Знать (СИ)

Глава 1

Перед выездом на очередные переговоры с Верховным Рёшик перечитал новости из регионов. Везде на центральных площадях стояли лагеря знати. Это усиливало позиции перед встречей, но не давало права на ошибку. Сколько люди простоят на улицах? Даже если поможет погода и в конце марта будет не очень холодно, терпение рядовых растает к апрелю. Их обманули в первый раз, осенью, и, если обманут во второй, верить останется не во что.

У литого забора их ждали командиры местных знатей. Столичный, Степан Розуменко, выделялся из кучки — могучий мужик, директор школы, учитель географии, говорящий с сильным западногорским акцентом.

— От и Рёшик прибыл, кормчий наш ненаглядный! А ну, готовимся идти, хлопцы.

Степан Романович мало чего боялся в жизни, да и чем напугаешь школьного учителя? Вдолбленное университетом и курсами повышения квалификации чувство абсолютной правоты позволяло называть поборы родителей — благотворительностью, а откаты в отдел образования — благодарностью. Уличных хулиганов Розуменко прогонял одним своим внушительным видом. Для него все они были учениками — бывшими или настоящими, а значит, находящимися в полной его учительской власти. Он и в знать пошел с чистой совестью и уверенностью в правоте. Разве может быть учитель не прав?

На пропускном пункте проверили документы и обыскали. Розуменко в шутку предложил отобрать подключенный к сети планшет. В нем, дескать, оружие против ваших хозяев. Шутки шутками, но планшет у Рёшика отобрали. Когда майор принимал ее из рук, Розуменко громко сказал: «Бух!», и охранник чуть не выронил.

Привычный с виду ноутбук оставили.

По золоченым коридорам дворца дошли до зала совещаний. Во главе т-образного стола сидел Руководитель в окружении свиты, среди которой Рёшик распознал физиономию Несусвета. Господа изволили ужинать, как это полагается в их кругу, с водочкой. Полуночный час не располагал к трезвым решениям. Умаялись на совещаниях.

Верховный Руководитель налил из пузатой бутылки виски, выпил стакан махом, запил пивом и отдышался, разметав из тарелки пасту. Закусил соленым огурцом и квашеной капустой.

— А вот и гости! — Он поманил знатоков вилкой. — Проходите, угощайтесь.

Командиры сели за стол в некотором отдалении от хозяев. Между двумя группами оказались пустые стулья, как нейтральная полоса. Никто из гостей к еде не притронулся, хотя халдеи мигом сервировали занятые места. Розуменко помог разложить вилки и ножи.

— Давайте по существу, — предложил Рёшик, открывая ноутбук с наработками юридической группы.

— Давайте, — согласился Руководитель и сделал отрыжку. Властным движением руки показал начинать. Будто дал придворному музыканту отмашку.

— Итак, мы остановились на особом статусе интеллигенции. — Рёшик прокрутил несколько страниц. — Повышение престижа умственного труда, введение градации вредности профессий, исключительное положение сотрудников бюджетной сферы. Это наши базовые требования…

Верховному разъясняли шепотом на ухо, что значат оглашенные тезисы. Наушники менялись, Руководитель все кивал, как болванчик, который попал в ритм и не желает отклоняться.

Пока начальство в прямом смысле пережевывало услышанное, к знати обратился Несусвет.

— Тут дело вот в чем, — начал он, болезненно глядя на яства, — ваши требования не очень стыкуются с сегодняшним днем. Во всем мире интеллигенция зарабатывает сама, а не просит подачек. «Если вы такие умные, почему вы такие бедные?» — говорят на западе.

— На западе десятилетиями не уничтожали интеллигенцию, а давали возможности для реализации. А вы сначала уничтожили рабочий класс, потом — крестьянство. Теперь зачищаете нас. Кто в итоге останется — чиновники и офисные крысы? Продавцы, а не производители? Что им продавать?

Несусвет замахал руками, мол, слышали-слышали. С трудом дождался конца тирады, проглотил вымоченный в чае сухарь и продолжил:

— Вы можете говорить что угодно. Но ваши требования не приемлемы. Так что разъезжайтесь по домам, не раздувайте обстановку. А хотите менять судьбу страны — идите на выборы, попадайте в парламент, голосуйте…

Верховный прожевал очередной кусок, не нашел салфетки и вытерся галстуком.

— Да гони ты их в шею, Карп! — Руководитель стукнул по столу. — Тоже мне угрожать тут нашлись! А кто не согласен, тех посадим. И это, давайте с поздними ужинами завязывать, у меня от них изжога.

В зале стало тихо. Шуршали подошвы обслуги, бурчало в животах президиума, шипели пузырьки в бокалах.

— Насчет парламента идея хорошая, — сказал Рёшик и захлопнул ноутбук. — В остальном, я так понимаю, мы не сошлись?

Никто отвечать не посмел, смотрели на Верховного. Он давился большим куском тушеной рыбы, стараясь разжевать. В конце концов, выплюнул красноватую массу обратно в тарелку, промочил горло пивом и рявкнул:

— Вы еще здесь?!

Знатоки направились к выходу. Возле двери Дюжик притормозил, развернулся к столу и показал рукой на Верховного. Тот безуспешно молол челюстями:

— Что значит государственный человек! При мысли о народе у него кусок в горло не лезет.

Кто-то улыбнулся, иные — шли молча, не понимая до конца — шутка или нет. Когда дверь закрылась, в нее прилетело обглоданное «вепрево колено».

Охрана вернула личные вещи, знать вышла в колючую от холода ночь. Рёшик собрал командиров и стал в круг.

— Предлагаю взять Верховное Собрание, — заявил он.

— А еще — пол-литра грузинского и закусить надо взять, — добавил Розуменко.

Рёшик прервал хохот повторением:

— Говорю, надо брать парламент, статью ему в бюджет, пока не очухались.

Командиры поникли.

— Я слышал, сейчас там полно людей, — ответил Дюжик. — Они закон принимают срочный, реформа образования. Одни блокируют, другие охраняют трибуну, третьи бегают по залу с карточками. Как в анекдоте: не мебель переставлять нужно.

Знатоки снова посмеялись, один Истомин стоял задумчивый, потом продолжил мысль Рёшика:

— Очухаются они быстро. Им человека посадить — повода не нужно.

Рёшик проскользнул по новостным сайтам. Закрыл планшет и обмахнулся, как веером.

— А может, ну его, Игорь Владимирович? — предложил Розуменко. — Мы и так шороху в навели, глядишь, одумаются. Если шо, мы и второй раз на Столицу выдвинемся.

— Уже одумались, — ответил Володя, кивая в сторону дворца.

— Второй раз знать не выйдет, — сказал Рёшик. — Сейчас не оправдаем доверие — считай, нужно становиться на биржу труда.

Из круга потянулся дымок — командиры закурили. Рёшик посмотрел на часы, что-то подсчитал и поднял взгляд на звезды, которые выглядывали из-за плывущих облаков. Обвел взглядом присутствующих и показал им электронную карту города:

— Выступаем через час. Отрядам — рассредоточиться вокруг парламента. Порядок обговорим. Приказывать не могу, кто против — пусть уходит, обстоятельства вам в придаточное предложение.

Возражать никто не стал. Трое попросили время на совет со своими знатоками. Дюжик впал в задумчивость, а Истомин пошел греть машину.

— Так тогда давай и дворец возьмем, — потирая руки от холода и предвкушения, сказал Розуменко. — Чтоб два раза не вставать.

— Если выйдет с парламентом, и дворец, и дом правительства они сами отдадут. Покажем силу — народ в нас поверит. А эти, — Рёшик показал на охранников в стеклянной будке, — первыми пойдут за нами.

Глава 2

Раньше Бронский доходил от остановки до ИНЯДа за пять минут. Теперь — за полчаса. Тротуар и асфальтовая дорожка, ведущая к входу, превратились в полосу препятствий.

Нужно пройти огромную стоянку — бывший институтский сквер. Машины норовят двинуться с места именно в тот момент, когда их обходишь. Далее — через лабиринт лоточников. Многочисленный скарб перекрыл подступы к воротам. Сколько раз Николай Вальтерович давал зарок не останавливаться, пробегать мимо этой русалочьей заводи. Но каждое утро непременно покупал что-то «очень нужное». Последний этап — проходная. Возле нее появился гриль, на вертелах которого в унизительной позе жарились куры, а сразу за вертушкой — буфет, где коротали время продавцы стихийного рынка.

Все это, по словам Кирилла Денисовича, необходимо для материальной поддержки института. Бронский не понимал, зачем нужна поддержка того, что институтом уже не являлось именно благодаря поддержке. Однако деятельность в ИНЯДе теплилась, после Нового года защитился один кандидат, а работа Бронского над установкой подходила к концу. Новый корпус модели ускорителя, полученный в обмен на двойное предательство, оказался даже качественней первого образца.

Карп Наумович после случая с захватом Управы сам не звонил и на звонки не отвечал. Знать тоже видела в профессоре перебежчика, правду знал только Пользун.

Николай Вальтерович скрылся в лаборатории.

— Доброе утро, — поприветствовал начальника Боря Стебня.

Судя по бодрому взгляду красных глаз, он не спал ночь.

После защиты дипломного проекта Боря попросился в ИНЯД. Во-первых, собирался в магистратуру, во-вторых, учился на бюджете и был обязан отрабатывать по специальности. Бронский предупредил, что может взять лаборанта только на полставки, а это не смешные — уморительные деньги. Борю поддерживали родители, в чьем доме находиться круглыми сутками он не мог — доставали. А так — и занят, и работа — три раза в день сними показатели.

— Гутен морген, Борис, — ответил Бронский и поспешил открыть форточку под потолком.

Сели пить чай с печеньем, под сигаретку — утренний ритуал, которого оба придерживались последний месяц. Воплощение научного братства — опыт и молодость.

— Как продвигается магистерская работа? — спросил Бронский, дергая пакетиком.

— Застрял на третьем уровне. Для четвертого экспы не хватает. Зверя надо убить, а у него, гада, защита непробиваемая.

Николай Вальтерович взял листочек с показаниями, просмотрел и обвел две цифры. Жуя, показал их Боре — надо будет проверить, что произошло в этих точках.

— Николай Вальтерович, я все хотел сказать, но как-то боялся. В общем, это я тогда сервер подвесил, когда установка сгорела.

— А то я не догадался, майн кляйне штудент! — Бронский отмахнулся, как от мухи. — Но все равно — спасибо за откровенность.

Обрадованный мягкостью, Боря положил на стол тонкую папку.

— Там кое-какие мысли по серийному производству ускорителя. Реальная установка должна быть гораздо больше, а значит, потери возрастут. Я покопался в заводской документации и исследовал разные варианты установки корпуса. Посмотрите.

Николай Вальтерович принял папку осторожно, будто полный стакан. Развернул, прочитал первую страницу, усмехнулся и закрыл.

— Обязательно посмотрю на досуге. Мне действительно очень интересно твое мнение.

Возникла пауза, за которую успели допить чай и помыть чашки в рукомойнике.

— А насчет четвертого уровня просто: сбивай зверю защиту, и когда у него мана закончится, бери тепленьким.

Боря посмотрел на шефа округленными глазами, тот кивнул в сторону компьютера — «поверь, я проходил».

Николай Вальтерович вытер руки, обошел установку и примерился к кнопкам на клавиатуре. Собирался ввести параметры тестового режима при переменном потоке частиц. Только нажал первую клавишу, как появилась надпись: «Таймер выключения сработал».

Через секунды экран погас, компьютер выключился.

— Что происходит?! — спросил Бронский и закашлялся.

Сзади подошел Боря, посмотрел на монитор и развел руками.

— Выключается, — ответил он. — Это я таймер поставил.

Первым порывом Бронский хотел наорать. Выдержав положенные психологией пять секунд, директор остыл — Боря записал результаты, а значит, сохранил их. К тому же вел себя совершенно спокойно.

— Боря, ускоритель, как доменная печь. В смысле, что выключать его просто так нельзя.

Лаборант не пытался спорить и оправдываться. Он смотрел то на шефа, то на блок питания, будто попал в ловушку.

— Так Кирилл Денисович же приказал освободить помещение. Еще вечером. Я думал, вы в курсе, у нас сегодня переезд. Специально на работе ночевал, чтобы не проспать.

Теперь Николай Вальтерович понял, что его беспокоило с самого входа в лабораторию. Он вышел в коридор и осмотрелся. Вдоль стен стояли громадные коробки. Будучи в хорошем настроении после утренней полосы препятствий, Бронский не придал значения. А они, оказывается, выжили профессора из лаборатории.

— Это что? — спросил Николай Вальтерович, закуривая. Раньше он бы себе не позволил (прямо в коридоре института!), но с недавнего времени здесь и не так гадили.

— Я открыл одну коробку, — прошептал Боря. — Там — игровые автоматы!

Он потер ладони и легонько толкнул в плечо Бронского на правах негласной геймерской дружбы. Профессор затоптал сигарету и шлепнул ладонью по стене.

— А куда мы лабораторию денем, Кирилл Денисович не сказал?

— Сказал.

Боря замялся, опустил взгляд и проговорил:

— Лаборатория будет в вашем кабинете.

Обхватив голову руками, Николай Вальтерович быстрым шагом пошел по коридору. Стебня приблизился к одной из коробок, оттопырил боковую стенку и заглянул. Улыбнулся и пошел отсоединять компьютеры в лаборатории.

Глава 3

Без четверти два ночи отряды знати заняли позиции вокруг Верховного Собрания. Для атаки договорились использовать весь боекомплект. Первую линию составили из математиков — их наука тяжело дается вартовым и военным. Во второй шли естественники, далее — гуманитарии. Защитников расположили в середине — с началом атаки они должны обеспечить неприкосновенность штурмовых групп.

Медики остались в арьергарде.

Ровно в два Рёшик повел за собой штурмовиков.

Его пытались задержать у ворот. Вход на площадку перед Собранием охранял щекастый майор — настолько безупречного вида, что хоть портрет на плацу вместо зеркала ставь. Загородил пузатой фигурой кованую калитку и спросил документы. Щуплый интеллигент наверняка забрел не по адресу. Но интеллигент что-то сказал майору, и тот упал на колени.

Из дверей вышли двое в штатском. Услышали и отлетели, как сорванные ветром кормушки. Скатились по ступеням и стали неразличимыми на фоне мрамора.

Трое или четверо хотели остановить на красной дорожке, ведущей в зал. Он устранил их, принеся неимоверную боль. Челядь изумлялась невысокому человеку с прямой спиной, который разбрасывает охранников, не прикасаясь.

