Золотой Крюк

Если к тому, что плохо лежит, приделать ноги, оно будет лежать намного лучше, причем уже в другом месте. И только враг может считать такую мудрость антинародной. Примерно так размышлял Витек, слесарь-инструментальщик 4 разряда, уволакивая с родного завода детали. От многочисленной армии экспроприаторов социалистической собственности его отличал лишь один примечательный факт: пока другие пробавлялись крантиками и гаечками, Витек умудрился утащить с родного завода "Мосармпром N7" асфальтоукладочную машину.

Остается абсолютной загадкой, как асфальтоукладчик оказался сначала на заводской территории, где асфальта не было с момента его основания, а потом и на его балансе. Да и не в том дело, что где оказывается, а в том, куда исчезает. И как.

Также было бы ошибочно представлять себе Витька этаким исполином титанической наружности с глазами, горящими жаждой наживы. Напротив, был он худ и согбен всевозможными заботами, и в профиль напоминал басовый ключ в нотном стане, от которого к тому же дурно пахло. А асфальтоукладчик Витек хотя и начал разбирать ради денег, затем продолжал распатронивать, грезя о собственном рекорде, вписанном в книгу Гиннеса.

На перемещение асфальтоукладчика за пределы заводской территории у Витька ушло 15 месяцев. Сначала был свинчен руль, который ушел за червонец в профилакторий возле дома. Потом настала очередь приборного щитка. Спустя некоторое время Витек вошел в раж и пер все, что мог с агрегата свинтить или отрезать сварочным аппаратом. Почти под занавес застоя перед ним встала самая тяжелая во всех смыслах проблема: то, что значилось в балансе завода вполне работающим станком, реально теперь являло собой лишь здоровенный цилиндр, которым, собственно, и полагалось ранее раскатывать асфальт. Он весил, как все грехи социалистического строя, вместе взятые. Как вытащить за ворота его, Витек не знал.

Тут как раз грянула перестройка, но обладавший природной сметкой, которая позволяла ему не просыхать круглосуточно, Витек упустил момент: с завода уже сперли все, кроме разве что сторожа, которого невозможно было продать по старости лет, а поглощенный решением трудновыполнимой задачи Витек и ухом не повел.

Проблема, впрочем, решилась как бы сама собой — напоследок воры разобрали заводской забор. Витек остался в чистом поле с валом асфальтоукладчика и без копья в кармане. Чем жить дальше, он придумать не успел.

Сергей Степанович Чеботарев являл собой полную противоположность Витьку. Во-первых, он жил в противоположном конце Москвы, во-вторых, имел постоянную работу, где нес не он, а ему, и в-третьих, был женат. Женился он счастливо, потому что выгодно, а к тому же в семье после свадьбы долго царил мир и покой — примерно неделю, пока в кухне не кончилась чистая посуда. Тогда Сергей Степанович решил утвердить свое властвующее положение в доме, и приготовился закатить скандал, но жена оказалась на редкость покладиста и моментально отдала ему бразды правления. С тех пор в качестве благодарности за это мудрое решение покорной супруги Сергей Степанович мыл не только посуду, но еще и пол.

Перестройка дала супруге Сергея Степановича, Елене, возможность одевать на людях бриллианты, которые до того хранились в сейфе, а самому главе семейства — нанять прислугу. Но сделать это оказалось нелегко. Первая нанятая женщина спустила в мойку серебряную ложку, и Сергей Степанович уволил ее до того, как его супруга успела ее саму за это прегрешение спустить в унитаз. Вторая дама, похоже, нанялась к ним исключительно для того, чтобы рассказать, как она, дипломированный виолончелист, ненавидит всех малограмотных нуворишей. После чего гордо ушла, покачивая не бедрами за отсутствием оных, а "бабеттой" на голове. Третья молодка вполне могла подойти, но все испортил сам Сергей Степанович: протирая пол, девушка так соблазнительно прогибала талию, что хозяин не сдержался и тыльной стороной ладони сделал ей по заду предложение, которое ему самому показалось вполне заманчивым. Девушка оскорбилась то ли формой предложения, то ли недостаточной суммой, названной затем, то ли еще чем-то — этого уже Сергей Степанович не вспомнил, поскольку очнулся от холода на лбу в той самой кухне, а склонялась над ним та самая его жена. После чего Сергей Степанович решил с женщинами завязать — в смысле найма на работу — и пока, при своих баснословных по постсоветским временам доходам, продолжал собственноручно хозяйничать в кухне, оборудованной германской бытовой техникой, заставленной итальянской мебелью и отделанной бельгийским кафелем. Такое двусмысленное состояние злило его до боли в печени, но выхода из ситуации на горизонте не наблюдалось.

Вдобавок ко всему на кухне испортился кран-смеситель. Сергей Степанович вытащил из ящика серванта гарантийный талон, который прилагался к заморскому чуду-смесителю и обещал его замену в том же магазине, и внимательно проштудировал написанное. Кран был застрахован от всех мыслимых и немыслимых напастей. Но, видимо, испанскому производителю и в дурном сне не могло привидеться, что кран может ЗАРЖАВЕТЬ ОТ ВОДЫ, и именно на этот вид повреждений гарантийный талон не распространялся.

Витек возник на пороге квартиры Сергея Степановича, как посланник нечистой силы. Без ее помощи столь нечистый (в прямом смысле слова), небритый и неопрятный человек едва ли мог просочиться сквозь кодированную дверь подъезда элитного дома.

— Слесаря не вызывали? — спросил небритый тип хозяина квартиры, внушительно побрякивая инструментами в клетчатой авоське. Сергей Степанович поморщился в раздумьях: он действительно звонил по объявлению в газете, но именно сейчас ему нужно было срочно ехать на работу. С другой стороны, гора посуды в кухне за три дня воздвигалась Монбланом, удерживаясь в пределах мойки лишь из чувства самосохранения.

— А это надолго? — строго спросил Сергей Степанович, поправляя безукоризненно завязанный узел номерного галстука.

— Смотреть надо, — лаконично заключил Витек, почесывая причинное место. И, не тратя больше времени на пустые разговоры, переступил порог.

— …В кухне, — сказал его спине Сергей Степанович. Спина кивнула лопатками, выпирающими сквозь куртку.

Витек проследовал через прихожую, вызывавшую ассоциации с Эрмитажем, задержался у фотографии в рамке, где декольтированная красавица (жена Елена) жеманно сидела за богато убранным ресторанным столом, содержимым декольте не заинтересовался, но внимательно оценил содержимое стола, и прошел в кухню. Подергал смеситель, который прослезился капельками влаги над своей нелегкой участью. Понял, что грязная вода засорила фильтры и разъела внутренние прокладки. Работы было минут на 15, но Витек житейской мудростью разумел, что такой несерьезный срок работы хозяину называть нельзя — заплатит соответственно мало. И слесарь-инструментальщик четвертого разряда, скорбно сдвинув брови, вынес вердикт.

— Нужно перебрать систему. Уж больно тонкая вещь. Часа три займет, не меньше.

— Я не могу ждать, меня вызывают на работу, — возразил Сергей Степанович.

— Хозяин-барин, — пожал плечами Витек. — Только должен отметить, что коррозия металла ждать не будет. Если сейчас еще можно что-то спасти минимальными затратами, то потом всю систему можно будет выбрасывать.

"Долларов триста, как минимум", — мысль промелькнула в голове Сергея Степановича, гулко стукнувшись о черепную коробку в районе глаз.

— Это не считая смены кафеля, который также придется вскрыть, — продолжил его невылетевший вопль садиствующий Витек. — Тогда как я возьму недорого: 5000 рублей.

Зазвонил телефон в прихожей на полочке. Сергей Степанович подходить не стал, зная, что вновь начальник торопит. Не иначе, что-то экстраординарное стряслось в их ведомстве, коли его вызывают из законно оформленного отгула по состоянию здоровья (оформление отгулов было единственным, что Сергей Степанович делал на своей работе законно, хотя сам он считал ползущие к нему в карманы хрустящие конверты естественной надбавкой в зарплате за выслугу лет).

— Хорошо, — решился Сергей Степанович. — я уйду и вернусь через полчаса, а может быть, жена придет еще раньше. И я вас запру. И я хочу записать номер вашего паспорта. Жаль, конечно, обижать вас недоверием…

— Какие там обиды! — широко улыбнулся Витек. — еще пару тонн накиньте — и я оставлю вам даже отпечатки пальцев.

— А за что еще 2 тысячи? — опешил хозяин.

— За моральный ущерб. Я, как человек труда, не привык работать в закрытом помещении. Иду на нервные издержки, исключительно входя в ваше положение. А паспорта у меня с собой нет.

— Тогда, может, вы бы лучше зашли вечером?

— Вы смеетесь, уважаемый? — строго спросил Витек. — у меня правительственный заказ горит: на орбитальной станции "Мир" отпаялся передний сгон стыковочного аппарата. — и, понизив голос до шепота, добавил: — В ЦУПе ждать не любят!

— А что такое "ЦУП"? — в тон ему осторожно спросил Сергей Степанович.

— Военная тайна, — отрезал Витек. — Так мы будем смотреть кран или пусть гниет дальше?

— Будем, — обреченно сказал Сергей Степанович, косясь на звонящий телефон и бросаясь к выходу. — Я скоро вернусь… — сейфовая дверь за ним захлопнулась, старательно скрипя ключами в пяти замочных скважинах и замуровывая Витька в богато обставленной квартире.

Первым делом Витек, как человек слова, за несколько минут починил кран. После чего убрал крошки черной грязи, упавшие на пол. Потом поискал стакан, чтобы налить себе воды, но в шкафчике над мойкой узрел непочатую бутылку хорошей водки. Выпил ее в пять глотков, обойдясь уже без стакана и утешая собственную совесть тем, что когда у хозяина квартиры была водка, у него не было воды. А известно, что если в одном месте что-то прибавляется, в другом что-то должно исчезнуть.

Пустую бутылку Витек аккуратно упаковал в свою авоську, и отправился в ожидании замуровавшего его хозяина в гостиную рассматривать богатую обстановку дома. Разглядел картины, изучил аппликации на мебели, открыл какую-то дверцу и уткнулся взглядом в бар. Злобный гоблин, который явно вел Витька сегодня за руку, начал весело прыгать у него за спиной, требуя попробовать неведомые до сего дня разноцветные напитки, мерцающие за стеклом, на вкус.

Витек был человеком совестливым. И его совесть долго не позволяла ему принять доводы гоблина — секунд сорок, никак не меньше. Сговорились на том, что из наценки в 2000 рублей за моральный ущерб с хозяев по возвращении будет вычтено не более 1500. Потом душевные силы Витька иссякли.

Дегустацию он начал с набора коньячных пятидесятиграммовых бутылочек производства неведомой Витьку страны с трудночитаемым названием "Азербайджан". После чего гоблин намекнул слесарю, что разливать такой божественный напиток в пятидесятиграммовую тару — подлинное издевательство над истинными ценителями спиртного. И подтолкнул в его руку бледно желтый ром "Гавана". Яичный "Болс" после 45-градусного кубинского напитка показался Витьку и вовсе детской смесью, а когда его совесть вновь обрела голос и завякала что-то насчет перебора, он просто щелкнул ее по носу и добавил в уже образовавший в его желудке коктейль понемногу "Кампари", медового вина и черноэтикеточного "Джони Уолкера". Неутомимый гоблин был доволен, совесть дрыхла пьяным сном, а перед глазами у Витька, двоясь и приплясывая, открывался второй ряд бутылей, осилить который он был уже не в силах.

Следы преступления следовало скрыть. Витек решил переставить бутылки так, чтобы полные оказались на переднем ряду, а пустые скрылись за ними. Он выгреб все, что находилось в баре, перед собой на ковер, и увидел выключатель, видимо, для подсветки. Щелкнул им, но незримая лампочка не зажглась. Витек выключил и включил снова. Ничего. Решив, что починкой лампочки можно будет сгладить свою вину перед хозяевами, Витек вновь дважды щелкнул выключателем.

Задняя стенка бара вдруг неслышно отошла в сторону, открыв небольшое углубление, проделанное в стене. Из него Витек извлек небольшую металлическую коробочку. Любопытство пополам с алкоголем двигало его дальше по стезе греха, и он легко вскрыл крышку с помощью отвертки, за которой даже не поленился сходить в кухню к своей авоське. И взору в момент протрезвевшего слесаря-инструментальщика открылись четыре аккуратные упаковки малоизвестных ему купюр зеленого цвета, с которых на него как-то очень по-доброму смотрел седовласый иностранец.

Сначала домой вернулась Елена. И была несказанно удивлена, встретив на пороге не законного супруга, а незнакомого пьяного оборвыша, который что-то лепетал про водяной кран. Елена не успела даже испугаться, лишь отметила про себя, что от мужа пахнет, обычно, намного лучше — и коротко скомандовала:

— Вон. Не то милицию позову.

— Шесть тысяч пятьсот рублей, — несгибаемо ответил Витек. — Смеситель в порядке. Работа тонкая…

— Три, не больше, — Елена нервно выдернула из ридикюля купюры, в любом состоянии понимая, что подобные типы всегда заламывают втридорога. К ее удивлению, чучело схватило деньги без спора и шмыгнуло за порог, гремя авоськой и лишь буркнув на прощание:

— Вот ведь жопа какая!

Елена пожала плечами и заперла дверь. Она не сочла нужным оскорбиться, поскольку была вполне довольна собственной фигурой и раньше уже слышала о ней весьма лестные отклики. К тому же бандит ее не бил, не пытался насиловать и даже, на первый взгляд, ничего не сломал в доме. Посему оснований портить себе настроение, заметно улучшившееся после похода в массажный кабинет, не наблюдалось.

У Сергея Степановича все обстояло сложнее. Начальник, Лев Семенович Бородинский, вызвал его по поводу неожиданно нагрянувшей проверки. Ревизорам кто-то накапал про последнего "конвертного" посетителя, которому их ведомство утвердило контракт, столь же выгодный для него, сколь убыточный для государства. Теперь ревизоры мрачно говорили о патриотизме, врагах отчизны и каленом железе, а такие разговоры всегда означают лишь одно: пришла пора делиться.

