Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера

Кормилицы услышав донесенье,

Почувствовала Зулейха волненье.

Из глаз полился жарких слез поток, —

Из миндаля полился чистый сок.

Как кипарис, пред юношей предстала,

И на Юсуфа тень ее упала:

«К твоим ногам склонилась голова:

Пусть будет в ней любовь к тебе жива.

Я вся полна тобой, тебя желая,

И о себе забыв, к тебе пришла я.

Я душу обрела в любви своей,

Связал меня аркан твоих кудрей.

Душа тебе принадлежит всецело,

Из-за тебя мое пылает тело.

Любовь к тебе — как море: я тону,

Я чувствую, что я иду ко дну.

Нашел бы врач, мои вскрывая жилы,

Не кровь, а страсть к тебе, красавец милый!»

Ее услышав, зарыдал Юсуф.

Она спросила, тяжело вздохнув:

«О, ставший счастья моего глазами.

Зачем глаза ты оросил слезами?»

Юсуф, увидев боль ее, тотчас

Из уст рассыпал перлы, как из глаз:

«Разбил я сердце, потому и плачу,

В любви познал я только неудачу.

Я теткой был любим, но кличкой „вор“

Она меня ославила с тех пор.

Я был отцом любим сильней, чем братья,

И должен был их злобу испытать я:

Они меня в Египет увели,

Живу я в муках, от отца вдали.

В моей груди исходит сердце кровью,

Я в ужасе перед твоей любовью».

Сказала Зулейха: «О светоч мой!

Что мне луна? Ты стал моей луной!

Я не скажу: любима я тобою, —

Твоим рабыням стать хочу рабою!

Одно лишь ты рабе своей позволь:

Открыть свою любовь к тебе и боль.

Люблю я так смиренно, терпеливо,

Меня врагом считать несправедливо.

Кто хочет огорчений для себя?

Не ищут же мучений для себя!

Люблю тебя, любовью сражена я, —

И что же, все-таки тебе страшна я?

Подай надежду мне, верни покой,

Хотя б на миг смирись передо мной.

Хотя бы шаг ступи со мной, и всюду

Тебе опорой и защитой буду».

Юсуф ответил ей: «О госпожа!

Вот я стою, как раб тебе служа.

Я — раб, и мой удел — повиновенье,

Прикажешь — я исполню повеленье.

Не требуй, чтоб владыкой стал я впредь:

Раба не заставляй ты покраснеть.

Могу ль с тобой одним смотреть я взглядом

И за столом сидеть с тобою рядом?

Ты мне работу поручить должна, —

Какую дашь, я выполню сполна,

Работой удовольствуюсь любою,

Тебе достойным буду я слугою».

Сказала та: «О свет моей судьбы!

Я пред тобой ничтожнее рабы.

Лишь прикажу наперсницам и слугам, —

Готовы сто рабынь к моим услугам.

Иль хочешь ты, чтоб я их обошла,

Чтоб исполнял ты все мои дела?

Нам ноги для ходьбы нужны бесспорно,

Считать глаза ногами — нам зазорно.

Для ног, а не для глаз — тернистый путь:

Колючки может он в глаза воткнуть!»

Ответствовал Юсуф: «Моей печали

Четой твоя душа и сердце стали.

Не спорит с блеском солнца свет зари, —

И ты мне о любви не говори.

Хочу я только быть твоим слугою,

Не обольщаясь долею другою.

Тот верный друг, кто другу подчинен:

Желанье друга для него — закон».

Юсуф хотел путями убежденья,

Слугой оставшись, избежать сближенья.

В сближенье видел он источник зла:

Спасеньем доля рабская была.

От пламени должна спасаться вата,

Не то погибнет, пламенем объята.

Тот, кто украсил сказа дивный сад,

Сказал, что старцев так слова гласят:

У Зулейхи был сад, не сад, а диво:

Пред ним Ирем[16], что пред цветком — крапива!

Он радовал цветами и водой,

Сияли розы нежной красотой.

Ветвями дерева переплетались,

Без всякого смущенья обнимались.

Чинары с кипарисом обнялись,

И, как детей, ласкал их кипарис.

Цветы свой балдахин простерли пышный,

Раскрылся над цветами зонтик вишни,

А мандаринов цвет — желто-багрян,

Плод мандарина — шар, а ветвь — човган[17],

Чудесный сад, не знающий страданья,

У мира отнял шар очарованья.