Перед дверью в Зал Дискуссий он остановился, одернул бушлат со знаком в виде раскрытой книги на груди, вскинул подбородок и выдохнул.

Штурмовики перекрыли выходы.

Зал кишел мразью. Посмотрев на мясистые рожи, Рёшик не нашел ни одного лица. Журналисты на балконе казались грифами — наблюдают за падалью в надежде унести кусок.

Сначала избранники ничего не заметили. Он шел к президиуму, расшвыривая чучела в дорогих костюмах. Политики окружили его, как ходячие мертвецы. В неживом кольце Пользун дошел до трибуны. От нее перемахнул через парапет к Председателю, уложил его и заместителей. Рухнули на пол, задергались, источая запах. Так пахнут обман и ложь.

Не люди — тела, от которых польза появится лишь в одном случае: вывести в поле и раздавить. Отличное удобрение, питательное для будущих посевов.

Где найти тех, кто не боится? За широким полем дело не станет.

Депутаты испугались, но убегать не спешили. Интересно — что сделает нищий, слабый, плохо одетый гость с половиной тысячи упитанных мужчин? Лучше бы им бежать, без оглядки на кожаные портфели и телефоны с бриллиантами. Сильные мира сего — они до тех пор, пока не ткнешь палкой в их кучу.

Рёшик спрыгнул к трибуне, включил микрофон и потрогал его пальцем. Раздались глухие стуки. Сверяясь с повесткой дня, хозяева жизни смотрели на нежданного докладчика.

Он сказал им.

Всем, кто в зале и кто смотрел прямую трансляцию. Миллионам человек — короткую фразу, от которой одни потеряли сознание, другие вздохнули с облегчением. Последних оказалось много, но они были настолько робкими, что испугались собственной радости.

— Плакать от счастья невозможно.

Он шел по пустому коридору, свободному от затхлости и толчеи, в которой глупость утрамбовалась до плотности осмия. Легкой походкой спустился по лестнице, где каждый день встречаются ничтожество и хамство. Насвистывая, перебежал вестибюль, и стены отразили звуки шагов, наконец, избавившись от ушей.

На улице в лучах автомобильных фар и телефонных фонариков командира встречала ликующая толпа. Он шел сквозь них, как солнечный луч через витраж, преломляясь и отражаясь.

Хорошо, что есть на свете столько замечательных людей. Нет, не так — нормальных, порядочных — и тем замечательных людей. Вот им бы возглавить страну, взяться за экономику, возродить науку и образование! Им бы ездить за границу, чтобы иностранцы чесали затылки от зависти — какие неуступчивые патриоты! Им — награждать и карать, ведь и то, и другое будет очевидно справедливым! Им…

«А сам хочешь награждать и карать?».

Вдохнув свежий морозный воздух, Рёшик понял, что совершил большую ошибку. Но лучше жалеть, что сделал…

В пристройке, где до штурма сидели охранники, обосновался временный командный пункт.

— Взяли без потерь, — ответил за всех Истомин. — На вторую волну штурма приехали спецназовцы, помяли наших, но защитники сработали отлично, спасибо Аркадию Филипповичу.

Дюжик раскланялся, как артист на сцене.

— Среди избранников, — продолжил Володя, — тоже все целы. Одного с приступом увезла «скорая», но жить будет. У меня есть хороший кардиолог.

— И вот пока они не оклемались, — ни с того ни с сего продолжил Розуменко, — нужно, Игорь Владимирович, додавливать. Ну там — Горуправу взять, силовые министерства… почту, телеграф, телефон. Да что я вас учу!

Рёшик предполагал, что горячие головы найдутся, и что одна из них обязательно будет принадлежать Розуменко.

Борьба порождает борьбу. Подставить вторую щеку нужно для того чтобы не отбили голову. Иначе ты отличаешься от грубых невежд только уровнем интеллекта.

Рёшик почувствовал себя магом, который использовал ману во зло.

— Ничего больше штурмовать не будем. Теперь ход за ними, гласную им в окончание.

Разгоряченные боем и легкой победой, командиры наперебой заговорили о том, что это — малодушие. Голоса жужжали, сыпались пригоршни доводов, тембры заводились между собой. Рёшик нужен был для начала разговора о победоносной войне, которая покроет знамена славой. Взрослые умные люди на глазах превратились в мальчишек.

Пользун отошел к окну, закурил, смахивая в воздухе дым и долетающие слова. Но воронка все равно подобралась вплотную и засосала.

— Так что, Игорь, решай. Хлопцы готовы. Сказали «а», надо и «х» говорить.

Рёшик вернулся к столу, на котором появилась бутылочка и закуска. В помещение вошла Яся с фотоаппаратом наперевес. Потерла озябшие ладони, спрятанные в перчатки с «откидными пальчиками». Сделала несколько снимков, озарив вспышками, и подошла к Рёшику. Приобнял ее, но тут же отстранил и вернулся к беседе с командирами.

— Хорошо, давайте возьмем власть силой. — Рёшик разломал яблоко. — Но сначала — закончим с Верховным Собранием. Оно — в наших руках. Кто готов его возглавить?

Улыбки с лиц исчезли. Предвкушение праздника исчезло, знатоки смотрели друг на друга короткими взглядами и опускали глаза.

— Ну ты возглавь, — предложил Розуменко, привстав и чуть склонив голову. — Ты у нас, вроде, за главного. Давай, мы тебя Верховным сделаем, шо.

Пользун усмехнулся и откусил от половинки яблока.

— А я, по-вашему, отблагодарю высокими должностями? Хорошо. — Он крутанул на столе вторую половинку яблока. Хвостик показал на Розуменко. — Вы, Степан, будете премьер-министром, забирайте бюджет. — Он подвинул пол-яблока. — И чтобы через месяц у меня был килограмм яблок.

— Так ведь зима… — зароптал Розуменко.

— А это вы не мне объясняйте, а людям. Зима, неурожай, инфляция — что угодно. Но чтобы жить стало сразу лучше. Иначе зачем вы пришли во власть?

Степан Романович задумался и в размышлениях съел половинку яблока.

— Нет, конечно, нужны профессионалы — из старых, но прогрессивных.

— Точно, профессионалы! — воскликнул Рёшик. — Например, врач — министр здравоохранения, да, Володя?

Пользун взял початую бутылку водки, закрыл крышкой и крутанул на столе.

— Щас целоваться будем, — хмыкнул Розуменко.

Не обращая внимания, Рёшик продолжил:

— Так вот, министр Истомин, вам задача: прекратить махинации на аптечном рынке, бесплатная медицина на уровне скандинавской, увеличение численности населения в год на сто тысяч человек.

Володя молча кивал.

— А старых, но прогрессивных не бывает. Система власти — это организм, который отторгает инородные тела. И если ты думаешь, что я шутил, то ошибаешься: именно этого потребует народ-победитель. Особенно та его часть, которая для победы пальцем не пошевелила.

Он еще раз крутанул бутылку, та покатилась по столу, зацепила локоть Истомина и грохнулась на пол. В комнате запахло спиртом. Сразу трое кинулись посмотреть, как там бутылка, а Рёшик отвернулся к окну.

— Стоять и не двигаться! — скомандовал он, стоя спиной. Трое замерли в полуизгибе, остальные тоже не шевелились. — Стоять на площади и не уходить — вот, что мы должны сейчас делать. Собственно, это у нас и получается лучше всего.

Соратники молчали.

Умный человек прекрасно понимает, что политика и государственное руководство — занятия грязнее некуда. Разум знати живет в гармонии с душой, создавая внутренний уют при маленькой зарплате. Забери у интеллигента каморку в институте, замени ее министерскими хоромами, и человек либо сбежит обратно на полставки, либо превратится в циника.

Молчание нарушил Дюжик:

— А дальше — что? Ну выстоим мы, ну сбегут они, допустим. Кто руководить будет?

Достав пачку сигарет, Пользун открыл ее и провел пальцем по фильтрам. По какому-то принципу вытянул одну, размял.

— Кого народ выберет, тот и будет руководить. Президент.

Розуменко протянул руку к пачке и взглядом спросил: «Можно?». Рёшик кивнул.

— Слишком просто, — ответил Степан Романович, затягиваясь дымом. — Переложить ответственность на народ. Он тебе и выберет какого-нибудь Несусвета. А это — вредно.

Рёшик листал планшет. Показалось, что он пропустил реплику и никогда на нее не ответит.

Ему, как и его голубокровным предкам, казалось, что негодяя достаточно прижать за горло к стене, сдавить щетинистый кадык — прохвост попросит пощады, все осознает и исправится. А доблестный воин выбросит испачканные перчатки и хлопнет гардой по ножнам: знай наших, не балуй, шельма. Вскочит на коня, кивнет охающим дамам и растворится в розовой дымке.

А если негодяй не поймет? Саблей его?

Дамы наверняка не одобрят.

Когда ожидание растаяло, ответ все-таки прозвучал:

— Вредно, Степан Романович, чужие сигареты курить. Они вредят здоровью больше своих. Демократические выборы — не самая объективная форма, но лучше пока никто не придумал. — Он обошел стол, пуская серые кольца. — Выберут какого-нибудь Несусвета? Ну значит действительно все зря: мы родились не в свое время и не в том месте.

— Все мы вышли из одного места, — пробубнил Розуменко. — Туда и уйдем.

С площади бахнул фейерверк.

Глава 4

Меня зовут Мирослав Огнен, и я разрабатываю теорию информационного поля. «Оупенинг» пошел на попятную, они не могут разобраться в результатах моих исследований, привезенных из Италии и Кипра. Я выпросил приличное жалование и лабораторию в Кулхэме. Теперь у меня один путь — доказать теорию. Иначе я — дважды «британский ученый», а такой ярлык снять невозможно, он пришит стальными нитями.

Готовлю завтрак, поглядывая в телевизор. На бирже — паника: кто-то пустил слух «из достоверных источников» о банкротстве компании, занимающейся перевозками. Брокеры кинулись продавать акции, тот же «кто-то» их удачно скупил, а информация о банкротстве оказалась слухом.

Еду на работу, проезжаю мимо заправки. Девяносто восьмой бензин стоит полтора фунта. На следующей — фунт тридцать. Нужно на обратном пути заправиться подешевле.

В научном центре паркуюсь на стоянке для персонала. Мой бывший друг Чет Шеминг ставит машину в специально огороженной зоне, где паркуются научные сотрудники.

— Привет, Мирослав! Не можешь без науки? Вернулся к нам лаборантом? Не переживай, микробы на половой тряпке — те же частицы в коллайдере. Только швабру разгоняй до световой скорости!

— И тебе доброго утра, Чет!

Жду, пока он зайдет в корпус, чтобы не разочаровывать. Я-то иду в свою лабораторию, а не в подсобку. Сейчас, только ключи найду…

Меня предупреждали, что код на двери нужно запомнить. Потому что запасной ключ у охранника есть, но кода он не знает.

Возвращаюсь домой за ключом.

По пути заправился на первой станции, но там поменяли ценники — тоже на полтора фунта. Зато на следующей заправке бензин продавали по фунту и тридцать. Возможно, конкуренты подсмотрели друг у друга цены и синхронно поменяли их. Похоже на шутку, но это серьезно — информационное поле в действии.

Когда вернулся в научный центр, было десять.

— Эй, Огнен, где тебя носит? У меня куча грязных пробирок! — крикнул Чет из курилки, и трое стоящих рядом сотрудников рассмеялись.

Я молча вскочил на крыльцо и исчез за дверью. Он просто завидует. Раньше на подколки я внимания не обращал, наоборот, ввязывался в словесную игру, хотя юмор — совсем не мой конек.

В лаборатории гремела музыка. Мой лаборант любил слушать рок на всю катушку, шумоизоляция стен была ему в помощь. Увидев меня, он щелкнул «мышкой», колонки затихли.

Я сел за стол, включил компьютер, и началось самое трудное. Казалось бы, работенка ничего себе — сиди и думай. Но о чем думать? как? в каком направлении?

Я боялся произносить вслух словосочетание «теория всего». Но работа над инфополем уперлась именно в это. Если рассуждать честно, все окружающее нас — информация. Мы не видим атомы, но знаем о них, не говоря о кварках и мюонах. Разница в том, что стейк, например, будет существовать, даже если о нем не знать, а элементарные частицы — нет. Пограничный случай — знаменитый кот Шредингера. Впрочем, когда я думаю о стейке, его тоже, как правило, нет. Цены на мясо поднялись со скоростью, близкой к световой. Если так пойдет дальше, коллайдеры нужно устанавливать в супермаркетах.

Необходимо понять, как направить знания на другие поля. Сильное и слабое взаимодействие я оставил на потом. Электромагнитное и так опутывало лабораторию, пришлось акцентировать внимание на гравитации.

К похожему на маленькую виселицу динамометру я подвесил деревянное яблоко — дань знаменитому британскому ученому Ньютону. Проводя эксперименты с записанными в Вероне и Никосии файлами, я отмечал показания прибора. Отклонения — в пределах погрешности.

Возмущать среду информацией пытался по-разному: воспроизводил файлы с динамика, читал вслух, просил читать лаборанта, переводил аудиоформат в текстовые символы.

Результатов — ноль.

И вот сижу за рабочим столом, обхватив голову руками, и думаю, как бы доказать свою теорию. Решаю увеличить уровень звука и поднести колонки к динамометру. Лучше не ждать музу, а действовать. Говорят, муза клюет на мучения.

Открываю звуковые файлы с голосами Федели Традито и Амона Гридениза, выбираю приблизительно равные по хронометражу предложения, поднимаю уровень до максимума. Нажимаю воспроизведение…

…Лежу на полу с широко открытыми глазами, лаборант бьет меня по щекам. В голове шумит. Встаю, опираясь на стол, вижу: деревянное яблоко висит под углом девяносто градусов к стойке динамометра.

Возвращается слух.

— …забыл сделать тише, простите.

Продолжаю смотреть на яблоко. Лаборант отслеживает взгляд и тоже таращится на чудо. Оба соображаем, что нужно снять на камеру, лезем за телефонами, яблоко падает. И раскачивается на пружине, как маятник.

— Ты тоже это видел? — спрашиваю.

— Да.

Значит, не послешоковые галлюцинации, яблоко противилось закону тяготения около минуты. Чистая правда.

Насколько чистая, я узнал позже. Во-первых, в моей лаборатории выключилось электричество. Во-вторых, в соседней лаборатории произошел незапланированный распад полония. В-третьих, прибежал Чет и набросился с кулаками. Отданный под его ответственность коллайдер показал резкое увеличение плотности рабочего вещества. Претензия сводилась к тому, что из-за меня произошел скачок напряжения, отчего Британские Острова могли уйти под воду. С частью северной Франции, если это кого-нибудь утешит.

