Золотая цепь. Юсуф и Зулейха. Книга мудрости Искендера

Былых времен историки для нас

Об Искендере начали рассказ:

В тот год, как файлакусова[21] страна

Над миром засияла, как весна,

Венчающий невесту счастья свет

Дал сына шаху на закате лет.

Ты скажешь — это с высоты высот

Звездою новой вспыхнул небосвод.

И поколеньям будущим в пример,

Младенцу дали имя — Искендер.

А на восьмом его году отец

На голову надел ему венец,

Назвал его наследником царей,

Под власть его привел богатырей.

Когда же все вельможи той земли

Присягу Искендеру принесли

Служить ему на всем его веку,

Послал он сына к знаний роднику.

И с просьбой царь пред Арасту[22] предстал,

Чтоб муж премудрый сына воспитал.

Ученому сказал: «Ни мгла, ни тьма

Не скроют солнца твоего ума.

Ты звезды отразил, как океан,

Ты знаньем озарил страну Юнан[23],

Ты, мудрый, как гармонию светил,

Мир меж людьми и строй установил.

И тот путями истины идет,

Кто из ключа твоих познаний пьет.

Когда б не ты — от неразумных дел

И от раздоров мир бы потемнел.

Познанья благо в людях неравно,

Природой все не каждому дано.

Пусть к мудрому несведущий придет,

Чтоб научиться двигать жизнь вперед.

Но если неуч презрит свет наук,

Ему не даст добра небесный круг.

И если царь не будет мудрецом,

Он родину не озарит венцом.

И если царь в невежестве погряз,

Он — горе для народа и для вас…

Возлюбленный — он у меня один,

Моя надежда, Искендер, мой сын.

Чиста его сознания скрижаль,

Достойна начертания скрижаль.

Пусть учится у вас наследник мой

Быть мудрым в управлении страной.

Пусть так он будет вами обучен,

Чтоб государство возвеличил он,

Чтоб в начинаньях добрых был счастлив

И к людям всем, к народу, справедлив,

Чтоб завершил он замыслы отца,

Утешил обездоленных сердца!»

Услышал Арасту наказ царя

И приступил, усердием горя,

К наставничеству, и своим огнем

Зажег светильник в сердце молодом.

Учил его, как надобно уметь

Все трудности в пути преодолеть.

Талант к познаньям — сокровенный пыл

В душе измлада Искендер таил.

Он сверстников своих опередил, —

Такой в нем был запас духовных сил.

Наука Арасту не зря прошла

И пышно в Искендере расцвела.

Покров с лица природы он сорвал,

Строенья мира тайну он узнал.

Ключ знанья он у Эклидуса [24] взял,

Кругов планетных знаки прочитал.

Стал, наконец, он разумом велик,

Шатры деяний светлые воздвиг.

Расцвел и вырос — мощен и высок —

Принес плоды посаженный росток.

Познал законы он небесных сфер,

Лишь истина была ему пример.

Не обольщался внешним видом он,

Лицом к явлений сути обращен.

И возмужав душой, он был готов

Писать на свитке мира и веков.

Сын шаха, завершив ученья круг,

Вооружился мощью всех наук.

Но, вечными заботами горя,

В те дни пришла в упадок мощь царя.

Шестисторонний мир тщеты земной

Всех дел и дум царя нарушил строй.

Услышал он призывный барабан

К отходу в даль потусторонних стран.

Шах Файлакус за Арасту послал,

Приветствовал и мудрому сказал:

«О, верности и мудрости гора!

Я чувствую, мне уходить пора.

Во мне угасла сила бытия,

Мне плоть не подчиняется моя.

Явись ко мне с твоим учеником,

Тебе не прекословящим ни в чем.

Смерть подступает. Конь мой боевой

На поле жизни никнет головой…»

Лишь Арасту об этом услыхал,

Он с Искендером пред царем предстал.

И пали пред царем они, скорбя,

И этим не унизили себя.

Владыка Искендера увидал

И, увидав, душой возликовал.

Созвал он мудрецов своей земли.

Когда же те с поклонами пришли,

Велел, чтоб испытал ученый круг

Наследника в познании наук.

На все вопросы их ответил он,

И круг ученых был им восхищен:

«Шах! Все, что истиной озарено,

Все твоему наследнику дано!

Да, он всего достиг, чего хотел,

Всей мудростью столетней овладел.

Коль кладезь мудрости такой открыт,

Невежество вселенной не грозит».

Когда услышал это Файлакус,

Подвластным странам, — будь то Рум иль Рус[25],

Он имя Искендера объявил,

Венец и жезл царей ему вручил.

Воздавши благодарность мудрецам,

Мудрейшему сказал: «Возьми калам[26],

Для сына книгу мудрости живой

Пиши, учи, как управлять страной.

Чтоб направляла все его дела,

Царю путеводителем была.

И что на месте лучше б он сидел,

Чем приступать к свершенью черных дел».

И внял наказу шаха Арасту,

К каламу обратился и листу.

За труд взялся он, именем творца,

Довел свой труд великий до конца.

Когда ж замкнул он дверь духовных уст,

Возликовал душою Файлакус,

Живых письмен узор увидел он,

Вздохнул — и погрузился в вечный сон.

Когда царя навек затмился взор,

Как кровью горем обагрился двор.

Власть с подчиненьем, с милой жизнью смерть

Безжалостная чередует твердь.

О смерть! Ты то в табут [27] кладешь отца,

Растерзывая сыновей сердца,

То саваном на сыне заменя

Парчу и шелк — идешь, отца казня.

Будь счастлив, смертный! С братом по крови

И с другом лишь в согласии живи.

О дальнем и о близком не жалей.

Нет друга ближе совести твоей.

Мудрец, кем был прославлен Рум и Рус,

Повествовал, как умер Фалайкус,

Как Искендер вступил на трон отца

И светом жизни озарил сердца.

И приближенным он сказал своим:

«Вот о царе ушедшем мы скорбим!

Поистине он нашим был отцом,

А я, ваш брат, не выше вас ни в чем.

О первенстве средь вас не мыслю я.

Пусть ваша воля будет и моя.

И что вам в мире свет — мне тоже свет,

И что для вас во вред — и мне во вред.

И кто из вас хоть ногу занозит,

Заноза эта грудь мою пронзит.

Так изберите из среды своей

Старейшего, всех лучше и мудрей,

Чтоб он народом правил, как отец,

Чтобы отмыл он ржавчину сердец,

Чтоб он людей, средь бедственных дорог,

От холода и зноя уберег,

Чтоб добродетель в мире уберег,

Примером чести поразил порок!»

Когда же Искендер умолк, кругом

Из всех грудей раздался клич, как гром:

«Ты будешь нам главою и вождем!

Ты выше всех нас сердцем и умом!»

И вновь ему присягу принесли

Богатыри и знатные земли.

Шах Искендер ответил им тогда:

«Владейте жизнью долгие года!

Вы подняли меня, как солнце дня,

Вы в пыль, как тень, не бросили меня.

Клянусь по справедливому пути,

По честному пути всю жизнь идти!

Клянусь сердца печальных исцелить!

Несчастных от несчастий защитить!

Ведь если шах людей потопчет в прах,

Душой он жалкий нищий, а не шах.

Коль сердцем шах изменчив, что ни час,

Какая польза от него для вас?

Для блага подданных я жить клянусь!

На страже прав народа быть клянусь!»

И удивлялись все его словам.

Да будет в них пример иным царям.

Историк мудрый, вечный правды друг,

Взлелеявший прекрасный сад наук,

О шахе Искендере написал,

О том, как он владыкой мира стал.

О том, как врачевать недуг любой,

Для нас писал он кистью золотой.

Вкруг золотого слова и узор

Из золота, чтоб утешался взор.

Как золотая нить, несет строка

Нанизанные мысли — жемчуга…

От книги им творимой ни на час

Не отрывал мудрец ума и глаз.