Хурма свой стан возвысила, и сад

От этого прекрасней стал стократ.

Хурма росла в саду халвой живою,

И наслаждался, кто хотел, халвою.

Инжиров роща, молока полна,

С кормилицей румяною сходна.

И птицы к той кормилице привыкли,

К сосцам инжира клювами приникли.

Проникло солнце в тонкую листву,

Узоры уронило на траву,

В картину превратило сад весенний,

Что позлащен игрою светотени.

Смешался с тенью беглый свет дневной,

Над бубнами цветов струился зной,

И соловьи смотрели изумленно,

Наполнив пеньем купол небосклона.

Под сенью ив, при легком ветерке,

Резвились рыбы в ручейках, в реке.

Ручьи в саду линейками лежали,

Там зелень — письмена, земля — скрижали,

Там в красных розах — красота подруг,

Там в желтых розах — след любовных мук.

В саду, что был веселья звонким садом,

Два водоема простирались рядом.

Их мрамор был белее хрусталя,

Полоской разделяла их земля,

Сходны друг с другом, будто наши очи,

Лишь расстояние меж них короче.

Зазора не было меж гладких плит:

Искусников искусство то пленит!

Решили б мы, взглянув на эти плиты:

Они друг с другом воедино слиты!

Для утешения души больной

Являлась Зулейха в тот рай земной,

К двум водоемам шла дорогой гладкой:

В том — молоко, в другом — напиток сладкий.

Ее служанки, чей удел высок,

Любили молоко и сладкий сок.

Меж водоемами она воздвигла

Трон для Юсуфа: скорбь ее постигла,

Она Юсуфа приняла отказ, —

И в сад его отправила тотчас,

И птица сада пела сладкогласно:

«Чудесен сад, садовница прекрасна!»

Сто девушек, прелестных, как жасмин,

Чьи станы — кипарис, уста — рубин,

Сто девушек — жемчужин украшенье,

Она дала Юсуфу в услуженье,

Сказав: «Позволь к ногам твоим упасть!

Рабынь я отдаю тебе во власть.

Увы, когда меня ты отвергаешь,

Возьми, какую только пожелаешь.

Ты наслаждайся жизнью: краток век,

А молодость — пора сладчайших нег».

Она своих служанок наставляла:

«Красавицы, во что бы то ни стало

Юсуфу подчиняйтесь. Вам велят:

Протянет кубок с ядом — пейте яд,

Потребует: „Отдайте жизнь“ — отдайте,

И вашу смерть почетной вы считайте.

Послушные, покорные, тотчас

Исполните его любой приказ,

Но сообщите мне без промедленья,

Когда захочет с кем-нибудь сближенья».

Казалось, ей терпеть невмоготу, —

Узором лжи украсила мечту:

Из тех рабынь, что на Плеяд похожи,

Захочет взять кого-нибудь на ложе, —

Она ее заменит — и сорвет

С пленительного древа сладкий плод.

Юсуфа усадив на трон вначале

И бросив под ноги цветы печали,

Она рабынь поставила пред ним,

Склониться их заставила пред ним,

Юсуфу душу отдала на милость,

С опустошенным телом удалилась.

Настала ночь, и черные цветы

Посыпались на землю с высоты,

И небо уподобилось невесте,

Украшенной запястьями созвездий

И прелестью пленявшей неземной,

Красуясь перед зеркалом-луной.

Рабыни, сотворенные для счастья,

Полны лукавства, неги, сладострастья,

Перед Юсуфом выстроились в ряд, —

Прельщают, и чаруют, и манят.

Одна раскрыла сахарные губы:

«Попробуй, милый, сахарные губы!»

Другая: «Где слова я обрету,

Чтобы твою прославить красоту?

Живи в моих глазах, тобой плененных,

Мои глаза — обитель для влюбленных».

Явила третья тонкий стан в шелках,

Чтоб сжал его Юсуф в своих руках:

«Уснешь ли ты, счастливый и спокойный,

Когда ты не обнимешь стан мой стройный!»

Четвертая, завив кольцо кудрей,

Сказала: «Стать хочу петлей твоей!

Открой мне двери, чтобы наслаждаться,

Кольцом за дверью не хочу остаться!»

По локоть засучивши рукава,

Сказала пятая свои слова:

«Красавец мой! Руками я готова

Тебя от глаза оградить дурного,

Позволь, — и шею гордую твою

Я нежными руками обовью».