Меня вызвал директор центра, произошел неприятный разговор и меня уволили. Но мне было необходимо остаться в Кулхэме. Директор предложил единственную вакансию, которая освободилась на прошлой неделе.

С понедельника я приступил к обязанностям лаборанта Чета Шеминга.

Пришлось ездить на работу к восьми — строго, без опозданий. Целыми днями возиться с мыльными порошками и тряпочками, освоить управление чистящей машиной. Дьявол, работа для настоящего ученого. Даже Чет перестал шутить — видимо, стало жалко, что издевательства оказались пророческими. Думаю, если бы он знал, что помимо зарплаты лаборанта мне платил «Оупенинг», ерничанья продолжались бы.

Зато после четырех я мог спокойно сидеть в своей бывшей лаборатории под видом устранения последствий аварии.

Итак, что в итоге.

Звуковая волна, наполненная знаниями итальянца и киприота, затронула все фундаментальные взаимодействия. То есть, я могу предполагать, что дело не в самих звуковых волнах, а в их смысловой начинке. Если бы я включил музыку на максимальной громкости, вряд ли бы это повлияло на бета-распад и работу ускорителя. Можно, конечно, считать возмущения в коллайдере следствием отключения электричества, но для этого нужно быть полным идиотом и не знать, что подобное оборудование имеет резервный контур питания. А на радиоактивное излучение темнота в лаборатории вообще не влияет. Кроме того, пусть звук получился максимальным, но в пределах параметров колонок. И самое главное подтверждение теории — висящее параллельно полу яблоко.

Я открыл чистый лист на мониторе и принялся записывать данные. Один человек говорит то, что не знают другие, и заставляет их победить в футбольном матче. Второй — тоже говорит о том, чего не знает собеседник, с целью ограбить его. Допустим, мы имеем дело с неким полем информации, и в первом случае знания дали положительный заряд, а во втором — отрицательный. Отсюда вопрос: зависит ли приобретенный заряд от человека? Или выбросом знания он способен сам регулировать знак?

Второе. Традито был постоянным зрителем «Оупенинга», Гридениз вообще не знал о канале. Если предположить, что не врет, то странные сигналы ни при чем. Тогда почему координаты «неправильного» сигнала привели меня к Гриденизу? Впрочем, кто сказал, что они должны были привести именно к нему? Возможно, я пошел по ложному следу. И, тем не менее, встретил человека с феноменальным воздействием. Два из двух — завидное попадание.

Сбой сигнала мог открыть завесу общей закономерности, и тогда даром воздействовать знанием обладает каждый. В конце концов, по двум точкам можно построить прямую. А для построения плоскости нужна третья точка.

Придется ехать туда.

Дикая страна, варварские обычаи — ни политики, ни экономики. В таких условиях еще не приходилось работать.

Я выключил компьютер и вышел из лаборатории. Гася свет, снова подумал о зарядах, и вдруг мне пришла мысль, необъятная и страшная. Представив, что проверять ее придется далеко на востоке, мне стало совсем не по себе.

Господи, это все равно, что дать первобытному человеку лазерный резак…

Глава 5

Загородную резиденцию Руководителя сама природа отделила от остального мира широкой полосой смешанного леса. То ли чтобы мир не беспокоил, то ли наоборот.

Несусвет оставил машину перед воротами и показал удостоверение майору безопасности в костюме садовника. Тот сверился со списком и покачал головой:

— Я вас, конечно, пропущу, но советую приехать в другое время. Он на рыбалке.

Карп Наумович почесал затылок — да, момент не лучший. Но «в другое время» — значит не раньше, чем в понедельник. А сегодня — четверг. Будут варить уху, завтра — похмеляться, послезавтра — охотиться, в воскресенье — опять похмеляться. Не факт, что и в понедельник получится. Времени нет, брать хозяина нужно пока трезвый.

— Нет, пойду, — решительно произнес Несусвет и расписался в гостевой книге.

Майор пожал плечами, провожая Карпа Наумовича сочувствующим взглядом.

К реке вела тропинка — мимо беседки, в которой накрывали стол, мангала, источающего древесный дым, предвестника шашлыков, и бани, где суетились три девицы. Тропинка вела через лесопосадку — тихую, наполненную шелестом просыпающихся после зимы веток и щебетом первых птиц. У крутого невысокого берега тропинка упиралась в сижу — ротанговая ограда, черепичная крыша.

Наружу торчит телескопическая удочка. Внутри в мягком полукресле дремлет Руководитель, держа ее двумя руками. На столике — початая бутылка ирландского виски и ломтики лимона. В спрятанных под потолком динамиках мурлычет классическая музыка — Брамс или Чайковский, не все ли равно.

Полное единение человека с природой.

— Господин Руководитель, здравствуйте — шепотом произнес подкравшийся Несусвет, — пора выполнять вторую часть плана.

В первой части они поддались знати.

Внеочередные выборы назначили на конец апреля, до этого времени Верховный передал полномочия Пользуну. Члены правительства, госчиновники и народные избранники отправились в отпуска за свой счет. За неполные два месяца знати предстояло управлять государством.

Нищую интеллигенцию на местах поддержал пролетариат, которому лишь бы воевать. И желательно — на стороне победителя. Бизнес воспринял перестановки с привычным опасением: новые люди — новые поборы. На стороне знати мысленно были сотрудники среднего и низшего звена корпораций. Из тех, чей здравый смысл не помутился из-за цифр в зарплатной ведомости.

Верховный вздрогнул во сне и уронил в воду удочку.

— …! — разнеслось над водной гладью.

Карп Наумович кинулся спасать удочку, но поскользнулся на влажной земле и упал в воду. Вскарабкался обратно, измазал миланский костюм. Отряхнулся и забрызгал Верховного, который перестал материться и смотрел на происходящее с полусонным изумлением.

— Ты че, Карп, в воду полез?

Они помолчали, пока до обоих дошла двусмысленность фразы. А потом рассмеялись — звонко, до судорог в животе. Руководитель хохотал полулежа, запивая из бутылки, а Карп Наумович хихикал на трясущихся коленках и дрожал от холода.

Из ниоткуда появился слуга, накинул на гостя толстый плед.

— Чего тебя принесло? — предлагая стакан, спросил Руководитель. Гость не отказался.

— Хотел сказать, что срочно нужно делать предложение знати. Как мы… — Несусвет запнулся, отпивая, — как мы и предполагали, у них раскол. Теперь главное — задобрить.

Верховный извлек из-под кресла тубус, развернул его и явил свету новую удочку — ровно такую же, которая уплыла минуту назад.

— Да, я помню, — не отвлекаясь от снастей, ответил Верховный, — интересный план.

— Нужны денежные вливания. — Карп Наумович заметил тень на лице хозяина и поспешил уточнить: — Из бюджета, конечно. Ставки, оклады, места — чтобы выглядело правдоподобно. К концу полугодия мы их опять уволим.

Верховный кивнул, взмахивая рукой, будто расписывается. Несусвет кинулся за бумагами, и его прошиб пот — папка осталась в машине. Тут же отпустило — если бы папка была с собой, то непременно упала бы в воду.

— Я за папкой сбегаю, господин Руководитель?

— Сбегаю… говори уже «сплаваю»! — пошутил Верховный и рассмеялся. — Валяй. Везет тебе сегодня, улов хороший…

…Обратно Карп Наумович бежал еще быстрее, чтобы не исчерпать лимит везения. Осторожно приблизился к навесу и заглянул внутрь.

Никого.

Только в ведре киснут хлебные крошки.

Несусвет заметался по сиже, боясь уронить папку. Куда делся хозяин? Сбежал, чтобы посмеяться? Или спросонья упал в воду и утонул? Кто последний видел Руководителя, тот и ответит. А может, добрался до беседок с накрытыми столами?

В кустах раздался шорох. К сиже вышел Руководитель, затягивая ремень на камуфляжных штанах. Стоящий наизготовку Несусвет с бумагами в руке выглядел, как слуга, который ждет беспомощного господина возле туалетной комнаты.

С Верховного слетела гримаса облегчения, он нахмурил брови и надел очки.

— Ну, карась, что там подписать надо?

Месяц назад, после захвата парламента, первые лица государства собрались в дворцовом конференц-зале, который превратился в подобие уличной столовой. Войдя в зал, Верховный поприветствовал вялым движением руки и первым делом уничтожил огромный бутерброд.

— Какие соображения? — начал он сходу.

Соображения сыпались обильно: от бойкота повстанцев до физического устранения. Верховный слушал внимательно, иногда казалось — задумывался. На самом деле — просто колотил ложкой сахар.

Ему понравилась идея с жестким разгоном бунтовщиков с их последующим исчезновением. Но на носу была встреча с европейским банком насчет очередного кредита. Почему парламент не успел принять пакет законов, объясняется легко — не дала знать. Сложнее убедить в том, что она растворилась, будто и не было. Начнут проверять, копаться.

— Господин Верховный Руководитель, есть предложение.

— Привет, Карпуня. — Верховный потрепал Несусвета по плечу. — Какое?

Карп Наумович замялся под взглядами коллег.

— Дайте им власть.

Приговоренный к смерти, глядя на расстрельный взвод, чувствовал себя лучше, чем Несусвет. Возникшая тишина распространилась по залу. Кто-то ощерился, другие поджали губы.

— Ты что же такое говоришь, рыба? — Верховный осматривался. — Отдать власть оборванцам?! Да ты сам их давил в Харитонове, а мне предлагаешь на руках внести их?!!

Иной реакции Карп не ожидал, поэтому выдержал удар и остался на ногах. Когда пар ушел под потолок, Несусвет продолжил.

— Я знаю эту публику. Мечтатели понятия не имеют о реальной власти и о том, как ею пользоваться. Испугаются и разбегутся. Все равно, что не подставляться под удар, а отойти. Тогда враг грохнется на землю.

Короткую и пылкую речь, надиктованную Фире и ею отредактированную, Карп учил всю ночь. Ни одно слово не должно проскочить мимо.

— Откуда знать, что ты не врешь? — осенило Руководителя. — Может, ты — провокатор.

И к такому повороту Несусвет готовился. Правда, не ждал, что ноги задрожат. Карта обязательно сыграет, потому что в ином случае — он действительно провокатор.

— Ну, рыба, — подбодрил Верховный, — сразу скормить тебя знати? А хочешь работать начальником отдела образования в каком-нибудь селе?

Несусвет посмеялся за компанию, понимая, что в этой шутке — лишь доля шутки.

— Я не предполагаю, я знаю, — произнес Карп Наумович, обрывая смех.

После секундной паузы Верховный расхохотался еще больше. Но окружение не спешило поддерживать — слишком напоминало нервный срыв. Отлив перед девятым валом.

— Знает он! — не переставая смеяться, выдавил Руководитель. — Знаток!

Чтобы сбить напавшую икоту, Верховный запил шампанским. Целой бутылкой, из горлышка. Не удержался и прыснул, отчего часть выпитого пролилась на пол.

Карп Наумович полез во внутренний карман, пошарил и достал что-то зажатое в кулаке.

— Да, знаю, — он с победным видом посмотрел на присутствующих. — Слушайте.

Он подошел к столу президиума и включил микрофон, которым никогда не пользовались во время закрытых посиделок. У стен есть не только уши, но и записывающие устройства.

— Слушайте! — повторил Несусвет и положил на стол диктофон.

В динамиках долго шуршало, потом раздался четкий звук — голос Розуменко:

— И вот пока они не оклемались, нужно, Игорь Владимирович, додавливать…

…Спустя месяц, работа с Бронским налажена, Несусвет играет на опережение. И совсем не противно использовать предателя во благо. Не отдавать же страну на откуп голодранцам с прогнившими от книг головами? Настоящая жизнь — вот она, за окном автомобиля, а не на пыльных страницах.

Проезжая мимо баррикад на площади, Несусвет заметил вдалеке действие, не свойственное знатокам: махали руками, кричали, несли кого-то. Приказал водителю остановить.

— Вы там осторожней, Карп Наумович…

— Ты рот закрой, а дроссель — наоборот, открой. Дон Кихоты у них в головах с мельницами. Только молоть и умеют…

Минут через пять он вернулся. За ним семенили пара носильщиков, которые тащили обмякшее тело. Лицо парня в крови. Несусвет скомандовал грузить на заднее сидение.

— «Скорую» они вызвали, бл…! Кто к ним сюда приедет… а сопляк этот сейчас коней двинет. Давай, к областной больнице, живее. Против правил, под мою ответственность.

Машина рванула с места, унося молодого знатока из смерти в жизнь.

Глава 6

Из динамиков экрана, расположенного на крыше гостиницы, вещал Верховный Руководитель.

— Уважаемые представители знати! Вы — интеллектуальное будущее страны. Своей гражданской активностью вы доказали, что неравнодушны к собственному призванию. Власть была неправа по отношению к вам. Мы хотим исправить ошибку. Приглашаем знатоков перейти на государственную службу. Вам гарантируются высокая зарплата и полный социальный пакет. Страна нуждается в вас. Только вместе мы сможем преодолеть трудности. Вот вам моя рука.

И Верховный действительно протягивал руку.

В центре палаточного городка враг напротив врага стояли двое — молодой и пожилой. Зрители успокаивали спорщиков, но чем дальше, тем чаще раздавались подбадривающие возгласы.

— Что случилось, коллега? — спросил прохожий.

— Да вот, двое зацепились — идти под власть или нет. Младшой захотел устроится к этим, — зевака показал на экран, — а старший его вроде как не пускал. Ну, слово за слово, поспорили, перебрасываться знаниями начали. А ведь в одном патруле ходили. — Он вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть происходящее на пятачке. — Будет интересно. Младший бьет сильно, но не умеет защищаться. А старый делает купол, но удар слабенький.

Тот же зевака подсказал, что оба договорились драться на хобби, чтобы без холостых ударов.

— На безбожном флорине написано «Victoria Queen», — сказал старший.

Вокруг него возник фиолетовый купол.

— Charge — это рывок к цели, — ответил младший.

Вмятина в защите.

— «Маунди» чеканили специально для Пасхи.

Младший пошатнулся, но устоял, держась за ушибленный бок.

— При атаке на босса вар держит утробу, медведь — чешую, ДД смотрят под ноги за воид-зонами.

Защитная сфера треснула, старший запрокинул голову и упал.

Штаб сопротивления сменил прописку и расположился на пятом этаже столичной Горуправы.

— Не бывает таких совпадений, Степан Романович. Чтобы за четыре недели до выборов власть пошла ва-банк. У них прочная позиция: мы сами облажаемся, зачем рисковать?