— Вы ведь понимаете, товарищ Чеботарев, что процесс нужно остановить в зародыше, — пояснил начальник спустя несколько часов, когда гости уже ушли. Чеботарев это понимал. Такие процессы чем дальше заходят, тем дороже обходятся. Но и сейчас сумму предстояло выложить немалую. Сергей Степанович размышлял, стоит ли напомнить шефу, что он честно передал ему долю прибыли от злополучной сделки. Потом понял — бесперспективно. Деньги брал он, значит, и ответственность на нем. Начальник терпеливо покачивал бровями в ожидании, пока до его подчиненного дойдут столь очевидные истины.

— Они получат свое завтра с утра, — пообещал сникший Чеботарев, после чего кивком головы шефа был отпущен восвояси.

— Домой он приехал в паршивом настроении. Неуклюже припарковал под окном бордовую "девятку", купленную не столько для собственного удобства, сколько ради соседской зависти, и поднялся на свой этаж. Дверь открыла жена.

— Что за мода пошла зазывать в дом бомжей? — поинтересовалась она с порога. — Вся квартира провоняла.

— Слесаря позвал, кран чинить, — пояснил Сергей Степанович. — Иначе мы бы сами через пару дней провоняли.

— Какая пошлость, — резюмировала Елена. — Я дала ему 3000 рублей. Все равно пропьет.

Мысленно соглашаясь с Еленой, Сергей Степанович вспомнил о деньгах. Завтра с утра предстояло нести гостям не много, не мало, 12000 долларов. Хотя ему самому с последнего контракта досталось только пять, и он за них еще и работал, сметы составлял, контракт обосновывал… Сергей Степанович коротко рассказал жене о своих проблемах, помянув нехорошими словами и незваных гостей, и собственного шефа. Жена посочувствовала, предложила не брать в голову — бывает, не последний конверт, все вернется на круги своя. Она даже готова отложить на месяц покупку новой шубы… Сергей Степанович, тая от чувства благодарности, пообещал Елене купить ей шубу в кратчайшие сроки, даже если ради этого ему придется утвердить контракт на продажу Сахалина японцам. И полез в свой тайник за деньгами.

Когда он увидел пустые бутылки во втором ряду, в его сердце закралось подозрение. Он покосился на Елену, забравшуюся с ногами на софу — неужели пьет втихомолку от него? А потом он обнаружил, что его тайник зияет пустотой куда пронзительнее, чем бутылки в баре.

— Елена, — шепотом спросил Сергей Степанович, — где мои деньги?

Елена действительно пару дней назад выдернула из одной пачки несколько бумажек — на поход по обувным магазинам, о чем мужу не сказала. В конце концов, разве не она устроила его на эту работу?

— Что значит "мои"? — строго, в тон мужу, ответила она. — У нас что здесь, немецкий счет?

— Дура! — заорал, теряя привычную плюшевость супруг, багровея. — На что ты их потратила? Ты понимаешь, что теперь со мной будет?

— Заткнись, — взбеленилась покорная Елена, оскаливаясь в ответ, как волчица. — А что с тобой будет, я тебе скажу: я от тебя ухожу! Немедленно! Можешь орать теперь на мою фотографию, а на меня больше — никогда!

И тут, теряя остатки разума, Сергей Степанович сделал то, чего не делал никогда: поднял на жену руку. Опустить он ее не успел, потому что в тот же момент его поразил удар, и разоренный чиновник так и застыл с вздыбленной ввысь рукой, незрячими глазами навыкате и отвисшей челюстью, с которой равными интервалами на наборный паркет капала слюна. Потом он обмяк и опустился на пол.

Помутнение длилось, видимо, довольно долго, но когда чувства вместе с сердечной болью вернулись к Сергею Степановичу, он понял: Елена сдержала свое слово и оставила ему только свою фотографию на стене в коридоре. Еще на стене висели часы, гулко отщелкивая секунды, отделяющие Сергея Степановича от завтрашней встречи с начальником ревизорами. Другой мебели, а также одежды и техники, в квартире уже не было. А за окном была ночь.

Витек, прижимая к груди авоську с драгоценным содержимым, выскочил на улицу и зашагал прочь от подъезда с дверью на кодированном замке. Дома вокруг него покачивались, и чтобы избежать морской болезни, Витек смотрел исключительно себе под ноги. К тому же так было меньше шансов быть узнанным, ибо в глубине души он был уверен, что в городе уже введен план "перехват", городской транспорт нашпигован переодетыми в штатское кэгэбэшниками, к окраинам подтягиваются военные полки, а его самого на квартире ждет засада. Поэтому Витек направился напрямик к тому, что осталось от его родного завода — к цилиндрическому валу асфальтоукладчика.

На пустыре царили тишина и запустение, как и положено всем порядочным пустырям. В будке, лишенной стекол, спал сторож Федор Палыч, не переставший охранять дух фабричного оборудования из-за отсутствия как другого занятия, так и дома. К тому же завод в каких-то ведомостях еще числился, и сторож каждое пятое число месяца отправлялся в трест за зарплатой, где встречал порой и других бывших сослуживцев — в том числе директора завода и кассиршу из бухгалтерии. В тресте давно могли бы задаться вопросом, почему, собственно, предпочитают получать зарплату у них, а не на рабочем месте. Но не задавались, потому что именно в этом тресте работал уже известный нам гражданин Чеботарев, и стиль работы данного учреждения не предполагал заботы о сохранности государственной, то есть — ничейной собственности. Тем более, что львиная доля зарплат сотрудников до самих сотрудников не доходила — они-то думали, что давно находятся в отпуске за собственный счет. Львиную долю получал, собственно, сам Лев Семенович Бородянский, начальник треста. Догладывать кости доставались директору экс-завода и кассиру. Палычу платили зарплату не то из жалости, не то чтобы он не стал о чем-нибудь спрашивать у ненужных людей.

Старичок-охранник проснулся от ощущения, будто над его койкой склонился призрак. Он зевнул, приоткрыл щелки глаз (больше не получилось), повернулся и удостоверился, что ощущение оказалось верным: призрак, и правда, нависал над ним, небритый, вращающий глазами и покачивающийся на ветерке. К тому же от него сильно несло спиртным, и Палыч скривился от запаха перегара раньше, чем успел испугаться пришельца.

— Палыч!.. — прошелестел призрак нечеловеческим голосом, — слышь, вставай, Палыч!.. Я за тобой пришел…

"Смерть, что ли? — размышлял Палыч, силясь продрать веки. — Я-то всегда думал, что она старуха. А этот… эта… еще и пьющее", — окончательно запутавшись в грамматике, Палыч наконец испугался.

— Изыди, — скорее попросил, нежели потребовал он. Призрак с грохотом выпустил что-то из рук возле кровати, и там стеклянно звякнуло. От этого звука глаза Палыча открылись сами собой.

— Вставай, слышь, Палыч, — проныл Витек. — Мне спрятаться надо. И это — он указал вниз, под койку, — спрятать.

Палыч, медленно приходя в себя, перевесился через край кровати и узрел авоську неутомимого несуна, переквалифицировавшегося в сантехника.

— Мафия хочет украсть твои инструменты? — предположил он.

— Мафия хочет меня убить, — прошептал Витек, присаживаясь на корточки и пригибая голову, чтобы не быть видимым через пробоину окна. — А это не инструменты. Там у меня доллары. Целая… много!

— Покажи, — потребовал Палыч. Витек покорно вытащил одну пачку зеленых купюр, и сторож, откинувшись на подушке, начал ее всесторонне изучать, не снимая, однако, резинового ободка.

— Я как-то видел доррал, — спустя некоторое время нарушил молчание он. — Наш полк тогда в Германии стоял, а на КПП, который отделял нашу зону от англис-ской, один мериканец захаживал. Так одна медсестра нам потом дорралы показала — он у нее что-то купил. Только у тебя это — не дорралы. Те другими были. Побольше, и картинка другая совсем…

— А что же это, — от обиды Витек даже голос повысил и сел на койку рядом с дедом, — монгольские тугрики, что ли?

— Не тугрики, — однозначно отметил Палыч, — тугрики я видел. Когда мы в Монголии против китайцев воевали…

— Слушай, дед, ты мне еще про Македонского расскажи, — вконец осерчал Витек. — Сколько лет прошло, 96-й год на дворе, деньги-то изменились!

— Да? — хитро прищурился Палыч. — А наши чего ж не изменились? Сколько лет уже как был червонец с дедом, так и есть.… Хотя нет, ты знаешь, я вот помню, и у нас в шестьдесят первом…

— Во, читай: американ доллар — Витек выдернул из пачки одну купюру и ткнул пальцем в надпись.

— А ты что, мериканский язык знаешь? — искренне изумился Палыч.

— В таких пределах знаю.

— Откуда ты их взял-то, эти дорралы?

— Сейф нашел на квартире у одного козла, — вздохнул Витек. — я туда кран пришел чинить. Не сдержался, когда увидел. Они за бутылками лежали. Ну разве можно деньги рядом с бутылками оставлять?

— И теперь этот козел на тебя рога точит?

— А то… Чего мне делать, а, Палыч? Может, вернуть?

— Ага, верни, с тебя еще проценты стребуют перед тем, как в тюрьму посадить, — пообещал Палыч.

— А что, точно посадят?

— Не, не точно. Может, сразу убьют, что бы по судам с тобой не таскаться. Такие деньжищи ведь у кого могут быть? Или у Пугачевой с Леонтьевым, или у бандитов. Ты кран, часом, не у Пугачевой чинил?

Витек вспомнил мадам Чеботареву, на секунду задумался, потом твердо помотал головой.

— Точно не у нее.

— Если б у Пугачевой, можно было бы деньги вернуть, — вздохнул Палыч, — так поет! Такой не то, что свое — чужое отдать не жалко.

— Чужое отдать никому не жалко. Эти и не Пугачевские, и не Леонтьевские.

— Значит, бандитские. Там этим гадам и надо, — резюмировал Палыч. — Они себе еще наворуют. А доралы свои ты спрячь… да хотя бы под свой агрегат асфальтовый закопай. Кто такие бабки здесь искать будет? Опять же я рядом, посторожить смогу. А посторонних здесь все равно нет, даже бомжи не показываются — живиться-то нечем.

— Спасибо тебе, Палыч, — в припадке нежности к старику, не бросившего его наедине со своими зелеными проблемами, выдавил Витек, — я тебе тоже дам денег, сколько скажешь. А хочешь, квартиру куплю…

— Ты мне пиво купи, а то башка трещит, — пожаловался Палыч. — наши-то, деревянные, есть?

— Наскребем! — Витек вспомнил про три тысячные купюры, полученные от Елены.

Проснувшись на следующий день на месте, где раньше стояла их двуспальная с Еленой кровать, а теперь валялся один матрас, Сергей Степанович для начала еще раз обследовал сейф. Он был так же пуст, как и прежде — от без малого двухсот тысяч долларов не осталось даже запаха типографской краски, который он так любил. Затем заглянул в холодильник, и узнал, что его супруга (теперь, видимо, бывшая) все же не была лишена некоторой доли гуманности — продукты оставила.

Было около 10 утра. На работу можно было не спешить — ревизоры ждали встречи с деньгами только к полудню. Слегка перекусив, Сергей Степанович нашел газету, по объявлению в которой вызывал злополучного сантехника, а потом и само объявление. Плюхнувшись на пол в прихожей возле телефонного аппарата (полочки уже не было), он набрал номер. Телефон, номер которого значился в объявлении, без устали звал хозяина, но напрасно — домой Витек идти боялся. Тогда Сергей Степанович позвонил в редакцию.

— Отдел объявлений, — откликнулся молодой женский голос.

— Это вас беспокоит читатель, — сказал Чеботарев, — я звонил к вам по поводу сантехника, у вас тут его объявление напечатано, так я хочу получить какие-нибудь сведения о нем.

— Какие такие сведения? — не поняла вопроса девушка. — Все, что нужно, написано в объявлении. — Она явно собиралась положить трубку, но Чеботарев заговорил очень быстро, не дав ей это сделать.

— А вам известно, что меня обокрал человек, который разместил это объявление? — закричал он. — Мне нужны его данные — паспорт, и что там вы еще требуете…

— Во первых мы требуем не орать, а во вторых…

— Да я не орать буду, я на вашу газету в суд подам! — завопил Сергей Степанович, заодно снимая напряжение, накопившееся за весь этот явно неудачный день. — Вы что же это, сообщники получаетесь! У меня, честного человека, украли столько, сколько ты, дура, за пять жизней не заработаешь — а ты мне будешь говорить, что вы не берете данных! Говори, как он выглядит, этот проходимец, немедленно!

Абонент на том конце трубки милостиво дожидался, пока энергия Сергея Степановича иссякнет, как лужица на песке, после чего вдруг спросил:

— И много сперли?

— Почти двести тысяч, — от неожиданности Чеботарев не сразу сообразил, что в таких вопросах лучше держать рот на замке.

— Ни фига!.. Но мы обязательно учтем ваши пожелания по улучшению сервиса в нашем издании, — голосок заструился из трубки с такой примесью сахара, какую могут подмешивать только скрытые садисты. — В следующий раз мы обязательно будем требовать у наших клиентов не только паспортные данные, но также отпечатки пальцев и кардиограмму сердечной деятельности. Как по-вашему, не стоит ли нам также по каждому факту подачи бесплатного объявления обращаться в МВД, чтобы личность человека была всесторонне проверена заранее?

— По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения, — скорбно сказал Чеботарев, понимая, что газетчица за что-то его ненавидит.

— А по-моему, вам следует отучиться хамить, — предостерег голос в трубке, после чего вновь стал похож на передержанное варенье. — Что же касается суда, то хотя я и не обладаю юридическим образованием, то могу предположить, что вы, как ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, разумеется, легко докажете любому как законность происхождения суммы, так и то, что к вам пришли именно по объявлению в нашей газете.

— Извините, — сказал Сергей Степанович, чувствуя себя совершенно разбитым.

— Всегда рады помочь, — засиял улыбками голос в трубке, — звоните, когда только будет угодно.

Чеботарев дал отбой и позвонил в справочную. Там ему сказали, что такую услугу, как предоставление адреса по телефонному номеру, они не оказывают.

— Даже за деньги, — добавили в справочной, намекая, что деньги все же не помешали бы.

— Спасибо, — сказал Чеботарев и записал адрес справочного бюро, в которое можно было не передавать деньги за неоказываемую услугу.

Потом он задумался. Адрес вора он, предположим, узнает — если только квартира не подставная. Все равно ехать одному на встречу было как минимум небезопасно. Возможность встретить там самого сантехника была мизерной — с такими деньгами он, наверное, уже сидел в салоне самолета, направляющегося в какой-нибудь Рио. Но если даже вор настолько обнаглел, что спокойно сидит дома — как забрать у него деньги?