Тут косами, красой своей блистая,

Свой стан прелестный обвила шестая,

Как бы моля, чтоб стан ее тугой

Юсуф обвил, как поясом, рукой.

Так ждали все, открыв свою влюбленность,

Чтобы Юсуф явил им благосклонность.

Но так как сам Юсуф расцвел, как сад,

То от цветов не жаждал он услад.

Лишь одного хотел он: чтоб рабыни

Ему служили верно, без гордыни.

«Служанки-девушки, — сказал Юсуф, —

Обрадуется мир, на вас взглянув.

И вы и я — мы созданы из глины,

Посеял в нас зерно творец единый.

Не надо вам, познавшим благодать,

Пред каждым голову свою склонять.

Оставьте унижения дорогу,

Идите лишь путем служенья богу».

Вот так Юсуф послушных поучал,

Беспечных, простодушных просвещал.

Из уст рабынь, исполненных почтенья,

Юсуфу раздавались восхваленья…

Проснулась Зулейха, лицом светла,

К возлюбленному радостно пошла.

Увидела: сидит прекраснолицый,

Рабыни вкруг него — как ученицы.

Сказала: «О пленяющий сердца,

Мне приносящий радость без конца!

Мое смятенье ты и упоенье,

Мое волненье и успокоенье!

Из нового источника испив,

По-новому сегодня ты красив.

Скажи, что ночью делал ты? Откуда

Твоей красы невиданное чудо?

Иль нектаром вспоен, живой водой,

Затмил ты всех красавцев красотой?

Иль шепоту внимая дев желанных,

Жасминоликих и серебростанных,

Познал ты новой красоты родник

И совершенства нового достиг?

Как плод среди других плодов счастливых,

Красавец расцветает средь красивых!»

Она сказала много нежных слов,

Но был Юсуф попрежнему суров.

Потуплены глаза, уста закрыты,

Зарделись от смущения ланиты.

Поник он головою от стыда,

Ни слова не сказал он ей тогда.

Когда она увидела такое

Упрямство, равнодушие глухое,

Сгорела в пламени ее душа,

Досадой, безнадежностью дыша.

Поняв: его суровость беспредельна,

Она, любовью ранена смертельно,

Кормилицу на помощь позвала

И тайную беседу повела.

Сказала: «Ты моей души светило,

А плоть мою ты силой одарила!

Ты плоть мою вскормила молоком,

Вспоила душу блага родником.

Сильна твоей любовью, расцвела я,

От матери такой любви не зная!

О, если б ты, источник доброты,

Мне помогла достичь моей мечты!

Доколе мне терпеть печаль разлуки,

И горе, и неслыханные муки?

Что пользы от того, что мы вдвоем,

Когда мы как чужие с ним живем?

Что сотворится от воды и глины,

Когда душа и тело не едины?»

«О гурия! — сказала та в ответ, —

Красавица, каких не знает свет!

Кто красоты твоей измерит меру?

У мудрых похищаешь ум и веру!

Художник Чина[18], образ твой любя,

Изобразил бы в капище тебя, —

Вдруг стали бы все идолы живыми,

Они б рабами сделались твоими.

Горам открыла б красоту ланит, —

Сгорел бы от любви к тебе гранит.

Когда бы саду стройный стан явила,

Ты б высохшие ветви оживила.

Сметали б лани с твоего пути

Колючки, чтоб в степи могла пройти.

Ты так прекрасна, — почему же ныне

Впадаешь в безнадежность и унынье?

Свой взор стрелою сделай, луком — бровь:

Красавца покорит твоя любовь!

На пиршестве желанья долгожданном

Свяжи его своих волос арканом.

Расставь ему улыбок западни,

Их сладостью красавца ты плени».

А Зулейха: «Что молвить остается?

Мне столько от Юсуфа достается!

Юсуф не хочет на меня глядеть,

Так как же мне Юсуфом овладеть?

О, если бы в зрачок мне превратиться,

В его глазу навеки поселиться!

О, если, на меня взглянув разок,

Он понял бы, как жребий мой жесток!

Хотя бы состраданием, не боле,

Он облегчил мне горечь тяжкой боли!

Не только красотой, что ярче дня.

Он равнодушием казнит меня!»

Ответила кормилица седая:

«О ты, пред кем поблекли девы рая!

