Золотые рыбки

Глава 4. Покой нам только снится

Алена проспала около часа. Этого вполне хватило, чтобы к вечеру почувствовать прилив сил. Она разбиралась в коробках, двигала мебель и протирала посуду. В квартире гремела музыка — чтобы не скучать. Особых предпочтений не было. По настроению могла послушать романсы или шансон. Главное, чтобы до сердца и души доставало. Сейчас пел Стас Михайлов. Его «Небеса» она могла слушать бесконечно.

Первым делом Алена отнесла вещи в спальню. Занялась кухней, оставив большую комнату на потом. Одной не справиться, нужна помощь Мимочки. У той прекрасный вкус на что куда ставить, класть и вешать. В свое время она училась на курсах дизайнеров, пока не надоело. Ей вообще все надоедало слишком быстро, включая собственного мужа. Правда, в этом Алена с Мимочкой была согласна: Николай не стоил выплаканных слез. Он пил, лечиться не хотел да еще и руку на жену поднял. Так что Алена поддержала Мимочку в разводе, а Мимочка подставила плечо сейчас. Они знали друг друга так давно и так хорошо, что, пожалуй, пуд соли на двоих уже съели.

Решив повесить новенькие шторы, Алена залезла на стремянку. Но крюк не выдержал, и одна из гардин рухнула вниз с грохотом, попутно разбив дурацкую вазочку, прихваченную у мамаши Куроедова.

— Упс…

Следом обломился второй крюк. Делать было нечего. Алена слезла со стремянки, покопалась в коробке и вытащила дрель. Потом, подумав, сменила ее на перфоратор. Где наша не пропадала. Заперла патрон и сделала несколько ударов. Стена поддалась легко. Алена вбила дюбель, ввернула шуруп. Гардины теперь держались плотно. Шторы легли красивыми кремовыми фалдами — Алена осталась довольна. И персиковая тюль подошла как нельзя кстати. Недаром отвалила за нее хорошие деньги. Мимочка тоже настаивала: «Бери то, что нужно».

Со шторами квартира преобразилась, стало уютнее, теплее. Даже голые стены перестали раздражать. Хотя почему голые? Один из знакомых богемных художников, Гриша Кудинов, подарил Алене ее собственный портрет. Неплохой, надо сказать, хоть и ню. Когда Кудинов предложил нарисовать ее голой — это он предлагал всем знакомым женщинам — Алена пригрозила подбить ему глаз за идею. Позировать она не собиралась, но Гриша сделал по-своему: она напилась и забылась, а он воспользовался этим. Впрочем, Алене картина понравилась, а Куроедов впал в ступор. Дома он устроил грандиозный скандал, поддержанный мамочкой. Поэтому и художника, и портрет пришлось на время выкинуть из головы.

На новую квартиру портрет переехал вместе с ней. Алена примерила его на стену и осталась довольна.

— Неплохо.

Снова заработал перфоратор. Картина подошла идеально…

Когда раздался звонок в дверь, протяжный, раздражительный, Алена мельком взглянула на часы. Двенадцать ночи!.. Что-то она сегодня заделалась.

Изобразив на лице милейшую из имеющихся в арсенале улыбок, она нерешительно открыла дверь. На пороге стояла не какая-нибудь разбуженная бабушка или крикливая мамочка с чадом под мышкой. Перед Аленой возвышался мужик в боксерских голубых трусах и накинутой идиотской жилетке. Жилетка то ли была мала, то ли служила своеобразной фишкой для привлечения женских взглядов, открывая накачанный торс.

Мужик был злым донельзя и сразу ринулся в бой.

— Вы знаете, который час?! — заорал он.

Решив, что с новыми соседями лучше не портить отношений, Алена извинилась:

— Да-да, с переездом я совсем забыла про время! Извините.

— Я не спал несколько ночей! — продолжал ерепениться сосед. — Я имею, в конце концов, право на отдых! У меня работа, а вы здесь тюкаете по стенам и по головам!

— Господи, у всех работа! — возразила Алена.

— Но не такая, как у меня…

— Да ну? И что?

Алена сложила руки на груди. Новый сосед раздражал.

Он остолбенел, потом произнес:

— Я хочу спать!

— Тогда почему торчите здесь? Идите и спите себе.

Ее ответ обескуражил его: он часто заморгал.

— Так вы мне не даете!