Своих предтеч, познав их красоту,

Благодарил вседневно Арасту.

Но в книге той лучился каждый стих

Любовью современников своих.

Внемлите наставлениям того,

Кого на труд подвигло божество:

«О шах! Будь знаньем тайны одарен,

Будь светом доброй воли озарен.

Владык повелевающий язык

Равно, как слух внимающий, велик.

Учись разумно разуму внимать,

А не гадать: принять иль не принять.

Не лилией, а розой горд цветник,

Хоть очень длинен лилии язык.

Будь щедр и милосерд. Могучий свод

Тебя отдарит от своих щедрот.

Ведь если этот мир сравнить с горой,

В нем эхо породит твой шаг любой.

Как ни грохочет эхо громких дел,

У эха и у слова есть предел.

Посаженный росток тогда взойдет,

Когда усерден добрый садовод.

Коль подвигом снискал ты славы плод,

Тебе он радость неба принесет.

Ты никому не можешь быть судьей,

Пока к добру не обращен душой.

И стать проводником не может тот,

Кто сам не ведает, куда идет.

Когда вода горька и солона —

Не может жажду утолить она.

Как можешь ты пороки истребить,

Когда с себя порок не можешь смыть?

Когда в грязи стираешь платье ты,

Не жди от этой стирки чистоты.

Твои слова прекрасны — от души…

Поступки лучше были б хороши.

Достоинству нас не научит тот,

Кто недостойно сам себя ведет.

А польза слов отца для сына где ж?

Сам ест халву, а говорит: „Не ешь!“

В тебе, как в тесте, пекарь твой смешал

И добрых много и дурных начал.

В победе зла — падение твое,

В добре твоем — спасение твое.

Не дай началам добрым пасть в борьбе,

Решенья битвы жезл вручен тебе.

Ум темный светом ясным озари,

Неправды с сердца ржавчину сотри.

В пути коварным мыслям не внимай

И вьюк свой терпеливо подымай.

Ведь иначе трудней и тяжелей

Стать может ноша на спине твоей».

Верблюд, от старости едва живой,

Приплелся как-то раз на водопой.

Над ним кружилось множество ворон,

Глядя, что, мол, вот-вот подохнет он.

Под шкурой дряхлой, на костях его

Ни жира не осталось, ничего

Иль мало так, что, не боясь волков,

Бесстрашно пасся он среди холмов.

Иссохли на спине его горбы,

И плакал он под тяжестью судьбы.

Однажды молвила ему лиса:

«О ты, пустыни гордость и краса!

Отрекшийся от роскоши земной,

Довольный лишь колючкою одной,

Ведь „кораблем пустынь“ тебя зовут

Арабы, Рум и африканский люд!

Так что ж ты ходишь тощий и больной

С облезлой и израненной спиной?

Ты муравья не тронешь, знаю я,

Кто ж раздавил тебя, как муравья?»

Верблюд ей: «Слушай про мою беду:

У изверга я в рабстве, как в аду.

Мое горит и стонет существо,

Лишь вспомню ненавистного его.

Соль на горбах измученных моих

Вывозит он из копей соляных.

Гнуснее боли нет, я говорю,

Когда меня он тянет за ноздрю!

А тяжесть грузов соли так страшна,

Что спину бы сломала у слона.

А если вдруг под ношей я упал,

Он палкой бьет меня, чтоб я вставал.

Увечья причиняет мне и боль

И мне потом на раны сыплет соль.

Когда ж реву я с горя, как труба,

Ни бог меня не слышит, ни судьба».

Лиса сказала: «О тебе скорбя,

Найду я хитрый выход для тебя.

Меж городом и копью соляной

Поток, ты знаешь, льется водяной.

Войдешь в поток — и сразу в воду ляг.

Как соль растает у тебя в тюках,

Ты из воды тогда легко вставай

И весело до города шагай!»

Верблюд сказал: «Ну, друг, благодарю!

Теперь-то я его перехитрю!»

И в тот же день, тяжелый соляной

Свой груз таща, он стал перед рекой.

Но мысль его погонщик разгадал.

И как же он беднягу наказал?

Горбы его от соли облегчил

И соль кошмой и шерстью заменил.

Такой предвидеть гнусности не мог, —

Вошел верблюд в поток и в воду лег.

Но еле встал, не ждал такой беды, —

Груз удесятерился от воды,

Едва-едва он брел под зноем дня,

Лисицу ненавистную кляня:

«Кошма и шерсть — отягчены водой

И тяжелее клади соляной.

Пусть подлая советчица умрет

И род ее проклятый пропадет!

О, только бы мне дотащить кошму,

Я голову до неба подыму!»

Вина мне, кравчий! Славы, красоты

Лишь те достойны, чьи сердца чисты.

Дай силу мне для покоренья львов

И отведи от западни врагов.

Приди, певец веселый! Чанг[28] настрой

И новую мне громко песню спой!

Мой лев — в вине, на дне златой касы [29],

Лев этот шкуру обдерет с лисы.

Какой-то шах в один из мирных дней

Созвал к себе на пир своих друзей.

И попросил по очереди шах

Их рассказать о разных чудесах,

Чем знаменит тот или этот край.

И, как сладкоречивый попугай,

Один сказал: «Пришлось увидеть мне

Чудовище в арабской стороне,

По виду как верблюд с одним горбом

И с крыльями и обросло пером,

Но не летает, ничего на нем

Не возят, а питается огнем.

Как феникс, он, хватая на лету,

Глотает падающую звезду.

Но мигом пламя в глотке птицы той

Становится прохладною водой».

Дослушали рассказчика, потом

Все рассмеялись: «Ты б сидел молчком!

Крылатого верблюда в мире нет.

И птиц таких, — хоть весь объезди свет, —

Огнем питающихся, не найдешь.

Рассказ твой — просто выдумка и ложь!»

Он клялся им. Они смеялись. Он,

Собранье оглядев, был поражен

Тем, что вот тут — вокруг — друзья сидят

И на него с презрением глядят.

Хоть, как свеча, согнулся от стыда,

Он с места взвился пламенем тогда

И прочь ушел, крутясь, как горький дым.

Питаясь сердцем собственным своим,

В Багдад примчался из последних сил

И на базаре страуса купил.

Вернулся он домой лишь через год

И прямо к шаху страуса ведет.

Тем правоту свою он доказал.

И обнял шах его и так сказал:

«Ты прав был, друг мой, что ни говори.

Так из-за туч не видим мы зари!»

Но хоть враждебна искреннему ложь, —

Знаток вещей тончайших, — помни все ж:

Ты тайн своих не выпускай из рук,

Дабы не испытать безмерных мук,

Чтоб доказательства для них найти

И попусту не тратить год пути.

Дай, виночерпий, чашу мне испить,

Чтоб с сердца все следы тщеславья смыть!

Приди, певец! под рокот струнных струй

Спой мне нева [30], но с правдой согласуй!

Да будет кривде горестный удел,

А правде — счастье в завершенье дел!

Пусть миру принесут плоды стократ

Богатства духа, что собрал Сократ! [31]

Беспечности и низости далек,

Он был, как светоч, с головы до ног.

Отверг он тлен богатства и тщеты

И пожелал добра и простоты.

И стал его имуществом один

Огромный старый глиняный кувшин,

С отбитым краем, с трещиной у дна,

Негодный для хранения вина.

Когда грозила стужа, снег валил,

Сократ в кувшине ночи проводил.

А утром выходил на солнце он

Погреться, сам, как солнце, обнажен

(И рубища он даже не имел).

Перед кувшином как-то он сидел,

Впивая, как цветок, тепло весны.

А мимо проезжал царь той страны,

Сказал: «Привет тебе и добрый час!

Но что же ты скрываешься от нас?

Ты, всеми уважаемый мудрец,

К нам не зашел ни разу во дворец!»

Сократ ответил: «Стар я, силы нет.