Знай: дело я задумала одно, —

Устроит все твои дела оно.

Однако нужно для такого дела,

Чтоб злата, серебра ты не жалела.

Построю дивный, как Ирем, чертог,

И пусть художник, мастер и знаток,

Тебя на всех стенах живописует,

В объятиях Юсуфа нарисует.

Когда тебя, на живопись взглянув,

Найдет в своих объятиях Юсуф,

Он дрогнет и любовью загорится,

И красоте твоей он покорится».

Ее совет приняв, свое добро

Ей Зулейха вручила, — серебро

И золото, чтоб сердце успокоить,

И приказала ей дворец построить.

Строители дворца передают:

Когда взялась кормилица за труд,

Она к себе потребовала властно

Художника, чье мастерство прекрасно.

Он все основы зодчества постиг,

Он в тайны астрологии проник,

Он изучил законы Птоломея,

Эвклид смущался, спорить с ним не смея.

Когда б на небо он подняться мог,

Сатурна он украсил бы чертог.

Лишь в руки брал резец художник гордый,

И глиной становился камень твердый.

Когда он зданья образ рисовал,

Он тысячу рисунков создавал,

Его перо писало, жизнь рождая,

Как бы живой водою обладая.

Когда б на камне птицу вывел он,

Взлетел бы камень, славой окрылен…

Воздвигнутый руками золотыми,

Дворец блистал стенами золотыми.

Его суфа [19] — рассвета ранний блеск,

Его покои — упований блеск.

В его проходах мрамор тешил взоры,

Слоновой кости на дверях узоры,

Слились в одно семь залов, и сверкал

Престолом бесподобным каждый зал,

Особым камнем каждый облицован,

Особым цветом каждый разрисован,

А зал седьмой, как небосвод седьмой,

Гордился девственною белизной.

На сорока столбах — изображенья

Зверей и птиц, исполненных движенья,

А снизу — лани в мускусный приют

По основаньям золотым бегут.

А на полу — из золота павлины,

Жемчужинами хвост украшен длинный.

Воздвиглось дерево до потолка,

Любого изумляя знатока

Серебряным стволом, и бирюзою

Листвы, и золотых ветвей красою.

А птицы на ветвях сидят, поют,

Рубины — клювы, крылья — изумруд.

Такой листвою весь дворец украшен,

Что не был ей осенний ветер страшен.

Искуснейший художник светлый зал

Портретами влюбленных расписал.

Юсуф и Зулейха сидели рядом,

Обняв друг друга и лаская взглядом.

На той стене — уста у них слились,

На этой — руки их переплелись.

Взглянул бы ты на двух влюбленных счастье,

И сам бы задохнулся ты от страсти!

Как свод небесный, был дворец высок,

Сиял луной и солнцем потолок.

Сказал бы ты, взглянув на эти стены:

Цветник благоухает несравненный!

Напоминала роспись о весне,

Переливались розы на стене.

Склонялись розы в том саду друг к другу,

Казалось: милый обнимал подругу,

Казалось: то блаженства дивный сад,

На ложе сладострастья розы спят.

Короче: был чертог подобен чуду,

В нем образы влюбленных жили всюду.

Куда б ни бросил взоры ты свои,

Ты видел только образы любви.

В Юсуфа Зулейха сильней влюбилась,

Когда краса чертога ей открылась.

При взгляде на кумирню вновь и вновь

В ней вспыхивала жаркая любовь.

На милое изображенье взглянем,

И словом «страсть» себя мы в сердце раним.

Оно в огонь бросает нас опять,

И жжет нас рабства жгучая печать.

Когда возвел дворец художник строгий,

Царевна стала украшать чертоги.

Китайскою парчой устлала пол,

Расставила и стулья и престол,

Повесила светильники, и в блеске

Соперничали пышные подвески.

Ковры она развесила, вздохнув:

Все было здесь, — отсутствовал Юсуф!

Вот правда: без любимого страдая,

С презреньем смотришь ты на кущи рая…

Решила так: Юсуфа позовет,

Окажет уваженье и почет,

В покое светлом с ним уединится,

Чтобы его красою насладиться,

Чтобы познал блаженство и Юсуф,

К ее устам живительным прильнув,

Чтобы она вкусила страсти нежной

В извивах мудрости его мятежной.

Стремясь его пленить, его любя,

Она сперва украсила себя.

К чему ей были кольца и запястья?

