Zona Incognita

1

За первым раздались ещё два толчка, разделённые небольшим интервалом. Их эпицентры располагались примерно на уровне генераторной. Там, судя по схеме, заканчивается прямой колодец вентиляционной системы. Скрип металла, судорожно сжавшегося от резкого падения температуры, — следствие воздействия аномалии, возникшей в реальности после активации артефакта. Там будет холодно даже после её сворачивания. Хотя мне-то что? Военный шлем с «намордником» полностью закрыл голову; остальные части тела надёжно облегает термокомбинезон высшей защиты.

На верхнем клапане моего рюкзака лежала ещё одна белая «картофелина», заключённая в оболочку.

— Ну что, контрольный?

Ретрансляторы шлема практически не исказили голос, а мозг не замешкал с ответом.

Я взвесил на ладони небольшой одноразовый контейнер, со вздохом сожаления провернул его крышку. Раздался характерный треск пластика, как при открытии пивной «торпеды». Только вместо приятного солодового аромата наружу вырвался «запах» мороза.

Артефакт выкатился на ладонь. В момент соприкосновения с кожей его матовая поверхность начала покрываться микроскопическими светящимися точками. Я немного потёр его ладонями, чтобы подстегнуть. Уже спустя две-три секунды появилась лёгкая вибрация и возникла аура. Это предупреждение о старте процесса активации. Пару минут на разогрев, и жахнет. Но только не жарищей солнечно-звёздной, а совсем наоборот. Абсолютный нуль, не до шуток юмора! Ох, не один сталкер погорел на этом зонном ништяке, пока бродяги сообразили, что эту белую гадость «голыми» руками ни в коем случае нельзя хватать.

«Картофелина» улетела в дыру, вырезанную мной на коробе вентиляционки.

— Эх, последний патрон… Ничего-ничего, ещё наколядуем, да?

Привычка говорить с напарницей въелась в плоть и кровь, превратилась чуть ли не в рефлекс. Даже когда её рядом не было, ни в каком из смыслов. Мы с нею преспокойно могли общаться и мысленно, но вслух… получалось как-то человечнее, что ли. Становилось диалогом собеседников. Само собой, это не касалось ситуаций, когда в пределах слышимости распознавалось появление чужих ушей. Тогда приоритетным становился наш мысленный разговор. Да и воспоминаниями поделиться можно.

Сунув голову в трубный короб, я задумчиво проводил взглядом белую звезду падающего артефакта. Запечатлел на память…

Перчатки комбинезона лежали на полу рядом с рюкзаком и мотком верёвки, извлечённой из него. Композитная ткань, образованная множественными микрослоями, практически не ощущается на кистях и работает по принципу термоса. Заправив длинные края перчаток под обшлага рукавов, я зафиксировал «липучки», подхватил рюкзак и верёвочную бухту, удобно пристроил их на левом плече. Термокомбез сидит на мне впритык. Треснул бы он по швам, будь хоть на полразмера меньше. Повезло, что на вскрытом складе амуниции завалялся размерчик три-икса-эль, в противном случае из меня получился бы антигуттаперчевый мальчик.

Переступив через труп стражника, лежащего на выходе из санузла, я отправился по кольцевому коридору, назад к шахтам лифтов. По ходу расстрелял уцелевшие камеры видеонаблюдения. Живых, по идее, на уровне не осталось, но убедиться — дело принципа. Поэтому ствол с глушителем в автоматическом режиме пасёт дверные проёмы. Привычка всегда быть начеку зарубцевалась на извилинах ещё в месяцы первых моих ходок по Зоне. Любое выскочившее в коридор тело мгновенно пополнило бы коллекцию мертвяков, усеявших пол. Мои глаза смотрели на тела бедолаг, которым не посчастливилось оказаться на нашем пути, а счётчик в голове продолжал щёлкать. Восемнадцать… девятнадцать… вот он, в конце коридора, последний. Все двадцать охранников уровня мертвы. Мертвее них, если можно так выразиться, только персонал лабораторных секторов, расположенных глубоко под нами.

Никогда не вёл счёта оставленным за собой трупам. Свихнулся бы от такой арифметики… Но в этот раз абсолютно все эмоциональные факторы из миссии необходимо исключить. А хорошо освоенный метод исключения у меня лишь один. Внушить самому себе, что это происходит не взаправду. Что просто игра такая.