Несу я трудный подвиг много лет».

И царь спросил: «Кто вынудил тебя

Жить так печально, плоть свою губя,

Без передышки тяготы нести?»

Сократ же: «Я хочу приобрести

Богатство, обессмертить жизнь свою.

Я вечности орудие кую!»

«Богатство всей страны — в моих руках.

Всем одарю тебя!» — ответил шах,

Сократ: «О, если б был я убежден,

Что ты так щедро небом награжден,

Я покорился бы своей судьбе,

На службу опоясался б тебе.

Но жизни ты, увы, не можешь дать,

И не хочу свободу я терять.

Ведет к свободе путь суровый мой,

И он преграда меж тобой и мной!»

«Проси, что хочешь, — царь ему сказал, —

Получишь все, чего б ни пожелал!»

Сократ в ответ: «Благодарю за честь,

Одна лишь у меня к вам просьба есть:

Не засти тенью царственной своей

Моей отрады — солнечных лучей!

Они — моя одежда. Мне она

По воле неба вечного дана.

Не откажи мне в просьбе, мудрый шах,

И отойди в сторонку хоть на шаг!»

Тут властелин со своего плеча

Снял плащ. Парча златая — верх плаща,

А снизу — мех китайского песца.

С улыбкой шах на тело мудреца

Накинул драгоценный свой наряд.

Но сбросил на землю его Сократ

И мягко молвил дерзкие слова:

«Поганых шкура не годна для льва,

Носить живому саван не к лицу,

Он подобает только мертвецу.

Когда зима нарушит мой покой,

От бурь меня кувшин спасает мой;

Когда же прояснится небосвод,

Светило мира мне тепло дает!»

Как небо, был Сократ велик душой,

И тверд, и терпелив, как шар земной.

Учеников имел десятки он.

Но был средь них любимейшим — Платон.

Как драгоценный камень, на века

Выгранивал он мысль ученика.

Сказал Платону: «Дух твой, на простор

Из клетки выйдя, крылья распростер.

Так подымайся в высоту высот,

Оставив под ногами небосвод,

Над миром, где невежество и зло

Тяжелой тенью на души легло.

А были бы от зла сердца чисты,

Не знал бы мир ни распри, ни вражды.

Там, где мудрец прямым путем идет,

Невежде перепутье предстает.

Здесь, в грешном мире, где ворот не счесть,

Шесть для людей напастей горьких есть.

И самой черной мукою томим

Тот, кто во всем завидует другим.

Всю жизнь тоской и злобою дыша,

Затянута узлом его душа.

За ним идет имущий власть злодей,

Насильник, ненавидящий людей.

А невозможность совершенья зла

Ему, как мука ада, тяжела.

И третий мученик идет за ним:

Тот, кто стяжанья жаждою томим.

Всю жизнь он лишь добычу сторожит,

И, упустить боясь, над ней дрожит.

Четвертый — скряга. Хоть казна полна,

Не знает он ни радости, ни сна.

Томимый страхом разоренья, он

При жизни на геенну обречен.

Страдалец пятый — жаждущий чинов,

Удел его и жалок и суров.

Мечтой о возвышение он живет,

Возвыситься ж — ума недостает.

Шестой — невежда. Сдержанность других

Он называет малодушьем их,

Не видит он достоинства ни в ком

И покрывает сам себя стыдом.

Один язык у нас, а уха — два,

Чтоб слышать много, но беречь слова.

Не доверяйся алчности своей,

Жить по своим возможностям умей.

Ведь лучше бедным, но свободным быть,

Себе, а не хозяину служить.

Жемчужины познаний собери,

Тропу деяний прямо протори,

И славы мяч у сверстников возьмешь,

И мудрых за собою поведешь.

Как торгаша, гони из сердца ложь,

Правдивым словом опрокинь вельмож.

Путем добра и верности иди,

Лишь с мужественным дружбу заводи.

И знай, порой под маской доброты

Таятся равнодушия черты.

Хотя сандал [32] и не богат теплом,

Есть для сердец горячих польза в нем.

И в щепки разлетаются порой

Сандаловые ветви под грозой.

Чем будет натиск ветровой сильней,

Тем ярче пламя вспыхнет из ветвей.

Три возраста мы числим основных,

Но средний возраст лучше двух иных.

Коль муж и дряхл и борода седа,

Но злоба в нем крепка и молода

И черен сердцем старый человек,

Какая польза, что он прожил век?

Так волк, заматерев и возмужав,

Сильнее выкажет свой волчий нрав.

Беги его! Не знайся с ним ни дня!

Его слова — обман и западня.

Коварству в западню не попадись!

Доверясь волку, жизни не лишись».

Жила в Омане [33] птица рыболов,

Взимала рыбой дань с морских валов.

Ловитвой в море занималась днем,

Спала же на песке береговом.

И рыбы сами, на крючки когтей,

Завороженные, стремились к ней.

Но старческая немощь подошла,

Охотничьи орудья отняла.

Ослабло зренье, и не стало сил

В когтях и в мышцах облинявших крыл.

По целым дням на берегу она

Сидела, безнадежности полна.

В волнах играли сотни рыбьих стай,

Как на шелках рисует их Китай.

Как будто огнезвездный небосклон

Был в зеркале текучем отражен.

Глядела птица на простор морской,

Как нищий на обильный стол чужой.

Хоть вот он — рядом лакомый кусок.

Но так недосягаемо далек!

И рыбка шаловливая одна

К несчастной птице выплыла со дна.

И так как в безопасности была,

Над птицею глумиться начала:

«Эй, лютый бич сородичей моих!

Ты божья кара племени немых,

От злого клюва, от когтей твоих

Оделись мы в кольчугу волн морских.

Что ж ты сидишь, угрюма и скучна.

Иль уж для дела больше не годна?

Кто силы и когтей тебя лишил,

Густые перья выщипал из крыл?»

А птица ей: «Больна я и стара.

Совсем слаба. Прошла моя пора!

Исчезла хищность прежняя моя,

В делах моих раскаиваюсь я.

Я плачу, сожаления полна,

Что так была преступна и грешна.

От молодой горячности все зло,

Содеянное мной, произошло!

О угрызенья совести! О стыд!

Он рыбьей костью сердце мне язвит.

Теперь я твари не клюю живой!

В слезах, питаясь горькою травой,

Достигла я душевной чистоты.

Теперь-то уж меня не бойся ты!

Я рада, что моя утихла прыть…

Давай по-братски, безмятежно жить,

Чтоб амальгаму злобы с сердца смыть,

Чтоб серебром добра его покрыть.

С открытою душой ко мне приди,

От сердца недоверье отведи.

Вот этой крепко скрученной травой

Ты завяжи мне клюв зловредный мой,

Чтоб в безопасности ты с этих пор

Могла вступать со мною в разговор!»

Доверчивая рыба, в тех словах

Лжи не заметив, позабыла страх,

С жгутом травинок к птице подползла

И прямо в птичье горло путь нашла.

Оборвалось ее житье-бытье,

Как будто вовсе не было ее.

Из чаши света, кравчий, дай испить,

Чтоб недра мрака ярко озарить!

Чтобы от гневных языков огня

Бежала ложь, как ночь от солнца дня.

Приди, о долгожданный наш певец,

Учитель мудрый раненых сердец!

Рыданьем чанга сладко утиши

Скорбь тайную истерзанной души!

Дошли преданья древние до нас,

Как милостью небесной Фейсограс

Открыл замок сокровищницы слов,

Осыпал землю ливнем жемчугов:

«О ты, что раковиною морской

Вбираешь рокот глубины мирской,

Прислушивайся к голосу наук

И грубых дел остерегайся, друг!

Будь благороден, добр и справедлив,

И если ты душою прозорлив,

Сердечен — должен сам себя стыдить,

Когда хоть вздумал злое совершить.

А если ты открыл свои уста —

Пусть будет речь разумна, не пуста.