В милицию идти было бессмысленно и небезопасно — в этом газетчица была права. Лучше всего было нагрянуть туда с братками. В голове всегда миролюбивого Сергея Степановича складывались обольстительные галлюцинации, в которых обокравшего его мерзавца прижигали утюгом и пинали коваными сапогами. Вот только из братков он никого не знал — не входили они, слава Богу, в его был круг общения. Разве что пятнадцатилетний пацан Пашка, сын соседа с нижнего этажа, был похож на одного из них тем, что брил затылок, всегда имел при себе нож, который не особо скрывал, и носил майку с надписью "Не влезай — убью!". На майке не было написано, кого именно хотел убить Пашка, но им вполне мог впоследствии отказаться и сам Чеботарев — во избежание возврата ему денег.

"Замкнутый круг какой-то", — вздохнул Чеботарев, после чего мысленно переключился на грядущую встречу с ревизорами. Как объяснить им, что денег придется немного подождать? Эти господа ждать не любят, у них тоже план, причем как по сбору незаконно экспроприированного, так и по раскрытию преступлений. Не выполнили один, выполняют другой. "Расскажу Льву Семеновичу, что со мной стряслось, и попрошу в долг", — решил Чеботарев.

Без четверти двенадцать он спустился вниз, сознавая, что одет отвратительно и во все мятое, — а больше ничего и не было. Ему вполне хватало пятнадцати минут, чтобы доехать до работы. В лифте, привычно погрузив руку в карман брюк, он не обнаружил связки ключей от автомобиля, после чего понял, что автомобиля на стоянке тоже не увидит. А какой автобус мог довезти его до треста (и ходили ли вообще до него автобусы?) Чеботарев не знал.

Сергей Степанович начинал делать то, что терпеть не может ни один чиновник, ни одного советского или постсоветского ведомства — жить на одну зарплату, которую он пока еще, к тому же, не получил. Он стоял во дворе, перед подъездом своего дома. Его глазам открывался совершенно новый мир, а ему хотелось плакать.

— Ты, Чеботарев, с ума свернулся, что ли? — рычал Лев Семенович на своего подчиненного, — ты знаешь, который час? Почти пять! Тебя в двенадцать ждали!

— Машина сломалась, — скорее проблеял, чем выговорил Сергей Степанович.

— А такси в городе что, тоже все переломались разом?

— Да у меня… — и тут Чеботарев поймал себя на мысли, что признаваться в полном безденежии перед тем, как собираешься просить в долг, все же не стоит — стопроцентно потом откажут. — Не сообразил.

— Ты не болен ли часом, Чеботарев? С головой все в порядке? Хочешь, чтобы весь наш трест на крестах распяли? Или ответственности испугался? Я ж обо всем договорился, люди за деньгами приехали — и на тебе фортель… Они два часа в моем кабинете проторчали, я тебе звоню — как в могилу. Хочешь, чтобы весь наш трест на крестах распяли?

— Не распнут же, Лев Семенович.

— Не распнут, я отболтал, как мог, — Бородянский отер испарину со лба. — Они завтра приедут. Попробуешь опоздать — попрощаешься с работой, однозначно. И так они злые, как собаки, и такие же голодные.

— Собак кормить надо, чтобы добрее были, — позволил себе сострить Чеботарев.

— Вот-вот. Корм привез, я надеюсь? Давай деньги, до завтра у меня полежат, на случай, если ты снова проспишь или про такси забудешь.

— Корм… э… то есть в смысле деньги… я вот… — на Чеботарева было жалко смотреть. Но Лев Семенович сентиментальностью не отличался.

— Тэк-тэк-тэк, — произнес он, поудобнее устраиваясь в директорском кресле в ожидании рассказа чиновника. — ну-с, выкладывай. Я уже весь во внимании.

— Не могли бы вы, Лев Семенович, одолжить мне… нужную сумму? Если у вас, конечно, есть…

— Конечно, нет, — было не вполне понятно, к чему именно относился ответ начальника, но он все равно не обнадеживал.

— Я бы вас и не беспокоил, Лев Семенович, но вы понимаете, ни к кому из сослуживцев подойти невозможно — и говорить не станут. Никто не знает, сколько еще на месте просидит.… Да и работа такая, друзьями не очень-то обрастешь, хи-хи-хи… — Чеботарев не знал, как ему себя вести, и был смущен до предела. — А у меня, как назло, неприятность такая… маленькая… большая… неприятная, в общем. Просто не знаю, что делать, — и, махнув рукой, Сергей Степанович позволил себе вольность — опустился без сил на стул, не дождавшись приглашения босса, чем и в самом деле встревожил последнего не на шутку.

— Выкладывай по порядку, — приказал Бородянский.

— Обокрали меня. Начисто, — выдохнул Чеботарев.

— Кто? Когда?

— Вчера, пока у вас был. Сантехник какой-то пришлый.

— Мои соболезнования, — Бородянский нахмурился. — Но ничего, новое добро наживешь. Если только этих пришлых сплавишь. Поэтому деньги до завтра надо достать, хоть кровь из носу.

— Вот кровь из носу — это хоть сейчас можно, — невесело усмехнулся Чеботарев. — А денег и вправду взять неоткуда.

— Не пудри мне мозги, Сергей, — повысил голос начальник. — Да на твоей Елене шуба таких денег стоит, что на пять таких проверок хватит. Мне ли не знать. Конечно, продавать быстро — значит, дешево. Мне жаль, что у тебя неприятности такие, но это ТВОИ НЕПРИЯТНОСТИ, Чеботарев. Ты меня понимаешь?

— Моя Елена — ваша дочь, между прочим. И ничего я продавать не буду, — неожиданно твердо сказал Чеботарев. Бородянский сначала не поверил своим ушам, а потом поверил и рассвирепел окончательно.

— Ультиматумы мне ставить будешь? — зло произнес он. — Как бы не так, рылом не вышел. Я тебя умою за пять минут, а еще до этого с тебя проверка кожу снимет.

— А контракт на закупку рефрижератов по завышенной цене разве не вы подписывали, — напомнил Чеботарев, понимая, что говорит совсем не то, что следует.

— А обоснование под него мне кто готовил — не ты ли? — парировал начальник. — Но ты мне, значит, еще и угрожаешь.… Вместо того, чтобы придти за помощью, ты мне угрожать решил!

— Так я и пришел за помощью, — чуть не закричал Чеботарев, — мне бы денег в долг, и я выкручусь, а все в кратчайшие сроки верну! Вы же сами отказали…

— Я никогда не отказываю в помощи человеку, попавшему в беду, — высокопарно произнес Бородянский. — И тебе я помог — советом. Но ты его не хочешь воспринимать, а в ответ хамишь. За это я тебя накажу. Иди, Чеботарев.

— Мне, вообще, возвращаться-то надо завтра, или я уже уволен? — только и выдавил из себя Сергей Степанович, поднимаясь со стула.

— Подумаем, — многозначительно ответствовал начальник, не отрывая глаз от стола, заваленном бумажками, которые он сейчас, якобы, внимательно читал. — Завтра придешь в любом случае — хотя бы заявление написать. А то я могу и по приказу, с "волчьим билетом" в трудовой…

Чеботарев вышел из кабинета, не чуя ног. Ему предстояла дорога домой.

— Не знаете, какой автобус едет до Киевского проспекта? — спросил он у секретарши, которую так озадачило сочетание странного вопроса со странной одеждой всегда безупречно выглаженного завотделом, что она осталась сидеть с приподнятой чашкой чая в руке. Чеботарев покорно ждал возвращения немолодой уже женщины из состояния мысленной невесомости. Через некоторое время она поняла: что-то отвечать все же придется.

— А вам зачем?

— Карту города черчу, продавать буду, — окрысился Сергей Степанович. — А вы, может, лимитчица, что маршрутов не знаете?

— Не хамите, — обиделась секретарша, и Чеботарев вспомнил, что об этом его просят на протяжении сегодняшнего дня уже третий раз. Это было больше, чем за всю его предыдущую жизнь. "Боже, что со мной происходит?", — мысленно воскликнул несчастный, выходя из кабинета.

— Сто сорок третий… — успела крикнуть ему в спину обалдевшая окончательно секретарша, — но зачем это вам, все-таки?

Узнай она о том, что на этом автобусе Чеботарев собирался ехать до дома, она сама бы отвезла его на своем "запорожце". А если бы Чеботарев об этом знал, он бы ей, наверное, сказал, вместо того чтобы ругаться. Но добрые помыслы разных людей не всегда пересекаются в искривленном пространстве бытия.

На пустыре, как и по всей Москве, стояла теплая безветренная ночь. Но деньги, зарытые неподалеку от вала асфальтоукладчика, проросли, как в сказке про золотой ключик, и на пустыре вымахало целое дерево, с пачками зеленых банкнот вместо плодов. Узнав про это, Витек понял, что дерево надо было срочно срубить, потому что когда рассветет, его заметят прохожие. Они придут с милицией, его, Витька, схватят с поличным, и посадят в тюрьму. Поэтому Витек, не теряя ни секунды, метнулся с раскладушки к выходу из будки Палыча и… проснулся.

На пустыре, как и по всей Москве, стояла теплая безветренная ночь. Витек налетел в темноте на что-то мягкое, что оказалось Палычем, который тоже проснулся и стал материться.

На дворе темень была — хоть глаз выколи. Витек, не обративший внимания на увещевания Палыча, понял, что дерево найти не сможет. Постоял немного, вдыхая чистый воздух полной грудью. Был, правда, фонарик, но на свет, мерцающий на пустыре, точно могли пожаловать какие-то нежелательные гости. Лучше было дождаться рассвета, и с первыми лучами разглядеть дерево и уничтожить его. Оборвав сначала плоды, разумеется. Витек вернулся в каморку. Палыч включил свет, но Витек заорал:

— Погаси! — и рассказал Палычу о своих опасениях. Тот вздохнул, — а кому легко жить в одной комнате с ненормальным соседом? — но свет все же выключил.

— Спать ты, стало быть, опять до утра не будешь? — резюмировал Палыч.

— Не буду, — твердо сказал Витек.

— Третью ночь подряд без сна, так и с ума скопытиться недолго.

— Слушай, Палыч, я ж неплохо жил, — вдруг сказал Витек. — Нормально пил, спокойно спал. Ну на черта мне эти деньги, которые я даже тратить боюсь?

— Тратить деньги еще уметь надо, — сказал из темноты Палыч, — а там у тебя вообще сколько?

— Не знаю. Пересчитать не успел.

— Тютя… Ладно, потом пересчитаем. Ну вот ты что с ними делать собираешься?

— Ну, машину куплю, — предположил Витек. — Хорошую какую-нибудь. Кадиллак.

— На фига он тебе сдался?

— На заказы ездить буду. Пять минут — я уже у клиента.

— Идиот ты, Вить, — серьезно сказал Палыч, — да ты знаешь, сколько такая тачка бензину жрет? Все, что клиент за твою сантехнику заплатит, на него и уйдет. Да у тебя и прав нет.

— Права тоже куплю.

— "Куплю, куплю", — передразнил Палыч, — будто все на деньги можно перемерить. Да ты представь — приходишь ты, значит, в магазин машину покупать… Они на тебя смотрят… и.… Не въезжаешь, нет?

— А что такое?

— Да ты, тормоз, на себя в зеркало посмотри! Небритый, немытый, исхудал, как жердь, за последние дни, глаза от недосыпу, как у кролика, красные. Заходит такой гусь в магазин и достает из штанов пачку дорралов. Машину мне, дескать, заверните, а то цвет прежней не подходит к моему нынешнему гардеробу. Тебя и завернут, как миленького!

— Логично, — согласился Витек, — меня могут и внутрь не пропустить. Там везде такие жлобы вход охраняют — от одного взгляда синяки появляются.

— К деньгам надо привыкать, — продолжал поучать Палыч. — К большим деньгам, как у тебя теперь — тем более. Иначе нутро наружу рано или поздно все едино выпрет, хоть во фрак влезь, хоть ботинки лаковые надень. А внутри ты пока как был пьяница и босяк, так и есть.

— Полегче, — обиделся Витек, — тоже мне, профессор здесь нашелся. Да я из простой проволоки любой агрегат собрать могу. Это от тебя толку, как от козла молока. Сторож, называется — у него целый завод сперли, а он и ухом не повел.

— Нужен мне этот завод, как зайцу тормоз — пожал плечами Палыч. — Такие, как ты, и сперли. Всю страну уже сперли, пропили и прос… ли, а виноват, оказывается, сторож.

Замолчали. Но Палыч за обиду отомстил — когда только веки Витька начали наливаться, его вновь разбудил голос старика.

— Светает, вроде, — сообщил он. — На вот, сам убедись — нет там никакого дерева. Нечего было бояться.

Витек всмотрелся в серую мглу за окном, никакого дерева не обнаружил, и вздохом признал глупость своего поведения.

— Это еще ничего, — смилостивился Палыч. — По сравнению с прошлой ночью, когда ты так дрыгал ногами по койке во сне, что чуть сторожку мне не развалил.

— Я убегал от милиции.

— Убежал хоть?

— В последний момент. Подраться даже пришлось. Меня один догнал, так я ему в ухо вмазал…

— Придурок. Это ты меня тогда — в ухо, я тебя тряс, разбудить хотел, — Палыч для наглядности потыкал пальцем в пострадавшую часть организма. — Главное, ты даже не проснулся — дальше побежал.

— Ты прав, наверное, — признался Витек. — Хватит мне бегать. Пора "новым русским" становиться. Они же все равно сантехника пришлого ищут, а тут — перевоплощение, почти смена внешности. Только с чего начать, не знаю.

— Все новые русские — это хорошо забытые старые евреи, — заявил Палыч. — Внешность тебе неплохо для начала побрить. И постригись, а то в патлах скоро тигры заведутся, а ты и не узнаешь.

— Тогда давай сделаем так: завтра вместе идем в парикмахерскую, потом прикупаем шмоток, я себе пиджак оторву двубортный, белый или малиновый, а вечером ужинаем в каком-нибудь шикарном месте, — оживился Витек. — А повезет — познакомимся под вечер с барышнями не самых строгих правил, на тонких длинных каблуках…

— … и пригласим их сюда, в сторожку, — ехидно принялся развивать мысль Палыч. — А если они музыку слушать захотят, я им вместо магнитофона с улицы в окно петь буду. А одежду мы завтра выбросим, потому что здесь ее даже повесить не на что, и грязюка кругом. Обокрасть нас барышни, правда, не обокрадут — ну, кроме того, что в кармане будет — но дружкам своим наверняка к нам дорогу покажут. Они с нас назавтра остатки вытрясут.