— Так может догадались, что у нас раздрай?

— Э, нет. Понятно, что раскол должен был произойти рано или поздно, но эта публика любит действовать наверняка.

— Так шо, работает предатель?

Командиры смотрели друг на друга, как будто одним взглядом определяется чужой среди своих. Рёшик молчал, Розуменко дул на чай, Яся разливала кипяток по чашкам в углу комнаты.

— Как и рядовым знатокам, нам нужно определиться: мы под властью или самостоятельно, — сказал Рёшик, сев обратно за стол. — Публикуем манифест — вернуть работу интеллигенции и повысить зарплаты бюджетникам. Взамен — отказываемся от власти, но оставляем контролирующий орган — Палату Знати.

Командиры переварили услышанное и покачали головами. Защелкали клавишами, отправляя сообщения главам первичных ячеек. Одни успели получить ответ, другие боролись со связью, третьи — и так знали, как решит отряд.

Розуменко подошел к короткому и высокому столу, за которым сидел Рёшик.

— Плевать они хотели на наши палаты. Как только откажемся, они ткнут пальцем: «Знать испугалась! Одна надежда на нас!». И тогда пути назад нет, они будут править, сколько захотят.

— Дармоеды и так будут править всегда. Как в сказке: «Мятежник пал, слава дракону!». Только драконами станете вы. — Рёшик встал, не выпуская из правой руки планшет. — Да поймите же, Степан Романович, нет во власти порядочных людей. Порядочность — признак профессиональной непригодности для политика. Мятежник обязательно становится драконом.

— Знаешь, Игорь Владимирович, можно сделать и жалеть, а можно жалеть, что не сделал. Я предпочитаю первое. Предлагаю голосовать.

Прямота Розуменко воодушевила собрание.

Пункты составили категоричные: «За манифест» и «За выборы». Думали, по демократическим принципам сделать графу «Воздержался», но решили, что случай не тот. Голосовать — тайно.

В тяжелую стеклянную конфетницу легли двадцать шесть свернутых бумажек — двадцать четыре местных командира, столичный начальник Розуменко и лидер Пользун. Голоса раскладывали в разные стороны — манифест и выборы. Считать доверили Истомину. Над конфетницей образовался круг зрителей, стояли в несколько рядов. Передние выкрикивали задним:

— Пять-пять!

— Семь-шесть в пользу манифеста!

— Десять-одиннадцать, за выборы.

— Тринадцать-двенадцать — манифест.

В руках у Володи осталась единственная бумажка, свернутая маленьким самолетиком.

— Выборы, — объявил Истомин, не поднимая глаз. — Голоса — пополам.

Круг разорвался — командиры заговорили между собой и по телефонам.

— Что будем делать, раскольники? — спросил Дюжик. Его ровный голос прозвучал громче общего гомона. Аркадий Филиппович так же сидел рядом с Володей, но теперь — вполоборота.

Рёшик и Розуменко оказались по разные стороны т-образного стола. Для полноты картины не хватало ковбойской амуниции.

— Чепуха эти ваши голосования, манифесты, палаты… вместо того, чтобы облегчить людям жизнь, усложняем.

— А облегчить хотите, выбрав за них?

— Да. Они так привыкли. Просто до нас за них делали плохой выбор.

— А вы, значит, мерило?

— Сам ты, Рёшик, мерило. Нужно что-то делать: а не языками трепать!

— Ну давайте отмутузим друг друга у всех на виду. И легче станет сразу, и правого определим!

Командиры заулыбались, пошли в ход додумки, как можно устроить дуэль и на чем. Например, сделать две виселицы и вышибать знаниями табуретку. Или веревку у ножа гильотины перебивать.

Розуменко смеялся громче всех, после каждой юморной «добивки» его охватывал спазм.

— Ты прав, Пользун, — наконец, выговорил он, разогнувшись, — и легче, и определим.

Хохот сошел на нет. Перекрывая последние смешки, Розуменко добавил:

— Только никакая не виселица. И не гильотина, — он хихикнул. — Стреляться, как поэты! У нас же творчество? Мы шедевр творим?

Веселье прекратилось. Все в ожидании уставились на Пользуна. Кто еще должен блеснуть мудростью, если не лидер?

— Выбор оружия за вами, Степан Романович.

Собрание возликовало. Все поднялись в едином порыве, кроме Истомина, который забрал свой самолетик и запустил его под потолок. Самолетик поднялся и тут же ушел в пике.

— Как это записать для сайта? — спросила Звонова, подойдя к Рёшику.

— А никак записывать не нужно.

К площади подошли в плохом предчувствии: напряжение витало в воздухе. Руководитель в сотый раз протягивал руку с экрана.

— Быстро сориентировались, — бросил Розуменко.

— Или записали заранее, — ответил Пользун.

Разорвав живое кольцо, командиры оказались внутри импровизированной арены.

— ИВК 25 требуется два танка, медведь и эвойденс-вара на трэш-амубарака, — ударил младший знаток и подошел ближе.

Старший лежал неподвижно. Толпа перестала кричать, камеры телефонов уставились на поверженного. Младший готовился к контрольному удару.

Когда публика вдохнула для приветствия победителя, старший знаток открыл глаза и прохрипел:

— Самая дорогая монета в мире — двадцать долларов США 1933-го года.

Младший стоял, не моргая. И осел, как песочная пирамида под волной. Из носа пошла кровь. Старший побрел из круга. Когда слился с толпой, его настигли радостные крики болельщиков.

Голос Рёшика, зовущий врача, утонул в возгласах. Толпа съела пустой круг, проигравший лежал на брусчатке.

Пользун и Розуменко переглянулись. Только что увиденная дуэль разрешила спор. Стреляйся командиры — зрители превратились бы в участников бойни.

Интеллигенция идет стенка на стенку — лучшего подарка для власти не придумаешь.

Степан Романович и Игорь Владимирович исчезли в толпе.

На маленькой сцене с примитивной аппаратурой, чуть в стороне от площади, пел Серега Белый с группой. Услышав голос любимца, знатоки перешли от места драки ближе к колонкам и стали подпевать. Голос успокаивал, позволяя надеяться, что обязательно все будет хорошо, даже если кажется, что плохо.

Глава 7

— Будем делать на вашей базе новый научный комплекс! — обрадовал Смык коллектив ИНЯДа на общем собрании.

Все зааплодировали, но хлопков слышно не было — собравшиеся сидели в перчатках. Может, для кого март и весенний месяц. Может, у кого-то есть деньги на отопление. Может, кому-то минус пять — это звенящие ручьи и прочая поэзия. Для кучки уцелевших сотрудников конец марта стал прозой — циничной и неумелой, как любовь старшеклассника. От прежнего института остались две лаборатории и столовая. Она давно стала «государством в государстве», хотя висела на балансе ИНЯДа. Зато кафе ресторанного типа (вход с боковой улицы) — собственность вполне частная, Кирилла Денисовича Варгашкина. Как в заведение попадают купленные для столовой — тоже его личное дело.

— Это называется, — продолжил Смык и подсмотрел в бумажку, — технополис!

Его словарный запас, а вместе с ним и ораторский пыл, иссякли. Гоша взмахнул руками, как курица крыльями, откашлялся, беззвучно шевельнул губами и показал Варгашкину: у меня — все. Перетек от старенькой трибуны в первый ряд, а потом выветрился.

— От нас, коллеги, требуется небольшая организационная подготовка, — продолжил Кирилл Денисович и раскрыл папку.

Бронский не слышал благую весть. В последнее время он вообще не обращал внимания на происходящее. Необходимых для подписи бумаг осталась тонкая стопка, остальные подписывал Варгашкин или нанятая им бухгалтер. Мысли профессора полностью занимала госпожа Физика.

Он работал с утра до вечера, когда уходили даже оптовики, торгующие паленой водкой. А у них рабочий день начинался на закате. Николаю Вальтеровичу казалось, что упорной работой на благо человечества он искупит двойное предательство. Пусть в интересах науки, Бронский поступил недостойно. Когда установка заработает, он докажет — цель оправдывает средства.

Модель ускорителя показывала долгожданные результаты с середины марта. Пережив первые радости, Николай Вальтерович не спешил трубить победу. «Погонял» установку в разных режимах, свел цифры в таблицу. Да, получилось то, что нужно — образец генератора дешевой энергии. Правда, пока дорого стоит промышленный выпуск материала для стенок корпуса, но если ученые поддержат идею, экономическая выгода будет очевидной. А для этого нужно описать работу, опубликовать статью, оформить заявки. Николай Вальтерович поручил волокиту Боре в обмен на обещания, что это — готовый материал для кандидатской.

Стебня расположился в кабинете директора. Некогда просторная комната после переезда в нее лаборатории превратилась в гнездо науки, похожее на прокрустово ложе — все, не имеющее отношение к эксперименту, отсекалось. На Борины игры Бронский закрывал глаза, но тот не наглел. Набрал пять страничек — выполнил квест, еще пять — очистил пещеру от монстров.

Однажды Николай Вальтерович подарил книгу — роман современного автора, и на Борю снизошло геймерское откровение. А вдруг жизнь — большой квест? Персонаж ходит на работу, где умудряется, помимо служебных обязанностей, проходить задания в игре. И то, и другое нужно сделать точно и вовремя, чтобы не заметил начальник. Персонаж действует по собственной воле, без управления с клавиатуры. Увлекательней, чем стрелялка или РПГ, и Стебня проводил за новой игрой все больше времени.

К моменту провозглашения технополиса Боря закончил оцифровку рукописной документации. Профессор раздумывал, когда лучше провести повторную презентацию.

Вычитывая статью для английского журнала, посвященную управляемому термоядерному синтезу, Бронский поймал себя на мысли, что самая человеческая жизнь похожа на изобретенную им установку. В котле кипят страсти, и обязательно рванет, если не будет обратной связи с оболочкой. Пусть в человеческом понимании оболочка есть все, что находится вокруг. Поверить в единого бородатого дядьку, сидящего на облаке, Николаю Вальтеровичу не позволяло образование. Он верил в бога, но видел его не собирательно, а разрозненно — во всех последствиях Большого Взрыва. Бог в чистом виде — первоначальная энергия, которая обеспечила творение Вселенной. А сейчас Взрыв разбросал доказательства существования бога по разным областям знаний — собирайте крупицы.

Как и дьявол, бог — в мелочах.

К концу апреля Бронский совершенно потерялся в реальном мире. Ходил по коридорам института, здоровался с сотрудниками, но не замечал, как они выносят оборудование и книги. Какие-то грузовики забирали барахло, а Николай Вальтерович спокойно глядел из окна. Говорят, что-то новое здесь будет, от старого избавляются. На этой рухляди и десять лет назад ничего делать нельзя было. Может, что и получится. Наши-то, вроде, в Столице победили. Наверное, Рёшик вспомнил о старом предателе.

— Как же так, Николай Вальтерович? — спросил старый младший сотрудник, работающий в институте со дня основания. — Полсотни лет, а теперь — под снос? Вы-то куда смотрите?

— Почему под снос? — удивился Бронский.

— Ну как же — новый научный центр! А когда снесут старый, кто его знает, что построят. Только в последнее время я что-то не припоминаю, чтобы институты строили. Магазины, клубы эти ночные — да. А институт — нет, не припоминаю.

В голове у Николая Вальтеровича сомкнулось. Как провода, которые лежали сами по себе, и вдруг понадобилось пропустить ток. Искря и дымя обмоткой, электричество пошло по жилам.

Бронский ворвался к Варгашкину, сметая на ходу посетителей. В кабинете сидела зрелых лет дама с чашкой кофе и чадила тонкой сигареткой. Кирилл Денисович мило ей улыбался.

— Потрудитесь объяснить! — гаркнул профессор. — Куда вывозится оборудование и по какому праву?!

Варгашкин отвлекся с трудом, как будто покой нарушил сумасшедший попрошайка. Посмотрел с ленцой и заговорил спокойно, в сотый раз объясняя понятное:

— Уважаемый Николай Вальтерович. Вы — взрослый, можно сказать, современный человек. — На этих словах дама прыснула. — Вот у меня представитель строительной компании, которая занимается строительством под ключ.

Глядя на незнакомого человека, нельзя быть уверенным в его умственных способностях. Но Николаю Вальтеровичу показалось, что гостья категорически не способна к строительству научного института. То есть, она вряд ли подозревает о существовании таких учреждений.

Варгашкин извинился перед посетительницей и бросил профессору:

— Современная наука — это не только лаборатории. Это комплекс объектов. Гостиница, ресторан, спа-салон. — Гостья закивала. — Мир не стоит на месте, научные изыскания должны проводиться в комфорте.

— И желательно в другом месте, — закончил мысль профессор. — С этим ясно. А куда людей денете?

На лице дамы появилась скука. Варгашкин заметил это и встал, отвечая «на посошок».

— Вы сами знаете, что у нас работают лучшие физики-ядерщики, ученые мирового уровня. Они запросто найдут место, их с удовольствием возьмут в любую структуру, где мало-мальски нужны мозги. — Он взял Бронского под локоть и повел в сторону двери. — Надо только обратиться в центр занятости — с руками оторвут.

Стоя на выходе, Николай Вальтерович хотел ответить. И что после сорока пяти на работу у нас не берут. И что институтов, в которых нужны теоретики ядерной физики, в стране не осталось. И что вся жизнь сотрудников — это ИНЯД, проклятый женами. И что, Gosh, никакого технополиса здесь не будет, а будет развлекательно-продавательная коробка из стекла и бетона, в которой дети оставляют деньги, выданные на школьный завтрак. Бутерброды с морковкой сейчас не едят, им какое-нибудь schlucken — меню подавай. И магазины, автоматы, бары…

Но Бронский промолчал — не хотел расстраивать даму, и сам не хотел заводиться. Ушел, проговорив в воздух:

— Как меня угораздило здесь родиться? Ich liebe dich, Dad.

Николай Вальтерович написал три заявления в Горуправу об уходе и порвал их. Малодушничал, корил себя за это. Куда он пойдет — старик, в сущности; с высшим, но ненужным образованием; не умеющий обманывать, а значит, не приспособленный к жизни. С другой стороны, наблюдать, как рушится институт, которому отдана жизнь, за пределами возможностей. Третьего не дано.

Утром, привычно пробираясь по лабиринту торговых рядов, Николай Вальтерович остановился перед входом во двор ИНЯДа. Сотрудники забрали пожитки и собирались кучками возле ступеней. Носильщики тянули остатки оборудования, шкафы, книги — сбрасывали в грузовые машины.