Мертвенную тишину осевого лифтового зала нарушило тихое попискивание «тревожки» пульта охраны, на котором висел охранник с пробитой головой, а также звяканье стреляных гильз, что катались под моими ногами. К этим звукам добавился смачный хруст костей. Мой взгляд невольно повернулся в направлении этого звука. Зубы матёрой псевдопсины с жадностью впивались в остатки ног одного из охранников. В результате направленной мутации её огромное тело покрылось чешуйчатыми наростами. Судя по тому, что она всё ещё жива, мутация получилась действительно удачной. Пули не пробили живую «чешую» в отличие от бронежилета, который выглядел причудливой композицией разлохмаченных ошмётков и кусков.

Уловив приближение шагов и позвякивание гильз, Карина издала негромкий рык и напрягла тело, но, увидев меня, начала чуть ли не хвостом вилять. Оторвавшись от еды, подбежала ко мне.

— Не утерпела, девочка? Голод не тётка, а мать родная. — Погладив уродливую во всех смыслах башку, я указал на двери ведущего наверх лифта, из которого мы появились. Скомандовал: — Охраняй!

Это единственный путь отсюда на поверхность и в обратном направлении. Моя псевдособака встала напротив этого лифта и напрягла мышцы. Она исполнена готовности ринуться в атаку. Теперь здесь смогут пройти разве что танки или ударная группа в экзоскелетах. Любой спецназовец «внешнего мира» не сумеет справиться с этой отборной зверюгой, порождённой самой Зоной, и будет порван на лоскуты, как только створки лифта раздвинутся примерно на полметра. Ведь ни единого настоящего сталкера среди штурмующих почти наверняка не окажется. Эта человечья порода, как правило, не рвётся прислуживать власть предержащим «большой земли». Мне ли не знать!

Импульсы нужной последовательности, выданные моим КПК, принудили маленький клубок «проволоки» вспомнить изначальную форму и превратиться в длинный изогнутый прутик. С его помощью я открыл створку второго грузопассажирского лифта, шахта которого уводила вниз на добрую сотню метров, к уровням лаборатории. Ещё один взгляд на экран моего компа, где светилась трёхмерная проекция подземного бункера. Плоский, удлинённый дополнительной батареей мини-компьютер удобно разместился вдоль предплечья левой руки. К тому же его корпус защищён пластитановым чехлом, предками которого были громоздкие натовские outer box'ы. Мою портативку я всегда предпочитал звать КПК, а не ПДА. Не нравится мне эта тупая калька с америкосовского сокращения PDA.

Извлечённым из рюкзака пневмопистолетом я всадил в бетонный пол три стальных штыря с карабинными кольцами. В рюкзаке остались только плавильник и тридцатисантиметровый шар, начинённый несколькими кило мощнейшей взрывчатки. В глубину вязкой субстанции ЗИ-44 помещён обыкновенный, дешёвый и никому не нужный за пределами Зоны «выверт». Если бы хоть кто-нибудь узнал, что происходит с ним или, например, с тем же «грави» или «золотой рыбкой» в определённой ситуации. Когда в бесконечно малый промежуток времени на эти артефакты воздействуют силы всестороннего сжатия… Если бы хоть кто-то узнал, тогда стоимость этих зонных ништяков выросла бы на порядок. Ещё бы! Подобная схема действует по типу атомной бомбы, но без всякой необходимости возиться со всякими там уранами и плутониями.

Плавильник долой, он уже не понадобится. Ничего лишнего вниз не брать.

С единственным грузом в рюкзаке под тихий свист спусковых роликов уникарабина я начал погружение в глубину потаённого логова «яйцеголовых» научников.

Учёные-экспериментаторы — моральные уроды. Ненависть к ним у меня ещё сильнее, чем к солдафонам. От последних вреда куда меньше, и вред этот измеряется исключительно их количеством и огневой мощью. Научники же порой сами не соображают, что творят. Действуя своим излюбленным методом «научного тыка», грубо толкают в спину мир, и без того балансирующий на лезвии бритвы. Видите ли, век спустя кончины эпохи «отца народов» откопали сталинский бункер и решили разобраться в замыслах собственных дегенеративных предшественников. Техническую документацию нарыли и давай восполнять сплошной теоретический пробел. Захотелось им помыслы мертвецов конвертировать в удобочитаемый вид. Так и подмывает заорать: «В очередь, сукины дети, в очередь…»

Монотонно убегающий вверх нехитрый «пейзаж» стен шахты, высвеченный моим фонарём, гипнотически погрузил разум в недобрые мысли, и я прощёлкал момент. Из темноты резко всплыло препятствие. Мои рифлёные подошвы с разгона ударили верхнюю часть кабины лифта, застывшей на первом лабораторном уровне, и провалились сквозь крышу. Материал корпуса сделался хрупким от низкой температуры и при ударе попросту раскрошился, открыв моему взгляду внутреннее пространство.