Но все ж надела их, желая счастья.

Сияла роза девственной красой,

Но стала краше облита росой.

Она была свежа, благоуханна, —

Ей свежести прибавили румяна.

Усьмою[20] брови подвела она,

И радугою сделалась луна.

Блистала, волосы переплетая,

Они дышали мускусом Китая.

Когда в ее глаза вошла сурьма,

Увидел мир, как необъятна тьма.

Юсуфа позвала, сказав: «Любимый!

Меня огонь сжигает негасимый.

Кипит любовной смутою душа,

Горит сухою рутою душа!»

Она стояла перед ним, рыдая,

Чтобы луна явилась молодая,

С вершины счастья возвестив: «Живи,

Развеселись на празднике любви!»

Не знал Юсуф, что во дворце таилось,

Лишь тонко по цветам вода струилась.

Взяла Юсуфа за руку: «О ты,

Светильник зрячих, солнце чистоты!

Как ты красив, пленителен и строен!

Ты всех даров и милостей достоин.

Ты честно служишь мне, — тобой дышу

И гордо цепи верности ношу.

Приди и властвуй надо мной по праву,

Приди, тебе хочу пропеть я славу!»

Сказав свою чарующую речь,

Решила в первый зал его увлечь.

Вошел он, — обольстительная пери

За ним закрыла золотые двери.

Была не в силах Зулейха молчать,

С горящих уст она сняла печать:

«Моей души мечта и наслажденье,

Ты — цель моя, и свет, и сновиденье.

Ума лишилась от любви к тебе,

С бедой сдружилась от любви к тебе.

Глаза тобой насытить не могу я,

Скитаюсь по родной стране тоскуя.

Вот счастье: предо мною ты стоишь.

Вот горе: на меня ты не глядишь.

Ну, повернись ко мне, мой друг суровый,

Одно скажи мне ласковое слово!»

Юсуф сказал, поникнув головой:

«Как я, рабы все шахи пред тобой!

Я скован болью. Сердце мне обрадуй,

Пускай свобода будет мне наградой.

Я твой слуга. Не подобает мне

С тобою вместе быть наедине.

Я — хлопок, ты — пожара полыханье,

Ты — грозный вихрь, я — мускуса дыханье.

Что хлопок перед силой огневой?

Что мускус перед бурей грозовой?»

Она, решив: болтает он впустую,

Ввела Юсуфа в комнату другую.

Закрыла снова двери на замок.

Вздохнул Юсуф: удел его жесток!

И снова Зулейха ему сказала,

Снимая с давней тайны покрывало:

«У ног твоих лежу в тоске немой.

Доколе мне страдать, упрямец мой?

Свои сокровищницы раздала я,

Тебя достойно оценить желая.

Не я ли отдала тебе сама

Богатства веры, сердца и ума?

Ждала я: покорясь моим приказам,

Ты сердце исцелишь мое и разум.

Но мне во всем противоречишь ты,

Меня покорностью не лечишь ты!»

Сказал Юсуф: «С грехом не надо знаться.

Грешить — не означает подчиняться».

Настаивая каждый на своем,

Они вступили в третий зал вдвоем.

И Зулейха закрыла двери снова,

Вновь полилось чарующее слово,

С волнением невольник ей внимал.

Она вела его из зала в зал,

И в каждом речь другую заводила,

И в каждом довод новый приводила.

Не помогли шесть залов до поры,

Но кости сохраняла для игры

И в зал седьмой ввела его поспешно,

Надеясь, что мечта блеснет утешно.

Не бойся безнадежности примет,

Живя во тьме, надейся: будет свет.

Пусть через сто дверей не входит счастье,

Сомненьем сердце не терзай на части,

В сто первую стучись упорно дверь,

Твоя мечта исполнится, поверь!

В чертоге тайны, из-за покрывала,

Повел мудрец таких речей начало:

Когда они вступили в зал седьмой,

Красавица воскликнула с мольбой:

«Войди в мои глаза, о друг бесценный,

Вступи ты в этот храм благословенный!»

Закрыла двери, — был замок тяжел, —

Юсуфа посадила на престол.

Гаремом светлый храм назвать нам надо,

Сокрытым от завистливого взгляда.

Чужой не смел явиться на порог

И свой проникнуть в этот храм не мог.

Войти не смели в храм обетованный

Ни страж ночной и ни глава охраны.

