Золотое королевство

ГЛАВА 6

– Это Номбре-де-Диос, – Касильда раздвинула высокую траву и широкие веерообразные листья, что росли вдоль высокого гребня, возвышавшегося над городом. Она указала на береговую линию, видневшуюся далеко внизу: – Наше путешествие окончено.

Эван посмотрел на город, охранявший испанские сокровища. Послеполуденное солнце окрасило его во все оттенки розового и золотого. Несколько немощеных улиц спускались к бухте, в которой на якоре стояло множество больших кораблей и суденышек поменьше. В городе было что-то около двух сотен строений и жилых домов: побеленные известью деревянные домики с крытыми пальмовыми листьями крышами, приземистая церковь с квадратной башней и целая россыпь складов, столпившихся возле доков. По главной площади двигались пешие и конные люди, там же можно было заметить задрапированные кареты и туземцев с большими корзинами на головах. С одной стороны вход в город с моря охранял легко вооруженный гарнизон, с другой путь пиратам и кимарунам преграждал земляной вал.

– Господь всемогущий, – только и смог произнести Эван.

– Ты недоволен? – удивилась Касильда, отбросив с лица локон черного шелка волос. Порыв ветра подхватил его и разметал пряди. – Но ведь ты этого хотел найти белый город?

– Да, конечно. Я просто не ожидал, что он окажется таким большим, почти как Плимут.

– Плимут? – сморщив губы, Касильда попыталась повторить незнакомое слово.

– Это порт в Англии. Номбре-де-Диос такой же большой. Чтобы взять его, нам понадобится больше людей, оружия и кораблей, чем я думал.

– Ты что-нибудь придумаешь, Эван.

Тот удивленно посмотрел на нее, услышав свое имя. За время двухдневного перехода от кимарунского поселения до места назначения между ними возникла некоторая привязанность. В пути Касильда, казалось, не знала усталости. Она учила его собирать в джунглях съедобные фрукты, орехи, клубни, ориентироваться по солнцу, чтобы не сбиться с дороги, но до сих пор ни разу не назвала его по имени. С того момента, как Касильда увидела его шрамы, сердце ее дрогнуло. Она отклонила все возражения своего племени относительно похода в Номбре-де-Диос и решила сама сопровождать Эвана в белый город, так как хорошо знала дорогу и расположение улиц и домов. Эван изучающе смотрел на нее. Взгляд его буквально впитывал в себя разметавшиеся от ветра волосы, большие своеобразные глаза, коричневое дивное лицо. Африканские черты, смешавшись с признаками местной расы, создали образец уникальной, неповторимой красоты. Она обладала необыкновенной притягательностью, подобно драгоценному камню, ограненному рукой мастера. Камень этот сверкал всеми цветами радуги при малейшем движении.

– Почему ты так смотришь на меня, Эван? – спросила она.

– Извини, – он опустил глаза, уставившись на носки сапог. – На моей родине мужчина получает пощечину, если подобным образом смотрит на женщину.

– Почему?

Ее неосведомленность удивила его. Несмотря на все ужасы и страдания, которые ей пришлось пережить, Касильда умудрилась сохранить незамутненность и свежесть весеннего рассвета.

– Потому что, – объяснил он, – когда мужчина так смотрит на женщину, это значит, что он испытывает вожделение.

– Вожделение?

Эван уже сожалел о том, что разговор принял такой оборот:

– Неважно. Нам лучше не появляться в городе до утра. Где мы переночуем?

Она подняла свой узел, в котором лежала одежда и сетчатые гамаки:

– Иди сюда. Я знаю место, которое еще не обнаружили белые дьяволы.

Идя вслед за Касильдой, Эван не мог оторвать от нее глаз. Рубашечного покроя платье, сшитое из оленьей кожи, обтягивало ее фигуру, выдавая совершенство линий.

– Почему твои люди отпустили тебя со мной одну?

– А почему бы и нет? – она подняла глаза, и в них заплясали синие блики.

– Ну… ты женщина, а я мужчина.

Касильда рассмеялась:

– Вот уж этого не стоит мне напоминать. Твой народ, наверное, как и испанцы, не учит своих женщин защищать себя. А мой народ учит.

Эван замолчал. Касильда была права. Она была вооружена не хуже воина, начиная от ножа с костяной рукояткой, что был засунут в висевшие на поясе ножны, и кончая отравленными дротиками, привязанными к голени.

