Золотые сны

СМЕТАНА

Помните классический образец крайнего невезения? Правильно. Когда кирпич свалился на голову. Впрочем, ученые подсчитали, что такое случается на планете весьма редко, — всего один раз в сто пятьдесят лет. Пусть вероятность ничтожно мала, но все-таки!

А вообще-то невезучих людей достаточно. Скольким, например, не удалось выиграть автомобиль по денежно-вещевой лотерее, подписаться на собрание сочинений французского писателя Эжена Сю или провести отпуск на Подветренных островах. Стенания таких обойденных можно постоянно слышать на разного рода юбилеях, вечеринках и иных сборищах.

Однако есть еще неудачники другого рода. У них нет высоких желаний, нет и непомерных претензий или безжалостных требований к человечеству. Они живут без особых взлетов фантазии, любят свою квартиру с удобствами, палас у кровати и цветной телевизор в столовой. Они ходят в гости к родственникам или к знакомым с детьми, пьют там чай с вареньем, беседуя о погоде, о рыночных ценах на овощи, о планах на лето и прочих разностях. Они понятия не имеют о своей неудачливо-сти, наоборот, уверены, что все складывается замечательно, и, чтобы сохранить достигнутое и не спугнуть близкое к осуществлению, суеверно постукивают по дереву или по собственным головам.

К таким-то и принадлежал Гуликов. Утром он шел на работу, не пользуясь общественным транспортом, чтобы подышать воздухом, вечером возвращался домой, читал «Футбол — Хоккей», смотрел телевизор, по субботам и воскресеньям ложился после обеда соснуть на часок и был совершенно всем доволен. Отпуск семья Гуликовых проводила в деревне у тетки Натальи, три часа на электричке, затем сорок минут автобусом, а далее километра три пешком, если по дороге не подвернется грузовик или порожняя подвода.

Так и жил-поживал Гуликов, не подозревая о своей незадачливости, покуда все шло по раз и навсегда заданному порядку. Но жизнь на то и жизнь, чтобы устраивать порой неожиданные повороты. Как-то в субботу утром жена Гуликова затеяла блины. Замесила тесто, поставила его подниматься, как вдруг вспомнила, что дома нет сметаны. А блины без сметаны, сами понимаете! И послала мужа в ближайший магазин.

В магазине напротив их дома сметаны не оказалось. Не было ее и в другом магазине подальше. А в третьем на вопрос Гуликова, куда подевалась сметана, продавщица ответила:

— Как открылись, ее навалом было. Разобрали!

Гуликов вышел из магазина и остановился в задумчивости. Надобность в сметане была очевидна, а главное, не хотелось огорчать жену, она вела все хозяйство и очень редко о чем-либо просила. И тут он увидел тучную женщину, проходившую мимо с раздувшейся сетчатой сумкой, в которой среди прочих продуктов дразнились знакомые пластмассовые коробочки.

— Извините, — обратился к ней Гуликов. — Вы где сметану покупали?

— В молочной за углом. — Женщина остановилась. — Только ее больше нет, кончилась, последнюю захватила. — И, поглядев на Гуликова с торжеством, пошла своей дорогой.

Гуликов вздохнул и поехал в центр города, где находился самый крупный продовольственный магазин. Сметаны там тоже не было, зато весь просторный молочный отдел был завален кефиром в картонных пакетах, который покупатели расхватывали в необъяснимых количествах. Гуликову тоже захотелось приобрести кефир, жена говорила, что это дефицит, когда в пакетах, поскольку не надо сдавать бутылки, но сдержал себя и отправился к директору магазина.

Прорвавшись в директорский кабинет, Гуликов невольно оробел. Такой кабинет он видел в кинофильме, передававшемся по телевидению, у президента небольшой страны со значительной плотностью населения на один квадратный километр. Правда, сам директор на экранного президента похож не был. Директор был маленький, белобрысый, суетливый, словом, какой-то ненастоящий, и бегающие глазки его выражали подозрительность, деловитость, беспокойство и наглость одновременно. Услыхав про сметану, он развеселился:

— Вы что? Всерьез? Думаете, оставляю сметану в заначке? Для знакомых? Все до капли продаем! План по сметане к десяти утра выполняем. Раньше два завоза сметаны было, а теперь только один, вечерний. Из-за транспорта. И кто сказал, что это сметана? Вы пробовали когда-нибудь сметану?!

