Золото мистера Дауна

Глава третья

Оставив за спиной шикарно ухоженный парк, адвокат Алекс Гринберг вылез из машины у роскошного особняка и сделал ручкой распахнувшему дверь начальнику охраны. Алекс прошел через зимний сад и с кислой миной под глазами стал поднимать свою тяжелую задницу по мраморной лестнице, покрытой таким дорогим ковром, какого не было даже в доме его папаши.

Из комнаты, в которую постучал Гринберг, так и не восстановивший дыхание после лестничного марша, раздавалась музыка. Не дождавшись приглашения, охранник потянул ручку на себя, и взмокший адвокат вкатился прямо на звуки Шопена.

В роскошно обставленном помещении сидел, по всему видать, уставший человек с сигарой в зубах, в расшитом золотом халате и спокойно слушал выступление известного германского струнного квартета «Гварнери», затянутого во фраки и бабочки. При виде Алекса человек встрепенулся и, отбросив сигару в громадную пепельницу, скомандовал музыкантам сделать маленький тайм-аут.

— Кого я вижу, — осклабился хозяин апартамента, — лично мистер Гринберг приперся? Слушай, адвокат, я сейчас плачу тебе пятьдесят долларов в минуту круглые сутки подряд. Даже если ты застреваешь в сортире, так этот процесс происходит за мои бабки. И вообще, посмотри на себя в зеркало, до чего ты разожрался при такой замечательной жизни. Ряха скоро треснет. Я тебе, кроме семьдесят две тысячи в сутки, таки хочу немножко доплатить. Сашка, меня уже подмывает купить тебе тачку, чтобы ты возил свое пузо прямо в ней впереди себя.

Вместо ответа господин Гринберг сел в жалобно скрипнувшее под ним кресло и стал активно вытирать пот, проступивший на лице, багровее дешевого кирпича.

— Ладно, отдышись, а то лопнешь, — примирительно сказал человек в халате и обратился к музыкантам:

— Мальчики, считайте, что вы меня уже набаловали до самых корней в зубах, где застрял этот похоронный марш. А теперь, пока мой доктор прийдет до себя, задавайте чего-то красивого. Для души и сердца.

Престижный немецкий ансамбль немного посовещался, и в комнате зазвучала классика, рядом с которой тому Шопену нечего было делать. Вдобавок один из музыкантов, забив болт на свою деревянную виолончель, стал напевать, вызвав у человека в халате такой неподдельный восторг, какого вряд ли добился бы некий Гварнери при Моцарте.

— Во, — заорал человек в халате, — прямо-таки в дугу сделали. Клею, ребята! Слушаешь, Сашка, золотая ты моя пятерка, как народ считает? И правильно! Хрен меня этой статьей достанут; суки, вместе с ихним «Русским словом», даю ответ! Спасибо, ребята, хоть настроение вздыбили. А теперь прогуляйтесь до этого траханого зимнего сада, я вас потом кликну, их майне дайне муттер!

Когда квартет Гварнери закрыл за собой дверь, Гринберг сделал на жирной морде голодный вид и вытащил из бокового кармана какую-то бумагу.

— Таран, — обратился он безо всякого почтения до своего клиента, — что ты вытворяешь? Тебе сейчас надо сидеть тише мыши, а ты доводишь прокурора до полного выпада в осадок. Ты что ему понаписывал?

— А что такое? Вполне имею прав кинуть телегу держиморде в калоотстойник, — с достоинством ответил Таран.

— Вот! — поднял палец, больше смахивающий на сосиску, адвокат. — В этом ты весь. Думаешь, у прокурора больше нет дел, чем собирать по твоему поводу столько народа? Это был целый конгресс самых знаменитых ученых-лингвистов, но ни один из них, кроме слова «Мюллер», ничего не понял. Ты чего устраиваешь людям вырванные годы по поводу профессиональной непригодности? Даже два академика-литературоведа, и те спасовали.

— Слушай, Сашка, я торчу внакладку, но имею гражданских прав говорить на своем родном языке…

— Кончай со своим языком, — взмахнул рукой господин Гринберг. — Америку ты им уже достал, теперь за Германию принялся. Тебе мало, что по твоему поводу там тоже чуть ли не Конгресс заседал. Ты бы хоть со мной посоветовался, а так… Написал жалобу в ООН, что являешься полномочным представителем племени делаваров[3] и американское правительство нарушает права коренного населения. Потому инкриминируемые тебе действия были направлены, чтобы привлечь внимание к нарушениям прав человека в Америке. Значит, пора на твоей родине возрождать делаварский язык?