– А ты не боишься идти в Номбре-де-Диос? – спросил он.

– Я бы не пошла, если бы боялась.

– А если кто-нибудь узнает тебя?

– Никто меня не узнает. Мой хозяин всегда держал меня в доме, взаперти.

– А что, если он узнает тебя?

– Не узнает, – она придержала ветку, чтобы он мог пройти. Эван услышал близкое журчание падающей воды, это позволило ему предположить, что они вышли к притоку реки Чагрес.

– Почему ты так уверена? – не унимался он.

– Потому что он мертв.

Взяв Эвана за руку, Касильда вывела его на зеленую поляну, где ручей впадал в маленькое озеро, берега которого ярким взрывом красок густо покрывали цветы с мясистыми лепестками.

– Мертв? Ты уверена? – продолжал беспокоиться Эван.

– Да, – Касильда положила узелок на землю. – Я убила его.

Эван лежал в гамаке, надвинув на лицо шляпу. Укромное место было уже окутано покровом сумерек, лягушки возбужденно квакали, приветствуя приближение ночи. Касильда и он уже подкрепились скромным ужином, состоявшим из маисовых лепешек, орехов и ягод. Эван делал вид, что спит, на самом же деле из-под полей шляпы он наблюдал за Касильдой и размышлял о ее словах.

Когда Касильда призналась, что убила своего хозяина, Эван не заметил на лице женщины ни малейшего сожаления. Очевидно, лишить жизни испанца для нее было не большим преступлением, чем свернуть голову курице. Не замечая его внимания, она сидела на корточках на земле и рылась в своей поклаже.

Да, она убила человека, но можно ли ее назвать убийцей?

В Старом свете принято считать индейцев и африканцев жестокими бесчувственными созданиями, способными только на исключительно слепую преданность своему племени. Многие уверены, что они совокупляются без любви, убивают без пощады, что они живут и имеют такое же понятие о добродетели, как волчья стая.

Но Эван мог убедиться, что это неправда. Он видел воина-кимаруна, убаюкивающего колыбельной своего малыша; он видел, что мужа и жену связывали узы любви; видел охотника, делившегося добычей с немощной старухой.

Касильда принадлежала к народу, которому жизнь нанесла немало ударов. Но это не сделало ее менее человечной. Душа Касильды, пережившей рабство и потерю детей, не очерствела от страданий. Единственный след, оставшийся у нее от пережитого горя – шрам на щеке. И все же мысль о том, что Касильда убила человека, не давала Эвану покоя. С такой же настойчивостью росла в нем и привязанность к ней.

Не замечая пристального взгляда Эвана, Касильда достала из узла платье и встряхнула его. Платье простого покроя было сшито из грубой материи и сильно поношено. Сердце Эвана сжалось, он понял, что это одежда рабыни. Завтра, в городе, она будет играть роль его рабыни. Женщина пробурчала под нос какое-то незнакомое слово, и Эван понял, что она разделяет его отношение к этому тряпью.

Касильда бросила одежду на низкий куст и потянулась. Надетое на ней мягкое платье из оленьей кожи натянулось на груди. Увидев ее тугую коричневую шею, Эван едва не застонал. Ее вид вызвал в нем волну теплой истомы, мышцы его напряглись, и он почувствовал себя не слишком комфортно. Опустив руки, женщина направилась к нему.

– Я собираюсь искупаться в ручье, – объявила она.

Эван сдвинул шляпу вверх.

– Как ты узнала, что я не сплю?

Она открыто смотрела на то место, где топорщились его узкие брюки.

– О, – выдохнул он, сморщившись, и подтянул – одну ногу.

– Почему ты идешь купаться? В моей стране считается, что это вредит здоровью.

– От купания еще никто не умирал. Если хочешь, пошли со мной, – сказала она и отвернулась.

– Не хочу, – бросил он вслед.

Она снова стояла к нему лицом, развязывая шнуровку незамысловатого платья.

– Почему?

– Потому что у меня могут появиться еще и другие желания.

Она пожала плечами, сбросила платье и вошла в воду пониже каскада.

– Поступай как знаешь.

Эван при виде ее запрокинутой головы с закрытыми глазами, обнаженного тела, поблескивающего капельками ключевой воды, едва не взорвался. Этого вынести он не мог и через несколько минут ухнулся в водоем рядом с Касильдой. Ноги ощутили каменистое дно и приятное течение чистого потока. Она открыла глаза:

– Я думала, ты не будешь купаться.