Гуликов смотрел на директора во все глаза. Действительно, какого дурака он свалял! Конечно, он пробовал! Когда они гостили у тетки Натальи, на стол ежедневно подавалась вкуснейшая сметана. Из молока от теткиной коровы Дашки другой сметаны и быть не могло. Вот куда надо было ехать с самого начала, а не болтаться по магазинам и даром терять время. Впрочем, и сейчас не поздно. Как обрадуется жена, увидев кринку настоящей деревенской сметаны!

И Гуликов помчался на вокзал. К счастью, долго ждать отправления поезда не пришлось. Времени оставалось ровно столько, чтобы купить билет и успеть сесть в последний вагон. Удивило лишь, что вагон оказался не такой, как обычно в электричках, а плацкартный, и в нем не было других пассажиров, только пожилая проводница подметала пол в конце прохода у самой двери.

Поезд тут же тронулся, и проводница подошла к Гуликову:

— Постель брать будете?

— Какой смысл? — приподнял плечи Гуликов.

— Спать.

— Зачем? Некогда.

— Для спанья всегда время найдется, — усмехнулась проводница. — Или рубль жалко?

Гуликов устыдился и отдал деньги. Вскоре она принесла влажный комплект постельного белья, одеяло, подушку, положила все это на полку и ушла к каким-то мужчинам, звавшим ее из служебного отсека.

Гуликов сидел и смотрел в окно. Поезд шел быстро. Гуликов даже не представлял, что поезда могут идти с такой скоростью: все мелькало перед глазами, лишь телеграфные столбы ежесекундно судорожно дергали провода — вверх-вниз, вверх-вниз.

Он посмотрел на часы и подумал, что проводница была права, можно удобно полежать часа два и подремать, раз уж за постель все равно заплачено. Затем постелил себе, лег поверх одеяла и уснул.

Проснулся Гуликов в кромешной темноте. Некоторое время лежал, пытаясь понять, где он и что с ним произошло, потом ощутил толчки, услышал бешеный перестук колес, все вспомнил и ужаснулся. Конечно, он проспал свою станцию и теперь ехал неведомо куда! Нет, такого быть не могло, на его станции кончалась ветка, дальше железной дороги не было. Стало быть, он сел не в тот поезд? В электричках нет проводников и не дают постельного белья, как это он раньше не сообразил?! Но почему тогда проводница не отобрала у него билет, как это делается в поездах дальнего следования?!

Гуликов вскочил, бросился в проход и, пошатываясь и хватаясь за что попало, поспешил на свет, горевший в служебном отсеке. Там сидели уже знакомая проводница и двое мужчин, один в железнодорожной фуражке, другой в широком брезентовом балахоне, и ели сметану.

— Почему не разбудили?! Куда мы едем?! Когда остановка?! — набросился на проводницу Гуликов.

— Не ершись! — остановил мужчина в фуражке. — Ты зачем с нами поехал?

— Как! — растерялся Гуликов. — У меня билет. И на табло моя станция была написана, точно помню.

— А-а-а! — задумался мужчина в фуражке, поставив банку со сметаной рядом с собой. — Наверное, это тот поезд, который после нас. Мы вне графика.

— Не иначе, — кивнула проводница.

— Чего ж ты ему не объяснила? — укорил в фуражке.

— Он не спросил, а мне ни к чему, — зевнула проводница. — Вы же сами говорили, Тихон Тарасыч, чтобы никому не препятствовать и билетов не спрашивать, если полки свободные.

— Говорил, — согласился Тихон Тарасович. — Однако коряво получилось, ни за что страдает человек. Теперь когда еще дома будет!

— Когда?! — Сердце у Гуликова сжалось от страха.

— И-и-и! — протянул Тихон Тарасович. — Этого, мил-любим, даже машинист не знает. Куда путь дадут, туда и поедем. Может, в Барнаул через Вологду, может, в Архангельск через Симферополь. Задача, чтоб гнать без остановок, план по тонно-километражу довыполнить.

— Что же мне делать? — Гуликов чуть не плакал.

— Не убивайтесь! — пожалела его проводница. — Тихон Тарасыч справку выдаст.

— Выдам, — подтвердил Тихон Тарасович. — По всей форме выдам, на работе не прилипнут. Она решила, что ты командировочный, вот и пустила. Нас инструктировали помогать командировочным, которые по плану километраж недокатали.

— А другие пассажиры в поезде есть? — простонал Гуликов, мечтая обрести товарищей по несчастью.