— Чего ж делать-то? — расстроился Витек.

— Да все, что ты сказал — но не торопясь, а постепенно. Чтобы никто не заподозрил, откуда у тебя деньги появились. И нечего дорралы эти светить нигде. Надо вынуть немножко и на рубли по курсу обменять.

— Я даже курс какой, не знаю! — расстроился Витек. — Обманут же меня.

— Тебя-то обманут, — горделиво согласился Палыч, — а я на что? Тебе бабки светить в руках ни к чему. А на мне подозрений быть не может. Ну не похож я на взломщика, по возрасту не подхожу. А курс подберу — самый лучший. Костюм парадный есть, заодно и по городу прогуляюсь — забыл уж, как он выглядит, последние годы только от будки до магазина и обратно. Да еще в трест. Сегодня тоже зайду — вдруг зряплату давать будут? Вот прям сейчас оденусь и пойду — утро уже в разгаре, часов семь, наверное.

— А я что?

— А ты спать ложись. На тебя смотреть больно, тебя сейчас даже Пикассо позировать не пригласил бы.

— Кто еще такой за Пикассо?

— Художник иностранный, — просветил Палыч. — Про таких, как он, Никита Сергеевич Хрущев прямо говорил — импер-сионисты и педерасты.

— Я никаким сионистам позировать не собираюсь, — снова начал обижаться Витек. — Педерастам тоже. Больно ты интеллектом давишь. А я и без академий сейчас богаче, чем вся Академия Наук.

— Ну да, — проворчал Палыч, извлекая из под койки аккуратно сложенный целлофановый пакет, в котором хранился его выходной костюм с прикрепленными орденскими планками, — в том вся российская беда — вечно у нас деньги достаются одним, а мозги — другим. Бабки-то давай!

— Сколько?

— А я знаю? 100 или 200 — хватит, наверное.

Витек ненадолго испарился из сторожки — потом вернулся с двумя бумажками, которые вручил Палычу.

— Не отсырели, хорошо спрятал, — Палыч потер купюры пальцем, потом сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман над планками. — Ладно, пошел. А ты спи.

И ушел. Витек же спать так и не лег — только смотрел неотрывно из окна на место, где под слоем в пару десятков сантиметров покоилось его богатство.

Город между тем постепенно начинал впрягаться в свою дневную жизнь. Где-то в нем впрягался — но не свою, а в какую-то чужую жизнь — экс-чиновник, экс-богач и экс-супруг Сергей Степанович Чеботарев.

Чеботарев по прежнему просыпался в восемь утра, хотя идти ему было некуда и вполне можно было спать до полудня, или хоть весь день — работы он уже лишился…

После его ухода Бородянский занялся розысками дочери, обзвонил общих знакомых и несколько удивился, найдя ее бренное негодующее тело в собственной квартире. Елена поведала начальнику треста, что ее муж спустил все деньги в карты, не иначе, потому что другим путем такую сумму потратить за столь мизерный срок было невозможно. При том он до такой степени скурвился, что ее саму же обвинил в покупке какой-то мелочи — видимо, ждал, когда она начнет ходить в дырявых туфлях, не покупая новых. Ночь Елена провела на даче, поскольку надо же было куда-то отвезти экспроприированную у не оправдавшего доверия экс-мужа мебель?

— Жил со мной, как у Христа за пазухой, — возмущалась Елена, — ты, папа, на работу его в ваш трест пихнул, я дом вела, машину имели, в квартире — полная чаша — и все мое приданное! И не понравилось, а? Ну ты мне скажи, Левушка, это что за дела такие?

"Левушка" из рассказа понял, что дела у Чеботарева и вправду — дрянь. А также, что составлять протекцию мужу своей дочурки уже бессмысленно. Это означало, что его можно было спокойно увольнять. И повод под рукой — проверка обнаружила ошибочно составленное обоснование контракта. 12 тысяч долларов, ожидаемых ревизорами, пришлось бы, правда, отдать самому, чтобы не навлекать гнева уже на собственную голову. Но такая вакансия, освобождавшаяся после ухода Чеботарева, стоила тысяч пятьдесят, никак не меньше. Желающих было столько, что им было впору предлагать строиться в очередь. Так что свои деньги Бородянский собирался многократно отбить назад уже в ближайшие дни. Восстановив настроение, он с легким сердцем вызвал секретаршу:

— Чеботарева в расход, за несоответствие и халатность, а мне чаю, и покрепче — по обыкновению коротко и властно приказал он.

Произошли эти события всего несколько дней назад. В последний раз Чеботарев заглянул в трест, чтобы забрать кое-что из личных вещей, а заодно получить расчетные. Увидев в коридоре бывшего коллегу, он решил попрощаться с ним, но тот убежал, уткнув глаза в пол. Все остальные также старались не смотреть в его сторону, Чеботарева это обидело и он назло всем прошелся по кабинетам, говоря вызывающе громко:

— Вот, попрощаться заглянул, Виктор Андреевич.… Как работа — опять цифр не хватает, чтобы баланс свести? А вы на потолке искали?.. (Виктор Андреевич побагровел и нырнул в гроссбух почти целиком). Всего вам доброго, Ангелина Семеновна. Мне будет не хватать вашего клубничного варенья — чем же я буду лечить запоры?.. Над чем трудитесь, Ванюша? А меня на пенсию послали, по выслуге лет. Теперь ваша очередь выслуживаться, пока не послали… Лександр Михайлович! Как там, на станкостроительном-то, станки остались еще, или все уже пристроены?.. А чего вы носик воротите? Паленым пахнет?..

Прогулявшись по коридорам и выплеснув из себя запасы желчи, Чеботарев вышел на улицу, чуть не столкнувшись с пожилым человеком в пиджаке с орденскими планками.

— Смотри, куда прешь-то, дедок, — буркнул Сергей Степанович.

— Было бы на что смотреть, — огрызнулся в ответ хмурый старикашка, — а ты сюда не за зарплатой, часом?

— За зарплатой.

— Значит, дают?

— Еще как дают! Со всех сторон по всем местам! — невесело усмехнулся Чеботарев и побрел к автобусной остановке. Старичок посмотрел ему вслед, ничего не понял и вошел в вестибюль здания.

Во дворе дома, где жил Сергей Степанович, без дела околачивался Пашка. Майки с устрашающей надписью на нем не было, что придало отставному чиновнику смелости. Без денег у него все равно не было на жизни, ни перспектив трудоустроиться.

— Пашка, подойди-ка сюда, — крикнул он. Парень удивился, но оторвал зад от детских качелей и приблизился. Надо было с чего-то начинать разговор.

— Ты чего не в школе?

— Да учителя прогуливают

— Учителя?!

— У них, типа, забастовка, — пояснил Пашка. — хотят директрисе вотум недоверия вынести.

— А что, директриса обманула кого?

— Обманула ожидания светлого будущего. Тендер проиграла. Через РОНО товар распределяли, с учителей бабки собрали, чтобы, типа, подмазать колеса. А не выгорело.

— Товар дефицитный, наверное. Лингафонные кабинеты, или литература?

— Да просто министр легкой промышленности своего пацана в школу устраивал, вот все и передрались, у кого этот отстой осядет. Бабки там, сами понимаете, не мерянные — школе тоже перепало бы компьютеров с интернетом. Ну, теперь директрису скинуть хотят.

— Слушай, Павел, — перешел к теме Чеботарев, — тебе деньги нужны?

— А кому они не нужны? Только поэтам и космонавтам — они выше этого. Что, работа есть?

— Вроде как. Только отцу ты не говори, что я тебе предложил…

— Если бы мой отец знал, на какие шиши я существую, я бы давно уже не существовал вовсе. Не беспокойтесь, дядя Сережа. Что за работа?

— Ну… это… ты парень вроде крепкий, — остатки совести силились прикрыть Чеботареву рот, но она, вместе с остальным организмом, так ослабла за последние дни, что сил ее хватало лишь на создание легкого запинания, — и друзья, наверное, есть серьезные…

— Есть, конечно.

— У меня один негодяй деньги спер, — признался Сергей Степанович. — Я адрес знаю. Можно его найти и деньги отнять? Я заплачу.

Пашка от удивления аж рот открыл.

— А я-то что могу сделать? С таким лучше к браткам обращаться!

— Так я и… — начал было Сергей Степанович, но Пашка не дал ему закончить, залившись неудержимым смехом.

— О-хох-хо! — бушевал он, сгибаясь чуть ли не в три погибели, — вы решили, что я из этих? Да что мне, делать нечего, с ними по коммерческим будкам шарить? Пока они там гроши обламывают и на билет в тюрягу копят, я программы пишу для компьютера, мне за каждую знаете, сколько платят?

— Я думал, ты вот с ножом ходишь… — начал оправдываться Чеботарев.

— Я еще и боксом занимаюсь — ну и что? Нож? Ну да, имеется. Правда, это не нож, а многофункциональная отвертка — если вдруг комп развинтить у кого-то понадобиться, плату поменять или шлейф. Но похожа на нож — шпану отпугивать сгодится, на улице вечерами сейчас небезопасно, сами знаете. Меня уже два раза грабить пытались. Так что приходится мимикрировать под окружающую среду — вот и затылок побрил. Тем более, что серьезный клиент какому-то хиппарю работу вряд ли доверит, а со мной у него прически, типа, почти одинаковые, — и он снова расхохотался во все горло. Но Чеботареву было не до веселья.

— Тогда извини, — вздохнул он, — не по адресу я.

— Да ничего, — вытирая слезы с глаз, пробулькал Пашка. — Вы обращайтесь, когда чего с компом случится. У вас же наверняка компы и дома, и на работе есть?

— Уж конечно, — горделиво произнес Чеботарев и направился к своему подъезду. Надежды выбить деньги силой таяли на глазах. Можно было, правда, попросить помощи у знакомых, но это Сергей Степанович отложил на потом: холодный прием, оказанный отставному чиновнику вчерашними коллегами в тресте, подействовал на него так отталкивающе, что сейчас он боялся позвонить кому-то, чтобы вновь не испытать разочарования в людях.

Палыч между тем, действительно, получил зарплату — кассир треста был заблаговременно предупрежден директором экс-завода, и загвоздок у сторожа никогда не возникало. Он лишь недоумевал, почему, когда завод стоял на месте и действовал, зарплату ему платили с многомесячными задержками, а когда от него даже остова почти не осталось, стали выдавать день в день, но мыслей своих никому не выдавал из суеверия отбить удачу. Затем Палыч направился, как и обещал, гулять по городу и добрел до Пушки. Там тусовалась толпа непонятного содержания и происхождения. Продавали независимые, а оттого плохо пропечатанные газеты, кто-то поедал пиццу. В сторонке шел очередной митинг, и человек с деревянного ящика объяснял зевакам, что лично им необходимо освободить Литву от оккупации, потому что тем самым "оккупанты" могли получить дополнительные кредиты от все той же Литвы… Палыч послушал минут пять, не понял ровным счетом ничего, хотя кто-то из толпы пытался с оратором спорить. Потом подошел к рядам торговцев всякой мелочью, от значков до шкатулочек под хохлому и матрешек с ликами американских президентов. Худой отпрыск, явно недопитавшийся материнским молоком, но уже объевшийся лозунгов о свободе предпринимательства, смерил его с головы до ног презрительным взглядом. Палыч не был похож на доходного клиента. Тем не менее ему явно было что-то нужно.

— Эй, дедусь, — окликнул отпрыск, — тут не музей. Надо чего, или на погляд пришел?

— А ты за погляд денег не берешь?

— Нет, вообще-то. А это что? — он ткнул пальцем в орденские планки. — Почем медяшки? Могу купить…

— Медяшки?! — вскипел Палыч. — Да я за эти медали кровь проливал, чтобы такие щенки, как ты, спокойно жили. Я бы их сейчас бесплатно отдал, если бы вам кто-нибудь бошки поотрывал, шпана проклятая.

— И по-твоему, мы живем спокойно? — ухмыльнулся юнец. — Слышь, дед, ты не мути рыбалку. Хочешь что купить или продать — говори, а нет — вали куда подальше, хоть до Берлина по второму разу.

— Палыч подавил в себе очередной взрыв негодования. Спорить все равно было бесполезно.

— Мне доралы продать надо, — пояснил он.

— И много у тебя "доралов"? — коверкая слова, поинтересовался уличный коммерсант. Палыч достал бумажки из кармана и помахал ими перед его прыщавым носом. У того улыбку с лица стерло, будто ластиком. Глаза внимательно провожали вальсирующие купюры влево и вправо, будто дворнягу начали дразнить кусочком сахара.

— Это уже дело, — сообщил юнец. — Курс — 1 за 5. Годится?

— По пять рублей за доллар?

— Шутник ты, дедуся, — оскалился продавец. — По пять тысяч. Я тебе, короче, миллион дам.

— Палыч от невероятно звучащей суммы поскреб горло, чтобы освободить проход для воздуха.

— Миллион?

— Ага.… Дай только, гляну, чтобы не фальшивыми были. — Парень взял у Палыча бумажки и ощупал со всех сторон.

— Нормалек, — потом он залез в карман, вытащил кипу банкнот такой толщины, какую Палыч в жизни не видел, перегнул через указательный палец левой руки и принялся отсчитывать деньги правой.

— Эй, дедусь, считай вместе со мной, чтобы без обмана, — предложил юнец, — кусок, два, три, четыре…

Палыч внимательно следил, повторяя цифры в уме.

— … Девятьсот девяносто восемьсот, девяносто девять, лимон, как договаривались. — Юнец отделил отсчитанные деньги, остальные вместе с долларами спрятал в карман, и вновь быстро пересчитал — а Палыч вновь внимательно следил за счетом.

— Миллион, как одна копеечка. Держи, дедусь. Слышь, а откуда у тебя доллары?

— Пенсию получил, — не придумал ничего лучше Палыч, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Здорово, — закивал головой юнец, — а моя бабка получает не то 7, не то 8 тысяч рублей. Ты, наверное, из всех персональных пенсионеров самый персональный.

— А ты как думал? — хитро прищурился Палыч, — я, когда Ленин на броневик залезал, внутри сидел, охранял его. Ну, догадываешься теперь, какое ведомство мне такую пенсию платит?

