Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера

С тобою не встречаться не могу,

Но также и расстаться не могу.

Могу я отказаться от надежд,

От милой отказаться не могу.

Горю в огне сокрытом, но тебе

Я все еще признаться не могу.

«Ты — кипарис», — я молвил, но стыжусь,

В ошибке я сознаться не могу.

Сказал я без тебя: «Что ж, подожду!»

Сказал, но дожидаться не могу.

Сама ты подари мне поцелуй:

Его я домогаться не могу.

Терпению Джами не научу:

За это дело взяться не могу.

Не нужен свет луны мне в ночь свиданья:

К чему над днем светильника сиянье?

Зачем ты грабишь бедного страдальца,

Зачем руины обложила данью?

Врача благословляю, что воскликнул:

«Не излечить ожоги расставанья!»

Ты почему моих не терпишь вздохов, —

Ужели есть в жестокой состраданье?

Ты камнем гнета, прахом притесненья

Убила дерзкие мои мечтанья.

Ну, поцелуй меня! Ужель упрямство —

Обычай благородного созданья?

В душе Джами твои пылают губы, —

То красного вина в стекле пыланье!

Беседовала ты, красавица, с друзьями,

И знаю: обо мне шел разговор меж вами.

О красоте твоей, шумя ветвями, ива

Шепталась поутру с цветущими кустами.

О стройности твоей спросив у кипариса,

Жасмину молвила, что ты нежна чертами.

О гибкости твоей, об аромате платья

Делилась мыслями с пахучими цветами.

Я знаю, что меня пленить она старалась,

Другим хваля тебя горячими речами,

И падали ее слова, как соль на раны

Истерзанной души, тоскующей ночами.

Ты птицам рассказал, Джами, о ранах сердца,

И птицы слушали с раскрытыми глазами.

Не я рыдаю и люблю, — мое страданье плачет.

Свеча, увидев боль мою, в своем пыланье плачет.

Рыдает и кувшин с вином, и есть на то причина:

Он в губы красные влюблен; познав желанье, плачет.

Колдунья, мой недуг поняв, не верит в исцеленье,

Иначе почему она при заклинанье плачет?

Весною над жильем Лейли не ливень бурный льется, —

То над Меджнуном небосвод в негодованье плачет.

К обители Ширин текут не струи рек молочных, —

То над Фархадом высь и дол, все мирозданье плачет.

Так ослабел вчера Джами от тяжести разлуки,

Что утонул в потоке слез и о свиданье плачет.

О свежем воздухе лугов, садов желанных — вновь мечтаю.

О кипарисе молодом и о тюльпанах — вновь мечтаю.

О ветер, для чего несешь ты мне цветов благоуханье, —

Об одеяниях ее благоуханных — вновь мечтаю.

Я клятву дал: не буду пить. Пришла весна. О кравчий, где ты?

Освободи меня от клятв: о счастье пьяных — вновь мечтаю.

Кто я, чтобы к тебе прийти на пир? Я только издалёка

Смотреть на пир и на гостей, тобою званных, — вновь мечтаю.

Пусть лучше без тебя умру, когда подумаю в смятенье,

Что жить хочу я без тебя: о новых ранах — вновь мечтаю.

Джами, не думай о губах возлюбленной, оставь моленья:

Мол, слово услыхать одно из уст румяных — вновь мечтаю.

Свеча, ты собственным огнем озарена.

В том пламени толпа влюбленных сожжена.

От красных губ твоих лекарства я прошу,

Я жажду нектара: душа моя больна

Во сне и наяву я вижу лишь тебя.

Но, видя лишь тебя, с тех пор не знаю сна.

Сияй в своем углу, светильник: в эту ночь

Подруга светит нам, влюбленная луна!

Уста возлюбленной прославлены везде,

Бутонов красота при них омрачена.

Кто думал, что Джами расстанется с вином?

При виде губ твоих не хочет он вина!

Приди на свежий луг, приди и оглянись:

Дирхемы лепестков к тебе стремятся вниз.

Когда кругом цветы, когда пьянит вино,

Будь счастлив, жизнь любя, и хмелем насладись.

К чему тебе певцы? Ты слушай соловья.

Но пей вино тайком: вот стража, — берегись!

Смотри: тебе тюльпан свой кубок подает, —

От кубка в день такой, мой друг, не откажись.

Пусть нищая любовь владеет кабаком:

Что перед ней Джамшед? Что перед ней Парвиз?[13]

Пленительно звенит в руках певицы чанг, —

Прекрасной, как Зухре[14], красавицей пленись.

Лавина бренных дел приносит нам печаль,

Ты гордости вино не пей, не захлебнись.

В трудах, в тоске любви есть радость и покой,

Помочь влюбленному, богач, ты не стремись.

Охвачен Хорасан огнем стихов Джами,

Стихи пришли в Ирак, стихи пришли в Тавриз.

Нас было двое в мире: я и брат мой дорогой.

Поэзия была горда жемчужиной такой.

Наш век еще нам не дарил подобных сыновей,

Постиг он знаний глубину пытливою душой.

Нежноголосым соловьем он был в саду наук,

На небе мудрости он был сверкающей звездой.