Понесли экспонаты из музея. Они съежились на весеннем ветру, зажмурились от солнца и жадно глотали незнакомый воздух. Какое блаженство вдохнуть жизнь после десятилетий, проведенных в пыльном заточении! На них смотрят сотни глаз — это ли не призвание музейной вещи? Восторг, жизнь, свобода! От избытка внимания портрет Эйнштейна выскользнул из рук носильщика и упал в лужу. Вода! Оказывается, она совсем не похожа на тряпки уборщиц!

Жижа подмочила края портрета, потом проглотила его. Эйнштейн остался в грязи — никто не поднимал мокрую картонку. Экспонат погиб — забытый, но свободный.

Возле строительной техники курили рабочие.

— И что теперь? — спросил Бронский, тоже закуривая.

— Снесем на хрен, — ответил строитель. — Коробка старая, сыпется.

— Неужели прямо возьмете и гирей разломаете?

— Зачем? — Рабочий посмотрел на любопытного старичка со снисхождением. — Динамит заложим и — бах!

Бронский представил, как взрывают ИНЯД. Отчего-то захотелось дать в морду. Забытое со школы чувство, когда Коля мог представить, что дает кому-то в морду. Но со следующей волной гнева пришла идея. Когда она с комфортом уселась в голове, Бронский готов был расцеловать строителей в воняющие перегаром физиономии.

— Glück! — пожелал профессор, взбегая по ступеням и маша курильщикам.

«Мозгами двинулся», — подумали в ответ строители.

К Бронскому пришли после обеда. Представители застройщика настоятельно попросили освободить кабинет, вывезти установку и исчезнуть. В противном случае — заберет варта, а здание снесут вместе с установкой.

— Вы что, не знаете, над чем я работаю? — будто студентам на экзамене сказал Бронский. — Это фактически коллайдер, ускоритель частиц!

Представители посмотрели на помощника, который внимательно изучал что-то на мониторе. Боря почувствовал взгляд и отвлекся. Кивнул — «да, да коллайдер».

— Я его год собирал, а разбирать — два года нужно, — продолжал профессор, повышая тональность. — Малейшее несоответствие, и взорвется! Вам-то этого и нужно, но беда в том, что от всего Харитонова останется черное пятно.

Гости снова посмотрели на Борю. По выражению лица читалось, что он либо корпит над сверхсложным математическим вычислением, либо ему попался танк с огромным здоровьем. Не поднимая взгляда, Стебня утвердительно махнул рукой — «конечно, взорвется».

— Передайте застройщикам, — завершил Бронский, — что я отсюда не уйду. Пойдут штурмом — взорву все ficken.

Гости мысленно покрутили пальцем у виска и пошли прочь.

Через час приехал Гоша с полковником варты, который ел бутерброд. Уговаривали, доказывали, грозили. Бронский подвел к установке и показал, какой именно комбинацией клавиш он взорвет реактор.

— У меня и заложник есть, — Николай Вальтерович показал на Борю. Тот подавил смех и спрятался за монитором.

— И какие ваши требования? — уточнил полковник, нашарив в кармане кусок шоколадки в фольге. Судя по тону, чувство юмора его никогда не подводило ввиду отсутствия такового.

— Требования простые: никакого технополиса, верните аппаратуру, а лучше — купите новую, и отстаньте от ИНЯДа.

— Не тема, — прошелестел Смык, просачиваясь от одного плеча Бронского к другому. — Вы же реальный ученый, должны смотреть вперед… в эволюцию.

— Совершенно верно. Я смотрю туда и вижу торговый центр вместо института и безработных ученых вместо нищих ученых.

Гоша пожал плечами. Показал полковнику, что пора уходить, и на прощание погрозил профессору бледным пальцем.

— Здорово вы их. — Стебня показался из-за монитора. — Я чуть не лопнул.

Из динамиков раздалась автоматная очередь, Боря вернулся в строй — уже раненым.

Когда под вечер запертый изнутри кабинет директора штурмовали ОВОНовцы, Боря понял, что шутки не кончились — они еще не начинались.

Глава 8

Карп Наумович сидел в своем столичном кабинете, переоборудованном из большой квартиры в центре города, и пил зеленый чай с галетным печеньем. Желудок благоволил трапезе и беспокойства не проявлял. За окном осторожно пригревало апрельское солнышко, разминаясь перед будущими зноями. Лучик пробрался через жалюзи и скользнул по стакану с чаем, срикошетив на депутатский значок.

В дверь постучали.

— Разрешите? — спросил секретарь. — К вам посетитель. Я сказал, что не приемный день, но он настаивает.

Либо утро станет еще прекрасней, либо его изгадит внезапный гость. Впрочем, до вечера далеко, в душу наверняка напрудят, так что лучше готовиться заранее.

В кабинет зашел мужчина — среднестатистический, внешне невзрачный, очень этим похожий на самого Карпа Наумовича. Сразу проявилось доверие к посетителю. Так случается: видишь человека в первый раз, а как будто сто лет знакомы.

— Чем обязан? — спросил хозяин кабинета, показывая на стул.

— Пока ничем. Людей, которым вы обязаны, можно по пальцам пересчитать.

«Сказано неплохо, — подумал Несусвет, — только натянутость есть. Ничего, пообщаемся».

— У меня предложение, — сказал гость. — Деловое.

«И к бабке ходить не надо. Вопрос — в цене».

— Я вам рассказываю, как работает сила знания, вы помогаете мне с бизнесом.

Карп Наумович настолько свыкся с мыслью, что знать — это обычные бунтовщики, что и не думал пользоваться их умениями. Все равно, что ехать в атаку на вражеском танке — свои подобьют. А почему бы, собственно, и не попробовать? Все-таки высшее образование есть, не глупее других.

Передав секретарю имя, фамилию, адрес и банковские реквизиты посетителя, Карп Наумович поинтересовался:

— Так вы, получается, предатель? То есть, прошу прощения, перебежчик?

— Нет. Я не знаток, и силой не обладаю. Но знаю, как ее вызывать и применять.

«И поэтому невероятно бесишься», — подумал про себя Несусвет.

— А чего же знатоков не тренируете?

Посетитель молчал, на лбу образовались складки, глаза смотрели в сторону.

— Одна беда от этих знатоков. Бузят, а порядка нет. Курс какой был до восстания? А сейчас какой? У меня бизнес сыплется, доллары брал одни, а отдавать нужно другие. Уволил половину, все равно не выхожу даже в ноль. Мне стабильность нужна.

Теперь задумался Карп Наумович. Непростой человечек попался — беспринципный, но идейный. Это он покрутился со знатоками, узнал их секреты и мне их принес, гаранту стабильности. Мда, тот еще бизнесмен.

— Когда можем начать?

— Да хоть сейчас, — ответил гость, разводя руками.

После краткой теоретической части перешли к практике.

— Для начала нужно представить, что вы меня ненавидите, — сказал гость. — Или хотя бы испытываете неприязнь. Замените меня образом вашего врага, так проще.

Карп Наумович представил, что перед ним Рёшик Пользун. Получалось не очень — фигурой и манерой поведения прототип отличался от гостя.

— Далее произнесите какое-нибудь знание.

— В коньяке — пять звезд, — быстро ответил Несусвет.

Он мечтал о бокале коньяка лет семь, с тех пор, как диагностировали гастрит. Подсознательно мечты Карпа Наумовича связывались именно с процессом питья этого стакана. Попадись в руки золотая рыбка, первое желание готово.

— Так не пойдет, — поправил тренер. — Нужно говорить то, чего оппонент заведомо не знает. Иначе — никакого эффекта. Например, если вы назовете редкую марку коньяка и скажете, что в ней пять звезд, тогда получится.

— Ладно, назвал я, допустим, и что?

— Дальше — три варианта. Во всяком случае, распространенных. Удар, защита или лечение. После высказывания представляете, что вы бьете противника. Не получается — представляете, что защищаетесь. Опять не выходит — лечите.

— А лечить можно любой орган?

— Точно не знаю. Думаю, любой.

Карп Наумович хлебнул чаю, закусил печеньем и мечтательно поморщился.

— Полезное свойство, — произнес он и допил, будто осушил стакан с коньяком.

Начали прикидывать, в какой области Карп Наумович знаток.

— В финансах разбираюсь, — вспомнил он. Гость оживился, а Несусвет осекся: — Но то, что знаю я, и не знают другие, вслух говорить нельзя.

Оказалось, что Карп Наумович сведущ в документообороте, но ГОСТов и нормативов не знает, а лишь соображает, как документы подделывать. Об этом тоже нельзя распространяться.

В области специальных знаний ученик «плавал», общая эрудиция — низкая, только узкочиновничьи навыки, граничащие с уголовными повадками.

У Несусвета было высшее образование, но отсутствовало среднее.

— На первый раз неплохо, — соврал посетитель, — завтра продолжим. А вы за это время подумайте, пожалуйста, в чем разбираетесь лучше других.

Карп Наумович вспомнил, что за пять лет поднаторел в анатомии желудочно-кишечного тракта, но прикусил язык — незачем знать посторонним.

Размочив очередную галету в новом стакане чая, Карп Наумович облизал ее и выбросил к чертовой матери в корзину…

…В отличие от Несусвета, министерство безопасности к выгодам знаточества присмотрелось давно. И осведомители у силовиков (название пришлось кстати) появились гораздо раньше. Проблему представляла умственная ограниченность личного состава. Рядовые и сержанты, пришедшие в армию, чтобы впоследствии работать в варте, наотрез отказывались понимать алгебру, геометрию и физику. Остальная школьная программа, от которой они бежали, восторга тоже не вызывала. Лейтенанты и капитаны, в особенности технари, с точными науками кое-как дружили, но с гуманитарными рассорились вдрызг. Старший офицерский состав проявлял некоторую склонность к аналитике, но совершенно не мог ее реализовать из-за поврежденного службой разума и хронического алкоголизма. Генералитет вовсе хранил молчание, невозможно было понять — знают ли наверху гораздо больше положенного или не знают ничего.

Единственный выход виделся в наборе штабного персонала и прочих белоручек — связистов, архивариусов, переводчиков, писарей, киношников, программистов и других армейских бездельников. Тех, у кого есть время читать. Но сорвать их с теплых мест на боевые дежурства оказалось непросто: находились высокопоставленные заступники. Однако нашлись и добровольцы, которые по ряду личных причин ненавидели вшивую интеллигенцию как искаженное отражение в грязной луже. Таких активистов набралось около сотни, из них и сформировали «роту боевого слова», сокращенно — РБС. Действовала она в Столице и выполняла конкретную задачу: в боевых условиях изучить противника и овладеть приемами его борьбы…

…В самом начале второго визита тренера Карп Наумович хотел выдворить его, и не то, что покровительствовать, наоборот — отобрать бизнес. Но Гоша вовремя подсказал — не стоит так сразу. В профессиональном спорте были случаи, когда успешными тренерами становились люди, не бывшие спортсменами. Один известный ныне наставник даже был освобожден от уроков физкультуры. Для тренера важно объяснить. Он, как режиссер, лепит спектакль из актеров. Последнюю сентенцию, как и слово «сентенция», Смык подслушал в буфете оперного театра, куда патрон притащил его в очередной раз, выгуливая Фиру.

Карп Наумович прислушался. Во-первых, потому что не увидел личной заинтересованности Гоши в процессе обучения. Во-вторых, Смык славился озарениями, которые поначалу воспринимались как приступы тупости.

Занятие началось с повторения пройденного. Несусвет по памяти назвал необходимые условия возникновения силы — злость, мысленный выбор оружия, направление силы на удар. Хотел быть лекарем и самому себе вылечить гастрит.

Но лекарем — не получалось. Получалось — боевиком…

…Ежедневные занятия длились неделю.

Впервые за пять лет Несусвету захотелось курить. Нет, хотелось постоянно, но отчетливое желание сделать это, наплевав на запреты врачей и собственное здоровье, лезло наружу только на тренировках. Приходилось сбивать порыв пустырником.

— Да хрена ли… — отговаривался он, приступая к чтению, — все равно не выйдет.

И действительно не выходило. К концу занятия Несусвет кипел от бессильной ненависти к себе и тому идиоту, которому пришло в голову учить взрослого, сложившегося и успешного человека. Как правило, встреча заканчивалась оскорблениями и внеочередной порцией валидола.

— Ничего страшного, — успокаивал тренер после которой по счету неудачи, — давайте попробуем астрономию.

— Пошел ты! — ответил Карп Наумович, глядя прямо в лицо. И не отводил глаз, пока тренер соображал, что это — не фигура речи, а приказ.

Затем поспешно собрался и, прощаясь, сказал:

— Передумаете — звоните. Я вернусь.

Несусвет скомандовал по громкой связи — принести чай с галетным печеньем. Жутко хотелось пива с воблой, но разыгравшийся аппетит нужно глушить дозволенными приемами. Иначе — дисквалификация, пожизненная.

— Вернешься… — бросил Карп Наумович в закрывающуюся дверь, — бумеранг ты, что ли?

Дверь хлопнула, хозяин кабинета не увидел, как тренер скорчился от боли и на четвереньках пополз к выходу из приемной. Не заметила этого и секретарь — занималась чаем и печеньем.

В кабинете зазвонил телефон — незнакомый номер.

— Алло. Я. Встретиться?! — Несусвет потянул руку к другому телефону и отложил его обратно. — Ну можно. Да хоть завтра в двенадцать. Подумаю. Жду.

Положил трубку и проговорил в сторону:

— Интересненькое дело…

Филипповна и Георгиевна засиделись на лавочке допоздна. Восемь вечера, уже прохладно, скоро сериал, а вот зацепились языками за тему и чесали, пока пупырышки не сточились. Только расходиться — ан тут машина во двор заехала, прямо к соседнему подъезду. Ну как тут уйдешь?

— Пьянь залетная? — предположила Филипповна.

— Не, иностранцы, вроде. Наркоманы, — возразила Георгиевна.

Розуменко, Истомин и Дюжик вышли из машины, поблагодарили водителя и закурили. Володя и Аркадий Филиппович жили в одном доме, на съемных квартирах — временном столичном прибежище командиров.

Розуменко приехал за компанию, его дом — двумя кварталами выше по улице.

Подошли трое, один попросил закурить, а получив сигарету, выкрикнул:

— Джордж Вашингтон выращивал марихуану в своем саду!

Дюжик успел сделать два шага вперед и заслонить собой Володю и Степана Романовича.

— Один человек из двух миллиардов живет дольше ста шестнадцати лет! — быстро проговорил Дюжик.

— Джеймс Кук брал в заложники короля острова Кеалакекуа! — заорал Розуменко.