И обрадовался, увидев, как снова исчезает самодовольная улыбочка с лица хамоватого подростка.

Лифт не работал. Такое, впрочем, случалось и раньше. Как уже было замечено, в некоторых ситуациях никакие деньги не в силах избавить человека от бытовых неудобств. Сергей Степанович неторопливо поднимался пешим ходом на свой восьмой этаж, когда на лестничной клетке между пятым и шестым столкнулся с женщиной в летах, малознакомой ему соседкой Полиной Александровной.

Дородная и строгая, Полина Александровна обладала той самой загадочной душой, над которой веками ломали головы философы — как русские, так и иноземные. Когда у Чеботарева все шло, как по маслу, она его ненавидела люто, сама не зная за что — ведь и в долг по мелочи дать Чеботарев не отказал однажды, и вежлив был всегда. Однако теперь с Чеботарева взять было нечего, на лице его проросла щетина, и выглядел он уставшим. Полина Александровна не могла знать про финансовые злоключения ее соседа, но с удивлением отметила, что неприязнь уступила место жалости. И сейчас, когда Чеботарев проходил мимо нее, вопреки обыкновению, даже не здороваясь, потому что не заметил, она не только решилась первой заговорить с ним, но даже участливо спросила:

— Все ли в порядке, Сергей Степанович? Уж больно уставший вид у вас. Работа измучила?

— Есть немного, — Чеботарев вспомнил все мучения, которые испытал в тресте, и сморщился, как от боли. Это тоже не ускользнуло от глаз Полины Александровны.

— Да что с вами, не плохо ли? — участливо воскликнула она, — может, чаю вам налить? Зашли бы, передохнули.

"Верно, почему бы не зайти? — подумал Чеботарев, — дома на полу насидеться, глядя в окно вместо телевизора, я еще успею".

— Спасибо. Я и правда, с удовольствием выпью чаю, — согласился он.

Загадочная душа Полины Александровны возликовала и стала требовать от хозяйки попотчевать гостя малиновым вареньем, упрятанным в шкафчик к зиме и на случай болезни. Чеботарев между тем прошел в столовую, с наслаждением опустился на диван и жадно впился глазами в черно-белый экран старенького телевизора. Показывали, кажется, "В мире животных", по экрану болтались какие-то твари и что-то бубнил голос за кадром. Впрочем, Чеботарев смотрел не передачу, а ТЕЛЕВИЗОР, по которому успел соскучиться — сейчас он был готов увлечься даже учебным фильмом про производство транзисторных приемников в домашних условиях.

— Животных любите? Значит, душа добрая, — весело приговаривала Полина Александровна, накрывая на стол. Ей, конечно, не терпелось услышать, что довело соседа до такой внешней измятости, но спросить об этом самой было как-то неудобно. На столе появились чашки с чаем, блюдо с ломтиками домашнего пирога с яблоками и сахарница. Насчет варенья Полина Александровна посоветовала душе заткнуться — там и так было всего ничего, и засахарилось оно, наверняка, а такое подавать гостю было не с руки.

— Леночки вашей давно не вижу, — пожаловалось она, — отдыхать, что ли, уехала?

— Ага, отдыхать, — подтвердил Сергей Степанович, — от меня.

Полина Александровна только руками всплеснула, и унеслась в кухню доставать из заначки малиновое варенье.

— Да разве ж можно — от такого мужа, — причитала она, вновь возникая в столовой. — Вы подсаживайтесь к столу, вот сюда, телевизор будет удобно смотреть, и чайку… Кто ж вас теперь столовует?

— Так я сам. Сегодня расчетные получил, завтра пойду, недостающих продуктов на базаре докуплю.

— Ужас, — возмутилась женщина. — Дело ли это — чтобы человек ваших достоинств сам по базарам ходил?.. А вообще я думаю — во всем телевизор виноват, — неожиданно выпалила она. — Все эти фильмы заграничные. Раньше наши женщины разве могли мужу изменить или уйти к кому-то? Даже не знали, как подумать об этом. А теперь кто чего не знал, всех всему научили. Секс этот проклятый показывают — кому он нужен вообще, сколько лет мы без него жили, и все хорошо было, путевки бесплатные, удостоверения ветеранские. И так они этим всем занимаются, что хоть сразу потом к травматологу беги. — постаралась она развеселить гостя.

— Наверное, — улыбнулся Чеботарев. Ему было уютно и приятно слушать незатейливую болтовню женщины. Чай был не очень вкусным, но терпким и приятно прогревал горло.

— Сейчас вот Ленина ругают все, кому не лень, — продолжала политпросвет Полина Александровна, — а чем он виноват? Он такую страну сделал, что мы уголь и лес продавали, а взамен покупали молоко, и его бесплатно на вредных производствах давали. Вот муж мой, упокой Господи его душу, на химзаводе работал, так всегда молоко получал. А потом то ли лес закончился, то ли еще что — и молоко стало неоткуда брать. Так в чем же Ленин виноват? А они все ругают…

— Чеботарев огляделся. Планировка квартиры была, кажется, как у него. Только мебель старенькая, и обои вылиняли лет десять тому назад. И на потолке краска треснула.

— Ремонт давно не делали, — перехватила его взгляд Полина Александровна, — а на что его делать? Мы с дочерью вдвоем живем. Вот Маринка замуж выскочит, тогда они с мужем и сделают все, как захотят — мне-то уже без разницы.

— Вы бы сказали раньше, я бы в тресте из ремонтных фондов выбил — посетовал Чеботарев, понимая, что врет безбожно, не стал бы он выколачивать ничего забесплатно, да и Бородянский бы не позволил.

— Да не люблю я, когда государство мне бесплатно что-то делает, — призналась Полина Александровна. — Раз бесплатно — значит, плохо. Мне вон уже из ЖЭКа приходили газовую колонку чинить — так она через 2 недели рванула, хорошо, не убила никого и дом не спалила. Опять же мастера — живые люди, им на перепив отстегнуть надо, а у меня сейчас нет. Я ж на пенсии, а Маринка в школе, ей если что перепадает, то подарки от родителей — конфеты или отрез на платье. Выколачивать она не умеет, а сам кто сейчас что подарит? Сейчас вот, хорошо, ребенка на репетиции взяла, будет его по математике подтягивать.

В дверь позвонили.

— Помяни дурака — он тут как тут, — улыбнулась Полина Александровна, направляясь в коридор открывать, — не иначе, Маринка из школы вернулась. У нее сегодня первая смена.

Заскрипели двери, зашаркали ноги, издалека до Сергея Степановича донеслись какие-то голоса. Минуту спустя в комнату влетел ураганчик лет восьми от роду и первым делом стянул со стола кусок пирога.

— А поздороваться? — строго поинтересовалась Полина Александровна.

— Даси, — набитым ртом произнес ураганчик. Чеботарев улыбнулся в ответ, понимая, что это все же не может быть дочь хозяйки — в таком возрасте в школу на работу пока еще не принимают.

— Добрый день, Сергей Степанович, — в комнату вошла девушка и остановилась возле стола. Чеботарев поднялся, здороваясь. — Мама, наверное, уже успела нажаловаться на все трудности переходного периода?

— Какого периода?

— Нынешнего — переходного от безденежья к безработице. Не слушайте ее, она вас совсем запугает своими речами о Ленине.

— Да я не слушаю, — сказал Чеботарев, и смутился, поняв, что ляпнул глупость. Девушка рассмеялась.

— Успел пирогом поживиться? — поинтересовалась она у ураганчика. Тот кивнул. — И, конечно, руки мыть перед этим необязательно… — ураганчик заулыбался, полностью соглашаясь с тем, что мытье рук перед едой — пустая трата времени, водных ресурсов и мыла. — Ладно, марш в мою комнату. Математика ждет. Извините, Сергей Степанович, — улыбнулась ему девушка, — дела. Вы с мамой посидите, хорошо?

— Нет, э, я уже пойду, — засуетился Чеботарев, — я давно здесь. Рад был повидать.

— Заходите, — участливо попросила Полина Александровна. — На что же еще нужны соседи? И не расстраивайтесь — все у вас наладится. Слишком долго никому плохо не бывает.

Марина прислушивалась к разговору, не понимая, о чем он. Чеботарев поблагодарил радушную женщину, и дверь за ним закрылась.

— Миллион рублев, — сообщил Палыч, глядя, как Витек пересчитывает принесенные им деньги.

— Семьсот тридцать тысяч, — заявил Витек. Палыч нахмурился.

— Ты что, мне не доверяешь? Дважды пересчитывали.

— Сам считал?

— Нет, но следил внимательно.

— Ты, старик, за свою жизнь столько дорог прошел, что на какой-то ум обронил, — вздохнул Витек. — Сломали они деньги, понимаешь?

— Как это?

— Как полено об голову. Переламывают пачку при пересчете, часть купюр незаметно выдергивают, а при тебе кончики одной и той же купюры дважды считают. Это даже ребенок знает.

— А я и менял у ребенка, — признался Палыч, — отвратительный такой типчик.… Да я сейчас пойду обратно и уши ему оторву.

— Так он тебя и ждет там, уже уши в руках держит, приготовил.

— Ты прости, Витюнь…

— Ладно уж. И этих хватит. Денег у нас и без того больше, чем надо. Что теперь?

— В парикмахерскую пойдешь, состригать гнезда на голове.

— Все шутишь, — Витек распихал стольники по карманам. — ладно, пойду. Вернусь — не узнаешь меня.

— Наодеколониться не забудь, — напутствовал Палыч, — я сколько помню, в парикмахерских всегда одеколоны были лучше, чем в магазинах. Причем за те же деньги.

Ближе к вечеру Витек впервые за все время, сколько себя помнил, выбрался в город с такой суммой денег. Ему было и боязно, и весело одновременно. Хитрец-гоблин, который уже однажды вляпал слесаря-инструментальщика 4 разряда в пренеприятнейшую историю, начал было что-то нашептывать на ухо, но теперь Витек был трезв и более рассудителен, потому пообещал гоблину оторвать ему голову, если тот не заткнется. Гоблин поверил в серьезность заверений Витька, и внутренний голос больше не возникал. Тем не менее Витек и без его подсказок решил выбрать парикмахерскую не на задворках с засыпанным остриженными волосами полом, а где-то в центре и с витринами почище. Обнаружить такую не составило большого труда — стекла матово сияли, не позволяя разглядеть внутреннее великолепие. Витек толкнул тяжелую дверь и очутился в зале, сверкающем стерильностью и богатством. Не дожидаясь приглашения, прошел к первому попавшемуся креслу с подголовником, напоминающему зубоврачебное, и погрузился в него целиком.

— Чем могу помочь? — выучено поинтересовалась девушка в белом больничном халате.

— Ну, например, постричь меня можете? И побрить?

— Даже наманикюрить можем, если надо, — в голосе девушки сквозила неприязнь. — Боюсь только, вы обратились не по адресу.

— Это почему же?

— Вы знаете, какие у нас цены?

— Я и знать не хочу, — возмутился Витек, — вы сначала обслужите, а потом цену называйте. Я вам, если доволен останусь, даже на чай оставлю. С конфетами.

— Я не пью чай, — отрезала, как опасной бритвой, девушка. К креслу между тем подошла еще одна, и Витек начал прислушиваться к разговору, наблюдая за ними в большое зеркало.

— Нет, я его обслуживать не буду, — говорила мастерица, подозрительно косясь на необычного клиента, — я от него еще какую-нибудь болезнь заполучу.

— Ты с ним ведь трахаться не собираешься? Состриги ему патлы, и все. Пусть только вперед заплатит.

— Да вокруг и так него инфекция летает. Ты поближе подойди, чтобы запах чувствовать — и без трахания нос отвалится, сифилис не нужен.

— Да кончай злобиться. Обычный работяга, оттянуться решил. Его побрить-помыть — очень даже ничего мужчинка будет.

— Можешь себе забирать.

— И заберу.

Сердитая мастерица гордо удалилась, оставив поле брани своей напарнице.

— Ну что, мистер, — поинтересовалась вторая девушка, — фасончик выбирать будем по компьютеру или на глаз?

— Да я не знаю, — признался Витек, — я всегда стриг покороче, чтобы подольше не отрастали.

— Нарасло, однако, немало, — пробормотала девушка, теребя волосы Витька рукой, предусмотрительно упакованной в резиновую перчатку. — Покороче — это сейчас в моду входит. Но не в обязаловку. Хотите по каталогу прошвырнуться, или на компьютере подберем?

— А может, для начала мне голову помыть, — испугался вдруг Витек, — я пойду, помою и вернусь…

— А зачем уходить? Я сама помою, — улыбнулась девушка, обматывая шею Витька крахмальным полотенцем. — Но сначала договоримся о деньгах. У нас тарифы строгие, не испугают? — Мытье — 5000 рублей, побриться вдвое дороже, стрижка — от 50 до 500 тысяч…

— А полста тысяч — это за что? — переспросил недоумевающий Витек.

— Самое простое — под ноль, — пояснила мастерица. — Зато получите подарок от нашего салона — и сунула ему в руку пластинку импортной жевательной резинки.

— Че, так сильно из пасти пахнет? — окончательно смутился Витек.

— Если честно — сильнее, чем у моего пуделя.

— Деньги-то у меня есть, — Витек запихнул жевачку в рот, в доказательство своих слов пытаясь дотянуться рукой до нагрудного кармана. Однако полотенце спеленывало крепко, и попытка не удалась. — Но по таким ценам Палыч обкорнает меня даже на ногах.

— На ногах мы, кстати, тоже можем, — сообщила девушка, — но это рядом, в женском салоне. По 60 тысяч за сеанс.

— Да вы издеваетесь, что ли? — взбеленился Витек, — развяжите меня, я домой пойду. Полгода волосы растить, чтобы потом на избавление от них такие деньги тратить? Я еще с ума не сошел.

— Как угодно, — девушка отошла чуть в сторону. — Но заплатить все равно придется.

— За что? Я ж ничего не сделал?

— За полотенце — вы посмотрите, оно же цвет поменяло, соприкоснувшись с вами. Мы его другим клиентам давать не намерены. И еще за жвачку.

— А жвачка же в подарок была!

— Подарок — только для тех, кто стрижется или бреется. А если не хотите…

— Знаете что… — Витек вырвался из махровых пут, швырнул на столик деньги, не пересчитывая, и бросился к выходу. Потом вдруг остановился, вернулся, забрал полотенце, прилепил к стеклу шарик жевательной резинки, гордо сказал "Вот!", и удалился.

— Хамье, — сердито сказала первая девушка.