Глубокой мыслью речь вооружи,

К заветам мудрым слух насторожи.

Пред тем, как ночь завесит твой порог,

Пред тем, как, сонный, свалишься ты с ног,

Ты памятью свой разум озари

И день минувший весь пересмотри.

Все ладно ль за день у тебя прошло,

Что сделал за день ты — добро иль зло?

Собой владел ли? Мудр и сдержан был

Иль разума границы преступил?

На золото, как скряга, не молись.

Как язвы, скряжничества устыдись.

Богатством не спасешься от беды.

Из-за довольства иль из-за нужды

В печали жизнь свою не проводи,

Путь между ними средний находи.

Но нет для сердца тяжести лютей,

Чем зависть к доблестям других людей.

И если хочешь ты свой утлый челн

Под этим сводом, что коварства полн,

До пристани надежной довести,

Друзей найти на жизненном пути,

На жизнь людей и на дела сперва

Гляди, — не на красивые слова.

Красно он говорит, — но от него

Что пользы, коль дурны дела его?

Когда поправший правду царь начнет

Все делать, что ему на ум взбредет,

Забыв о людях и о нуждах их,

Он сам разрушит зданье дел своих.

Не мучь безмерно душу каждый час

Исканьем в мире власти и богатств.

Не рвись к тому, что взять не удалось

Иль что само собою не далось.

Нет, отступи и, с силами затем

Собравшись, сразу овладеешь всем!»

За добрый жизни дар — благодари,

Зло — истреби и след его сотри.

Но не уйдет от зла во весь свой век

Неблагодарный сердцем человек.

Достойнее ярмо нужды носить,

Чем у бездушных милости просить.

Подобную кристальному ручью

Храни от загрязненья честь свою.

Не сравнивай поток ее живой

С водой болот стоячей и гнилой.

Растленному, хоть он в беде живет,

Спасенья золото не принесет.

Развратному не расточай щедрот,

Не то тебя за сводню он сочтет.

Но лучше сыпать жемчуг в океан,

Чем скряге недостойному в карман.

Заветам мудрых сердце отвори,

Пустых бесцельных слов не говори.

Да не коснется ложь речей твоих,

Да будет правда украшеньем их.

Как ни нарядно ты слова завьешь,

Что пользы в том, когда внутри их ложь!

С прекрасными словами смысл большой

Счастливо сочетай, как плоть с душой.

Как внешность, мир свой внутренний укрась,

Богатый духом — выгляди, как князь.

Жил юноша и знатен и богат.

Надев однажды лучший свой халат,

Он некоего старца посетил,

Седого наблюдателя светил.

Решил хозяин: «Пышный, как павлин,

Ко мне пришел, должно быть, царский сын».

Приветом добрым он почтил его,

На лучшем месте посадил его.

Тут гость замок беседы отомкнул

И струны красноречья натянул.

Тянул со всех концов, и вкривь, и вкось,

Но складно слов связать не удалось.

Груба, нестройна речь его была,

Убого мысль в его русле текла,

Хоть и болтал без умолку язык.

И тут в сердцах сказал ему старик:

«Раз ты такой негодный повар слов

И разговор твой пуст и бестолков,

Скрыть от людей невежество навряд

Тебе поможет пышный твой наряд!

Язык твой бедность мыслей выдает.

Тебе парча с бобрами не идет.

Пусть, как халата твоего узор,

Живым умом твой блещет разговор

Иль царский шелк на рубище сменяй,

Одежду к скудоумью приравняй!»

О кравчий, жажду сердца утоли,

Единством дух и тело надели!

Чтоб, как в стекле, рубиновым огнем

Блистал мой разум в естестве моем.

Приди, певец веселый, к нам на пир

И принеси в согласных струнах мир.

Да сгладят рознь в деяниях людей

Созвучья песни сладостной твоей!

Вот повесть, как дары творящих сил

Шах Искендер в деяниях раскрыл.

А сам певец достоин был венца, —

Он сев надежды заронил в сердца…

Он поднял знамя правды, как пророк,

Пером из сердца вычеркнул порок.

Он пел о том, как на рассвете дня

На битву Искендер погнал коня.

Повел на запад он громаду сил,

Лицом, как солнце, запад озарил.

Затем мечей блистающих удар

Обрушил он на черный Зангебар[34].

Пыль с зеркала души Египта стер,

Крыло свободы над рабом простер.

И на Дару[35], на сонмы сил его,

Повел войска — и разгромил его.

На нем одежды жизни разорвал,

Свободу угнетенным даровал.

Потом ворвался в северный простор,

На сумрачных горах разбил шатер.

Он земли нанизал, как жемчуга,

От южных пальм по вечные снега.

Стяг водрузил на берегах Аму,

И поклонился весь восток ему.

Он степь Хорезма взглядом озарил,

Мечом ворота Инда отворил.

От Чина[36] и до Рума, по Эпир,

Как циркулем, обвел подлунный мир,

С народов мира снял ярмо Дара,

Принес им светоч правды и добра.

Неправду со скрижалей мира смыл,

Яздана[37] веру в мире утвердил.

В походах строил он за градом град

Прекрасные, как Мерв и как Герат,

Как Самарканд. Потом возведена

Была при нем великая стена,

Чтоб орд Яджуджа[38] бешеный поток

Не затоплял спасенный им восток.

Пройдя всю твердь материковых стран,

Он пред собой увидел океан.

И в брызгах пенных волн, в соленой мгле

Летел он на крылатом корабле.

След корабля его, как письмена,

Запечатлела синяя волна,

Как летопись на свитке голубом…

Чеканить деньги начали при нем:

На золоте и серебре видна

Его печать по наши времена.

Мысль Искендера даже в сталь вошла,

И сталь зеркальный блеск приобрела.

И родилось при нем и в мир пришло

Тончайших ювелиров ремесло.

Во всех главнейших областях земных

Назначил он наместников своих.

И все творенья, коими велик

Персидский был или иной язык,

Он, чтобы целый мир их мог прочесть,

Велел на речь Юнана перевесть.

Ученые, пророки, мудрецы,

Хранители познанья и творцы,

Как солнце, разгоняющее тьму,

Сопутствовали ревностно ему.

В его созвездье были — Булинас[39],

И Хызр [40] бессмертный, и пророк Ильяс [41].

Когда встречал он трудности в пути,

Которых грань не мог он перейти,

Он призывал ученых на совет,

Чтоб на любой вопрос найти ответ.

Был сердцем прозорлив и знаньем он

Превыше всех мудрейших одарен.

Он сам распутывал петли узла,

Что развязать их мудрость не могла.

Душа с познаньем связаны навек.

Познанье сердцем черпай, человек!

Просторы духа мудрости зерном,

Как пажити, засеяны творцом.

Им не опасны ни огонь, ни меч,

И смерть не может жизни их пресечь.

Жил муж — исполнен правды и добра,

Но, не имев ни горсти серебра,

Удачи стал искать в чужих краях.

Его заметил некий славный шах

И вскоре, восхитясь его умом,

Судьей поставил в городе своем.

Хотя судья был мудр и справедлив,

Но заступил ему дорогу див.

Отверзла ядовитые уста,

Оболгала беднягу клевета.

Шах, лжи поверя, гневом воспылал.

Он дом судьи разграбить приказал,

И денег и добра лишив всего,

Велел отрезать уши у него.

Несчастный, все безвинно потеряв,

Приказ владыки страшный услыхав,

Ответил: «Мне не жаль казны моей,

Но, шах! Прочь руки от моих ушей!

Я их не заработал здесь у вас,

Я их с собою из дому припас.

Все, что я нажил у тебя в стране,

Коль я неправ, возьми, не нужно мне.

Но сам ты справедливым будь судьей,

Оставь мне то, что я привез с собой!»

От мудрой речи шахский гнев остыл,

И странника он с миром отпустил.