Кисть хоть и с запозданием, но выжала фрикционный рычаг, и движение прекратилось. Я завис в коробке лифтовой кабины. Дверь на уровень открыта, а в самой кабине стояли две голубые статуи охранников. От сотрясения, вызванного моим неуклюжим торможением, они упали и разбились, подобно хрустальным вазам. При виде этой картины у меня неприятно дёрнулись нервы.

— Тьфу на вас! — вырвался из ретрансов мой непроизвольный возглас.

Нельзя сказать, что это зрелище меня слишком удивило, оно не было полной неожиданностью. Однако заведомо что-либо знать и столкнуться с этим в реале — совсем не одно и то же.

И пары секунд не прошло, стальные тросы отломились в месте крепления, практически беззвучно. Тормозные клинья, приняв на себя массу лифта, раскрошились, и параллелепипед кабины стремительно рухнул вниз, на глазах превращаясь в облако осколков, дробящихся на всё более мелкие кусочки от частых ударов в стены шахты.

— Тьфу на вас ещё раз!

Крушение кабины подействовало на мои напряжённые нервы почти так же, как и рассыпавшиеся охранники.

Снова тихонько засвистели ролики, сглатывая освобождённую верёвку. Цель моей ходки находилась ещё дальше, точнее, ниже. Этот низший уровень подземной лаборатории, захапанной «Отделом Зоны», представлял собой огромный зал. Выкопали его специально для ноосферного модификатора. Среди прочих присущих ему свойств это «великое» изобретение способно было сказку о зомби превращать в быль. То есть избирательно брать под контроль любое разумное существо на этой планете.

Гнусное местечко. Именно в нём когда-то непрерывно велись, а недавно возобновились опыты, по сути своей являющиеся изнасилованием природы в широком смысле этого слова. Интересно, под какую статью вселенского УК мироздания попали эти научные деятели, сейчас «позамиравшие» в тех позах, в которых их застала смерть?..

В свете фонаря всплыла мрачная картина. Мелькнуло ощущение, что всё это мне до боли знакомо. Фрагмент Зоны, но почему-то оказавшийся далеко за её пределами. Зрелище в точности напоминало катакомбы Лиманска, только оборудование было покрыто не слоем ржавчины и пыли, а седым инеем, да вместо теней замерли тела замороженных.

Осторожно ступая по центральной платформе уровня, я приблизился к установке. Температура уже поднялась, но ещё не настолько, чтобы пластические свойства материалов возвратились к норме. Из мрака проступила выхваченная светом фонаря троица учёных мужей. Белёсые статуи, сгрудившиеся вокруг столика, демонстрировали умилительную сценку из трудовых будней персонала секретных лабораторий, а конкретно — чаепитие. Проходя мимо, я случайно задел одного из «трудоголиков», скончавшихся прямо на рабочих местах.

— Чёрт! — вырвалось у меня ещё раньше, чем свершились фатальные последствия. Я успел увидеть их заранее.

Рука с треснувшей чашкой отломилась, упала и рассыпалась. Вслед за нею и вся фигура повторила это действо. По принципу домино повалились на пол и две соседние фигуры. Длинная трещина ползла по платформе, дальше идти по ней опасно. Ботаники чёртовы, и после смерти вредят на полный вперёд!

Уже не хочется верить, что всего несколько минут назад здесь стояли живые люди, говорившие, дышавшие, думавшие, желавшие…

Установка была смонтирована в центре зала и висела внутри колец, шарниры которых позволяли свободно ориентировать её в пространстве, нацеливать в любом направлении. По стенам тянулись галереи с верстаками и столами, на них в различных креплениях находились какие-то образцы. Присмотревшись, можно было различить и клетки с замёрзшими животными. Сволочи яйцеголовые, они, значит, и живые организмы преспокойно облучали! Ну и занимались бы своими вивисекторскими делишками тихонечко, в нычку. Так нет же! Какой-то вусмерть гениальный урод открыл, что импульсам этой установки любые преграды нипочём, и эта машинерия способна хоть на обратной стороне Земли поджарить чьи-нибудь разумы.