– А, они у меня все равно появились.

– Что появилось?

– «Другие» желания.

– Черт возьми, когда же ты расскажешь мне, что это такое?

Эван нырнул в воду и появился впереди, он обнял ее, любуясь гибким крепким телом, сложившимися в беззвучное «о» губами, огромными, мерцающими как звезды, глазами.

– Лучше я покажу тебе, кара, – он склонился к ее губам.

– Я раньше не видел вас в городе, сеньор, – сказал Родриго незнакомцу. – Интересно, почему?

Действительно, почему? Мысли Энни совпали с вопросом Родриго. Они сидели в присутственном месте на первом этаже виллы. Комната с толстыми стенами, обдуваемая морским бризом, врывающимся в открытые окна, служила местом, где проходил прием людей, прибывающих по разным делам.

Сидя за маленьким письменным столом, Энни изучающе разглядывала посетителя. Его одежда была изношенной, но чистой. Отказавшись от модных, но не практичных панталон, посетитель был одет в черные кожаные брюки и высокие сапоги. Белый жакет подчеркивал широкие плечи. Ладно сложенное тело не требовало дополнительного оформления. Лениво вертя в руках шляпу, человек сказал:

– Я только что приехал в Номбре-де-Диос, дон Родриго. Меня зовут Артуро Рэйес.

«Обычное имя», – Энни обмакнула перо в чернила и записала его рядом с сегодняшней датой. Рука ее двигалась словно чужая. Артуро Рэйес. Артуро Эль Рей. Король Артур. Улыбнувшись повороту собственной фантазии, она закончила запись и снова взглянула на посетителя. У него были иссиня-черные волосы и борода, и выглядел он необычно опрятным. Энни, обвив босыми ногами ножки стула, попыталась вспомнить, когда в последний раз принимала ванну, но так и не вспомнила.

Валерия мылась часто. Конечно, не афишируя этого, потому что ее чрезвычайно щепетильное отношение к чистоте могло бы показаться испанцам подозрительным. Энни полагала, что Родриго воспротивится привычкам Валерии, но он как будто ничего не имел против. Валерии, которую она представила как друга семьи из Сан-Августина, ничего не стоило радовать Родриго.

– А кто ваша спутница? – спросил Родриго.

Энни обратила внимание на женщину, стоявшую в тени у входа, опустив голову. Волосы скрывали ее лицо.

– Это Касильда, – ответил Артуро Рэйес, – моя рабыня.

Услышав свое имя, Касильда подняла голову, откинув волосы назад. Энни внимательно посмотрела на тонкое строгое лицо. Выжженное клеймо портило одну щеку рабыни. Как только Энни увидела шрам на лице женщины, ее уважение к симпатичному сеньору Рэйесу стало заметно убывать.

– А что за шрам у нее на щеке? – резко спросила она.

– Придержи-ка язык, парень, – предупредил ее Родриго.

– Но мне, правда, интересно. Вы что, хотели поставить на ней клеймо, и она при этом неловко повернулась? Или просто искалечили рабыню горячей кочергой?

Артуро Рэйес издал свистящий звук, словно обжегся сам.

– Твои вопросы неуместны здесь, суслик, – отпарировал Артуро Рэйес.

Энни едва сдержалась, чтобы не ответить грубостью. За годы, проведенное в качестве секретаря Родриго, она научилась выносить всякие оскорбления, но этот незнакомец жестоко испытывал ее терпение.

Видимым усилием подавив раздражение, Рэйес повернулся к Родриго:

– Вообще-то я привел Касильду, чтобы совершить над ней обряд крещения. Не могли бы вы подсказать мне, где это можно сделать?

– Обычно я не хожу в цер… – Родриго оборвал себя на полуслове и тут же поправился: – Большое количество обязанностей вынуждают меня молиться в личной часовне.

Они с Энни никогда не говорили о том, что случилось в Гема-дель-Мар два года назад, но не ходили в церковь, если только этого можно было избежать.

– В какое время дня идет служба, дон Родриго? – спросил Рэйес.

– Я точно не знаю, но вы можете спросить у Фрэя Гарсиа. Он более сведущ в вопросах крещения туземцев.

«Да, это уж точно», – с отвращением подумала Энни. Гарсиа иногда лично отправлялся в походы за рабами. Непокорных пытали и убивали. Фрэй Гарсиа, само сострадание, крестил их, сначала спасая их души, а потом отправлял на небеса.