Нападающие оказались внутри защитной сферы. Нанести ущерб не могли, а чужую силу ощущали в двойном размере.

— Это чурки с рынка разбираются, — догадалась Георгиевна, выглядывая из-за дерева.

— Ты слепая, что ли? — поинтересовалась Филипповна. — Это ж сутенеры с клиентами за проститутку дерутся.

Стычка переместилась от мусорных баков к пустой детской площадке.

— Средний айсберг весит двадцать миллионов тонн! — ударил Розуменко.

Противник кубарем выкатился из поля сферы. Остальные согнулись в боксерских стойках.

— На пароходах камбуз размещается сзади!..

— …а на парусниках — спереди!

Первый нападающий достал из кармана картонный прямоугольник и вслух прочитал:

— Размеры обуви придумал Джеймс Смит в 1792-м году.

Защиту прорвало на уровне щиколотки. Пока знатоки справлялись с шоком, боец вне сферы вытащил подельников наружу. Они пришли в чувства и приготовились к атаке.

Но Дюжик залатал сферу постулатом из геометрии Лобачевского. Истомин шепнул медицинскую мудрость, окончательно вернув знатоков в боевое состояние. Из окна кричал Пользун, куривший на балконе. Другие соседи тоже высунулись, наблюдая за странной схваткой и грозясь вызвать варту.

По обе стороны сферы, накрывшей горку-слоника, люди были готовы высказаться в любой момент. Поняв ущербность своего положения, нападающие подняли руки и отступили к подворотне. Конфликт этим бы закончился, но Розуменко гаркнул в запале:

— Канарские острова названы в честь собак, а канарейки — в честь островов!!!

Двое, спотыкаясь отскочили. Третий упал на исходящий паром люк и не двигался.

Истомин прибежал первым: нащупал пульс, посветил в глаза, поднял раненому голову.

— Ну ты, Романыч, шмальнул. Зачем огнестрельным?

— Сорвался, — ответил Розуменко, — очень они мне не понравились.

— Обычные хулиганы. «Хомо гоп-стопус». — Дюжик приковылял последним, его зацепила фраза, которая разорвала сферу.

— Нет, Аркадий Филиппович, не обычные. — Розуменко расстегнул лежащему ворот и залез во внутренний карман. Извлек картонку с записанными знаниями. — У обычных хулиганов нет фраз дальнего действия с отметкой министерства безопасности.

Дюжик мельком глянул на картонку и присвистнул:

— На пару обойм хватит.

Когда Розуменко отошел, Истомин снова взялся осматривать РБСника.

— Да брось его, Володя, — сказал Степан Романович, — свои заберут. Уходить нужно, иначе скажут, что мы напали.

Истомин посмотрел исподлобья. Дюжик забежал в подъезд. Розуменко пошел домой.

— А где проститутка-то? — недоумевала Георгиевна.

— Какая? — удивилась Филипповна.

— Та, за которую сутенеры дрались?

В подтверждение Георгиевна кивнула на площадку.

— Тю, — сплюнула Филипповна, — дурак тебя понюхал, старую. Какие сутенеры? Ты что, не видишь — алкаши это. Пьянь залетная.

Володя дождался «скорую», шепча заклинания из учебника анестезиологии. Помнил не много, но и крохи спасли жизнь.

— Если бы я не верил своим глазам, — удивлялся хирург в неотложке, — то сказал бы, что в него стреляли из пистолета. Но раны нет. Очень странно.

В ту ночь Истомин в одиночку выпил две бутылки коньяка. К такому лекарству не прибегал лет десять. Наутро твердо решил вернуться в Харитонов и покончить с карьерой знатока.

«Хватит общественной деятельности. Какое врачу дело, кого лечить — знающих или невежд? Больны все, а кто думает иначе, тот — недообследованный.

Нечего врачу делать в штурмовом отряде».

Дюжик домой не собирался. Жена заочно подала на развод, Аркадий Филиппович заочно согласился. При этом чуть ли не каждый день созванивались и мило обсуждали раздел имущества. Интеллигентные люди, что говорить.

Лучшим другом Аркадия Филипповича стал Ростик. Они притягивались, как разноименные заряды — пожилой к молодому, мягкий к грубому, сдержанный к резкому. Дружбой их отношения назвать сложно, но в любом споре они стояли на одной стороне.

Впрочем, случались и разногласия.

— Как ты не понимаешь, — говорил Ростик, — если мы начали борьбу, нужно идти до победы на выборах. Нельзя сейчас отпускать власть, правильно говорит Розуменко. Пусть люди проголосуют, а там посмотрим.

— Я все прекрасно понимаю, Рост, но не согласен с такой категоричностью. Что нам принесет гражданская война? Злобу, кровь и разруху, чего у нас и так полно. Мы-то думали, что сможем доказать правоту силой, не верили, что сила обернется против нас. Сегодня они своих знатоков нашли, завтра наших переманят, кого больше — неизвестно.

Аркадий Филиппович не подозревал, насколько прав. В течение последующей недели патрули знати по несколько раз в день сходились в боях с «ротой боевого слова». И каждый случай был жестче предыдущего. Знать били и по другим фронтам. Со счетов исчезали деньги. По косвенным признакам Ростислав догадался, что это дело рук кого-то из знатоков, перешедших на сторону власти. Затем взломали электронную библиотеку — склад боеприпасов — и похитили три мегабайта знаний в текстовом формате.

События развивались на фоне совершенной неизвестности — пойдет ли знать на выборы. Ряды столичной армии уменьшились на треть — из-за перебежчиков и тех, кто вернулся домой. В большинстве своем дезертирами стали приверженцы Рёшика, потому его поддержка ослабла. Зато поднялся авторитет Розуменко, который лично участвовал в стычках с РБСниками, восполняя запасы знаний.

В такой ситуации Несусвету оставалось ждать, пока противник уничтожит сам себя. И Рёшик понимал это, стараясь использовать остаток влияния, чтобы уговорить знать на роль конструктивной оппозиции. Но приверженцев оставалось меньше, а тех, кто остался, Розуменко принял в свою, зарегистрированную для участия в выборах, партию. Сложность в том, что оба крыла знати по-прежнему находились в одном здании и терпели друг друга, скрипя зубами. Когда споры в курилке превратились в потасовки, Пользун не выдержал и позвонил Карпу Наумовичу.

— Нужно встретиться в присутствии журналистов, — ответил Рёшик на изумленное приветствие. — Тема — меморандум. Я складываю полномочия, вы гарантируете, что не будете преследовать моих сторонников… Хорошо, в вашем офисе в полдень. Документ я подготовлю, можете составить свой вариант — объединим.

Легкость, с которой Несусвет согласился, показалась подозрительной. Рёшик взял на ночь экземпляры из оружейной библиотеки — авось пригодятся.

Глава 9

Пользун оставил служебную машину, и пошел в офис Несусвета пешком.

Ему нравилось начало апреля. Не по поэтическим штампам — весна, ручьи, птицы, — а как состояние перемен. Вышел из-под тепла батарей, умирающих по окончании отопительного сезона, вдохнул свежий воздух и ощутил пестрый букет запахов. В нем — свежесть южного ветра, сырость обнаженной земли и вонь собачьих испражнений. О последней поэты не вспоминают, но с жизнью она рифмуется замечательно.

У входа встретила Яся с фотоаппаратом наперевес. Рядом топтались журналисты. Пользун осмотрел их и заметил сначала аристократический профиль, а затем — горделивую осанку Потемкиной. За ночь примчалась из Харитонова. Здесь же скучал «кликовский» оператор — ему, в отличие от Фиры, поездка была в тягость.

Поодаль стояли две группы знатоков, выкрикивая каждая свой лозунг. Одни называли Пользуна предателем, другие — спасителем. На фоне просыпающейся весенней природы митинг выглядел театрализованным представлением на потеху жмурящейся от первого солнца публике.

В означенное время охрана расступилась, и волна репортеров, на гребне которой держался Рёшик, хлынула в подъезд. Перед входом гостей обыскали. За это время переговорщики расположились в большой комнате с гипсокартонными стенами и лепными переходами к потолку. На нем красовались фотообои под фреску с сюжетом на библейскую тему. Показалось, что лики героев напоминают Карпа Наумовича и Верховного Руководителя. Но Рёшик отогнал наваждение — вряд ли можно настолько обезуметь от любви к себе.

Операторы расположились по периметру стола. Договорились об обмене видео — у каждого получится съемка с разных точек. Журналисты еле протиснулись, чтобы поставить микрофоны.

— Цель нашей встречи, — начал по бумажке Несусвет, — установление доверия и взаимопонимания между властью и знатью. Слава богу, у обеих сторон нашлось мужество признать недопустимость конфронтации и сделать шаги навстречу.

Написанные референтом казенные слова Карп Наумович читал без зазрений совести. Накануне, после звонка Рёшика, Несусвет примчался к Верховному, доложил обстановку и получил высочайшее позволение. Результат многоходовой комбинации по расколу знати маячил на вытянутой руке. Конечно, после меморандума останутся ортодоксы, которые продолжат борьбу. Но это вполовину меньше изначального числа, и они будут вне закона. С такими справиться — «словесной роты» хватит, тем более что ее пополнят вчерашние знатоки.

— Со своей стороны прошу, и закрепляю это в моратории, — ответил Рёшик, — о том, что участники общественного движения «Знать», бывшие, настоящие и будущие, не подлежат преследованию органами государственной власти. Спряжение вам в глагол.

«Ну конечно! — думал Несусвет, кивая, — кто будет преследовать знатоков за то, что они знатоки?! А вот по другим статьям уголовного и административного кодекса — посмотрим. Они не святые. Есть человек, значит, есть и статья».

— Также в меморандуме закреплено требование об обязательном трудоустройстве знатоков, которые перешли на сторону власти. С окладом не менее пяти минимальных зарплат.

«Ну конечно! — мысленно согласился Карп Наумович. — И даже больше дадим! Но когда выжмем из них все знания для „словесной роты“ (а к тому времени это будет, дай бог, батальон), не обессудьте: бюджет урезали, сокращения неминуемы. Возможно, они вернутся в знать, но и у нас силенок побольше будет — справимся».

Под шелест затворов и жужжание объективов стороны подписали меморандум и долго держали рукопожатие — специально для журналистов. Несусвет улыбался, мимика Рёшика выказывала усталость.

«Своей рукой подписал приговор мечте о справедливости: умному — все, глупому — закон. И закон подыскался такой, как надо — бьющий наотмашь. Острый нож интеллектуального правосудия, такой к горлу приставишь — и вот она, справедливость. Можно на врага пойти, а можно в подворотне прохожего прижать: „Не знаешь — плати знающему“. Эта система давно пробовалась в вузах как полноплатное обучение: не учись, диплом мы тебе продадим. А та десятая часть, которая тянется к знаниям, проживет за твой счет. Получилось наполовину — деньги с дураков берут, но не отдают умным. Честных преподавателей — тоже десять процентов.

Долго ждали, пока умная часть взбунтуется и пойдет на неучей. И с каким успехом пошла! Теперь придется отступать, беглую гласную в корень».

Журналисты выключили камеры, спрятали вспышки. Поджимал рабочий график, еще и в фуршете неплохо бы поучаствовать. Несусвет и Пользун прощались в неофициальной обстановке. Ловя взгляды репортеров, которые наблюдали с набитыми ртами, Карп Наумович похлопал Рёшика по плечу и сказал, чтобы слышали все:

— Мы сделали большой шаг к объединению интеллектуальной и политической элиты. А это, по сути, одно целое, магнит, притягивающий народ к мудрости. Жаль, что столько времени магнит был распилен, и у каждого было по одному полюсу.

Рёшик хотел возразить, но вместо этого кивнул, еще раз пожал руку, и в таком положении замер. Побледнел, разжал пятерню, бухнулся на колени, потом — на бок. Несколько секунд окружающие не понимали, что делать. Наконец, кто-то крикнул: «Скорую!». А другой, поумнее, выбежал на улицу, к протестующим, чтобы позвать лекаря-знатока.

Врач «скорой» диагностировал отравление пищеварительных органов. Судя по заключению, Пользун пережил чуть ли не газовую атаку. Поначалу грешили на еду, но остальные гости ели-пили то же самое. Хронических заболеваний ЖКТ у Рёшика не было. От греха подальше Несусвет распорядился, чтобы лидеру знати выделили люкс в депутатской больнице и ежедневно докладывали о состоянии. Иначе меморандум выйдет боком.

Карп Наумович осознал, что во время встречи с Рёшиком делал все, как учил захожий преподаватель. Выполнял установки подсознательно, увлекся и дал волю скрытому желанию уничтожить врага. Но что сказал такого умного, чего не знал Пользун, и от того полег? Он сотни раз прокручивал в голове подписание меморандума, просматривал видеозапись встречи. Даже укорял себя — что мне, и сказать нечего? Запись обрывалась после рукопожатия, и Несусвет напряг память — говорил ли что после? Говорил, вроде. Опять же, ничего сакрального.

У журналистов, как назло, съемка заканчивалась в том же месте — после рукопожатия. «А зачем дальше снимать? — удивлялись они. — Дальше — фуршет».

Через три дня Пользуна выписали. Сначала диагностировали язву, но после приезда Истомина больной выздоровел. Рёшика подозревали в симуляции, хотя изображать больного вплоть до биохимических показателей — нужно быть гениальным актером.

Чудесное выздоровление окончательно убедило Карпа Наумовича в подозрении. Только доказательств нет, а без них развить успех нельзя.

Однажды утром секретарь передала присланный по почте конверт без обратного адреса. Внутри обнаружилась карта памяти, то ли видеокамеры, то ли фотоаппарата. Ничего нового на ней Несусвет не увидел. Кадры церемонии, с других ракурсов. Самого видео немного, до двадцати минут. Зато в самом последнем — то, чего нет у других.

— …магнит, притягивающий народ к мудрости. Жаль, что столько времени магнит был распилен, и у каждого было по одному полюсу.

Пользун не знает, что магнит притягивает? Тогда что его скрутило, елки-двадцать?

Несусвет попросил соединить его с академией наук. На том конце послышался старческий голос — нудный, как лектор по охране труда. Фоном шел молодой баритон. Слов не разобрать, но ясно — командует.

— Что вы можете сказать о магнитах? — спросил Несусвет.

— Все, — бойко ответил профессор.

(- Семен Яковлевич, — позвал молодой, — заканчивайте болтать.)