— Тебе этого не понять! — ожесточенно заметил Таран. — Ты гражданин Германии. Но то, что творится у нас в Америке — уму непостижимо. Ты прикинь, прошло двести лет, как мы сбросили ярмо английских колонизаторов. Ну и что изменилось? Ни хрена! До сих пор вся страна англизирована. Население бакланит на языке оккупантов. И пока в нас, американцах, не пробудить национального самосознания, движений до лучшей жизни не будет. Нам прямо-таки надо всем миром возрождать прекрасный язык племени делаваров и прочих томагавков.

— Да, я посоветовал тебе тянуть время, — спокойно заметил адвокат, — но не таким же образом. Ты этим языком довел их до ручки. Теперь принялся за немцев. Это же нужно до такого допетрить! Тьфу, я, уже подобно тебе, начинаю высказываться. Короче, Таран, прекрати доводить прокурора. Твою жалобу переводили бы еще три месяца, если бы не я. Ты хоть помнишь, о чем писал?

— В общих чертах, — небрежно бросил Таран. — Много времени прошло.

— На, вспомни, — адвокат протянул клиенту ксерокопию его послания прокурору города Вейтерштадт.

Таран прикурил сигару и пробежался глазами по собственному творчеству.

Граждан прокурор!

Как я есть джан, парящийся по нахалке в сучьей будке, ваблю до ваших соплей за нарушение прав менов у крематории Вейтерштадт. Хозяин кичи лакидрош Мюллер беспредельничает до упора, парафинит звание нинко. Меня каждый день пичкают какой-то гермалой и компотом, аж виноград разыгрался. Без понтов хотят залабать мне Шопена! Чтобы не сидеть на подсосе, я перекинул семьдесят тонн вашей марочной капусты за хороший стол с бациллой, но из меня устроили надутого фофана, а мои права человека всю дорогу под зонтиком.

Вместо гомыры — муцифали, белого медведя, мне таскают диетфуфло, силос, подводную лодку и вашу устрицу пустыни. И это за мои бабки! Такую меню хуже цикория не станет штефкать последний политрук. А катюха и другая литература вместе с трактором вообще не выдается. Я прямо-таки хаеваю, что не могу сесть на спину без снотворного косячка и имею шанс зажмуриться от скомли.

Что за порядки в вашей именно Фэ, а потом уже РэГэ? За свои бабки мне не дают ни сигареты «Портрет участкового», ни коньяк «Две косточки», до которых я имею таску.

И вы еще имеете хаблость называться свободной страной? Империя зла за железным занавесом — вот кто вы есть против моего бывшего родного Советского Союза. Когда я мотал срок на родине, в Претории меня так не трюмили, как здесь, нехай я чалился как революционер после гестаповского цементирования. Потому при вашем немецком фашизме рассматриваю на себя политическим узником совести.

Вообще ваш китт Вейтерштадт ни разу не похож на другой, остро нужный почти свободной личности.[4] Я еще не полировал дерево перед плинтованием, а ко мне уже зэковское отношение. Ваши сучьи порядки доведут меня до манипуляций. Я пока почти свободный гражданин, уже согласный на любую вахлачку. Вот до чего меня довел ваш косящий на вольтанутого Мюллер. Потому вместо давать ливер за изенбровой биксой, ставить пистон шедевральной чуве, прямо-таки шпилю декофт через балдометр. Я же требовал не дефицит, промокашку или прыщавую шмакодявку, а широкоформатную буферную шмару. Но вместо этого херр на полшестого Мюллер достает ковыряловкой и щерится над правами человека, задиктованными ООН и природой.

Кроме всего этого беспредела, мордомаз — хреновый, королева — черная, а я привык до белой и, как есть мен нашпигованный, желаю пьендрос у кошаре, где безвинно карачусь за идею. Когда не сделаете соблюдений моих прав человека, я окунусь в озеро прямо в окопе, за что мой доктор настучит в пустолайки. Тогда вам станет лапса и должностной кадухис вместе с мухоедом Мюллером.

— Ну и что? — спросил Таран у адвоката.

— Как что? Разве прокурор имеет возможность удовлетворить все твои желания? Возьмем всего один пример. Ты пишешь, что хочешь сигареты «Друг». Их уже давно не выпускают на территории бывшего Союза… Где тебе их немцы возьмут? Да, в отличие от других заключенных, ты перевел семьдесят тысяч за индивидуальную кухню. Но разве за эти деньги ты вправе требовать начать производство твоих любимых сигарет? Никакая местная санэпидстанция не позволит этого «Друга» с собачьей мордой… Короче, Таран, ты сейчас сидишь в следственном изоляторе федеральной земли Гессен, а не в борделе у Привоза. Так…

— Так ты же сам сказал, чтобы я тянул резину, — возбудился Таран. — И они таки нарушают права человека. Во-первых, до сих пор не прислали телку, а во-вторых…

Слушай, Сашка, мне вчера звонил Вовка с Ривьеры. Ему еще три года мотать. Так он, между прочим, не в предвариловке как я, а в ихней зоне парится. Там у них в тюряге на обед семь сортов мяса, а мне всего четыре подсовывают. Так Вовка — явный зэк, а я пока свободный граждан. Как тогда будут щериться в зоне, если в предвариловке всего четыре сорта мяса… Да, так вот, несмотря на эти издевательства, я, как мог, помогал тебе. Даже говорю по-фраерски, без заметных акцентов. И чем ты недоволен? Мало у них ушло времени, чтобы мою телегу прочесть?