– Тогда, возможно, вы поможете мне в другом деле.

Во время разговора Рэйес внимательно оглядывал комнату, запоминая каждую деталь. Энни удивил интерес, проявленный к кувшину с тазиком Родриго, что стояли в углу комнаты, а также к драпировке, укрывавшей стены, на которой был изображен лев Риберы, символ деда Родриго, Джозефа Сармьенто.

Рэйес положил на стол Родриго какой-то документ:

– Это – договор, полученный в Совете Индий и Севилье. Мне дали разрешение организовать стоянку на пути караванов, везущих сокровища из Панамы, с целью обеспечения их провиантом.

Родриго внимательно прочитал документ и потер пальцем сургучную печать, стоящую внизу.

– Это очень выгодный договор, сеньор, – сказал он. – На подобных делах разбогатели многие предприимчивые джентльмены.

– Я тоже на это надеюсь. Я переплыл через океан не только затем, чтобы служить Господу, но и чтобы разбогатеть. У вас есть расписание караванов? Мне нужны следующие сведения: когда производится погрузка сокровищ на рудниках Перу, когда караван отправляется из Панамы, сколько времени он идет из Панамы в Номбре-де – Диос, сколько охранников.

– Охранников? – заинтересовался Родриго. Он откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. – Вы задаете слишком много вопросов, сеньор. Зачем вам знать количество охранников?

Рэйес нетерпеливо фыркнул:

– Сеньор, я буду торговать вином и надеюсь, что солдаты тоже будут моими клиентами.

– Понятно.

Даже не оглянувшись, Родриго приказал Энни:

– Принеси расписание.

В последнее время Энни начал раздражать его безапелляционный тон, хотя она знала, что грубое обращение было всего лишь маскировкой. Но скупые приказы Родриго стали его второй натурой и единственной формой их общения друг с другом. С каждым днем ей становилось все труднее мириться с этим.

Она выбрала из своей связки нужный ключ и открыла бюро Родриго, почувствовав, что Рэйес следит за каждым ее движением. Они с Родриго вели светский разговор, пока Энни перебирала бумаги. Охваченная злостью, она сделала маленькую отметку, аккуратно переправив, дату отправки каравана. Рэйес – безжалостный делец, рабовладелец. Он хочет разбогатеть – хорошо, но только без ее помощи.

Не испытывая ни малейших угрызений совести, Энни положила бумаги перед ним. На мгновение его стальной взгляд остановился на ней, и ей показалось, что он заметил подделку. Нет. Просто он сгорал от нетерпения, был таким же алчным, как любой из конкистадоров. Читая, Рэйес графитовым карандашом одновременно выписывал нужные сведения на кусочек пергамента.

– Что-нибудь еще, сеньор? – спросил Родриго.

– Нет, – Рэйес удовлетворенно улыбнулся. – Благодарю вас, дон Родриго. Вы сообщили все что нужно. До свидания.

Резко повернувшись на каблуках, он направился к двери. Увидев, что он приближается, рабыня вздрогнула от страха. Рэйес схватил ее за руку.

– Давай пошевеливайся. Дни твоего язычества сочтены, – он грубо вытолкнул ее на улицу.

– Дьявол! – взорвалась Энни. – Сукин сын!

Родриго сердито посмотрел на нее:

– Придержи-ка язычок, дитя мое. Не надо разыгрывать бравого парня, когда рядом никого нет.

Энни уперла руки в бока:

– Ну ладно, а что вы думаете о нем?

Родриго поставил, руки на стол и устремил взгляд в окно, выходившее на площадь, по которой Рэйес волок за собой Касильду.

– Я тоже думаю, что он – сукин сын.

– Мне противно, – сказал Эван Касильде. – Мне действительно противно так обращаться с гобой.

– Ты получил нужные сведения, – Касильда сделала вид, что споткнулась. – Все не так уж плохо.

– Не так уж плохо? – Эван свернул на улицу, ведущую к церкви. – Как дико и отвратительно мне так обращаться с тобой! Как ты можешь выносить, когда тебя толкают, словно ты какая-нибудь скотина?

Они подошли к церкви.

– Я прекрасно могу это выносить, – заверила его Касильда, приостановившись, чтобы ему пришлось подтолкнуть ее.

Устав от собственного поведения, Эван грубо схватил ее за плечи:

– Но почему, черт возьми?

– Потому что я люблю тебя.