Видимо, старик зажал трубку ладонью, потому что некоторое время в ухе невнятно бубнили. Когда снова раздался нудный голос, Карп Наумович зачитал выписанную на лист цитату из себя. Спросил, нет ли в ней чего странного. Старик кряхтел, шамкал и начал с осторожностью сапера:

— Если позволите заметить, странность присутствует. (- Где расчеты турбины для индусов? Это срочный заказ!) Все дело в свойствах ферромагнитных материалов — железа, кобальта и никеля. Часть их структуры — магнитные домены — представляют собой отдельные микроскопические магниты. Позвольте обратить внимание на то, что это свойство заметил Петр Перегрин еще в тринадцатом веке. Большая часть магнитных доменов направлена в одну сторону. Домены не уравновешивают друг друга, а объединяются, чтобы создать одно большое поле.

В отличие от желудка, на усваивание информации Карп не жаловался. Но из сказанного не понял ничего. По отдельности слова звучали весомо, но в общий смысл не укладывались.

— И что это значит? — напрямую спросил он.

На том конце возились.

— Это значит, что ты — болван. Если разломить магнит, получатся два магнита!

Дальше молодой набросился на профессора:

— Семен Яковлевич, я же просил, частными уроками занимайтесь во внерабочее время. Хотя бы не на совещании.

И дал отбой связи.

Учитель вошел в кабинет боком, сутулясь, на полусогнутых. Он сообразил, в чем дело, сразу по возвращении домой с прошлого урока. «Бумеранг» крутился в голове и долго отзывался болями в разных частях тела. В справочнике говорится, что боевой бумеранг не возвращается к метателю, это было бы глупое самоубийство.

— Косинус больше единицы! — крикнул из-за стола Несусвет.

Будто порывом ветра гостя отнесло назад, он ударился спиной о дверь и выкатился в проем.

Карп Наумович пребывал в хорошем настроении. За окном просыпалась весна: к семи утра она на ногах, поет с птицами и шагает по улицам оголенными ногами, сбросив оковы зимней одежды. По такому поводу Несусвет позволил себе на завтрак котлету. Паровую, из курицы, вкусную! Желудок отозвался серией спазмов, но разве это беспокоит человека, который изобрел мощнейшее в истории человечества оружие?

— Косинус не бывает больше единицы, — кряхтя, возразил учитель, — как и синус.

Несусвет помог посетителю встать. Проводил до дивана, приказал внести кофе. Сам ограничился минеральной водой без газа. День — знаменательный, но сколько их будет в жизни Карпа Наумовича! А кишечный тракт всего один.

Когда учитель допил кофе и успокоился, Несусвет подсел к нему и вполголоса сказал:

— Косинус больше единицы.

Гость закрыл глаза, но остался на месте. Прислушался к организму — ничего.

— Понятно, — констатировал Несусвет и записал в блокноте. — Повторно не действует.

Он отпил из чашки, выдохнул и перевернул страницу. Учитель рассматривал журналы в ожидании, пока начнется дело, по которому его вызвали.

— Страус прячет голову в песок, — выпалил Несусвет.

Гость дернулся, его откинуло на спинку дивана, тело застыло в расслабленной позе.

— Не боец, — прокомментировал Карп Наумович воображаемой публике. — И страус тоже. Прятал бы уже, как считает большинство.

Записи приобретали стройность. Сила незнания равнялась силе знания по модулю, но имела противоположный знак. Для жертвы — слабое утешение, потому что глупость рубила не хуже мудрости. Образно говоря, все равно, как ты получишь по голове — в лоб или в затылок.

Интересно, что своих глупость, как и знание, не косила. Несусвет сказал начальнику охраны Руководителя, что скорость звука выше скорости света — тот и ухом не повел, хотя для него готовился удар в пах. Это когда не пускали на прием по записи — совсем обнаглели, псы.

— Есть только одна проблема, — сказал Несусвет пришедшему в себя учителю. — Где взять столько нелепостей? Специально учить? Так деградировать недолго.

В печенье попался сырой комок, Карп Наумович выплюнул его на пол.

Гость совершенно пришел в себя, но держался за ребра.

Карп сел за стол, размочил в чае печенье и всосал мягкую субстанцию. Когда до него дошло, день показался краше прежнего. Молодая листва шелестела приятную мелодию, гул машин вплетался ритм-секцией, работающий этажом выше перфоратор (узнаю, чей кабинет — прибью!) тоже стал частью композиции. Откуда всплыли такие слова? Наобщался со знатоками.

Весь мир, как один ансамбль, играл для него бесплатно. Впрочем, так и должно быть в приличных заведениях.

— Алло. Это Несусвет. Дайте Верховного. — Карп Наумович переступил через учителя и вышел на балкон. — По какому поводу? — Несусвет раздувал щеки и семенил по лоджии. — Я овладел абсолютным оружием!

Трубку положили без ответа. Но Верховный перезвонил сам через несколько минут.

— Ты достал, Карп. — В голос вплетались звуки застолья. — Ты сейчас должен очень удивить, потому что оторвал меня… от важных государственных дел. У тебя минута. Если это опять бредни, прикажу тебя зажарить и подать между закусками и мясом.

— Тогда передайте трубку начальнику охраны.

Верховный опешил от такой деловитости и протянул телефон здоровому охраннику. Тот приложил трубку к уху и через секунду упал, дрыгая ногами. Изо рта шла пена.

— Ты что себе позволяешь?! — рокотал Верховный, подобрав трубку с земли. К охраннику подбежали двое, расстегнули воротник и мерили пульс.

— Показываю, что это не бредни.

— Так это ты его?

— Я любого так могу.

— И меня?

На телефонной линии, как рыба в сушилке, повисла тишина.

— Антибиотики убивают вирусы так же, как и бактерии! — пальнули с той стороны.

— Ворон и ворона — разные птицы! — ответили с этой.

— Лазер работает, фокусируя звуковые волны!!

— Самая сухая пустыня находится в Антарктиде!!!

Защита треснула под натиском глупости, знатоков скрутили и бросили в машину.

После подписания меморандума стихийные очаги сопротивления тлели по всей стране. Больше всего их было в Столице, где знать под предводительством Степана Розуменко не желала сдаваться. Между повстанцами и солдатами РБС то и дело возникали схватки, и исход был предрешен — правительственные войска били врага самым страшным оружием.

«Словесную роту» расширили до батальона и назвали спецподразделением БC. Возглавил его Несусвет. Старых сотрудников, естественно, уволили — знатоки и умники в новой гвардии были без надобности. Долго планировали порядок отбора — военные в отставке, тыловики, вертухаи. На деле они не дотягивали — проскакивали зачатки интеллекта. А нужны люди, для которых Чайковский — лишь дружеское название горячего напитка.

Перебрав варианты, Несусвет понял, что нужно не задирать голову, а смотреть под ноги. Там стояли лужи после первых дождей и вартовые — патрульные, гаишники, оперуполномоченные, налоговики и пожарные. Увы, часть из них после казармы не потеряла способность мыслить, но она была точкой на карте мировой глупости.

— Кто придумал арабские цифры?

— Арабы!

Первостепенная задача состояла в том, чтобы объяснить солдатам — никакой специальной подготовки не будет. Оставайтесь, какие есть, природа щедро одарила вас умением ни о чем не думать. Расслабьтесь, и разговаривайте о том же, о чем в жизни, причем теми же словами. Для общего блага в учебных комнатах некогда летного училища, закрытого лет десять назад, поставили диваны и телевизоры, провели глобальную сеть и установили фильтры на все сайты, кроме развлекательных. Из видов деятельности поощрялись только занятия спортом, в особенности боксом, борьбой и тяжелой атлетикой. Упаси господь, если сержант увидит шахматы или шашки! Даже в преферанс играть запретили.

— Электроны больше атомов!

— А если электрон налезет на атом, кто кого заборет?

— Га-га-га!

Несусвет проявил себя талантливым организатором. Ему удалось сплотить коллектив единомышленников, которые не мыслили в принципе. Получилась образцовая армия, способная уничтожить любое скопление знати. Сторонние наблюдатели и кое-то из самих БСников называли словесную роту «глупой». Причем сами «глупцы» тихо гордились статусом. В официальном обиходе слово «глупость» заменило «инакомыслие».

— Полный оборот Земля совершает вокруг Солнца за…?

— …месяц?

— Еще попытка.

Глупость стала силой с отрицательным зарядом, и ее использовали не только в боевых целях. Появились инакомыслящие-защитники, которые творили сферы — такие же большие и прочные, — но зеленого цвета. Ротные лекари ставили раненых на ноги уринотерапией, шаманскими плясками и кровопусканием. Экономисты обрывали финансовые связи знати неправильными реквизитами в переводах, и в итоге деньги не получал никто. А программисты просто работали, как раньше, перебиваясь с html на «паскаль» — для диверсий хватало. Но ударную силу по-прежнему составляли штурмовики — беспросветное инакомыслие вчерашнего салаги, помноженное на ненависть к отличникам, давало потрясающую боеспособность.

Глава 10

Меня зовут Мирослав Огнен, и я собираюсь на Дикий Восток. В Кулхэме мы с напарником работаем по сменам — у меня вторая, у него — первая. За большую бутылку виски и билет на матч «Арсенал» — «Ливерпуль» он согласился поработать дополнительно. А потом я — целую неделю. Кажется, обмен равный, зачем доплачивать за виски и билет? Все правильно: напарника расписание устраивает, а меня нет, чего ему суетиться? Раз суечусь я, потери неизбежны. Возбужденный атом излучает фотон, это трата на беспокойство.

Монотонный труд способствует порядку мыслей. Есть в нем какая-то стройность, установленная система. Она работает и для элементарных частиц, и для галактик. Набрал воду, мокнул тряпку, вперед-назад, влево-вправо. Непонятно — частица ты или волна.

Чувствуешь себя тибетским монахом, который созерцает реальность и знает, что ее не существует. Мести листья и стричь деревья нужно для успокоения, чтобы не расплескать высокий смысл, занимающий тебя на самом деле. У меня такой смысл есть, только его и лелею. Но для достижения необходима малость — заглянуть в базу данных Кулхэмского центра. Да хоть из моего бывшего компьютера, который находится в моей бывшей лаборатории и теперь принадлежит моему бывшему другу Чету Шемингу.

Для стройности моей теории не хватает фактических данных. Большую часть наверняка наберу в предстоящей поездке, но есть кое-что и здесь, в Кулхэме. Увы, файлы из местных компьютеров на волю не попадают — выходов на внешние носители нет, выкладывание в сеть блокируется администраторами, равно, как сканируется электронная почта. Результаты экспериментов я дублировал вручную, они остались. Но сейчас нужны архивные показания коллайдера, к ним я никогда не обращался. Не было надобности.

Чет задержался до четверти седьмого, пришлось по второму разу мыть лабораторию. Наконец, он закрыл дверь и посеменил вниз, шаркая подошвами по закругленным ступеням. Я отжал швабру и направился к двери. В понедельник охранники просмотрят записи и увидят, что ее открывали во внерабочее время. Наверняка будут интересоваться, что я делал у Чета. Пусть звонят — я буду в самолете, там телефоны отключены. По возвращению, конечно, допросят, но это все равно — с востока я вернусь мировым светилом науки или не вернусь совсем.

Включение, пароль, загрузка.

В сущности, я ничего такого не делаю — перепишу пару цифр, не больше.

Машина лаборатории ускорителя, корневой каталог, архив, показания за… май-июнь. Температура, давление, параметры внутри коллайдера… это не нужно. Гравитация, напряжение в сети — теплее. А что там мои показатели за то же время? Вот они…

Шаги по коридору?

Чепуха, половина седьмого, я один в корпусе — лаборант не справился с работой в отведенное время.

Швабра скользнула ручкой по краю столешницы и упала.

Чтоб тебе…

Обычный блокнот, обычная ручка. Знали бы вы, канцелярские плебеи, что я вами записываю. Мигом почувствовали бы себя золочеными «Паркерами» и «Паоло Веронезами».

Зазвонил телефон — мелодией старого звонка, которой владельцы суперсовременных аппаратов любят снабжать свои детища. Чем новее телефон, тем старее звонок. Я полез в карман, чтобы нажать отбой. Нажал не глядя, но стрекочущая трель продолжилась. Сигнал исходил со стола. Господи, кто-то забыл телефон в лаборатории.

Щелкнул электронный замок, дверь открылась. В проеме стоял Чет Шеминг.

— Хэлоу, мистер лаборант. Или мистер вор, как вам будет угодно?

Я встал со стула, спрятал записи в халат, выпрямился. Чет прошел мимо, демонстративно взял телефон и принял звонок.

— Да, дорогая. Уже еду. Прости, не предупредил.

Он спрятал телефон в футляр, но уходить не спешил. Я тоже стоял на месте, боясь, что уход означит бегство с места преступления. Так мы и смотрели друг на друга.

— Итак, Огнен, что ты хотел мне сказать?

— Ничего, Чет.

Он расстегнул пуговицы легкого плаща и сел на край стола, изображая внимание.

— Что ты здесь, черт побери, делаешь?! — внезапно крикнул он, делая нарочитую мину из серии «тебе что, нужен вопрос в лоб?».

— Убираю. — Я пожал плечами.

— Окей, — ответил он, — окей. Чего я морочу голову, вызову охрану, пусть разбираются. Мы с женой собрались на мюзикл, а я и так сегодня проторчал здесь больше положенного.

Снял трубку большого аппарата и набрал номер внутренней связи, записанный на табличке прямо перед телефоном.

— Хорошо, Чет, я расскажу тебе.

— Только быстро. — В трубке ответили. — А, да. Это Чет Шеминг из лаборатории «А2». Хотел предупредить, что забыл телефон и вернулся. Да, это мой ключ открывал последним. Извините за беспокойство. — Шеминг положил трубку. — Они, между прочим, собирались прийти сюда и посмотреть, что происходит. Впрочем, если твои объяснения мне не понравятся, придется сообщить ребятам, что я поймал крысу.

Я мог ответить ему многое по поводу крыс, которые жрут чужие куски сыра. Но смолчал — не такое было мое положение, чтобы язвить.

— Хорошо, Миро, освежу тебе память — я опаздываю, будь краток и убедителен, прошу.

Я развел руками:

— Мне нужны данные коллайдера годичной давности.

Чет покрутил рукой, как регулировщик, показывающий, что движение продолжается.

— Давление, температура, напряжение в сети…

Жест регулировщика увеличил частоту.

— Это для моих расчетов, касающихся «Оупенинга».

Кисть руки превратилась в пистолет, дуло направилось на меня, курок взвелся.

— Кажется, я доказал «Теорию всего», Чет.

Палец выстрелил, Шеминг сдул воображаемый дым и расхохотался.