И тот, от вражьих пут освобожден,

Остался гол, — таким, как был рожден.

Подай мне, кравчий, знойного вина,

Да будет в сердце ложь им спалена!

Пусть разум солнцем душу озарит,

Пусть все, что низко в ней, дотла сгорит!

Измлада Искендер в душе носил

Сокровищницу знаний, тайн и сил.

Алмазы мудрости, как вечный свет,

Открыл он миру, словно сонм планет.

Венчайся же алмазным тем венцом,

Беседовать достойный с мудрецом!

У шаха — Арасту наставник был,

Он шаха щедро знаньем одарил.

Сам Искендер, когда еще был мал,

Главу перед учителем склонял

С почтением. И некто из вельмож

Сказал: «Ему ты почесть воздаешь

Превыше, чем державному отцу.

О князь, тебе ведь это не к лицу!»

Князь молвил: «Он мне правды знанье дал,

Он разум мой и сердце воспитал.

Во мне он с детства заложил черты

Величия, добра и красоты.

Родитель дал мне жизнь на краткий срок,

Наставник же бессмертье мне предрек.

Родитель мой мне дал язык отцов,

Учитель — россыпи алмазных слов.

Отец призвал меня на свет земной,

Учитель мир открыл передо мной».

Раз Искендер день целый не видал

Просящих пред собой. И он сказал:

«Сей день — не в день! ведь я не защитил

Несчастных, — бедняков не одарил.

Я неимущим не дал серебра…

И я не покарал врагов добра!»

Останется для будущих времен

То, что сказал в тот день вельможам он;

Пусть видят мир свой внутренний они

И дети их во все земные дни;

Пусть свой духовный строй узрят навек,

Как лик в зерцале видит человек.

Познанья знак в душе разумных, — он

Сильней телесных ран запечатлен.

Удар меча, коль не смертелен он,

Врачом умелым будет исцелен,

Но знак познанья сердце, как звезда,

С собой сквозь мир уносит навсегда.

В вине раскайся — искупить ее

Поможет пусть раскаянье твое!

Предвестника мучений — бойся мук,

Не простирай за муку мстящих рук.

Живого, друг, не трудно с ног свалить,

Но мертвого нет силы воскресить.

Щедрей вокруг тебя людей дари,

Но их за даренное не кори.

Дари щедрей, но меньше с них бери,

Свой путь великодушьем озари.

Ты помнишь повесть, как погиб Дара,

Лишился трона, славы и добра.

Мечами приближенных поражен,

Пал, благородной кровью обагрен.

Как яблоня в тени, в чертоге нег

Цвела его царевна — Раушенек.

В час смерти чистый перл — дитя свое —

Он Искендеру завещал ее.

Внял Искендер, невесту принял он,

Но сердцем был глубоко омрачен.

И некто вопросил: «Что грустен ты?

Ведь в мире нет подобной красоты.

Твоей женой достойна стать она!»

Ответил шах: «Мне к ней любовь страшна.

Боюсь, что если сильно полюблю,

Я потеряю мощь и власть мою,

Не властен в воле сделаюсь моей,

Такой позор не скроешь от людей.

И скажут правдолюбцы: „Вот — мертвец

Отныне правит им, — ее отец!

Пусть шах страну Дары завоевал,

Но дочери Дары рабом он стал“».

Парвиз [42] с Ширин, любимою женой,

Сидел, как солнце ясное с луной.

И вот в подарок — дар морских валов —

Принес им рыбу некий рыболов.

Ты в жизни рыбы не видал такой,

То было чудо глубины морской.

Ее перо, как розовый коралл.

Ее покров дирхемами [43] сверкал.

Хоть было вынуто у ней нутро,

Ее наряд горел, как серебро.

Парвиз был этой рыбой восхищен,

И в щедрые ладони хлопнул он.

Явился мигом старый казначей,

Хранитель всех сокровищ и ключей.

Он тысячу дирхемов серебром

Принес и положил перед царем.

И рыбаку их отдал властелин.

Увидев это, молвила Ширин:

«О мудрости и щедрости река!

Такая плата слишком велика.

Теперь кому б ты сколько ни давал,

Все скажут: „Вот каким скупым он стал!

Он тысячу дирхемов заплатил

За рыбину, о нас же позабыл.

Ведь это мелочь, правду говоря,

Перед былою щедростью царя!“»

Парвиз спросил: «Совет ты можешь дать,

Как у бедняги деньги отобрать?»

Сказала: «Ты спроси его: „Отец,

Твоя добыча — самка иль самец?“

Что б ни ответил он, скажи одно:

„Увы, мне это есть запрещено.

Возьми обратно рыбину свою,

А мне отдай обратно дань мою!“»

И был рыбак с деньгами возвращен.

Но смысл вопроса понял сразу он:

«Ни самка, ни самец, — он говорит, —

Моя добыча, а гермафродит».

Не удержался шах, захохотал,

Смеясь, удвоить плату приказал.

Взял кошельки рыбак, благодаря

Такого справедливого царя.

Когда ж он с полу ношу подымал,

Один дирхем из кошелька упал.

Рыбак поспешно ношу с плеч стащил,

Монету поднял и в кошель вложил.

Ширин сказала: «Ну и скряга — а?

Схватился за кусочек серебра!

Мой шах, такую скупость грех прощать.

Все деньги надо у него отнять!»

Шах рыбака велел назад позвать

И стал его за скупость упрекать.

Рыбак сказал: «О шах, мы дорожим

Не серебром, а именем твоим.

Я лишь затем нагнулся за деньгой,

Что обозначена она тобой,

Чтобы зловредный человек какой

На образ твой не наступил ногой».

И подивился шах его уму

И втрое больше денег дал ему.

О кравчий мой, хранитель чистых вин,

Разбей бокал, давай мне весь кувшин!

Шах Искендер — полмира властелин —

Поднялся и повел войска на Чин.

Когда хакан [44] об этом услыхал,

Как бедствию противостать, не знал.

Отправил к Искендеру он посла

С подарками — во избежанье зла;

Запас одежды, снеди и плодов,

Послал ему — рабыню, двух рабов.

Шах Искендер подарки получил

И в изумленье палец прикусил.

Спросил себя: «Неужто, государь,

Так победителей дарили встарь?

Хакан тебя подарком столь скупым

Унизил бы пред воинством твоим.

То не простой подарок. Нет, в нем есть

Сокрытый смысл. Но как его прочесть?»

Шах долго думал и в конце концов

Призвал к себе на помощь мудрецов,

Седых руководителей своих, —

Разгадку тайны он спросил у них.

И самый мудрый отвечал ему:

«Сей дар подобен тайному письму,

В нем сказано: „Будь царь ты иль солдат,

Но есть рабыня для ночных услад

И сильных два раба, чтоб исполнять

Чего б ни захотел ты пожелать,

И есть запас одежд на круглый год,

И всяческая снедь, и сладкий плод, —

Хоть ты б миры миров завоевал,

Клянусь — от жизни больше бы не взял!

О чем тогда еще вам тосковать?

Зачем с соседом мирным воевать?“»

Ответ тот Искендером понят был.

Шах злую волю в сердце преломил.

В дверь мира он к хакану постучал.

«Да будет мир меж нами!» — сам сказал.

Мир в мире — без насилий и обид —

На камне справедливости стоит.

И коль ты хочешь овладеть страной,

То на пути добра и правды стой.

Шах Арасту посланье написал:

«Учитель мой, меня ты воспитал.

Во мне — скрижаль ученья твоего,

И поднят я величием его.

И без тебя, наставник мой и друг,

Я не пил бы из родника наук.

Пошли мне горсть от той воды живой,

И будет счастлив выученик твой, —

Дай мне заветы, как себя вести

Во всех делах на жизненном пути.

Пусть россыпью алмазною они

Сияют мне во все года и дни!»

И Арасту посланье прочитал

И для царя заветы начертал.

