игорь. Ты неудачник.

— Самая низкая температура химической реакции — минус двести шестьдесят девять градусов по Цельсию.

Одновременно Рёшик представил, что легонько ткнул Леню кулаком в грудь. Так делают старые знакомые, которые случайно встретились на улице.

Вытянув руки и ноги, гость полетел в дверной проем, на миг застыл в воздухе, открыл спиной дверь в коридор и кувыркнулся через голову.

— Эй, — Рёшик потрогал Леню за плечо, — вставай.

Лёня прохрипел и оторвал голову от ковровой дорожки. На щеке остались царапины.

— Эксперимент удался, — объявил он и перевернулся на бок.

Через силу стал на колени и с помощью Рёшика поднялся.

Снова сели за стол, налили по одной и запили остывшим чаем. Рёшик пересказал ощущения, возникшие вместе с «атакующей» фразой.

Лёнчик налил себе еще, выпил и закашлялся.

— Ты слышал выражение «Знание — сила»? Так вот, ты… точнее — мы несколько минут назад доказали, что это — не фигура речи, а реальная возможность человеческого организма.

Молча посмотрели друг на друга.

— Конкретно — моего организма?

— Вот это — вопрос.

Фраза почему-то расстроила Ленчика, он задумался и далее молчал. В тишине досмотрели новости футбола («Кьево» опять выиграл), и Лёнька засобирался домой. Надулся, отвечал односложно, забыл дать на прощание руку.

Рёшик открыл входную дверь, через которую полез запах куриного бульона — приспичило кому-то варить на ночь глядя. В животе бурчало — горячего Рёшик не ел неделю как.

Уходя, Лёня повернулся, достал из кармана мятую сотню, положил на ступеньки. Развел руки в стороны и потопал вниз — лифт сломался, двери хлопали вхолостую где-то наверху.

Рёшик хотел крикнуть возражение вслед, но на всякий случай осекся.

Из соседней двери вышел Алик:

— Привет! Не одолжишь, случайно…

Взгляд его поймал лежащую сотню, разум завис.