— Хамье-то хамье, но десять штук за ни фига не делая отвалил, минус одну за полотенце, — рассудительно ответила вторая мастерица. — А насчет болезней ты, наверное, права. Пойду, в душ залезу, пока клиентов нет.

Витек вернулся к Палычу в одинаково растрепанных чувствах и прическе. Палыч окинул его взглядом, и понял — не выгорело.

— Давай, рассказывай, — предложил он, и внимательно выслушал сбитый рассказ сантехника.

— А вдобавок с меня все равно деньги сорвали! — возмущался Витек. — И главное, что обидно — чтобы зайти в парикмахерскую, надо привычно выглядеть, а чтобы прилично одеться — надо быть постриженным и мытым. А у тебя тут даже ванной нет.

— Во дворе водяная труба.

— Да колотун же — я застужусь.

— А ты потеплей оденься, мимоза нежная, — съехидничал Палыч, — прямо в одежде и купайся. Заодно и постираешь.

Но Витек посмотрел на Палыч таким коровьим взглядом, что тот сжалился.

— Ну, предположим, костюм я пойду, подберу тебе по размеру, — предложил Палыч, — но в баню ты все же сходи. А парикмахерскую можно попроще найти где-нибудь на задворках. Пусть корнают для начала, как получится. Заодно и дешевле выйдет.

— Давай выпьем, — предложил Витек, — пока деньги еще не кончились. А то после сегодняшнего похода в парикмахерскую мне начинает казаться, что я у него не так уж много и украл — по нынешним-то ценам.

Он ушел и скоро появился с двумя свертками, из которых вывалил на стол несколько бутылок водки и пива и множество всяких баночек с консервами, кусков колбасы, свертков сыра и прочих съедобных прелестей.

— Поехали, — сказал Палыч, подсел к столу и начал открывать и расставлять продукты. Они разлили по стаканам и выпили. Палыч пополоскал водкой рот, стараясь вкус то ли лучше распознать, то ли крепче запомнить.

— Приемлемо, — вынес он вердикт, и снова разлил по стаканам.

— Финская, — сказал Витек. — Вот и написано — "Финляндия". Самая дорогая, какая в магазине была.

— Будем, — пообещал Палыч, и они вновь опрокинули по стаканчику. — А наша-то покрепче будет. От нашей шары торчат сразу, а эту как воду хлещешь. Можно было нашей купить.

— А зачем? — спросил Витек, — чтобы напиться побыстрее? Тут наоборот — сидишь, выпиваешь и разговариваешь.

— Хорошо, давай разговаривать, — хрумкнул соленым огурцом Палыч, — под нашу действительно лучше молчать.

— Начинай, — предложил Витек. Палыч задумался, потом произнес:

— Цены на электроэнергию поднимать будут. В тресте говорили.

— Ну и что? У тебя все равно жучок стоит, ты за свет не платишь.

— А давай телевизор купим, будем знать, что в мире делается.

— Лучше фильмы смотреть. Давай купим. И видик к нему.

— По видику одну порнуху показывают. Я знаю.

— В видик какую кассету вставишь, то и показывают. Порнуху тоже неплохо иногда посмотреть.

— В твоем возрасте, Витюша, порнуху не смотреть надо, а в жизнь претворять.

— Тогда — за женщин!

Выпили.

— Может, тебе жениться, Вить? Жена и пострижет, и умоет. Найдешь с квартирой, затаишься у нее, пока за тобой гоняться не перестанут.

— Не хочу я прятаться! Да что они мне сделают! — "некрепкая" водка начинала туманить Витьку мозги. — Деньги — это мусор. Не в них счастье, как сказал философ.

— Не в них, — согласился Палыч, — но знаешь, когда они есть, как-то легче переносить, что счастье не в них.

— А в чем счастье-то вообще? — начал допытываться у сторожа Витек. — Вот я, например — слесарь. Человек труда. Труд сделал из обезьяны человека, а из меня — слесаря-инструментальщика. А разве деньги могут из обезьяны сделать человека? Нет, а значит — не нужны они совсем.

— Деньги нужны, чтобы сделать человека из слесаря-инструментальщика, — сказал Палыч. — Нет, в смысле душевных качеств я не спорю, ты человек что надо. Но трудом своим ты себе на эту вот… "Финляндию" не наскребал ведь? — В качестве наглядного пособия Палыч без всякого тоста опрокинул в себя еще одну стопочку. — И на кильки эти, — сторож подцепил вилкой шпротину и отправил в рот, — тоже.

— Ну и что?

— А то самое! Ты в театре в последний раз когда был? Нет, если ты там проводку чинил на халтуре — это не в счет. Вот ты оперу любишь?

— Люблю! — запальчиво выпалил Витек.

— Какую?

— Ну эту.… Где поют.

— Эх ты, — вздохнул Палыч. — Человек без образования — как холодильник без фреона. Вроде работает, а толку никакого. А человек должен звучать, причем гордо. Чтобы все его слышали и восхищались.

— А у меня мечта была — признался Витек. — Я хотел в книгу Гиннеса попасть. Сколько с наших заводов всякого добра уперли, а я целый асфальтоукладчик унес.

— Ну, этим достижением восхищаться только в обэхээс будут, — предположил Палыч.

Они помолчали, лениво пожевывая ветчину без хлеба. Палыч раскурил сигарету.

— Выпить, что ли? — предложил он.

— Надоело! — вдруг буркнул Витек. Но водку налил и Палычу, и себе, — правильно ты говоришь. Это не жизнь. Поговорить — и то не о чем. Вот набухаемся мы сейчас с тобой, потом спать свалимся, а потом что? Квартиры нет, меня самого милиция наверняка уже ищет. Другую квартиру купить — из старой выписываться надо, поймают. Машину купить — тоже паспорт потребуют.

— Может, тебе уехать? В другой город, или вообще из страны?

— Я даже здесь постричься по-человечески не могу, ты думаешь, меня через границу пропустят? Я у них весь санэпиднадзор распугаю. Опять же, загранпаспорта нет. Ехать в какой-нибудь Задвигалинск — что там делать с моими-то деньгами? Птицеферму открывать? А в Питере или каком другом крупном городе я без знакомых и вовсе пропаду.

— Правильно, — вздохнул Палыч.

— Пойду сдаваться, — сник Витек, — если сам приду, срок скостят. Выйду еще почти молодым человеком.

— Не глупи, — нахмурился Палыч. — В тюрьму своими ногами не идут. Я вот про другое подумал — а как там твой обокраденный поживает? Небось, уже успел вторую такую сумму наворовать?

— Ты это к чему? Думаешь, он меня уже искать перестал?

— Нет, эти люди жадные, у них нищий монетки не допросится, сколько бы в кошельке не лежало.… Но если он такой жадный, то, ради возврата денег, может, оставит тебе часть?

— Даже если не оставит — завтра же и пойду, — пообещал Витек заплетающимся языком. — Ты наливай, наливай еще — может, не доведется уже вместе выпить!

— Еще и выпьем, и закусим не раз, если все с умом провернем, — пообещал Палыч. — А сделать, я думаю, надо так… — и начал рассказывать что-то. Витек изо всех сил старался поддерживать разговор восклицаниями типа "угу", или хотя бы серьезно-озадаченным выражением лица, чтобы Палыч не догадался, что понимать его речь уже стоило ему немалого труда. Скоро Палыч смолк — Витек это не столько услышал, сколько увидел по сомкнувшимся губам приятеля — и, чтобы разрядить обстановку, сказал:

— Вы-пи-ем?

В тот момент, когда в сердце России один человек не мог потратить деньги другого человека, который тоже не мог их тратить, где-то на окраине большой страны разыгрывалась иная трагедия: Булыга — сокращенное от Булыжника — косая сажень в плечах — сидел перед столом милиционера в участковом отделении родного села и сосредоточенно молчал. Он силился придумать ответ на вопрос: "Ну что, Булыга, доигрался?" Ответ был всего один, и, к сожалению, положительный.

Настоящее имя Булыжника помнил разве что паспорт, который милиционер крутил в пальцах. Нагромождение мышц пошевелилось, поскребло конечностью в коротко стриженных волосах и вздохнуло не столько от сожаления, сколько от скуки. Участковый напротив, кажется, приходился ему родственником; а если и нет, то вполне мог быть таковым, так как у пожилого стража порядка было две дочери, каждую из которых Булыга знал довольно глубоко. Так что ничего страшного ему не грозило — так, очередной нагоняй за очередную бузу на колхозной дискотеке. Хотя Булыга понимал: можно было придти туда и в сильном подпитии, в драке тоже ничего необычного не было — за тем он на дискотеку и ходил всегда — но вот сжигать потом весь клуб все же не следовало. Клуб хотя и старый был, но еще вполне мог послужить людям.

Жизнь в их деревне протекала серо, однообразно и дождливо. Булыга болтался по дворам, периодически кого-нибудь молотя по пьяному делу или подряжаясь на краткосрочную халтуру по трезвому. Возраста он был неопределенного, но его брат Шора все равно выглядел лет на 10 моложе. Шора был вообще-то Георгием, но из-за того, что не выговаривал несколько букв алфавита, сам себя и переокрестил в Шору. Браться родились друг за другом с разницей в 8 месяцев, и природа создала каждого из них весьма непрофессионально. Весь объем силы, предназначенной на двух нормальных людей, она отдала Булыге, а мозгов вообще не отвесила ни тому, ни другого. Хотя у Шоры недостаток интеллекта хотя бы перекрывался избытком любознательности, и будь у него еще и память покрепче, то вполне мог бы стать подобием ходячей энциклопедии, потому что он стремился прочесть, услышать и увидеть абсолютно все, что происходило вокруг. Если Булыга мог перешибить быка щелчком могучей длани, но чтобы повернуть голову, переставлял ноги, то Шора был болезненно худ, а его голова, как локатор, все время поворачивалась то туда, то сюда в поисках свежей информации. При этом ноги, руки и голова Шоры действовали автономно друг от друга.

— … убрался бы ты с глаз моих долой! Иначе честное слово, в следующий раз — посажу, и надолго. — в сердцах закончил милиционер, который, оказывается, все это время чего-то втолковывал затосковавшему Булыжнику.

Придя домой, Булыжник переоделся во все чистое и только хотел выйти из дому, как его увидела мать.

— Ты куда это?

— В Москву, — буркнул бугай, рассчитывая, как бы ему обогнуть женщину и выскользнуть на двор.

— Убьют тебя там, — предположила мать, — хотя и здесь могут. Ты хоть брата одного не оставляй. Забери с собой.

Булыга вздохнул. Брат, которого он считал бестолковым, в стольном граде был бы только обузой. Тем более в деле, которому Булыга решил посвятить свое будущее — в благородном рэкете жиреющих на крови народной буржуев (он не помнил, где услышал такую звучную фразу — по радио, должно быть). Но в то же время Булыжник понимал, что Шору на деревне без него заклюют окончательно. И велел матери найти его и сказать, чтобы быстрее собирался. Поэтому не прошло и получаса, как Шора возник в избе, и потом всего за два часа он соорудил громадный баул, в котором оказались все их носильные вещи, продукты, вырезки из журналов многолетней выдержки, велосипедный насос и многое другое, необходимое для существования в большом городе. Булыжник, напротив, взял с собой только амбарную цепь, да еще спер из ящика комода немного денег на первичное обустройство.

На железнодорожном вокзале, на котором они сошли, царило столпотворение. Вокруг было так много нового и интересного, что Шора чуть не вывихнул себе шею окончательно. Мимо них пропылило метлой существо непонятного пола и цвета кожи, в оранжевой телогрейке с надписью на спине:

"Уборка территории ЖДВ N3 — ЖЭУ N118. Дворник N7"

— А зачем на нем так написали? — поинтересовался у брата вечно любопытный Шора. Булыжник задумчиво поскреб в затылке и предположил:

— Чтобы дворника не украли, наверное. Как номер на автомобиле. А вообще-то кто их, москалей столичных, разберет…

Булыжник, впрочем, решил не тратить время даром: чем ломать голову над малопонятными надписями, обступившими их со всех сторон, лучше было изъять деньги у первого же деклассированного элемента, который попался на глаза. Парень, похожий на хиппи, и, похоже, изрядно пьяный, сидел прямо на заплеванном полу перрона и ковырял в зубах коктейльным зонтиком. Он щурился на солнечный свет, пока этот свет ему не заслонила туча.

— Гони гроши, — сказала туча голосом Булыжника. Головы видно не было.

— Ну что за гадство, — брезгливо ответил парень. — Почему вы мешаете мне тащиться?

Сбоку к туче подплыл баул с погребенным под ним Шорой.

— Смотри, какие патлы, — восхищенно сказал Шора, — он что, педераст?

Парень лениво посмотрел на приезжих, с ходу оценил их одежду и манеры. И то, и другое вызвало в нем некое подобие жалости.

— Приехали из глубинки местных тырить? Типа "люберецкие против рокеров", — логично предположил он. — Тогда я с вами могу. А то обрыдло мне здешнее бездуховное существование. Но это ведь не убегает, верно? Вы пока садитесь, мужики, — проявил вежливость патлатый, и достал из кармана пачку папирос, — вот, потянитесь тоже.

Шора моментально воспользовался предложением и плюхнулся рядом с парнем.

— Не курю, — сердито ответил Булыжник.

— Напрасно. У нас кто не курит, тот колется — а это намного хуже.

Булыжник ничего не понял, кроме того, что некурящих здесь отправляют к врачам. Но на всякий случай папироску взял.

— Затягивайтесь глубже, потом сразу не выдыхайте, — поучал парень, — а теперь будем знакомы. Меня Филиппом зовут. А вас?

Ему никто не ответил. Приезжим было уже не до Филиппа, не до рэкета и вообще не до чего. Шора так просто спал, а у Булыжника все плыло перед глазами. Филипп отвернулся от них обоих, снова задрал глаза к небу и продолжил щуриться на яркое солнце. "Рэкет так рэкет, — рассуждал он, — деньги появятся — укуриться можно будет до полного отпада. Вот только где ж нам клиентов искать? Все давно расписаны.… Надо будет по окраинам поездить…" — и закемарил тоже.

Удача в тот день, видимо, улыбалась трем проходимцам. Клиент скоро сам должен был их найти.