«О свет Юнана, просьбою своей

Ты дал мне мощь для истинных речей.

Что я перед тобой? Но я дышу,

О шах, твоим веленьем и пишу.

Сей мир — седой колдун, коварный змей,

Обманщик проницательных людей.

Нельзя понять — добро он нам сулит

Или бедой внезапною грозит.

К предательству готовый каждый час,

Все отберет в конце концов, что даст.

И все, что он обильно породит,

Он сам потом безумно истребит.

И нет светила у него в дому,

Что не уйдет со временем во тьму.

Чуть он венцами башни завершит,

Их сам землетрясеньем сокрушит.

Короной, счастьем, властью наградит,

Потом повергнет в прах, всего лишит.

Кого ни наградит, тотчас потом,

Как глупое дитя, скорбит о том.

Дешевый камень смертному дает,

Взамен алмазы чистые берет.

Вот он ущерб наносит мудрецу

И столько же взамен дает глупцу.

Он проломает брешь в стене твоей

Для укрепленья вражьих крепостей.

В саду потопчет розу и тюльпан,

Чтоб разрослись колючки и бурьян.

Мир темный смысла здравого лишен,

Добра от зла не отличает он.

Богатства у него не вымоляй,

Любым его дарам не доверяй.

Не будет меж добром и злом черты,

Когда без смысла щедрым будешь ты.

И если даже царство в дар даешь,

Но безрассудно — дар твой стоит грош».

Жил муж — светлосердечен и учен.

В кругу невежд истосковался он.

Чтоб с сердца смыть печаль, однажды в ночь

Собрал пожитки и уехал прочь.

И вытерпел в пути пустыни зной,

И на корабль надежный сел, как Ной.

Но в море дивы [45] разъяренных волн

Корабль разбили, словно утлый челн.

Был вычеркнут из книги жизни он,

Но все же был нечаянно спасен.

С обломками из бездны водяной

Он на берег был выброшен волной.

Там, чтоб себя хоть скудно пропитать,

Он проходящим людям стал гадать.

Он палкой на песке изобразил

Движение планет и строй светил.

Сходиться люди начали к нему,

Дабы узнать — что суждено кому.

Он так был в предсказаниях велик,

Что до султана слух о нем достиг.

Его к себе владыка пригласил,

С собою рядом с честью посадил,

Вернул, как море, от своих щедрот

Все, что утратил тот в пучине вод.

Та милость не тщеславие, — она

Была любовью к людям рождена.

Когда ученый милость увидал,

За милость благодарностью воздал.

Открыл чернила, очинил тростник,

И новый голос в тростнике возник.

Писал он: «Волю к цели устреми,

И все, о шах, от разума возьми.

Соедини в себе познаний круг,

Полезен людям стань, как лучший друг.

Сил не жалей для славных дел мирских,

И, друг, тогда не бойся бурь морских.

Когда гроза корабль твой разобьет

И все добро поглотит бездна вод,

Но продолжаешь ты свой путь, пока

Хотя б за доску держится рука, —

На доброе надейся, коль с тобой

Твой ум и бдительность души живой.

Не опирайся на небытие.

Что пользы в вещи, если нет ее?»

Дай, кравчий, животворного вина!

Да будет чаша до краев полна!

Мир Искендер решил завоевать,

Чтоб явное и тайное узнать.

Его поход был труден и велик.

И дивного он города достиг.

То город был особенных людей.

Там не было ни шаха, ни князей,

Ни богачей, ни бедных. Все равны,

Как братья, были люди той страны.

Был труд их легок, но всего у них

В достатке было от плодов земных.

Их нравы были чисты. И страна

Не ведала, что в мире есть война.

У каждой их семьи был сад и дом,

Не заперт ни затвором, ни замком.

Построен перед каждым домом был

Подземный склеп для родственных могил.

Был Искендер их жизнью удивлен,

И вот какой вопрос им задал он:

«Все хорошо у вас, но почему

Гробницы вам при жизни? Не пойму!»

Ответили: «Построены они,

Дабы во все свои земные дни

О смерти помнил каждый человек,

Чтоб праведно и честно прожил век.

Врата гробниц — безмолвные уста;

Но мудрым говорит их немота,

Что кратки наши дни, что все умрем,

Что этих уст мы станем языком».

Шах вопросил: «А что ж вы без замков

Живете, дверь открывши для воров?»

Ему сказали: «Нет у нас воров,

Как нет ни богачей, ни бедняков,

У нас все обеспечены равно.

Здесь, если бросишь на землю зерно,

Ты сам-семьсот получишь урожай,

Так щедро небом одарен наш край».

Шах вновь им: «Почему никто из вас

Меча не обнажил в урочный час,

Чтоб власть свою народу объявить,

Чтоб твердый свой закон установить?

Как можно жить без власти? Не пойму!»

И граждане ответили ему:

«Нет беззаконий средь людей страны!

Нам ни тиран, ни деспот не нужны».

Вновь шах спросил их: «Дайте мне ответ!

А почему средь вас богатых нет?»

Сказали шаху: «Нам — сынам добра —

Противна жадность к грудам серебра.

Нет в мире яда — алчности страшней,

И нет порока — скупости гнусней.

Обычаи и нравы эти к нам

Пришли от предков, от отцов к сынам.

Отцами наши взращены сады,

Мы их храним, снимаем их плоды».

Был Искендер всем этим поражен,

И повернул войска обратно он.

И проезжал он мимо мастерской,

Где было видно — трудится портной.

Столь яркий свет лило ее окно,

Что стало у царя в глазах темно.

Какую тот портной одежду шил?

Он жилы сердца резал и кроил,

Сосуды страсти низкой разрывал

И как-то их по-новому сшивал.

Пороки сбросив, словно хлам одежд,

Как нитку, шею скручивал невежд,

Иглы не выпускал из быстрых рук.

Шах Искендер сказал ему: «О друг!

Ты знал, что я гощу у вас в стране.

Что ж ты с народом не пришел ко мне?

Как узел нитки лик свой отвратил,

Иглою быстрой к нам не поспешил?»

Портной сказал: «Я — вольный человек.

Я никому не кланялся вовек.

Моя судьба чужда твоей судьбе,

Из-за чего ж мне кланяться тебе?

Не по сердцу мне трон высокий твой,

Так что ж змеей мне ползать пред тобой?

У нас два шаха здесь делили власть,

Но жизнь их в некий день оборвалась.

С престола в темноту они сошли

И ничего с собой не унесли.

От их порфир, от их шелков цветных

Остались только саваны на них.

Ушли они, когда пробил их час.

Они чужими были здесь у нас,

И потому без почестей их прах

Похоронили далеко в горах.

Сложили прямо наземь, не в гробу.

И я пошел оплакать их судьбу.

Взглянул на тлен, оставшийся от них,

И на разбросанные кости их.

Хотел я их сложить, как надлежит, —

Не понял, что кому принадлежит».

Шах молвил: «Ты познаньем озарен.

Ты мудростью великой одарен,

Коль хочешь — осеню тебя венцом,

Поставлю здесь над городом царем».

Сказал портной: «Благодарю за честь,

Но лучше я останусь тем, что есть!

Зачем мне шить себе наряд царя,

Бессмертья шелк кроить и портить зря

И однодневный шить себе багрец?

Другому нищему отдай венец!»

О кравчий, на корабль разбитый мой

Внеси корабль бокала золотой!

Чтоб я, средь сонма тонущих пловцов,

Живым достиг желанных берегов.

Певец, по струнам проведи смычком

И пой мне песню сладкую о том,

Как счастлив нищий тот полунагой,

Который царство отпихнул ногой.

Весь мир был Искендером покорен.

И подвигом своим гордился он.

И он решил покинуть твердь земли

И войско посадил на корабли.

Хоть жаром битв уста он опалил,

Но жажды новых стран не утолил.

Пред ним лежало море, как земля,

Покорно волны синие стеля.