— Чего не даю? — заорала Алена.

— Того, — совсем растерялся мужик.

— И не дам! — рявкнула она и захлопнула дверь.

Пришел, наорал и всю работу испортил! Алена едва отошла от двери, как раздался новый звонок. Опять он?! Фигли она откроет!

Семен вернулся домой и со злостью ударил по боксерской груше, висящей в передней. Он так надеялся выспаться до очередного вызова, а тут грохот, стук, музыка — и все вкупе с наглой блондинкой. А он еще не хотел доверять статистике! Его бывшая, едва покрасив волосы, тоже принялась глупить. Их брак, слава богу, гражданский, не мог продлиться долго. Они были разными и по характеру, и по увлечениям, и по отношению к быту. Семен вставал рано, Галя обожала поваляться в кровати, понежиться. Он не переносил полуфабрикаты, а ей не хотелось заморачиваться готовкой. Она не любила его друзей и ненавидела его работу. А Семен недоумевал, что может быть интересного в пропихивании магазинам тортов и пирожных.

Но в постели все разногласия сводились к общему знаменателю.

Они прожили вместе два года и разошлись, поцеловав друг друга в щеку. Мать очень переживала, что Семен снова остался один.

— С такими запросами ты никогда себе жену не найдешь! — сокрушалась она в прошлый визит, перестилая ему постель.

— Мам, есть такая мудрая мысль, что…

— Лучше будь один…

— Чем вместе с кем попало! — договорил Семен, чмокая ее.

Маму, Елизавету Дмитриевну, Семен обожал. Она всегда была для него больше чем матерью — другом, настоящим, которому можно открыть страшный секрет. Когда отец узнал, что Семен собирается работать в уголовном розыске, то не разговаривал с ним месяц. А мать сказала, что если это его призвание — благословляет его. Именно она настояла разменять их трешку, чтобы у Семена была своя квартира, хотя отец опять противился.

— Почему мы все не можем жить вместе? Чем мы не угодили?

Мать вздыхала, гладила отца по макушке и мягко повторяла:

— Ты не заметил, а он уже вырос…

Семен обещался позвонить сегодня и не нашел времени. Наверняка мать не ложилась спать. Поставила возле себя телефон и ждет, когда он соизволит вспомнить о ней.

Семен взглянул на часы, но все же решил позвонить. Мать подняла трубку сразу.

— Устал? — услышал он ее мягкий голос.

— Ужасно.

— Голодный?

— Ага. Мам, не забежишь завтра с очередной кастрюлькой для голодного дитяти?

— Забегу, конечно. Отец передает тебе привет.

— Еще не спит? — удивился Семен.

— Тоже ждал твоего звонка. Ты почему-то думаешь, что у отца холодное сердце и стальные нервы, а это не так. Ты — его единственный сын. Как он может не думать о тебе? Он от переживаний стал сам себе в шахматы проигрывать. Представляешь?

Это было для Семена новостью. Обычно отец держался с ним без экивоков, по-мужски.

— Мам, передавай ему привет. И скажи, что звонил плохой сын.

— Спокойной ночи, мой хороший ребенок! — рассмеялась мать.

Семен выключил сотовый, подумал и лег, накрывшись с головой. За стеной продолжали что-то двигать и шуршать упаковочной бумагой. Стоит завтра зайти к упрямой гражданке и пугнуть удостоверением. Обычно это производит впечатление. Особенно — уголовный розыск.

— Вадим!

Маленький Вадим медленно повернулся на окрик матери.

— Да, мамочка?

— Почему у тебя испачкана рубашка? Утром этого пятна не было!

А он так надеялся, что она не заметит! Мать одного из одноклассников угостила пирожным. Было так вкусно, что он съел его и не заметил упавших жирных крошек.

— Ты маленький неряха!

— Да, мамочка.

Он боялся посмотреть ей в лицо, потому что знал, что там увидит: презрение. За то, что он не смог быть сегодня хорошим мальчиком.

— Ты будешь наказан.

— Да, мамочка, — губы еле двигались, произнося привычные слова. Вадим уставился на красные шары бус на шее матери.

— А сейчас иди и покорми рыбок…

Он смиренно отправился в другую комнату, где стоял круглый аквариум с золотыми рыбками. Они считались его питомцами, хотя он просил купить ему собаку. Но мама сказала, что ему нужна не шавка, а «нечто прекрасное». И он согласился, хотя совершенно не понимал, что прекрасного в холодных скользких рыбах, которые только и делают, что выпучивают глаза да глупо открывают рот.