— Прокурор от него чуть ли не облысел. Вместе с академиками.

— Мне бы их заботы. Скажи, тут зэкам устраивают стрижку под ноль?

— При их желании. Короче, Таран, слушай меня внимательно. Пока ничего-нельзя сделать. Я выяснил, через неделю-другую тебя передадут фэбээровцам. Шапиро чересчур открыл жалюзи, и ему гарантировали программу защиты свидетелей. В общем…

— В общем и целом, я этого Шапиру…

— Тише, Таран, — адвокат многозначительно кивнул головой в сторону. — Лучше гони порожняк.

— Ссученный ботало Шапиро,[5] а не ты, нарвется до комплиментов, только мне надо краем пройти. Но когда я Потяну веревку…

— За это пока нет базара, — перебил клиента адвокат, — тебя можно гайкнуть до грызни…

— Качум верзо! Нехай я, князь, заделаюсь орлом, — на всякий случай не поверил Гринбергу Таран, — но сведу кены с этим рвущим очко неуловимым мстителем Шапиро, пускай его ныкают хоть в лыве. Балериной чину потараню, на луну отправлю, движок заглушу падле, в сберкассе с нее дельфина устрою…

— Вяжи бульдить и борматься!

— Ты поехал? — не прислушался к совету адвоката клиент — Я эту сукадлу буду строчить в Роттердам с заходом в Попенгаген, а потом повешу ей галстук и псам скормлю. Хрен он поимеет счастье попасть в дуборезку перед уборкой… Короче, я прямо на этих шхерах шерудил рогами. Какие-то ялыманы имели шибарту чухануть нас гецом и устроить мне вилы в бок. Теперь я их заимею, пускай хвостом не накроюсь, но фидуцию исполню. Им выключенный счетчик раем прокатает! Мы имеем дать оборотку, спочкать и умыть этих махновцев, посадить их на сквозняк, облакшать по любому прайсу, взять на доктора за их помпу с помпадуром и зафаршмачить на всю катушку! Вывернусь до упора, но вспотею их, отбараю гнид на всю катушку. Наведи коны с… Врубился? А их бондаря, ртом божусь, подливу не гоню, запузырю дирижером оркестра Дворца бракосочетания. В общем, сделай шутвис и кинь мне маяк… Да, выскочишь из мышеловки, брякни чесотке… Ладно, скажи музыкантам пусть зайдут назад.

— Понял, — спокойно ответил господин Гринберг, — но у меня есть еще один вопрос. Он возник при покупке заказанного тобой особняка. Мы немного опоздали. Вышел новый закон, согласно которому прежде, чем получить право на покупку недвижимости, необходимо приобрести ценных бумаг английских фирм на сумму не менее, чем семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. И право на проживание в Англии будет обусловлено сохранением твоих инвестиций на данном уровне.

— Черт с ними, — согласился мистер Таран, — я уже инвестировал столько экономик — и мексиканскую, и родную американскую, но особенно — украинскую… Блядь! Они кинули меня на четыре лимона… И обосрали на весь мир…

— Опять за рыбу гроши… — пробормотал господин Гринберг, с трудом отрывая жирный зад от кресла.

— Слушай, Сашка, вот что я тебе скажу, — на всякий случай заметил напоследок его клиент. — Я согласен отдать, что у меня есть. Кто-кто, а ты знаешь, у меня таки да есть… Лишь бы вернуть долги…

— Я все устрою, — ответил господин Гринберг, открыл дверь и позвал музыкантов.