Дни шли один за другим с той же скоростью, что и прежде. Чеботарев постепенно свыкся с новыми реалиями своего существования. Полученных расчетных надолго хватить не могло, это он понимал, но старался усиленно экономить, поскольку других источников заработка на горизонте не наблюдалось. Он, правда, сделал еще пару звонков знакомым, но те помочь с трудоустройством или не смогли, или не захотели. Когда Чеботарева не пригласили на день рождения бывшего коллеги, начальника отдела того же треста, с которым они проработали вместе не один год, он даже не удивился, потому что успел морально себя подготовить к полному уходу из старого мира. Он был отыгранной картой, более того — битой и отброшенной в сторону в ожидании следующей игры.

"На бирже труда надо зарегистрироваться, пособие дадут", — размышлял экс-чиновник. Как не претил ему такой выход, другого он не находил. Одалживаться было практически не у кого, да и возвращать потом — не с чего.

Телефон в квартире теперь звонил намного реже, чем раньше. Аппарат и раньше обслуживал по большей части Елену, а к безработному Сергею Степановичу интерес со стороны деловой Москвы остыл быстрее забытой на плите кастрюли щей. Поэтому, звонок Алекса, бывшего сокурсника, Чеботарев одновременно и удивил, и обрадовал.

— Совсем пропал из поля зрения, — негодовал Алекс, — миллион лет от тебя ни слуху, ни духу. Завтра вечером ты, надеюсь, свободен?..

"Свободней, чем хотелось бы", — подумал про себя Сергей Степанович.

— … А впрочем, даже если занят, меня не колышет — отменяй встречи и рви к нам. Жена обещала блины с грибами, нихт ферштейн? Такое чудо с ней происходит реже, чем парад планет в Солнечной Системе. Отказы не принимаются. Дорогу не забыл еще, или напомнить?..

"Не знает", — задумался Сергей Степанович, договорившись с приятелем и опустив трубку. — Думает, что я все еще занят своей работой.… Хотя нет — он же меня одного пригласил, без Елены! Значит, конечно, знает про все. А зачем зовет?"

От предположений, что старый друг может позвонить и предложить встретиться просто так, Чеботарев за годы работы успел давно отвыкнуть. Точнее, его от этого отучили старые друзья.

"Может, работу какую предложит", — понадеялся Чеботарев, и начал представлять себе блинчики, дымящиеся грибным запахом в широкой тарелке. Ему предстояло узнать, как добраться до квартиры Алекса без машины, и выгладить свой единственный выходной и уже безобразно измявшийся костюм без утюга и доски. И в том, и в другом ему могла помочь Полина Александровна.

На следующий день он спустился на пару этажей и позвонил в знакомую дверь. Дверь, вопреки обыкновению, открыла Марина. "Не в школе — наверное, тоже бастует" — Чеботарев вспомнил рассказ Пашки.

— Здрасте, — Марина выдавила из себя улыбку, и Чеботарев засомневался — может, он не вовремя? Но радушный голос Полины Александровны, мгновенно нарисовавшейся за спиной девушки, рассеял его сомнения.

— Заходите скорее в дом, — звала Полина Александровна. — Как раз к обеду…

— Нет-нет, я есть не буду, — засуетился Чеботарев, переступая порог, — я к вам с просьбой, так сказать, по женской части. Вы мне не одолжите утюг?

— Конечно, не одолжу, — серьезно сказала Полина Александровна. — Вы же с ним, наверняка, обращаться не умеете. Давайте, что надо погладить, я сама и сделаю.

— Неудобно как-то

— Неудобно будет потом с дырой на брюках ходить, — улыбнулась женщина, — а мне вас разгладить — раз плюнуть. Так что несите, что есть.

Чеботарев вышел, забрал из дома костюм, снова спустился вниз. Дверь была не заперта, и он прошел в столовую. На столе уже красовались приборы, в том числе — и для него.

— Я, правда, не голоден, — вновь попытался отказаться он. Полина Александровна только заулыбалась в ответ.

— Так разве ж есть надо, только когда голод прижмет? Сейчас не послевоенные годы, слава Богу. Садитесь, а то что ж, мы обедать будем, а мы нам в рот смотреть? Как-то не по-людски это.

Из комнаты вышла Марина и тоже села за стол. Она была явно не в духе. Полина Александровна принялась разливать по тарелкам суп, периодически косясь на нее. Девушка молчала, уставившись в тарелку, и Чеботареву от этого стало несколько не по себе.

— Я, может, не вовремя.

Полина Александровна только рот успела открыть, как девушка прервала молчание, обратившись к гостю:

— Ну что вы, нет. Вы извините, что я не в духе. Устала немного.

— В школе тяжело?

— Да, — и она вновь уткнулась в тарелку. Потом, отказавшись от второго, снова извинилась и ушла к себе в комнату, прикрыв дверь. Чеботарев тоже отказался и от добавки, и от второго. Полина Александровна, впрочем, не особо настаивала, расстроенная поведением дочери. Собрав со стола, она вынесла и стала раздвигать гладильную доску, довольно неуклюже пытаясь поддерживать какой-то незначащий разговор о погоде, которая расхлябалась так, что транспорт стал ходить с опозданиями, и о кондукторах, которые ворчат, видя ее ветеранское удостоверение.

— У Марины проблемы, да? — Не выдержав, прервал ее Чеботарев.

— Да, — вздохнула женщина, — из школы она ушла. Поцапалась с кем-то там.

— Давно?

— Вчера. Второй день сама не своя ходит.

— Сейчас трудно найти работу, — сказал Чеботарев. — Особенно по специальности.

— Да я знаю. Придумаем что-нибудь. Я тоже виновата, — сетовала женщина, проворно гоняя утюг по брюкам Сергея Степановича, покрытым влажной тряпкой, — ей и без того сейчас тяжело, а я ее пилю. Но вот вы скажите — взяла и какому-то ученику "двойку" влепила, а ее предупреждали ведь, как люди. Разве не глупо?

— Глупо, конечно, — искренне удивился Чеботарев. — Стоило из-за этого работу терять…

— У нас в стране правду искать — все равно что под дождем белье сушить, — продолжала ворчать женщина. — Одни неприятности от этой правды, а денег ни копья. Другая учительница теперь придет, "двойку" на "пятерку" этому оболтусу переправит — и всего делов. А Маринке теперь маяться. С лица спала уже.

Полина Александровна догладила костюм, рубашку, аккуратно сложила все и перекинула через руку Чеботареву.

— Так не помнется. Заходите, если что понадобиться, — улыбнулась она. — Мариночка, Сергей Степанович уходит — крикнула она в направлении двери. Девушка вновь возникла в проеме, прислонилась к косяку.

— До свидания.

Чеботарев потоптался на пороге, а затем вдруг выдавил из себя:

— Полина Александровна, а вы ведь обычно по вечерам в парк гулять ходите? — а сам покосился на Марину, силясь прочесть по лицу ее реакцию. Реакции не было никакой.

— Давно уже не была. Погода холодит.

— Давайте сегодня все вместе пойдем, — предложил Чеботарев, — делать все равно нечего.

— Мне не хочется, — произнесла девушка, — вы идите вдвоем, я дома посижу.

— Ну, по другим временам я бы предложил ресторан и катание в кабриолете, — беспричинно повеселев, напирал Сергей Степанович, — на худший случай вип-зальчик в кинотеатре. Парк по сравнению с вышеперечисленным обладает единственным преимуществом — за прогулки по нему не берут денег. Пока еще не берут.

— Настроения нет, — но девушка все же улыбнулась.

— Не отказывайтесь, Мариночка. Боюсь вас обидеть, но все же скажу — вы похожи на бледное привидение. Ваши ученики, завидев вас сейчас, разбежались бы с криками и не спали бы ночью. Кроме того, вы будете свидетельствовать перед всезнающими соседскими бабушками во дворе, что моя с вашей матушкой прогулка по парку не носила ничего предосудительного и я не делал ей непристойных предложений.

— Я бы, кстати, не отказалась от непристойного предложения, — рассмеялась Полина Александровна, — мне его уже лет двадцать как никто не делал.

— Так я зайду часам к семи?

— Ладно, уговорили, — согласилась девушка. — Только одевайтесь теплей. В парке трава мокрая от дождя.

— Утеплю все, что смогу, — пообещал Сергей Степанович и ушел, не прощаясь.

К семи часам он, как и обещал, вновь позвонил в дверь Полины Александровны. Снова открыла Марина. Она была уже одета для прогулки — джинсы, свитер, кроссовки, в руках — дутая куртка. Сергей Степанович был по-прежнему облачен в костюм, только что отглаженный заботливой соседкой. Поверх было наброшено пальто — видимо, Елена не забрала его потому, что на нем не хватало пуговиц и она сочла его негодным к употреблению. А так это было очень хорошее, строгого фасона пальто из тонкого кашемира.

— Угу, — буркнула под нос девушка, — нет, так не пойдет. Проходите-ка в мою комнату — мама все равно еще копается.

Чеботарев послушно поплелся за ней. Марина выдвинула ящик комода и ожесточенно принялась в нем копаться.

— Брюки я вам точно найти не смогу, обувь тоже, — посетовала она, — но по крайней мире свитер оденьте. Он однотонный и безразмерный, вам пойдет. И куртку вот эту — она на молнии, не будет видно, мужская или женская…

— Да нет, пальто теплое, — попытался протестовать Чеботарев, но девушка просто сунула ему одежду в руки.

— В парке мокро и отнюдь не стерильно. На скамейку присядете — пальто можно будет потом там же и похоронить. А оно действительно хорошее, поэтому жалко.

Чеботарев послушно облачился в предоставленные ему вещи. Куртка, действительно, почти подошла.

— Другое дело, — одобрила девушка, — пойду маму потороплю — а то мы до ночи не выберемся. А я долго, и вправду, гулять не хочу. Я себе на вечер работу придумала.

На улице было пасмурно, но еще относительно светло, а главное — безветренно. Парк находился от их дома минутах в десяти ходьбы, и они неторопливо побрели в его сторону. В воздухе пахло влажной травой. Попутчики перебрасывались редкими фразами, больше говорили между собой мать с дочерью, Чеботарев же оглядывался по сторонам и пытался с каждым глотком втянуть в себя побольше прохладного воздуха. Иногда он чувствовал себя здесь незнакомцем. Этой дорогой он ходил за всю жизнь раза два, три, да и знакомые окрестности при "личном знакомстве" выглядели иначе, нежели из окна автомобиля. Они стали более рельефными, наполнившись какими-то незримыми мелочами. Так скульптуры античных мастеров отличаются от лепных ангелочков на потолке и потому кажутся намного живее.

Тропинки в парке были скорее протоптаны, нежели проложены, а покрывающий их песок местами так разбух от недавнего дождя, что некоторые места было безопасней обходить сторонкой, по траве, усыпанной листьями. Людей вокруг почти не было — только владельцы собак чуть поодаль тусовались шумной группкой, выгуливая своих любимцев. Нашли скамейку, Полина Александровна постелила на мокрые доски заблаговременно принесенную из дома старую шаль и села. Рядом опустился Сергей Степанович.

— Поброжу, — сказала Марина, и отошла от них в сторону, куда не могли долетать звуки разговора. Погрузив ладони в карманы, девушка медленно бродила назад и вперед между деревьев, опустив голову и, видимо, о чем-то размышляя. Сергей Степанович поймал себя на том, что невольно следит за ней. Впрочем, его чувства отнюдь не были похожи на задор седеющего ловеласа. Девушка будто дополняла собой картину мокрого парка, над которым сгущался вечер, и это было красиво и здорово.

— Изводится, — констатировала Полина Александровна, перехватив его взгляд. — Жаль мне ее. Работала, себя не жалея — и на тебе, все коту под хвост.

— Признаться, я специально зазвал ее в парк, думал, отвлечется…

— Да я поняла это, спасибо Вам. Сегодня родители учеников домой звонили, говорили с ней. Ее же любили в школе многие.

— Может, они и на директора ее как-то повлияют? Чтобы он ее обратно принял?

— Вряд ли. Да она и сама теперь не пойдет. Глупость какая — из-за какой-то двойки, пацан-то в шестом классе всего учится, ему эта "двойка" — как слону дробина. Сколько лет впереди, папаша бы потом одним разом золотую медаль купил — и все. Ан нет, она на принцип — и он тоже. Она же девчонка совсем, чего с ней в принципы играть?.. Люди злые стали совсем, — сокрушалась женщина. — Раньше хоть партии боялись, а теперь им боятся некого.

— Но у Марины, кажется, уже какая-то работа есть?

— Это вы про то, что она сказала.… Да нет, блажь очередная. Решила в магистратуру поступать, пишет теперь какую-то диссертацию или что-то в этом духе. Макаренко из себя строит, — Полина Александровна будто старалась сама себя рассердить на поступок дочери, но ей это никак не удавалось. — Об сегодняшних оболтусов любой Макаренко зубы обломает, вы только поглядите на них — один в цепях, другой волосы красит, девчонки с десяти лет помадятся, как крали, прости Господи.… В портфелях вместо учебников — карты да журнальчики. Таких не учить надо, а сразу в колонии отправлять. Она-то сама молодая, не понимает. А ведь она юридический закончила почти с отличием… Я всего такого уже насмотрелась, когда после войны разруха была. Но тогда не воровали, боялись. А теперь Сталина ругают. Чего его ругать? Я бы тоже сейчас много кого постреляла бы…

— Вы настроены не на шутку, — попытался перевести разговор на более шутливый лад Чеботарев, но Полина Александровна его не поддержала.

— Чего шутить-то — ни настроения, ни поводу никакого нет.

Чеботарев поднялся, оставив женщину на скамейке наедине со своими думами, и направился к девушке.

— Не помешаю?

— Нет, конечно, — его голос отвлек Марину от своих мыслей. — Как там мама? Успели сделать непристойное предложение?

— Нет пока, — улыбнулся Чеботарев, — она сегодня, похоже, не в том настроении.

— Да, я успела заметить.

— Вы на нее не сердитесь, но она рассказала про ваши неприятности…

— А никаких неприятностей нет, — девушка сердито сжала губы, — хотя могла и помолчать. Мне жалость не требуется.