— Не, — отрицательно покачал головой Тихон Тарасович. — Остальные вагоны товарные. Сметану везем. Вот хозяин. — И показал рукой на человека в балахоне.

— Сметану! — вскричал Гуликов. — Зачем?!

— Не знаю, — равнодушно произнес балахон. — Говорили, в целях правильного регулирования. На бумаге фонды исчерпали, а в наличии сметаны невпроворот, хранить негде. Решили, пусть погуляет, коль уж порожняк идет. Договорились начальники друг с дружкой. А мне ее сопровождать предложили. Чего не съездить!

— Она же испортится! — ухватился за логику Гуликов.

— Шут с ней!. — возразил равнодушный в балахоне. — Купят! Неужто кто скандалить из-за сметаны станет? Дешевая она. Выбросит — и все дела!

Шли дни, а Гуликова все мотало в этом странном поезде. Он много спал, питался кисловатой сметаной, грыз железнодорожные вафли и сахар, недостатка в кипятке тоже не было. Вечерами все четверо беседовали на всякие темы: о неопознанных летающих объектах, о горячих точках планеты, о сырьевых возможностях Мирового океана и о многом другом. Гуликов обнаружил в себе недюжинную эрудицию, и попутчики внимали ему с уважением.

Поезд пыхтел, вилял, сворачивал то на восток, то на запад, то бросался на север, превращаясь в сосульку, то оттаивал на юге. Однажды днем Гуликову показалось, что состав несется вдоль берега моря, но он никак не мог определить, Черное это море или Белое. Остальные трое тоже ничего не знали, поскольку из-за большой скорости невозможно было открыть окна или разглядеть пейзаж. Так что, если бы не мысли о жене, которая, безусловно, сходила с ума от волнения, Гуликову жилось не без приятности.

Наконец поезд пришел туда, откуда ушел, и Гуликов, получив от Тихона Тарасовича справку с печатью, тепло распрощался с попутчиками и кинулся домой. Человек в балахоне подарил ему на прощание немного сметаны, чтобы Гуликов мог делом доказать, что поручение жены хотя и с опозданием, но выполнено.

Жаль, что встреча супругов не была заснята скрытой камерой! Для человечества пропал истинный шедевр, потому что ни одной актрисе во все века не удавалось так передать ярость, как это сделала жена Гуликова, и ни одному актеру никогда так не выразить раскаяния, как это сумел он сам. Оказывается, жена Гуликова решила, что муж скрылся от нее намеренно, но, как порядочная женщина, не захотела выносить сор из избы и не обратилась за помощью ни в милицию, ни в учреждение, где он трудился. Конечно, ей очень хотелось, чтобы негодяя обуздали или хотя бы приструнили, но женская гордость ее не позволила поддаться такому соблазну.

А на работе отсутствия Гуликова вроде и не заметили. Возможно, кое-кто и заметил, но вслух ничего не сказал. Так что справка с печатью, над которой потрудился Тихон Тарасович, не понадобилась. Лишь старуха кассирша, выдавая ему зарплату, накопившуюся за время путешествия, недовольно пробурчала:

— Не могут вовремя получить! Богатые все стали!

Постепенно страсти в семье Гуликовых после пережитого улеглись, и однажды его жена сказала:

— Невезучий ты, понял? Отныне без меня никуда! Можешь только на работу и обратно. Все внешние связи беру на себя. И к телевизору близко не садись. Говорят, они иногда взрываются.

Так и живет теперь Гуликов на белом свете. И нет у него никаких неприятностей и стрессовых ситуаций, которые всегда чреваты. Потому что если ты никуда и ни к кому, то и к тебе никто.

Правда, иногда Гуликов просыпается среди ночи. Он лежит с открытыми глазами и слушает, как во тьме громко тикают часы. «Тик-так! — утверждают часы. — Тик-так!», и Гуликов понимает, что это идет время. Он начинает думать о поездах со сметаной, которые мчатся в Якутск через Евпаторию или в Саратов через Караганду, а в служебных вагонах сидят люди и рассуждают, есть ли жизнь на других планетах и если есть, то какая. И уже не слышно, как стучат часы: чтобы их услышать, надо прислушиваться, а не быть занятым своими мыслями.

Потом Гуликову надоедает думать о поездах, он поворачивается на бок, устраивается в постели поудобнее и закрывает глаза. В конце концов какое ему до них дело!

А за окном спальни вздыхает город.