Простой и прямодушный ответ заставил его окончательно потерять над собой контроль.

– Касильда, – прошептал Эван и, притянув к себе, властно поцеловал.

Этот поцелуй был эхом предыдущей ночи. В Касильде Эвану нравилось все: сила, красота, страсть. Всю ночь наслаждались они друг другом, этой неожиданно вспыхнувшей страстью, такой жаркой и светлой, как огонь. Эван нашел свою любовь в самом неподходящем месте, в самое неудобное время. Он не знал, куда приведет его сердце, но сейчас ему не хотелось об этом думать. Любовь к ней была так же неотвратима и неизбежна, как вызываемый луной прилив и отлив. Он сжимал ее в объятиях до тех пор, пока не почувствовал, как жаром окатило его чресла и в висках застучала кровь.

Эван почувствовал, что Касильда вздрогнула и отшатнулась. Тут он осознал, что стук, который доносился издалека, был топотом обутых в сапоги ног. Касильда вырвалась из его рук.

Эван повернулся и увидел двух приближающихся солдат. Один из них вел на поводке большую серую борзую. На ступенях церкви стоял высокий худой священник и неодобрительно смотрел в их сторону.

Солдаты остановились рядом с ними.

– Что такое? – спросил один из них, одетый крестоносцем, в костюм зелено-белого цвета. – Ты проявляешь слишком большое внимание к этой шлюхе-язычнице.

– К тому же на ступенях дома Господня, – добавил священник.

У Эвана пересохло во рту. Инстинктивно закрыв собой Касильду, он старался не смотреть на сверкающие на солнце мечи и кинжалы солдат.

– Она моя собственность, я привел ее сюда, чтобы окрестить.

– Ты как-то странно готовишь ее ко вступлению в истинную веру, – заметил один. – Мы неодобрительно смотрим на связь с язычниками.

– Да, – добавил второй. – Бери ее силой, если хочешь, но ради Бога, делай это дома, – его взгляд скользнул по Касильде. – Хотя я признаю, она просто прелесть.

«Интересно, – подумал Эван, – они тоже слышат, как колотится мое сердце?»

– Если вы позволите, я хотел бы переговорить со священником.

– Позже. Сначала сходим в казармы, поделишься с нами своим товаром.

Эван бросил умоляющий взгляд на священника, ожидая, что тот вмешается. Но священник просто наблюдал за ними с едва заметным любопытством.

«Католики, – презрительно подумал он. – Их религия – мразь, прикрытие для того чтобы мучить невинных».

– Сожалею, но сейчас не могу, – небрежно ответил Эван.

Он тайком оглядывал улицу, прикидывая, смогут ли они с Касильдой убежать.

– В чем дело? – поинтересовался солдат. – Туземка – твоя любовница?

– Ну конечно же нет. У меня здесь дело и нет времени на подобные развлечения.

Солдаты переглянулись.

– Тогда иди и оставь ее нам. Мы покажем ей, как настоящие мужчины должны обращаться с рабынями. Отойди.

– Ударь меня, – едва слышно выдохнула Касильда ему в ухо.

Эван сделал вид, что не слышит.

– Господа, мне кажется, что у солдат империи в такой час должны быть более существенные занятия.

– Ударь! – настаивала Касильда.

– Puta![12] – воскликнул он. Хотя все в Эване восставало против этого, он замахнулся и ударил ее, надеясь, что солдаты не заметят, как он смягчил удар рукавом.

Касильда съежилась и прикрыла рот рукой. Эван увидел, что она прикусила губу, чтобы пошла кровь.

– Еще! – зашептала она. – Еще!

– Прекрати ныть, – с трудом выговорил Эван и ударил ее по лицу. Голова ее дернулась в сторону, выражение лица стало болезненным. Он решил, что впрямь сделал ей больно.

– Перестань! – с другого конца улицы раздался пронзительный крик.

Эван увидел бегущего к ним помощника Родриго Бискайно.

– Еще, – прошептала Касильда, делая вид, что пытается вырваться от него.

Эван схватил ее за волосы:

– Пошли отсюда, ведьма. Нам и так уже помешали.

– Отпустите ее! – закричал неумытый мальчишка, останавливаясь перед Эваном. – Ты, ублюдок, что же ты за свинья такая? – мальчик налетел на Эвана с кулаками. Он оказался проворным, а справедливый гнев придавал ему силы.