Веков минувших ясный свет вожатым был его,

Он солнцем знания пылал высоко над землей.

Его познаний передав ничтожнейшую часть,

Сумел бы книгу я создать о мудрости святой.

Ушел он, не вкусив плода от совершенств своих,

О, горе мне, покинул он вселенной сад густой.

Он чудом был в глазах людей, он мир очаровал

И красноречьем, и умом, и сердца чистотой.

Все то, что создал я стихом, нарисовал пером,

Мы пережили вместе с ним, увидели вдвоем.

Тебе из горя и тоски я памятник воздвиг.

В душе, исполненной надежд, теперь страданья крик.

Плененный розой соловей, ты мучился в аду,

Шипами вихрь тебя пронзил, разрушил твой цветник.

Я плакал, создал море слез. Какая польза в нем?

Тебя, жемчужину, ловец на дне морском настиг!

Мой друг любимый, протяни ты руку дружбы мне, —

Работа падает из рук, я головой поник.

Я не приемлю ничего израненной душой,

Одну лишь вечную печаль и муку я постиг.

Надежда сердца моего, навеки ты ушел,

Так для чего же я живу? Где твой прекрасный лик?

Шипами роза иногда колола сердце мне,

Исчезла роза, а шипы терзают каждый миг.

Из мудрых слов, что начертал он мускусным пером,

Воздвигну памятник в душе, тоскующей о нем.

Какую боль мне причинил вращающийся небосвод!

Уничтожает он меня, он мне пощады не дает.

Велит мне жемчуг лить из глаз, отняв жемчужину мою:

Сафиуддина он унес, он жизнь мою, как нитку, рвет!

Земля жестокая в себе серебряный сокрыла стан,

Никак понять я не могу, что серебро в земле гниет.

Я кровью напитал свои дотоле зоркие глаза,

Я не хочу смотреть на мир, когда он в мире не живет.

Чем я обрадую теперь свой угнетенный, скорбный ум?

Где радость моего ума, где радости моей оплот?

Как знамя, из моей груди растет огонь разлуки с ним,

И чтобы пламя потушить, вздыхаю, горечью томим!

Еще глаза мои тобой не насладились в этот год,

Еще не слышал слов твоих — был так внезапен твой уход!

Еще ни одного цветка ты с ветки жизни не сорвал,

Но смертью сорван ты уже, о юный цвет, о свежий плод!

Ни разу ты своей ногой не придавил и муравья,

За что же, слабенький, познал ты столько бедствий и невзгод!

Мой мальчик, голову твою не брил ни разу брадобрей,

Но каждый волосок ее пронзил тебя мечом забот.

Зачем в твои уста судьба так много яду налила,

Когда еще ты не испил и капли из ее щедрот!

Дитя, ни одного куска твой рот еще не поглотил,

Но чтобы поглотить тебя, сама земля разверзла рот.

Еще ни разу не пошли твои ножонки по земле, —

И на руках тебя несут, чтоб ты земли почуял гнет.

Седьмой десяток мне пошел, живу на свете я давно,

Но сердце в первый раз такой ужасной скорбью пронзено.

Ты кровью приказал рыдать заплаканным глазам отца,

Ты сердце разорвал мое, — о сердце, о бальзам отца!

Пришла весна, и поднялись цветы и травы из земли.

О, встань, цветок мой, из земли, сочувствуя слезам отца!

В обмен я б отдал жизнь свою, чтоб только сохранить твою,

Когда бы подчинился мир настойчивым словам отца!

Ослеп я, как Якуб. Мой сын! Когда бы ты, второй Юсуф,

Рубашкою вернул бы свет погаснувшим очам отца!

Пусть ворот жизни разорвут, как ворот розы, но шипы

С твоей могилы пусть меня пронзят. Конец мечтам отца!

Во сне увидел я, что ты ушел и мой покой унес.

Вовек не сбыться бы таким тяжелым, черным снам отца!

Кого спросить мне о тебе? С кем разделить печаль дано?

Не знаю, что в душе твоей, — в моей пустынно и темно.

Сказал однажды Согари[15]: «Я гибну от воров,

Что мысли лучшие крадут из строк моих и слов».

Я много строк его прочел, но мысли не нашел.

Увы, он прав: украден смысл из всех его стихов!

Ты не грусти, когда твои достоинства скрывают

И, недостатки увидав, их громко называют.

Иные, видя, что шипы впиваются в мудрейших, —

Как роза расцветают вдруг, как зелень оживают.

Можно камень заставить рубинами губ заблистать,

Можно сорной траве благовонье цветов передать,

Можно вырвать из пасти акулы блаженство души,

Все возможно, лишь мне невозможно тобой обладать.

Любимая, бремя страданья доколе я буду нести?

Ужели же горы и горя и боли я буду нести?

О, если сердца ты пленяешь, я сдаться готов тебе в плен,

Поверь мне, что бремя по собственной воле я буду нести!

Западни загадок хитрых никогда не ставил я,

Не охотился за славой, в мыслях не лукавил я,

Я в стихах своих заставил все незрелое созреть,

И свое оставил имя на страницах бытия.