Аквариум поставили в его комнате, рядом с кроватью, чтобы он всегда мог, едва проснувшись, видеть «прекрасное». И он кормил рыб, сыпал корм в раскрывающиеся рты…

Сон кончился внезапно. Вадим проснулся в поту, вскочил и сел на кровати, поджав колени. В голове шумело, нарастала боль. Виски сжимало так, что хотелось кричать. Но он знал, что мама не одобрит такого поведения. Зажав голову ладонями и скрипя зубами, Вадим пережидал боль. Обычно она длилась несколько минут, после чего наступало отупение — он так его боялся! Боялся больше не прийти в себя, не вспомнить своего имени и имени матери. Когда приступ проходил, он первым делом называл вслух имена золотых рыбок: Ванда, Зизи, Хельга… Была еще Ханна, но она умерла. Он похоронил ее в палисаднике под вишней. Она была красивой рыбкой, почти как та, которая осталась в подвале…

Он вспомнил бледное лицо в ореоле волос-лучей. Когда они познакомились, она сказала, что ее зовут Вероникой. Но он хотел называть ее Золотой Рыбкой. Она так страдала от одиночества, что была готова на все и даже успела влюбиться в него. Глупая Рыбка! Он не может любить никого, кроме мамы! «Мы всегда будем вместе, сынок!» — говорила мама, и он знал, что в ее словах нет ни капли лжи. Мамы нет почти два года, но они по-прежнему вместе — духовно, физически, умственно. И эта связь не прервется никогда.

Но Вероника тоже захотела быть его мамой…

— Ты мой маленький мальчик! — говорила она и прижимала к себе его холодное тело. — Иди ко мне, ты мне нужен! Хочу согреть тебя, приласкать… Я буду баюкать тебя, петь колыбельные песни.

А потом тискала его и мяла, а он улыбался. Ей должно было быть хорошо с ним, потому что они прощались навсегда. Вернее, прощался он, а Рыбка об этом не знала.

Их последняя встреча закончилась, как обычно, сексом. Рыбка потащила его под душ, намыливала, как маленького, приговаривая:

— Мой сладкий мальчик!

Он терпеливо переносил все, что ей хотелось сделать с ним, а потом предложил погулять.

— Ты у меня настоящий романтик! — воскликнула она и побежала одеваться.

Они где-то ездили, пересаживались с маршрута на маршрут. Вадим не знал, где точно это должно произойти. Он никогда не подбирал место заранее: ждал, чтобы его осенило. Так было первый раз, два года назад. Ее звали, кажется, Кристина… или Аня… или Варя… Неважно. Она тоже была Золотой Рыбкой. Перед тем как познакомиться, он долго наблюдал за ней, оценивал, присматривался. Останавливало ее хобби: экстремальный спорт. Когда она предложила ему спуститься вниз по бурной реке на плоту, Вадим испугался до трясущихся поджилок. Пороги, бурная вода, холод — это не для него, он должен беречь себя для мамы! И все же поехал. Одной маме известно, чего ему стоил этот спуск! Он так старался, а спутница смеялась… Наверное, он бы стерпел обиду, если бы не ее:

— Эй, мальчик, когда же ты станешь мужчиной?

Никто не вправе смеяться над ним, кроме мамы!

В последний день поездки он рассказывал спутнице о горах, хотя никогда здесь не был. Она завороженно слушала, даже рот открыла, как глупая рыба в аквариуме… Он обнял ее сзади, прижал к себе. Мягко, но цепко ухватил длинные пшеничные пряди волос. На фоне заката блеснуло лезвие скальпеля, с которым он не расставался никогда… Это было так красиво! Алый закат, алая кровь. Она ничего не успела сказать, смотрела на него и умирала.

Он думал, что убить человека страшно, а оказалось — проще простого. Грязно только. Кровь клокотала в разрезанном горле, пузырилась, выталкивалась наружу. Мама заругалась бы: он опять перепачкался. Пришлось отмываться в холодной реке и менять одежду. Забрызганные кровью вещи он сжег и смыл остатки водой.

А труп спрятал в щели и завалил камнями. Никто и никогда, даже звери, не найдут место упокоения его первой Золотой Рыбки.