– Мы позаботимся о рабыне, – предложил солдат.

Он схватил женщину за руку и принялся лапать ее.

Касильда пришла в растерянность. Мальчишка продолжал молотить Эвана по груди.

– Святые угодники, Боже, беги, – закричал паренек Касильде.

Касильда резким движением ударила солдата в глаз, тот взвыл от боли и отпустил ее. Эван видел, как она вырвалась из рук опешивших солдат.

Эван внимательно посмотрел на мальчишку. Что-то знакомое послышалось ему в этом выражении «Святые угодники…». Где он его уже слышал? Не теряя времени на размышления, он бесцеремонно повалил парня на землю.

– Ну, смотри, что ты сделал!

– За ней! – завопил солдат. – Не дай этой шельме сбежать!

Они спустили борзую. Собака присела, приготовившись к прыжку, но писарь Бискайно успел ухватиться за конец поводка, и она, дернувшись, остановилась. Выругавшись, солдаты бросились в погоню сами. Разъяренный Эван бежал следом. Работая ритмично ногами, он с трудом переводил дыхание. От выбеленных известью стен зданий с обеих сторон улицы отражалось эхо гремящих сапог и лай сдерживаемого поводком пса.

Он не сводил глаз с Касильды, моля Бога, чтобы тот спас ее, старался не думать о том, что будет, если ее поймают.

Когда они выскочили на главную площадь, это уже казалось ему менее вероятным. Его прекрасная Касильда бежала легко и грациозно, как лань, без труда обходя повозки, корзины и прохожих. Солдаты же из-за неудобных и громоздких доспехов двигались медленно и неуклюже.

– Она бежит к Панамским воротам! – взревел один из них. – Остановите ее!

Ворота охранял толстый часовой, развалившийся возле крохотного каменного строения в тени бананового дерева. Перед ним стоял глиняный кувшин, наполовину наполненный вином или веселящей водой.

– Останови ее, идиот! – гаркнул солдат.

Толстяк испуганно вскочил на ноги. Касильда стрелой промчалась мимо него и припустилась по пыльной дороге, ведущей вон из города.

Часовой выругался и поднял заряженный арбалет. Прицелившись, он нажал на спусковой крючок.

– Нет! – закричал Эван, бросившись на часового и пытаясь выбить у него арбалет. Его руки были всего в дюйме от оружия, когда вылетела смертоносная молния и устремилась в сторону Касильды.

Даже на расстоянии Эван услышал ужасный глухой звук, а потом высокий, пронзительный крик, как у раненого животного. Касильда споткнулась, но продолжала бежать.

– Боже, эта женщина одержима дьяволом, – перекрестившись, сказал часовой.

– Иди ты к черту!

Эван не помнил, как вытащил шпагу, но внезапно та оказалась у него в руках. Толстяк отпрыгнул назад. В то же мгновение подоспевший солдат схватил его сзади за руку, предотвратив удар.

– Сеньор, вы арестованы, – он повернулся к своему товарищу. – Мартинес, возьми Гончую и беги за рабыней.

Эван вырвался и стал лицом к солдатам. Если для того, чтобы испугаться, обнаженной шпаги им было явно недостаточно, то увидев выражение его лица, они попятились, словно встретились с самим дьяволом. Но мечи достали. Один из них побежал назад к церкви, чтобы взять собаку. Стражник поднял арбалет и вставил новую стрелу. Эван попытался выбить у него оружие шпагой, но слишком плохо владел этим искусством и поэтому промахнулся.

Солдат рассмеялся, явно предвкушая легкую победу. Разозлившись, Эван бросил шпагу и, увернувшись от мелькнувшего лезвия меча, ударил солдата кулаком в лицо. От удара костяшки пальцев зашлись болью. Нос солдата хрустнул, и кровь обильным фонтаном брызнула во все стороны. Не мешкая ни минуты, Эван схватил винный кувшин и с размаху опустил его на голову стражника. Арбалет упал на землю, и толстяк свалился на него, потеряв сознание.

Подхватив оружие, Эван бросился прочь из города – искать Касильду.

Эвану казалось, что он пробежал уже тысячу миль. Чтобы сбить врагов со следа и запутать собак, он петлял по джунглям, переплывал ручьи, пересекал топи. Только решив, что оторвался от преследователей, Эван позволил себе отправиться на поиски Касильды.

Бесшумно двигаясь в сумерках, как она его учила, он пробирался к поляне, где они провели прошлую ночь. Призрачный свет редких звезд осветил ее.