— Я только подумал, может, стоило поставить тому пацану эту треклятую "тройку"? Говорят, лбом стену не прошибешь…

— Да я бы поставила! — девушка импульсивно взмахнула рукой, — вы думаете, я дура, решила мир переделать? Я только хамства не терплю, наглости такой беспредельной. Двенадцатилетний пацан уверен, что у него уже весь мир в кармане, а потом заявляется его папаша при погонах, и начинает мне доказывать, что, дескать, так и есть — мир уже там, залезай тоже в этот карман и ни шикни! Он думает, что когда он сыну в таком возрасте золотые часы на руку вешает — этим он ему лучше делает. А я заставила снять, потому что в классе рядом с ним учатся дети, родители которых скоро свои обычные часы продавать на толкучке будут, чтобы на жизнь хватило. Когда в 12–13 лет у одного ребенка возникает комплекс неполноценности, а у другого — вседозволенности — это ужасно. Пусть меня увольняют, я хоть не буду видеть потом, во что превратятся все эти дети лет через пять — десять.

— Не сердитесь, — снова попросил Чеботарев, — а то, когда вы так говорите, я сам чувствую себя в чем-то виноватым. А мама ваша только мне об этом рассказала — так мне можно, мы же с вами практически коллеги!

— Разве вы тоже учитель?

— Я тоже безработный. Еще и месяца не прошло.

— То-то я заметила, что вы не в себе, — призналась девушка. — А вас-то за что? Не обижайтесь, но не верится, что вы разругались со своим начальником.

— Обижаться не буду, если скажете, почему в это трудно поверить?

— Вы мягкий очень. По вам видно, что конформист. Домом наверняка жена руководила?

— Ничего подобного, — начал сердиться Чеботарев, — Елена следила за домом, как и положено женщине, а я работал, деньги приносил.

— Я, наверное, бестактна, — вздохнула девушка. — В конце концов, какая разница, кто руководит домом, лишь бы лад был. Так за что же вас уволили?

— Прокололся. А тут ревизия. В общем, все разом навалилось.

— Бывает. И, наверное, как водится, никого из прежних сотоварищей рядом почему-то не оказалось…

— Почти никого, — признался Чеботарев. — Чтобы обо мне вспомнили, мне надо умереть, тогда исходящий из квартиры запах, может, привлечет чье-то внимание.

— Зачем же так кардинально? Вы уже пробовали найти другую работу?

— Где ж ее найти? Я компьютер не знаю, язык общения один — ломанный русский, и то со словарем, — попытался шутить Сергей Степанович. — Моя специальность — инженер-экономист, плюс по ходу дела нахватался понемногу из строительных норм и правил. Но на это сейчас спроса нет — заводы почти все стоят. Еще и возраст такой — переучиваться уже поздно, пенсию получать — пока рано.

— Но у вас же, вроде, жена со связями — помочь не может?

— Жена ушла в тот же день. И вещи прихватила.

— Вот почему вы к нам за утюгом ходите! — воскликнула Марина. — Но, между прочим, вы можете в суд обратиться. Вещи забирать она не имела права.

— Да нет, Мариночка, я в суд обращаться, конечно, не буду, — Чеботарев потупился, разглядывая намокшие от травы носки ботинок. — Остатки самоуважения, знаете ли, не позволят.

— Извините.… Нет, я и вправду дура — горожу непонятно что, — голос Марины смягчился. — Хотите, я с родителями учеников поговорю, они ко мне до сих пор звонят, а одного парнишку я по математике подтягиваю. Может, они про работу подскажут?

— Ничего, я пока сам попробую. Если совсем ничего не получится — скажу.

— Только без всякого стеснения, — потребовала девушка, — я, разумеется, никого в подробности посвящать не буду. Просто знающий человек работу ищет — и все.

— Скажу, — снова пообещал Чеботарев. — Ну что, пойдем, заберем вашу маму, пока она там не замерзла?

— На маму валите, а сами продрогли, — рассмеялась Марина, — немудрено — ноги промочили. Пойдемте, а то и в самом деле завтра с гриппом свалитесь.

Когда они вернулись домой, было уже совсем темно. Чеботарев простился с женщинами у двери их квартиры, за чем последовала непродолжительная баталия — Полина Александровна, которой дочь успела наябедничать про его промокшие туфли, заставляла его взять у них мед. Чеботарев сопротивлялся, но проиграл. Поднимаясь на свой этаж с переброшенным через руку пальто, сжимая в другой баночку с желтым снадобьем, он улыбался. Ему казалось, что он смог сделать что-то хорошее, да и самому от разговора в парке полегчало. Чувство одиночества, давившее ему грудь все эти дни, не спешило возвращаться обратно — и это было совсем неплохо.

Витька продолжали мучить ночные галлюцинации. В последней из них он, гладко выбритый, втиснутый в безупречно сидящий на нем смокинг, сидел в казино за рулеточным столом, покручивая между пальцами фишку. Шарик крутанулся и замер в незримой Витьку ячейке, и юркий крупье с носом, как у грача, придвинул к сантехнику его выигрыш, почему-то использовав для этого гаечный ключ.

"Райское наслаждение", — подумал Витек и, закинув голову на спинку кресла, посмотрел в потолок. Под потолком же парила супруга обворованного им гражданина, освещая зал глубоким вырезом своего декольте. Вдруг из декольте вместо левой груди вывалился кокос, чем Витек остался весьма шокирован, и понесся прямо на него — точь в точь реклама "Баунти". Но, в отличие от рекламного ролика, где картинка в последний момент исчезает, кокос аккуратно приложился прямо по лбу удачливого игрока.

Витек от удара и удивления моргнул, и окружающая его ирреальность моментально сменилась: теперь он сидел, приложив ко лбу холодную мокрую тряпку, в зале суда за решеткой, покорно взирая на тройку заседателей — одногрудую Елену, небритого Александра Невзорова и Палыча. Именно присутствие здесь сторожа удивило Витька безмерно.

— Сколько бы ему дать? — судьи рассматривали Витька, будто под микроскопом, и тут ему стало стыдно, что он такой маленький.

— Шесть с половиной, — предложил сам Витек.

— Три, — отрезала одногрудая Елена. — Не больше. Большего он не заслуживает. И пусть уберет за собой — а то наследил кругом.

В этот момент в клетку залетел грач с внешностью брачного афериста, сел Витьку на плечо и стал плакать.

— Как же мы без вас, — рыдал грач, тюкаясь клювом в плечо подсудимому, — кто же в нашем заведении теперь стричься будет?

— Я больше не буду! Не буду стричься! — закричал Витек, обращаясь к судьям. На месте Невзорова уже сидел Боровой, подавая Палычу прикурить сигаретку от золотой навороченной зажигалки.

— Будет, — буркнул Боровому Палыч, — я его давно знаю. Он даже в оперу не ходил.

И судьи, услышав это, насупились на Витька окончательно.

— Сослать в оперу, — громовым голосом объявила Елена и громыхнула по столу молотком так, что в ушах зазвенело.

— Плесните хоть воды на дорожку, — заумолял грач, — подсудимый хочет пить! — Но за водой никто не побежал, и Витек решил, что пора просыпаться.

Сушняк мучил страшно. Луч солнца через незастекленное окно сторожки лупил ему прямо по не до конца расклеившемуся еще левому глазу. Витек перевернулся набок, пошарил под кроватью в поисках какой-нибудь влаги, ничего не нашел.

— Пить, — просипело его измученное горло.

— Проснулся, значит, — удовлетворенно сказал Палыч, который сидел на корточках у электроплитки и колдовал в кастрюльке какое-то варево. Витек бросил взгляд на стол с остатками вчерашнего пиршества, узрел початую бутылку водки, и его чуть не стошнило от отвращения. Палыч передал ему кружку с рассолом, и он выпил ее в два глотка.

— Ну дела, — удивленно сказал Витек, свешивая ноги с раскладушки. — Видно, я здорово вчера набрался.

— Да уж, — хмыкнул Палыч. — Кстати, к тебе гости наведывались.

— Кто? — испугался Витек.

— Санька из нашего ларька. Принес рассол — сказал, что тебе после того количества водки, что ты у него закупил, обязательно понадобится.

— А я много купил?

— Когда третий раз до ларька бегал, перебрал малость. Вот, — и Палыч кивнул в угол комнаты. Витек проследил взглядом по указанному им направлению и увидел здоровенного вида авоську, набитую бутылками всех сортов и размеров. Еще несколько бутылок, видно, не уместившихся, просто стояли у стены. Витек почувствовал, что ему снова становится плохо.

— Еще Санька спрашивал, когда ему ларек освобождать — немедленно, или есть время, чтобы товар вывезти, — продолжал Палыч.

— А он что, закрывается?

— Что ж ему еще делать? Ты ж у него ларек купил вчера. Не помнишь?

— Нет…

— Ну, когда ты деньги на четвертой ходке отдавал…

— Получается, я всю ночь не столько пил, сколько бегал к ларьку?

— В последний раз, видимо, не добежал — Санька тебя на себе принес. Рассказал, что когда очередную партию водки брал, то возмущаться стал — дескать, дорого все. И сторговал ларек — сказал, чтобы больше не платить за водку. Санька правда не понял, кто тебе водку поставлять забесплатно будет, но ларек все-таки отдал.

— Я, может, и деньги ему уже отдал?

— Так я сам сегодня утром отдал — тыщу дорралов, как вы договорились, — Пожал плечами Палыч, — вот и лицензию Санька принес, а переоформит он все сам, ты не волнуйся. И с крышей познакомит. Оказывается, крыша — это не кровля, а те, кто из тебя эту кровлю пьет, если я все правильно помню. Я ведь тоже не слишком трезвым был. Я сначала ему не поверил, а потом решил — хозяин барин, чего мне-то вмешиваться.

— Ты что, меня разбудить не мог, прежде чем такие бабки отдавать?

— Тебя добудиться — легче мертвого заставить гопака танцевать, — рассердился Палыч. — А ты чем недоволен? Свой ларек теперь имеешь, человеком сможешь стать. Санька, кстати, не против у тебя продавцом работать. Деньги он не видел, ты не бойся. Я их утром перепрятал.

— На кой хрен мне ларек, — расстроился Витек. — Давай я его тебе подарю?

— Подари, — согласился Палыч, — мне и от дому недалеко. Все равно здесь делать нечего — с тоски скиснуть можно. А еще ты мне телевизор обещал. Помнишь?

— Не волнуйся, Палыч. И телевизор будет, и видик. Давай завтракать, что-нибудь осталось еще?

— Да столько, что можно полк накормить. Я тебе бутерброд намажу. С чем будешь — с салями или бужениной?

— Без разницы, — и Витек подсел к столу. Палыч нахмурился.

— Со сна умываться ты, я вижу, не привык…

— У богачей свои причуды, — буркнул Витек, запихивая в рот огурец.

— Ты помнишь, о чем мы вчера говорили?

— Не-а.

— Эх-х, — вздохнул Палыч, — ладно, ешь пока. После поговорим по-новой.

Бизнес у новоявленной троицы рэкетиров попервоначалу складывался не очень. Пару раз в ответ на предложение делиться выручкой торговцы в ларьках предлагали зайти попозже, а по приходу их уже ждали серьезные ребята с остриженными затылками и без чувства юмора. Отметелили всех, не помогли даже пудовые кулаки Булыги. Филипп залечивал раны какой-то травой, которую он для этого почему-то курил, Булыга выводил синяки с помощью привезенной цепи, которую прикладывал к ушибленным местам — а таковыми были все его места — а Шора просто всякий раз успевал улепетнуть с места трагедии загодя, потому физически почти не пострадал, но возбужден был до крайности. Для жилья Филипп предоставил им собственные хоромы — заброшенный гараж-ракушку в одном из московских дворов. Скоро продукты, привезенные Шорой, были съедены, запас денег булыжника истощался тем быстрее, чем интенсивнее "лечился" Филипп. Правда, им удалось найти ларек на отшибе, который, кажется, крыши не имел и отстегнул им первую долю, но не деньгами, а самопальной водкой и просроченной колбасой. Булыга был в восторге.

— Лиха беда начало! — приговаривал он. — Пора браться за крупную рыбу!

Филипп не разделял его оптимизма, но спорить не мог по причине разницы в весовых категориях. И хорошо, что не спорил, потому что когда они посетили один небольшой, но уютный офис, директор в ответ на их весьма заманчивое предложение неожиданно сделал им свое.

Директора звали Алекс. И теперь Булыжник сидел в его квартире, в спальне, вдыхая блинные запахи, пока тот потчевал своего гостя в столовой.

— Как тебе не стыдно, Серега? — возмущался тем временем Алекс, — у тебя неприятности, а ты не звонишь. А на что же нужны друзья? Деньги непременно надо найти. Разве может человек такого полета жить так, как ты сейчас?

— Кто ж их найдет? У меня таких связей нет!

— Зато у меня есть… — и Алекс вывел Булыжника и его приятелей из спальни. — Знакомься, парни что надо. Такой рыбу в Азовском море отыскать может, не то, что твоего сантехника.

Булыжник сел за стол и для важности набычился пуще прежнего.

— Можешь рассказать все, как есть, — предложил Алекс, — он твоего ворюгу тебе за неделю доставит.

— По частям, — уточнил Булыга, и Чеботарев ему поверил. Сговорились так: в случае поимки вора и обнаружения денег Чеботарев готов был выплатить до 20 % суммы — то есть ориентировочно 40 тысяч долларов. Булыжник с трудом верил своему счастью, и стараясь не выдать волнения, бычился так сильно, что напугал и самого Сергея Степановича, потому, закончив неприятную беседу, он поспешил уйти. Попросил только уже с порога:

— Вы его, это… совсем не убивайте.

— Как получится, — жестко ответил за своего дружка Алекс, и они распрощались. Алекс закрыл за гостем дверь и прищурился.

— А ты-то с меня стольник в месяц срывать хотел, — ухмыльнулся он, — глубже плавать надо, ты ж Булыжник, так что по вертикали плавать умеешь. Договоримся так: гонорар поделим пополам. А сбежать вздумаете — я вас сам потом найду. Связей хватит, можешь поверить.

— Заметано, — буркнул Булыжник, который, несмотря на внешний вид, был человеком слова.

Первым делом новоявленная команда сыщиков востребовала с Чеботарева адрес и телефон злосчастного сантехника. Алекс вручил им мобильник, Сергей Степанович — газету с объявлением. Чеботарев также съездил в справочное бюро, где за некоторую мзду получил точный адрес, по которому они наведались на следующее утро. Филипп, не успевший отойти от вчерашней дозы, пытался отговорить приятелей от столь раннего визита, но Булыжник горел желанием быстрее найти мерзавца, укравшего, как теперь выяснялось, и его деньги тоже. А Шора его поддержал — для него сидеть на одном месте без движения все равно было почти пыткой. Пришлось Филиппу "похмелиться" маленькой самокруткой, чтобы хотя бы внешне быть похожим на здравомыслящего человека.