И ничего более умного им в яйцеобразные башки не взбрело, как внести рацпредложение: жахнуть излучателем прямо по моей напарнице. Вот прямо сегодня вроде намеревались…

Заварили горькую кашу, гады уродские, теперь нам последствия предстоит расхлёбывать со страшной силой. Мне, в частности, светит уйма ходок наверняка. Однако прежде чем упорядочивать хаос, нужно попытаться искоренить его причину. Поэтому я здесь. Никто из умерших в этом чёртовом бункере даже не понимал, что именно вытворял своими действиями, и тем более не осознавал, что придётся за всё это расплачиваться.

Хобот направленного рефлектора зловеще торчит из установки. Сейчас он нацелен на один из столов с биологическими образцами. Мой взгляд невольно, скользнув по «линии огня», определяет последнюю цель… В свете фонаря там мелькает какое-то движение! Кто-то выжил при абсолютном нуле?! С центральной платформы без специальной перенастройки собственного зрения трудно различить, что за существо мечется в небольшой прозрачной клетке. Похоже, какое-то насекомое. Но у меня просто нет ни времени, ни тем более желания знакомиться с жутким результатом модификационного эксперимента. Будто мало я навидался мутантов с того момента, когда сделал первый шаг в черноту Зоны…

Извлечённый из рюкзака шар бомбы я установил с краю платформы. На узкие технические дорожки, ведущие к самой установке, я ступить не рискнул. Их вид не внушал доверия и при нормальных физических условиях, а сейчас и подавно. Загорелся красными цифрами таймер реликтового детонатора. А что делать? В условиях сверхнизких температур работоспособней всего оказывается старая, ещё советская электроника.

Очень скоро от этого дьявольского местечка не останется и воспоминаний. Пора и мне отчаливать подобру-поздорову…

2

Фатальные ограничения у него преодолеть не получилось и не получалось. Вот почему узнать, что же там дальше произойдёт, уже после закупоривания Зоны, Штрих не сможет. В тот день центральная, внутренняя область аномальности, собственно Зона, полностью закрылась от проникновения. И он успел это увидеть собственными глазами, ещё до исполнения собственного истинного желания.

Никто и ничто снаружи — не могло больше попасть внутрь неё.

Ни из Предзонья, внешнего круга аномальности, ни, следовательно, из всего остального, нормального мира.

Словно непроницаемый силовой «колпак» накрыл Зону. Прямо вдоль границы, по линии красного забора, установленного интервоенными для визуального разделения собственно Черноты и окружающей территории непосредственного влияния Зоны, прозванной Предзоньем.

Если в будущем это положение не изменилось, тогда для всех, кто остался снаружи, Зона совершенно недоступна. Что в ней творится, никто не имеет понятия. Только одно будет известно «наружным»: внутри неё застряли те зонные сталкеры, которые не успели или не захотели выбраться. Поэтому человечеству осталось лишь теряться в догадках: уничтожила ли Зона всех, кто в ней остался, или они каким-то образом выжили?

Все, кто остался внутри… Люди, которые не выбрались наружу. Сталкеры, не успевшие покинуть Зону, превратились в её пленников. И будущий Штрих, которого в тот невероятный день ещё звали совершенно по-другому, тоже угодил в плен. Хотя в тот день ни он, ни другие «внутренние» ещё толком не сообразили, что произошло.

Он, собственно, может лишь предполагать, в кого на следующее утро после «объявления полной независимости» превратились все, кто остался в закрывшейся, схлопнувшейся Зоне. Это в частности. А в общем, он точно так же не имеет ни малейшего понятия, сумели они выжить или нет.

Его там нет. Ему туда не просочиться, не пробраться, не прокрасться. Для него это время — в запретном будущем.

Он-то совершил побег. В прошлое. Во всяком случае, надеялся, что убежит. Кто же знал, что просто из камеры в камеру переместится, вроде графа Монте-Кристо какого-нибудь!

Иногда он подумывал о том, что зря, зря бросился удирать от наступающей серости. Отправился бы вместе со всеми в будущее по течению времени, разделил бы участь… и не терялся в мучительных догадках, что там будет дальше. Что в будущем произойдёт с Предзоньем, Зоной и сталкерами в частности, а также с человечеством в целом и с остальным «белым светом», Землёй, в общем.

Но подобные сожаления теперь к нему приходили очень редко. Гораздо чаще он думал о том, что всё-таки поступил совершенно правильно. Точнее, пожелал совершенно правильно. Судьба такая, видать… В конечном итоге он, способный перемещаться по времени сталкер Штрих, сумел разглядеть и напасть на след именно благодаря тому, что движется по времени в любом «направлении», а не просто живёт из прошлого в будущее.