Касильда лежала у ручья на боку, подтянув колени к груди. Эван бросился к ней и упал на колени.

– Касильда! – прошептал он и прикоснулся к ее щеке дрожащей рукой.

Кожа была холодной и влажной. Женщина судорожно вздохнула и пробормотала:

– Я знала, что ты придешь. Помоги мне, Эван.

– Я боюсь разжигать костер, а без него не вижу твою рану.

– Пусть твои глаза привыкнут в темноте.

В конце концов, когда у него от напряжения заболели глаза, он увидел то, что было для него абсолютно невыносимым. Толстая арбалетная стрела глубоко вошла ей в спину справа чуть выше лопатки. Вокруг раны кожа воспалилась и была липкой от загустевшей крови.

– Вытащи ее, – прошептала Касильда.

– Не могу. Тебе будет слишком больно. Я лучше отнесу тебя обратно в город и найду врача.

– Нет. Лучше я умру здесь. Эван, умоляю тебя, вытащи стрелу белого дьявола.

Он тяжело вздохнул. Делать было нечего. Большая часть их поклажи оставалась здесь, и, покопавшись в одном из мешков с провизией, Эван достал кожаный мех с вином и приложил его к губам раненой. Та сделала несколько мелких глотков и отвернулась.

– Выпей еще, – охрипшим от страха голосом попросил он.

– Мне не нравится огненная вода белых дьяволов.

– Пей, или не буду помогать тебе.

– Это ложь, но я выпью.

Она медленно осушила мех. Тем временем поднялась луна. Ее призрачный свет залил поляну, посеребрив водную гладь ручья и, словно саваном, накрыл Касильду.

– Теперь, – прошептала Касильда, с трудом произнося слова, словно язык не слушался ее, – я готова, Эван.

Он тоже выпил немного вина для храбрости и тщательно подготовился, достав чистую рубашку для перевязки. Во время походов Эван не раз видел, как корабельные брадобреи справлялись с разного рода ранами. Теперь он пожалел о том, что внимательно не следил за тем, что они и как делают. Потом Эван помог Касильде лечь на живот и, наклонившись, поцеловал ее в ухо, прошептав при этом:

– Я люблю тебя, Касильда.

– Я знаю. Торопись, Эван.

Глубоко вдохнув, чтобы успокоить дрожащие руки, он взялся за стрелу и тихонько потянул ее. Касильда застонала от боли, но лежала неподвижно.

– Нет, Эван. Ты должен сделать это быстро.

Он знал, что женщина права. Когда-то Эван страдал от зубной боли. И цирюльник не стал с ним церемониться. Ухватив зуб клещами, он просто выдернул его изо рта. На лбу Эвана проступили капельки пота, он решительно сжал губы. Положив одну руку ей на спину, а другой ухватившись за стрелу, сильным и быстрым рывком, выдернул ее из раны и отшвырнул прочь.

Одновременно оба вскрикнули. Кровь брызнула из темного провала глубокой раны, и Эван прижал к ней сложенную в несколько слоев рубашку.

Ему страшно захотелось плакать, и он лег рядом с Касильдой, чтобы согреть ее теплом своего тела. Больше женщина не издала ни единого звука и вскоре, измученная страданием, забылась тяжелым сном.

Когда рассвет окрасил верхушки деревьев, Эван все еще не спал. Он знал, что обязательно снова вернется в город, ибо теперь у него есть еще один повод для мести испанцам.

Но сначала он должен отвести Касильду к ее соплеменникам!

Через три дня пути Эвану преградил дорогу Рико. Он в ужасе смотрел на ношу в руках Эвана:

– Что случилось?

– Это длинная история. Я расскажу ее тебе по дороге.

Когда они положили Касильду на циновку в одной из хижин, Эван закончил свой рассказ. Наклонившись, он погладил ее по горячей щеке.

– Первые два дня она отказывалась от моей помощи и шла сама, – сказал он Рико. – Я видел, как она слабела с каждым часом. Ее мучила страшная жажда. Сегодня утром она упала и больше не смогла подняться.

– И ты нес ее, – закончил Рико, кивая старухе, которая, войдя, села на пол рядом с Касильдой.

Она принесла деревянную чашу с какой-то серой вязкой массой и листьями папайи.

– Помоги ей, – взмолился Эван. – Прошу тебя, не дай ей умереть.