Стыдливый друг пылает и молчит,

В душе подруги песнь любви звучит.

Пьяна любимым, победив разлуку,

В своей руке Юсуфа держит руку.

Воскликнула: «Мой лик светлее дня,

Взгляни же с милосердьем на меня.

Доколе будешь ты жесток, доколе

Меня заставишь ты страдать от боли?»

Так расписав мучения свои,

Юсуфу говорила о любви,

Но тот стоял, очей не поднимая:

Его любовь страшила роковая.

Он голову склонил, взглянул на пол, —

Свое изображенье там нашел.

Взглянул на ложе, на покров атласный, —

Она и он объяты негой страстной.

Он отвернулся, он решил, что впредь

Не будет в эту сторону смотреть,

Но всюду, всюду взор его невинный

Одни и те же находил картины.

Он для молитвы очи поднял ввысь, —

На потолке она и он слились.

В нем вспыхнул жар, и взоры огневые

На Зулейху он обратил впервые.

Тогда надежды луч в нее проник:

Ей солнца улыбнется дивный лик!

Стенать и плакать начала сначала,

Потоки слез кровавых источала:

«Своей любовью, своенравный друг,

Молю я, исцели ты мой недуг.

Я пить хочу, а ты — вода живая,

Бессмертье — ты, но посмотри: мертва я.

Я без тебя, как тело без души,

Я жажду: напоить меня спеши.

Ты заклеймил меня клеймом неволи,

Не ем, не сплю из-за гнетущей боли.

А ты спокоен, жизнь мою губя.

Я заклинаю господом тебя:

Во имя красоты твоей всевластной.

Во имя чистоты твоей прекрасной.

Во имя света твоего чела, —

Чтоб на него взглянуть, луна взошла, —

Во имя двух бровей, подобных луку,

Во имя стана, что принес мне муку,

Во имя вьющихся твоих кудрей —

Кудрями зааркань меня скорей!

Во имя колдовства очей обманных,

Во имя точки на щеках румяных,

Во имя сладкой, сахара белей,

Улыбки упоительной твоей,

Во имя слез моих, тоски бессонной,

Во имя мук любви неразделенной,

Во имя сердца, что горит в огне,

Во имя равнодушия ко мне,

Во имя вечной власти надо мною —

Приди, приди, я сердце успокою!

Как долго жжет меня любви печать!

Твое дыханье жажду я вдыхать.

Моей тоски займись ты врачеваньем,

Стань сада моего благоуханьем!»

Сказал Юсуф: «Красе твоей хвала!

Всех пери ты красою превзошла,

Но зеркало души моей до срока

Не разбивай, не мучь меня жестоко.

Водой греха не увлажняй меня,

Плотским огнем не зажигай меня!

Молю во имя бога всеблагого,

Во имя матери, отца родного,

Которыми, как нам велит закон,

Я в чистоте зачат и сохранен.

Моя звезда от них взяла сиянье,

И жемчуг мой — их сердца достоянье.

Когда поможешь мне, откроешь дверь,

Из этой клетки выпустишь теперь,

Исполню я твое желанье вскоре,

Добром воздав, твое развею горе.

К чему спешить? Найдешь ты благодать,

Когда ты будешь не спешить, а ждать.

Спешить не надо ради мелкой дичи,

С терпеньем лучшей ты ищи добычи».

Сказала: «Жажда мучает меня,

Я без питья не проживу и дня.

Стремлюсь к тебе, но ставишь ты преграды,

И мига не даешь ты мне отрады».

Сказал: «Два властелина мне страшны:

Мой бог и царь египетской страны.

Когда узнает царь об этой страсти,

То на меня обрушатся напасти».

Сказала: «Не тревожься, мой кумир.

Устрою в честь царя веселый пир.

Я кубок поднесу — он пьяным станет,

До воскресенья мертвых не воспрянет.

Есть у меня несметное добро:

Каменья, золото и серебро.

Я искуплю твой грех, раздам их нищим,

Нас бог простит, и счастье мы отыщем».

«Я не из тех, — Юсуф сказал в ответ, —

Кто ищет счастья ближнему во вред».

Сказала: «Ты противишься сближенью,

Чтоб стала я для стрел тоски мишенью.

Хитришь, лукавишь, хочешь ты уйти,

А ложь у прямодушных не в чести.

Клянусь, кривым путем идти не стану,

Я не склонюсь к лукавству и обману.