— Ребята, — попросил Таран квартет Гварнери, — сделайте красиво и громко, так, чтоб другие зэки, нехай они нищие и не могут заказать музыки, тоже приторчали. Тут в конце коридора Курт парится. Безработный, булку спер, а эти палачи его сюда, за решетку. Как в старое время, за кусок хлеба… Он теперь, наверное, за пожизненное мечтает… Ладно, брякните так, чтобы этому голодному тоже стало весело…

Прежде чем господин Гринберг вышел в коридор, по его ушам ударило сильнее взрывной волны начало песни:

Адвокат Гринберг медленно шел по шикарному ковру, устилающему коридор. Да, такого ковра не было даже в доме его папаши, торговавшего газводой в будке на Торговой улице. Эту будку снесли за год до того, как семья Гринбергов эмигрировала в Германию. Господин адвокат брел по блиставшему роскошью коридору к лестнице, а вслед ему из камеры Тарана летела песня:

Адвокат, не торопясь, спускался по мраморной лестнице следственного изолятора города Вейтерштадт, где сидели самые обычные граждане в ожидании своей дальнейшей судьбы. Пока суд не признает кого-то из них виновным в преступлении, заключенные просто обязаны находиться в человеческих условиях, а как же иначе, усмехнулся Алекс. Господин Гринберг остановился, чтобы перевести дух, и прислушался к тихо долетающим словам:

Господин Гринберг попросил надзирателя подогнать машину. Он стоял в щедро украшенном мрамором вестибюле следственного изолятора и уже думал над тем, как лучше выполнить задание клиента.

Адвокат прошел мимо лужайки, а из открытого окна тарановской камеры снова набирала силу песня:

Господин Гринберг опустил боковое стекло и дал по газам со скоростью, которая мало подходила его комплекции и весу в обществе.

Из того разговора, что шел в камере Тарана, начальник Мюллер, нарушающий права человека подслушиванием, нехай с санкции судьи, понял после доклада переводчика только одно слово. Мистер Таран не кто-нибудь, а князь, а потому ясно, отчего он обижается на герра Мюллера и пишет жалобы прокурору. К заключенному с таким титулом следует обращаться «ваше превосходительство» — такой логический вывод сделал начальник следственного изолятора.

Адвокат задержанного мистера Тарана не зря получал семьдесят две тысячи долларов в сутки. Конечно, останься его папаша в Одессе, господин Алекс имел бы шансы зарабатывать куда больше в наше прямо-таки золотоносное время. Но куда деваться, если папа ошибся, а в Германии уже пущены корни, хотя по долгу службы приходится бывать в Америке чаще, чем на родной земле. Адвокат Гринберг хорошо изучил клиента и понимал — Таран не откажется от мести, даже если он медленно присядет лет на двадцать или по-быстрому на электрический ступ. Адвокат начал действовать еще до встречи в следственном изоляторе, забегая вперед требованиям Тарана.

Мистеру Тарану было отчего беситься. Его кинули, как последнего фраера, в родной Одессе. Откровенно говоря, Таран, проворачивая очередную аферу, позабыл о народной мудрости за русский бизнес: бабки рубят — люди летят. Он непростительно расслабился в лоходроме Америка, где привык накалывать всех легко до неприличия. Так Тарану стало мало афер на родной земле, и этот бизнесмен решил осчастливить Одессу договором за ремонт оперного театра, хотя он так же собирался его чинить, как и вкладывать деньги в любое производство, за исключением пустых обещаний.

Однако кто-то из одесских блатных сильно сыграл против команды Тарана, после чего приключения хлынули, как из того рога исключительно дерьмового изобилия. Американским бизнесменам подставили фуфлового мэра и под этот трюк кинули почти на четыре лимона зелени. Между нами говоря, Таран бы пережил такую потерю, если бы на него наехала какая-то налоговая полиция. Хотя честно платить налоги в родной Америке он считал ниже своего достоинства. Но одесские жулики не просто его кинули; они обгадили Тарана на весь деловой мир, и этот мистер потерял свое лицо, стоило появиться его фотографии с газетным отчетом в «Русском слове». Больше того, благодаря такой печатной наколке ФБР вычислило его подельника Шапиро, расколовшегося за трудовые подвиги бригады Тарана, между которых потери Первого Национального банка были не самым главным геволтом среди других финансовых операций этой команды.

Задержанный в Германии Таран был готов на пожизненное заключение, лишь бы отомстить. Но мало кто из деловых согласился бы прийти под его крыло, хорошо себе залепленное дерьмом, заботливо изготовленным его бывшими согражданами. Пускай Таран кипятился перед адвокатом сильнее чайника, он не мечтал за элементарно замочить своих обидчиков. Свое лицо Таран никогда бы не вернул, даже если бы угрохал всех аферистов мира, что обошлось, быть может, дешевле по бабкам, но куда задороже для характера. Именно поэтому господин Гринберг пошел на огромные расходы, наняв капитана Немо. Ему предстояло сколотить совершенно новую команду вместо разбежавшихся и заныкавщихся на дне таранят. Господин Гринберг использовал на всю катушку свои мозги и связи, чтобы выйти на тех, кто мог представлять интерес для затеи его клиента.