В морскую даль корабль он направлял,

О гибели в пути не помышлял.

Как на коне могучем по земле,

Он мчался по волнам на корабле

И гору Каф [46] он увидал вдали

У грани неба на краю земли.

Так от алифа он до каф дошел [47],

Как ученик, что азбуку прочел.

Там, ростом с гору, великан стоял,

Рукой за пояс гору обнимал.

И царь спросил у великана: «Эй,

Могучий, как зовется остров сей?

Какую мысль ты в сердце затаил?

Зачем рукою гору обхватил?»

«Зовется этот остров Каф-горой,

Он в равновесье держит шар земной;

Так держится корабль на якорях.

А гору крепко я держу в руках,

Чтоб неподвижною она была,

Чтоб, сдвинувшись, земли не потрясла.

Отсюда реки под землей текут,

Отсюда жилы вдоль по ним идут.

Коль грянет божий гнев на край иной,

Тогда я сильно дергаю рукой

За жилу, что в проклятый край ведет,

И в тот же миг там все во прах падет».

Шах понял, что скрывает высота

Опоры мира вечные врата.

Беседу он с титаном продолжал,

О многом спрашивал. Тот отвечал.

Сложив у рта ладони, шах кричал,

А тот в ответ, как туча, грохотал.

Шах молвил: «О вселенной красота,

Хранящий мира тайные врата!

И ты меня последним не сочти

В пытливости на жизненном пути.

Хотел бы людям мира я принесть

От сокровенных врат бессмертья весть.

Мне дверь сокровищниц приотвори,

Мой путь к заветной цели озари!»

И тот ответил: «Древний сей чертог

Для злых и добрых дел людских широк.

Обозревай течение веков,

Трудись — и встретить время будь готов.

Когда поднимет утро алый стяг

И звездный щит свой бросит черный шах,

Берись за ежедневный труд, пока

Жива твоя десница и крепка.

Благоуханный рай для тех открыт,

Кто добрыми делами знаменит.

Будь мягок с теми, чей удел суров,

Защитой будь гонимых и рабов.

Не делай никого своим рабом,

Всем поровну свети своим лучом.

Душой, как роза нежною, гордись,

Но к старости в ежа не превратись.

И если вспыхнет гнев на дне души,

Его ты милосердьем потуши.

Касается ли то добра и зла,

Обдуманно верши свои дела.

Порою быстроногий скороход

Скорее по дороге упадет.

Порой набор красивых громких слов

Пустым окажется, коль снять покров.

Порою то, что истиной блестит,

Одни ошибки в глубине таит».

Так предводитель слов повествовал

О шахе, что весь мир завоевал.

Об Искендере по кругам светил

Читал он долго, — и определил

Судьбу его, и начертал слова:

«От юношеских лет владыки-льва

И до кончины под мечом царя

Преклонятся все страны и моря.

И будет там, где он увидит смерть,

Земля из стали, золотая твердь.

Ковер железный будет под пятой

И золотой навес над головой».

Когда на берег Искендер ступил,

Он к странам Рума взгляды обратил.

И снова сел в седло — не на престол,

Стремительно, как вихрь, войска повел.

И взял он по дороге много стран,

Как мчащийся в пустыне ураган.

Он так спешил, что на своем пути

На отдых не хотел с седла сойти.

Поник весь мир перед его копьем.

И вот однажды, знойным летним днем,

Вошли его усталые войска

В пределы раскаленного песка.

Пустыня, как железный таз, верней —

Жаровня, красных полная углей,

Как раскаленная сковорода,

Не видевшая влаги никогда,

Их гневно облегла со всех сторон.

Там камень скал от зноя размягчен.

Усеян путь безвестных ездоков

Обломками расплавленных подков.

Когда б над нею феникс пролетел,

Как бабочка, он там бы обгорел.

Коль скряга деньги б там в горсти зажал, —

Как ртуть, он их в руке б не удержал.

Вздыхало войско: «Как перенести

Опасности и тяжести пути?»

Но, подавая мужества пример,

Вел по пустыне войско Искендер.

Делил он муки войска своего.

От зноя кровь вскипела у него.

И кровь коралловая потекла

Из носа шаха на луку седла.

Все средства он пытался применить,

Но все же кровь не мог остановить.

Смерть в корабле его пробила брешь.

Где сила, чтобы ту закрыла брешь?

И тесным стало для царя седло,

Его удушье наземь повлекло.

Один из приближенных подбежал,

На землю шаха осторожно снял,

Железную кольчугу подстелил,

Златым щитом от солнца заслонил.

Так на ковре железном, под щитом

В беспамятстве лежал он. А потом

Открыл глаза свои, очнулся шах,

И голос прозвучал в его ушах:

«Вот это место, как сказал мудрец,

Где ты найдешь грядущий свой конец».

И он писца к себе призвать велел

И матери письмо писать велел.

На пальмовых листах писец писал,

И мускус слов его благоухал:

«Был не один в минувшем царь иль хан,

Завоевавший в мире много стран

И не успевший со стремян на трон

Переступить — и смертью истреблен.

Где их добро, и власть, и царства где?

Пошли на разграбление беде.

Попал в погибельный водоворот

Я — Искендер, и мой настал черед.

Хоть счастьем в мире, где ни побывал,

Победоносно я овладевал,

Но только к дому взоры обратил,

Мне смерти меч дорогу преградил.

Прощай! Прими последний мой привет,

О госпожа, о мать моя, мой свет!

Ты, в ком искал опору Файлакус,

Ты озарила страны Рум и Рус.

И мудрости твоей благодаря

Я овладел короною царя.

Увы! Раздавлен миром, я ушел!

Увы! Мой цвет увял, и рухнул ствол!

Уйду я, вихрем гибели гоним,

Не насладясь присутствием твоим.

Всю жизнь свою в трудах ты провела,

Чтоб легче мне стезя моя была.

Вот дерево садовник посадил,

Он кровью сердца дерево вспоил.

И дерево украсило сады

И принесло желанные плоды.

Но вихрь свирепый дерево сломал,

И оборвал плоды, и разметал.

То дерево загубленное — я,

А тот садовник мудрый — мать моя.

Я гибну не случайно. Небосвод,

Как платье, плоть на время нам дает;

Со дня рожденья был я обречен,

Как всякий смертный, что на свет рожден…

Звериный, человеческий ли плод —

Все, кто входили в Зданье Двух Ворот,

Все умерли с отчаяньем в груди,

Луча надежд не видя впереди.

И в радости еще никто живой

Не расставался со своей душой.

Когда гонец послание примчит

Тебе о том, что миром я убит,

И пред тобою потемнеет свет,

Когда узнаешь ты, что сына нет,

Родная! Мудрости не отвергай,

Кровавых слез из глаз не проливай!

Но отречения поставь печать,

Вступи на путь терпения, о мать!

Как солнце, ты не рви одежд своих.

Не надевай покровов голубых.

И если горе плоть испепелит,

Пусть разум твой пред горем устоит.

Не вырывай волос своих седых,

Не раздирай ногтями щек своих,

От безутешной боли не стенай!

Ведь неизбежно было это, знай!

Над бездной горя поднимись горой.

Но коль не устоять тебе одной,

Ты скорби поминальный стол накрой,

Пир для достойных в честь мою устрой.

Им за столом поклясться предложи,

Сердца такою клятвою свяжи:

„Пусть каждый, кто в темнице бытия

Потерей друга сокрушен, как я,

Пусть к пище скорби рук не устремит,

Пусть выше чистым помыслом летит!

А кто питаться скорбью будет, тот

Ущерба никому не нанесет,

Но лишь душе своей. А что больней

Ущерба жизни собственной своей?“

Но чужд печали истинный мудрец,

Он ведает: всех ждет один конец.

Смерть розни меж людьми не признает,

Рознь в том, что раньше ль, позже ли придет.

Хотя я в жизни обошел весь свет, —

Увы! — я умираю в тридцать лет.