Старуха, тяжело вздохнув, начала снимать повязку, сделанную Эваном из рубахи и полос одежды. Хижину заполнил омерзительный запах. Эван заставил себя посмотреть на рану. Вокруг нее появилась опухоль, кожа потеряла цвет. По спине Касильды шли красные полосы.

– Рана загноилась, – дрожащим голосом произнесла старуха. – Ее сжигает лихорадка. По телу разлилась болезнь. Когда она достигнет сердца, Касильда умрет.

– Нет! – вырвался из груди Эвана отчаянный крик.

В этот момент он ненавидел себя.

Как глупо было позволить своим чувствам взять верх над разумом: все дело в том, что он не смог ударить ее и тем самым вызвал подозрение солдат, и еще поцеловал ее прямо на улице! Боже, во всем виноват он и только он.

Эван посмотрел на Рико. Ответный взгляд был мрачным и осуждающим. Он опустил голову:

– Во всем виноват я один. Мне следовало быть осторожнее. Ваше право наказать меня.

– Будет так, как ты хочешь, – пообещал Рико.

Старуха накладывала на рану серую мазь. Касильда открыла глаза и прошептала:

– Рико.

Тот погладил ее по голове:

– Я здесь. Ты вернулась к нам, Касильда.

– Да. Теперь ты должен помочь Эвану.

– Он виноват в том, что случилось с тобой, и должен умереть, – вырвалось у Рико.

– Нет. Я сама решила пойти с ним. Если ты сделаешь ему что-нибудь, мой разгневанный дух будет приходить к тебе по ночам всю жизнь.

Рико отшатнулся и прикрыл лицо тыльной стороной ладоней, чтобы оградить себя от зла.

– Но почему ты заставляешь нас дружить с белым дьяволом?

– Потому что он может любить так же неистово, как и ненавидеть. Его ненависть к испанцам сильна. Он – враг нашего врага. Помоги ему, Рико.

Рико и целительница обменялись взглядами. Старуха поджала губы и скупо кивнула.

– Если ты хочешь этого, Касильда, – сказал Рико.

Всю ночь Эван провел с Касильдой, обнимая ее горящее в лихорадке тело. Она спала беспокойно и каждый раз, когда просыпалась, он подавал ей питье. Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным. Эван терял Касильду и ничего не мог поделать. Его сжигали отчаяние и ярость. Хотелось бить себя в грудь, рвать на голове волосы, проклинать Бога и выть на луну. Но ради Касильды он сдерживался и только шептал ей на ухо слова любви.

На рассвете, когда прокричал петух, женщина с трудом подняла голову.

– Обними меня, Эван, – тихо попросила она. – Обними крепко.

Он знал, что от движения собьется повязка, наложенная целительницей, но сердце подсказывало ему, что теперь это не имеет значения. Эван сел и прижал Касильду к груди, бережно поддерживая ее голову, словно та была хрупкой орхидеей.

– Все кончено, любовь моя, – прошептала Касильда. – Я ухожу. Мои дети… Может быть, мои дети ждут меня…

– Нет, Касильда, пожалуйста!

– Поцелуй меня, Эван.

Он прижался дрожащими губами к ее пылающему рту, только так мог Эван сдержать душившие его рыдания. Даже сейчас она была мягкой и сладкой. Когда у него уже не осталось сил терпеть эту муку, он приподнял ей голову и посмотрел в лицо. Как она была прекрасна, дитя джунглей! Она уходила от него все дальше и дальше в ту чащу, куда ему не было доступа.

– Я не могу ждать тебя, – прошептала она.

Больше Касильда ничего не сказала. Эван почувствовал, когда она умерла. С губ ее слетел легкий вздох, глаза остались открытыми, зрачки расширились, будто что-то удивило Касильду. «Наверное, – подумал Эван, ощущая ритмичные толчки собственного сердца, звучащие в ушах, – смерть всегда неожиданна».

Он закрыл глаза любимой и нежно запечатлел поцелуй на глазах и губах.

– Прощай, любовь моя, – тихо сказал Эван и молча призвал Бога в свидетели своей клятвы. Теперь его ненависть стала даже сильнее, чем после резни в Сан-Хуане. Он не остановится ни перед чем, чтобы отомстить Испании. Эван должен сделать это ради Чарли Муна, ради Касильды и всех невинных людей, погибших от рук конкистадоров.

Он не успокоится до тех пор, пока империя не утонет в крови испанцев.