Смотри: горю я, как тростник сухой,

А ты смеешься над моей тоской.

Смотри: грозит бедою это пламя, —

Приди, залей водою это пламя!»

Она рыдала, руки протянув,

Попрежнему упорствовал Юсуф.

Воскликнула тогда: «О многословный,

Упрямец, в горести моей виновный!

Ты отдал речь свою, пустой ответ,

На разграбленье войску долгих лет.

Когда мою ты шею не обнимешь, —

Себе на шею кровь мою ты примешь.

Возьму кинжал, как лилии цветок,

И кровью обагрю я свой чертог.

С душой своей разъединю я тело,

Медлительность твоя мне надоела.

Когда Азиз увидит, мой жених,

Что я, мертва, лежу у ног твоих,

В его горячем сердце вспыхнет злоба,

Тебя убьет он, мы погибнем оба,

Мы заключим в могиле наш союз,

И наконец-то я с тобой сольюсь!»

Достала Зулейха, раскинув ложе,

Кинжал, на ивовый листок похожий.

Сжигала душу страстную гроза,

Алкало тело, и в слезах — глаза.

Вскочил Юсуф, увидев слезы страсти,

И руку обхватил ей, как запястье.

«О Зулейха, — воскликнул, — не спеши,

Исполню я мечту твоей души.

Ты страждешь, но страданья удалю я,

Ты жаждешь, — встречей жажду утолю я».

Красавица, владычица сердец,

Услышав речь такую, наконец,

Подумала, что пробило сближенье,

Что ей принес любимый утешенье.

Тогда кинжал отбросила она,

К другим прибегла способам луна:

В его уста впилась она с весельем

И шею обхватила ожерельем,

Душа, где страсти не было границ,

Мишенью стала для его ресниц,

Она его жемчужины хотела

И превратила в раковину тело,

Но в ту мишень Юсуф не стал стрелять,

Он раковины не сломал печать.

Не просверлил жемчужину алмазом:

Его удерживали честь и разум.

Стрелою ринулся к дверям Юсуф,

Он убежал, все двери распахнув.

Она — за ним, терзаясь от потери,

Его настигла у последней двери,

Схватила за рубашку, вся в огне, —

Разорвалась рубашка на спине.

Но вырвался красавец с болью тяжкой,

Он розой был с разорванной рубашкой.

Она, одежды разорвав свои,

Как тень упала наземь в забытьи.

Пером начертан облик сказки ясной:

Когда он вырвался из рук несчастной,

Он жениха ее увидел вдруг:

Азиз пришел в сопровожденье слуг.

Заметил сразу юноши волненье,

Хотел его услышать объясненье.

Страдалец начал вежливую речь,

Не жалуясь, чтоб тайну уберечь.

Он ласково был выслушан владыкой,

И тот повел Юсуфа к луноликой.

Очнувшись и увидев их вдвоем,

Решив: Юсуф поведал обо всем,

Сказала Зулейха: «Властитель правый,

Опора справедливости и славы!

Какой достоин кары тот злодей,

Который оскорбил твоих друзей?»

Азиз — в ответ: «Скажи, краса вселенной,

Кто сей злодей, преступный и презренный?»

А Зулейха: «Вот этот раб, еврей,

Что всем обязан милости твоей.

Спала я в тишине уединенья,

И не было в душе моей смятенья.

А он, как вор, приблизился ко мне,

Охотясь на египетском гумне.

Пока я сплю, задумал он, бесчестный,

Войти в мой сад и плод сорвать прелестный.

Лишь руку протянул ко мне глупец,

Чтобы открыть желания ларец,

Проснулась я, увидела я вора,

Он задрожал от страха и позора.

Из дома побежал, гоним стыдом, —

Навеки он покинул счастья дом.

Я побежала, гневом пламенея,

Ему вослед, я догнала злодея,

Схватила за рубашку и кусок

Оторвала, как розы лепесток.

Достойно недостойного карая,

Скажи, что ждет его тюрьма сырая!»

Был вне себя Азиз от этих слов.

Сказал Юсуфу, гневен и суров:

«Твоя душа бесчестьем осквернилась.

Ты видел от меня добро и милость,

Но ты ответил злом, добро забыл,

Съев соль мою, солонку ты разбил».

Был страшен гнев Азиза, грозен голос,

Юсуф дрожал, сгибаясь, точно волос…