Но если бы я прожил и века,

И каждый день брала моя рука

Все больше новых богатейших стран,

От полюса по южный океан, —

Какая польза в том? Ведь все равно

Жить вечно человеку не дано.

Увы, о прутья клетки бытия

Изранена смертельно плоть моя.

А думалось, что счастье я найду

В саду блаженства, здесь — в земном саду.

Живу надеждой, что близка пора —

В цветник войду из пламени костра,

Что нас соединит небесный рай.

На том письмо кончаю я. Прощай!»

Когда же содержание письма

Исчерпалось, как жизнь его сама,

Он алой кровью сердца своего —

Не киноварью — подписал его.

Как скорби сердца жгучее клеймо,

Печать свою поставил на письмо,

Свой поцелуй на нем запечатлел

И в Рум письмо доставить повелел.

О виночерпий! С чашею приди,

Гонца с письмом до цели доведи!

Для тех, чьих тонких мыслей ткань чиста,

Открыты наслаждения врата.

Певец! В стенаньях флейты запиши

Глубокий стон израненной души!

Да будет добродетельный счастлив,

Кто с добрыми и злыми справедлив.

Царь к матери своей послал гонца

Пред наступленьем смертного конца.

В кругу друзей отверз уста свои,

Всех одарил сокровищем любви,

Осыпал близких ливнем жемчугов

И дальних не оставил без даров.

И так он свите плачущей сказал:

«О братья, мой последний час настал.

Когда в табут положите мой прах —

Безмолвный, в погребальных пеленах,

Прорежьте в саване отверстья мне,

Чтоб были кисти рук моих извне,

Дабы услышал каждый из людей

О бедной, скорбной участи моей,

О том, как был я славен и велик, —

Мир покорил, но цели не достиг.

Пошлите весть по странам и краям,

Пошлите весть по землям и морям, —

Что эти руки, бывшие сильней

Всех в мире, властью дивною своей

Срывавшие венцы с голов царей,

Сразившие полки богатырей,

Что эти руки мощные несли

Ключи от всех сокровищниц земли.

Но умер шах. И нет в руках его

Ни власти, ни богатства — ничего.

В путь бесконечный — в океан глухой

Ушел он, ничего не взяв с собой».

Живущий! Близок срок твой впереди.

Смерть скажет: «Все отдай и уходи!»

Ты золотом и перлами богат,

Знай — людям всем они принадлежат!

Отдай народу все, что должен дать,

И оскудения не будешь знать.

О кравчий, с полным кубком поспеши,

Дай стражам утолить огонь души!

Певец, перебирай лады стихов

В размере добром сокровенных слов!

И пусть твой взор на доброе глядит,

Делами лишь добро руководит.

Закончив завещанье, царь царей

Вернул земле все, что был должен ей.

И крепкой связи лишена земной,

Душа переселилась в мир иной.

Осиротели боевые львы,

Войска его остались без главы.

От синих погребальных покрывал

Простор земли, как небо, синим стал.

Прощаться шли войска за рядом ряд,

Последний скорбный выполнить обряд.

Омыли тело розовой водой,

Покрыли драгоценной пеленой.

Из золота ему сковали гроб, —

Китайскою парчой устлали гроб,

И подняли, как трон, и понесли.

И вслед войска в слезах за ним пошли.

Чуть на востоке заалел туман,

Загрохотал походный барабан.

И подняли златую колыбель, —

Владыки мира смертную постель, —

На спинах двух верблюдов царский прах

Покоится — на мощных двух горбах.

Огромные верблюды вдаль идут.

На их горбах качается табут…

И день и ночь, не разбивая стан,

Шел по степям огромный караван.

На запад неуклонно путь держа,

В мученьях, из последних сил спеша,

Стоянки сокращая на пути,

От жажды изнывая на пути,

Шли день и ночь они — и донесли

Останки до границ родной земли.

Та весть дошла до Рума, как волна,

И застонала румская страна,

И в знак печали, за Египтом вслед,

Окрасила одежды в синий цвет.

В Искендерии [48] — городе жила

Мать Искендера — разумом светла,

Душой тверда. Но так страшна была

Та весть, что дух могучий потрясла.

Огнем ее дыханье занялось,

В ней сердце черной кровью облилось.

Ей грудь свою хотелось разорвать,

Свою живую душу растерзать.

Казалось ей, что мук не превозмочь,

Хотелось ей, чтоб мир затмила ночь,

Хотелось, в жалобах на небеса,

О камни биться, вырвать волоса.

В лохмотья изорвать шелка одежд,

Не подымать слезой сожженных вежд.

Но внявши Искендерову письму,

Она вернулась к кругу своему —

В орбиту царственных забот и дел,

Все совершила, как ей сын велел.

Послала весть в Египет, в Рум, в Иран,

Людей призвали из полночных стран

Прах Искендера встретить и войска.

И притекли посланцы, как река,

Пришли, душевной горестью горя,

И золотую колыбель царя

В Искендерию на руках внесли

И, как святыню, пышно погребли.

Когда услышал Арасту, что шах

Свирепым небом превращен во прах,

Открыл он путь участливым словам.

Из ветки амбры вырезал калам

И кровью, а не мускусом чернил

В письме он словом скорби говорил:

«Я должен бы, о мать страны родной,

К тебе прийти с поникшей головой

И на твоем пороге слезы лить,

Печаль твою всемерно утолить.

Но старостью я связан по ногам

И сам, увы, дойти не в силах к вам.

Великий Искендер — питомец мой —

Всей овладел поверхностью земной.

Пусть он ушел, свои пожитки взял,

Но их на троне славы он связал.

Смерть! Он ушел от тысячи смертей,

Но все ж не миновал твоих сетей!

В живом саду листка я не видал,

Который бы пред бурей не дрожал.

О смерть! Кто мертв — того твой меч сразил,

Кто жив — того твой лик оледенил.

Все, что ушло, то скрыто под землей.

Все, что живет, опутано тобой.

Жесток непостижимый небосвод,

Никто от гнева неба не уйдет.

Равно и падишахам и рабам

Единый путь лежит к его сетям,

Но счастлив тот, кто, разумом глубок,

Из смерти ближних извлечет урок.

Наукой жизни избери добро!

Иди путем добра, твори добро!

Дороже золота и серебра

И выше власти — знание добра.

Жизнь человеческая коротка,

Но имя доброе живет века.

Под этим грозным куполом плыви

По вечным звездам правды и любви».

Мать Искендерова, в своей крови

Таившая живой родник любви,

Утешилась в несчастии своем

Сыновнего наставника письмом.

Открыла сердце золотым словам,

Как бы пила целительный бальзам.

И написала, излучавшим свет,

Каламом амбровым ему ответ:

«Мой сын, до звезд венец поднявший свой,

Все ж был беспомощен перед судьбой.

И если он пред смертью слезы лил,

С лица он пыли гибели не смыл.

Пыль смерти сына, копоти черней,

Осела тяжко на душе моей.

Омыла душу чистая слеза.

Сурьмою чести на мои глаза

Потери копоть черная легла,

Хоть и погибло все, чем я жила.

Как будто рой горящих вражьих стрел

На мирный город сердца налетел.

И для меня померк прекрасный мир.

Я отменила поминальный пир.

Ведь это было бы, учитель мой,

Что жалуется мертвому живой.

И вот ко мне письмо твое пришло

И утешенье сердцу принесло.

Письмо твое… Надеждою оно

И несказанной мудростью полно.

Пред веяньем его исчезла тьма,

Что скрыла звезды моего ума.

И ожил сад терпенья моего

Под животворной влагою его!»

И, светом примиренности полна,

На том письмо закончила она.

И повесть про нее к концу пришла,

От старости царица умерла.

Приди, о виночерпий, в добрый час,

Пусть ручка чаши руку нам подаст!

И струны арфы неба оборви

Для чанга человеческой любви!