— Отличная шутка, Миро, запиши и продай журналистам. «Кажется, я доказал „Теорию всего“»! Прекрасный заголовок, затянет на пару фунтов. «The Sun» и вовсе десятку отвалит, но придется еще отправить фотографию, потому что такого рода сенсации без фото они не печатают.

Я рассердился, но он прав — звучит как заявление «британского ученого».

— Это не шутка, я вполне серьезно полагаю, что информация образует компенсирующее поле для объединения всех четырех взаимодействий.

Шеминг перестал улыбаться, соскочил со стола и подсел ко мне на свободный стул.

— Дьявол, не вовремя… Ладно, рассказывай, только короче.

— Вопрос с охраной, полагаю, решен?

— По-прежнему зависит от услышанного.

Положение, в котором я оказался, не давало простора для маневра. К тому же Чет соображает в квантовой физике, глядишь, натолкнет на мысль. Или выступит непредвзятым критиком. Более объективного оценщика не найти — в личных симпатиях ко мне Чета не заподозришь.

— Четыре фундаментальные взаимодействия: сильное, слабое, гравитация, электромагнетизм. — Я написал четыре слова на чистом листе.

Устал держать в себе информационную бомбу — рванет изнутри, ошметками заляпает. Почему не рассказать о предположениях коллеге, пусть он и держит за глотку?

— О том, что электромагнитное и слабое взаимодействия объединены, ты знаешь.

Он кивнул, медленно прикрыв глаза:

— Глэшоу, Вайнберг, Салам. Взаимодействие кварков и лептонов. Но начинать нужно с Максвелла, до него электричество и магнетизм шли порознь.

Я пропустил укол, показав рукой, что и так спешу. Некогда углубляться.

— О супергравитации тоже наверняка слышал, — добавил я.

— Ну конечно — загадочные частицы гравитино.

— Итак, нам обоим и паре сотен ученых известно, что из четырех взаимодействий три представляют собой разновидности одной суперсилы. — Я соединил стрелочками три слова, кроме «сильное». — Для исследования сильного взаимодействия, точнее, для разбора его на запчасти, человечеству не хватает энергии. И, боюсь, не хватит никогда. Ускоритель размером с Млечный Путь, масштаб энергии, эквивалентный десяти в девятнадцатой степени массы протона — такие показатели не могут и сниться. Хотя однажды я уснул после литра виски, распитого с моими подопытными Крейгом и Марти…

— Постой, — Чет вынырнул из мыслей на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, — была же Теория Великого Объединения, подминающая сильное взаимодействие?

Я снова хотел сказать многое сразу — получилось скомканное бормотание и нервный жест.

— Да, была. Десять в четырнадцатой массы протона — чем лучше? Дело не в этом, понимаешь. Я изобрел новый принцип объединения сил природы.

Зазвонил телефон — надсадно, так звонят только родственники. Чет сбросил вызов и что-то начеркал в моем листочке. Тут же заштриховал и отвлекся от бумаги, недовольный.

— Все теории объединения, так или иначе, связаны с компенсирующими полями.

— Можешь не рассказывать, — перебил он. Я вспомнил, что дипломная работа Чета была связана с инвариантностью прогнозов. — Изменится ли что-либо, если волновую функцию в одной точке повернуть на одну фазу, а в другой точке — на другую? Ага, изменится.

— Ну нам проще объясняли. Один космонавт летит в пространстве равномерно и прямолинейно, второй парит в невесомости на земной орбите. Оба описывают одинаковые ощущения. То есть, гравитация компенсирует эффекты, вызванные кривизной траектории.

— Это совсем по-детски, — усмехнулся Чет.

— Не в этом суть. Есть универсальное калибровочное поле, которое компенсирует изменения любого масштаба — от сильного взаимодействия до гравитации.

Чет посмотрел на меня так, что стало не по себе — может, я действительно идиот и сейчас брежу, а собеседник слушает, сдерживая смех?

В любом случае, я должен был закончить мысль.

— Информация, — сказал я.

Тишина продлилась. Шеминг покусывал нижнюю губу, продолжая марать лист. Когда он осознал сказанное, положил ручку на стол. Я продолжил:

— Нам всегда твердили, что слова обладают силой. Но вместо того, чтобы попытаться ее измерить, мы списали полезное свойство на метафору. Какой смысл таит длина волны? Вычислил — и знаешь о ней все. Не тут-то было. Академик Вернадский был прав — мы живем в ноосфере. Почта, телефон, интернет — за какие-то полторы сотни лет человечество только и делало, что приближало к себе информацию. А затем каждый потребитель получил возможность делиться знаниями, едва успев их переварить. Замкнутая пищевая цепочка, венец эволюции или… калибровочное поле, поглощающее неровности объединения взаимодействий в одну суперсилу.

Я сделал паузу и поискал глазами чайник. Чету пришла та же мысль, он включил его и разложил пакетики с чаем по чашкам. Эрзац священной английской традиции.

— А как насчет масштаба энергии?

— Сам прикинь. Миллиарды людей ежесекундно получают, перерабатывают и выдают информацию. Учти современные возможности передачи — спутники, оптоволокно. Работает мощнейший живой процессор. Иногда мне кажется, знание и есть суперсила.

Телефон звонил несколько раз, потом Чет его отключил. Мы пили чай с найденным на полке печеньем и рассуждали о квантовой физике. Наш записной листок покрылся рисунками и формулами с обеих сторон. Разговор походил на старушечье дребезжание: раньше было лучше, чем сейчас. Во многом потому, что раньше старушки были моложе. Вот и мы с Четом были молодыми, когда штурмовали в университете квантовую физику.

И еще мы тогда дружили.

— Вопрос в том, — продолжил мысль Чет, — как калибровочное поле обладает реальными свойствами? Это чистая теория, как волшебная ручка, которая превращает протоны в нейтроны.

— Эта волшебная ручка открыла путь к вполне реальной симметрии ядерных сил. У меня давно крутится другая мысль, насчет элементарных частиц знания. Я назвал их инфонами. Есть примеры положительного и отрицательного заряда, есть база данных по боевой филологии.

— Чем же ты мерил заряды?

— Знак информации я измерять пока не умею. Но у меня есть прибор форсаунд — показывает доступ к информационному полю. Когда инфоны возбуждены, он подает сигнал. Честно говоря, это обычный звуковой анализатор. А ловит инфополе он по странному стечению обстоятельств. Во всяком случае, принцип действия непонятен.

Около девяти пришел охранник — проверить, не забыли ли закрыть лабораторию. Увидев нас с Четом, спорящих возле сенсорной доски (второй чистый лист мы не нашли), он буркнул:

— А, работаете… — и продолжил обход.

Сначала Чет поводил лазерной указкой по тому месту, где стоял охранник, как бы целясь. Потом принялся водить красной точкой по доске.

— Ладно, математический аппарат подобрать можно. Допустим, в него уложатся экспериментальные данные. Но как ты объяснишь, почему простой микрофон с чахлым процессором вдруг начал ловить сигналы Вселенной? Это что, интервью с богом?

— Невозможно. — Я забрал указку и посветил на потолок. — Интервью с богом невозможно, потому что никогда не будет фотографии героя статьи.

Немного подумав, Чет захохотал.

— Неплохая шутка, Миро. Честное слово, пойдет. Ты, оказывается, юморист!

Я фыркнул и повернулся к доске. Стер прошлые записи и нарисовал подобие вспышки.

— Хорошо, из чего, по-твоему, появилась Вселенная?

— У святой церкви на этот счет особое мнение, но я полагаю — от Большого Взрыва.

— Да ну? И как произошел взрыв?

— Из-за расширения квантового вакуума.

— Прелесть. А он откуда взялся?

Мы, наверное, походили на экзаменационную пару, с той разницей, что за ответ на последний вопрос можно ставить «А» и вручать Нобелевские премии, пока не разорится Шведский банк.

— Так что, студент Шеминг, не доставайте меня вопросами из разряда «что было раньше — курица или яйцо». Форсаунд работает, и точка. Практика — критерий истины, а не каракули на сенсорной доске.

Именно в тот момент я четко осознал, что нарисованное нами — действительно некрасиво с точки зрения изобразительного искусства.

— Яйцо, — ответил Чет. И пояснил, заметив мой взгляд: — Это доказали, цитата, «исследователи из Великобритании». Случится обычная история, — проговорил он, ставя чайник в третий раз, — это либо гениально, либо полнейший бред.

— Брось, коллега, — я машинально отжал в ведре швабру, — человечество спокойно относится к своей судьбе. Помнишь, когда в ЦЕРНе зафиксировали, что нейтрино движутся быстрее скорости света? Кто-то по этому поводу почесался? Решили — ошибка, и давай осваивать очередные миллиарды на проверку.

— Наверняка ошибка.

— Хорошо, а как насчет извлечения энергии из информации? — Я полез в коммуникатор, но вспомнил, что «воздух» отключают после шести. — Японцы выпустили на свет «демона Максвелла». Подняли потенциальную энергию молекул, используя лишь информацию об их движении. Кто-нибудь забил тревогу?

— Я что-то похожее читал в «The Sun».

— Ты вправду читаешь эту желтизну?

— Только сайт.

Не сговариваясь, мы посмотрели на часы — начало одиннадцатого.

— Так я возьму записи? — спросил я, проверяя, на месте ли блокнот.

Чет в задумчивости допил чай.

— А? Да, конечно, Шахерезада.

Я пожал свободной рукой влажную от указки ладонь Шеминга. В дверях он меня окликнул:

— Ты думал о том, что из твоей теории могут сделать оружие?

Оказывается, Чет способен на сантименты.

— Это неизбежно. Так было со всеми изобретениями от огня до атомной энергии. Вопрос в том, успеем ли мы сделать что-нибудь полезное, пока военные сообразят, что к чему. Благо, соображают они долго. Взять хотя бы охранника, который заходил.

— Это все-таки бред! — услышал я позади, спускаясь по лестнице.

Поскольку наш дежурный давно сдал пост, пришлось идти через центральный корпус. Там я долго ждал, пока гвардеец вернется из туалета, и за это время увидел, как в одном из мониторов Чет суетился возле сенсорной доски. Вставлял в панель что-то маленькое — наверное, флешку. Затем аккуратно расправил исписанный нами в самом начале лист и положил его в карман. У меня родились несколько идей, как подшутить над коллегой, но не было ни времени, ни сил.

Говоришь, это бред? И сам хочешь немного побредить? Окей, валяй.

— Поздновато вы сегодня, — заметил вернувшийся охранник.

— Дискутировали о космической инфляции, — ответил я и положил на стол карточку-ключ от лаборантской.

Служивый и ухом не повел.

К середине мая зачистили крупные города, не оставив ни кружка самодеятельности, ни шахматной секции, ни научного факультатива. В конце мая арестовали Розуменко — он отбивался до последнего слова, осажденный в загородном доме. Когда закончились учебники и подшивка журналов «Юный техник», Степан сдался. Не хватило сил слушать мегафоны, твердящие, что Иисус Христос родился в Поволжье, а диатез лечится горчичниками.

Ни одно из условий меморандума власть не выполнила. Зачем соблюдать правила, если сам их устанавливаешь с позиции силы.

Знатоки превратились в изгоев, они стояли вне законов. Настоящее — преследование БC, будущее — тюрьма, работа дворником или голодная смерть в любом из отделений бесплатной больницы, где нужно платить даже за то, чтобы тебя не уничтожили в первый день.

По возвращению из Столицы Рёшик несколько недель жил на остатки поступлений от знати. Ростик выжимал последнее, но орудовать скальпелем против дубины не мог. Дюжик и вовсе остался без семьи, работы и денег. Жил с Ростиславом на съемной квартире и готовил его к вступительным экзаменам. Истомин продолжил карьеру дерматолога, потихоньку возвращал клиентуру и на звонки отвечал редко. Возле Пользуна постоянно находился Борис Менделевич, потому что Рёшик проживал в его квартире.

Яся вернулась домой, но каждый день навещала опального борца.

— И что меморандум? — пояснял Раскин. — Тьфу, бумажка. Не закон, не подзаконный акт, не указ и не постановление. Так, пацанское слово — не шельмовать. Но кидалы по-другому не играют. В итоге имеем недоверие народа, презрение власти и отчаяние внутри знати. Полный тохес, говоря юридическим языком.

— Да, это не наша война, — опустив голову, признался Пользун. — В этом месте и в этом времени ничего нашего нет.

Вырвавшись из цепких лап похмелья, Рёшик обзвонил всех из близкого круга и назначил встречу возле того же дворца детского творчества, где собирались в первый раз. Позвонил Фире — попросил, чтобы записала и пустила в эфир обращение знати. Потемкина ничего не ответила и положила трубку. Порталы знатоков в сети давно легли под хакерскими атаками — неумелыми по форме и сути. Других способов общения с ойкуменой не осталось.

Как и на первой встрече, собрались около сотни знатоков. В каждом Рёшик был уверен — не проболтается, в бою поможет. Через несколько минут собрание окружили внутренние войска, начертив окружность металлическими щитами. Через десяток стояли БСники в гражданском.

Кольцо сжималось.

Знатоки готовились к схватке, последней в жизни. В нормальной жизни — точно.

— Пауки — насекомые! — прогремело над строем.

В воздухе появился огромный зеленый пузырь, который покрыл поле боя — никто по ту сторону щитов не сомневался в сказанном.

Пользун поднял воротник легкой курточки, похожей на френч, и шагнул навстречу военным. Перебросил из руки в руку планшет, разминая свободную кисть.

Попытался произнести знание, но слова не рождались, хотя перед выходом он повторил пяток тезисов из неиспользованных запасов.

— «Мощная глупость».

— «А ты как думал?»

— «Думал, вы слабее».

— «Мы — сильнее. Нас больше, и мы не думаем».

Рёшик стал лицом к лицу с инокомыслящим.

Обернулся, посмотрел на свое войско — тощее, поросшее щетиной, ссутуленное.

Поднял руки вверх, проговаривая в землю всплывшее из памяти знание:

— «Если противник сильнее, твои действия должны выйти за пределы его понимания». Бернар Вербер.

Надломился Рёшик, не смог пальнуть. Но внутри появилось чувство, что заряд никуда не делся, а остался здесь. Как мина или присыпанная бомба. Первый попавшийся невежда взорвется.

Знатоков повели к автобусам. На месте несостоявшейся схватки остались трое БСников — заполняли бумаги и зачищали местность…

…Съемочная группа «Клика» задержалась на предыдущей точке и приехала с опозданием. В парке возле детского дворца было пусто. Деревья верхушками трогали наступающий вечер. Трое стояли чуть в стороне — видимо, шли с работы и остановились подышать воздухом.

Взрыв грянул, когда журналисты садились обратно в машину.