Он способен становиться непосредственным свидетелем и участником событий. Любой настоящий историк за эту возможность душу дьяволу продаст, не колеблясь! Мечта исследователя: добывать непосредственно факты, а не ломать голову над их последующими разноречивыми толкованиями.

О сожалениях он совсем позабыл, когда прошёл по найденному следу достаточно далеко и во всей полноте осознал, насколько дело нечисто. Он давным-давно понял, что с причиной возникновения Зоны всё более чем непросто. Поэтому, собственно, когда-то и заявился в неё. Пришёл добывать ценнейший из хабаров: знание.

Но ответы на вопросы разыскивать и здесь было труднее некуда. Чернота не породила артефакта более редкостного, чем тайну собственного возникновения. Все «официальные» версии будущего Штриха изначально не устраивали. Даже та версия, которую приняли за аксиому так называемые ловчие желаний. Посвящённые, избранные сталкеры, что самоотверженно, десятилетие за десятилетием, воспитывали Зону, «делали» из неё человека. Лично для него и эта версия, полученная якобы непосредственно из первоисточника, от самой Черноты, оставалась лишь толкованием факта, пускай и «авторским».

Штрих не верил Зоне. Никогда не верил. Раньше не и тем более сейчас — не.

Несмотря на то, что со всей ответственностью включился в процесс воспитания, когда стал одним из посвящённых в секреты ловчих. Хотя в тот период он всё ещё колебался, стоит ли бегать по Зоне за ответами. Сомневался, там ли ищет. Засыпал и просыпался с мыслью: где же искать тайну происхождения смертоносной аномальности, внутри неё самой или всё-таки за её пределами?!

Именно это сомнение в итоге привело к тому, что он, возможно, единственный ловчий, который остался. Он не присоединился к исходу коллег, предчувствовавших нечто подобное тотальному закрытию. И никуда не ушёл, оставался в Черноте в тот день, когда она отгородилась непробиваемыми стенами и послала весь белый свет куда подальше.

Хотя выглядело то марево, возникшее словно из ниоткуда, совсем не как стена. Скорее как дымчатая завеса, поднявшаяся до небес. А если и стена, то исполненная из тумана. Лениво клубящегося, сизого такого, точнее, неопределённо-серого. Марево любимого цвета Зоны, частенько окрашивающей свой внутренний мир в тона мрачно-серой зыбкости. Ведь настоящая чернота лишь в самом эпицентре Черноты преобладает… Тот непрошибаемый барьер точно был серым, цвета компромисса между белым и чёрным. Туман, скрывший будущее, врезался в память глубже некуда.

Потому что эта серость начала сгущаться. Наступать, двигаться от краёв к центру. Пропитывать всю Зону, поглощать внутреннее пространство волглым, душным мороком. Будто вопреки привычной последовательности, вначале выросла твёрдая ореховая скорлупа, а затем внутри неё начала образовываться мякоть ореха. Неудивительно! Когда это Зона подчинялась законам нормальной природы.

Тот серый будущий армагеддон Штрих видел недолго, но ему хватило, чтобы со всей ясностью осознать: пора рвать когти. Внутри этого тумана он жить не будет. Лучше уж сдохнуть, если оказался настолько сумасшедшим, что не убрался подальше вместе со всеми умными людьми, почуявшими скорое приближение конца. Он ведь тоже чуял, чуял, но к исходу людей не присоединился. Какой же чёртов исследователь добровольно откажется быть непосредственным участником события!..

Однако не сдох, бродяга. Отыскал выход. Не зря остался внутри. Кто ж ещё теперь, как не он, Штрих, упорно крался бы по следу всё дальше и дальше? За этой коварной Зоной глаз да глаз нужен…

Но привал пора заканчивать. Достаточно на сегодня воспоминаний. Снова пора в ходку.

Торчать в одной точке, изнывая от ожидания, вредно для здоровья. Не будешь же скрежетать зубами от бессилия, забившись в нору!

— Тот или то, за кем я иду, покинул… или покинуло Чёрный Край. Я чую, его здесь нет, — по выработавшейся привычке вслух подумал Штрих. — Вот прямо сейчас его в Зоне нет. Оно ушло на… да, точно, в северном направлении. Дату я определил правильно, уже хорошо научился это делать. Я нахожусь на самом верхнем пределе периода времени, доступного мне, хроносталкеру. В том самом незабываемом дне. В завтрашний день мне ходу уже нет…

Да, прямо сейчас он — сталкер — где-то там обомлел и вытаращенными глазами пялится на морок, наползающий от серой стены, вздыбленной до небес. Он — хроносталкер не опоздал и не явился рано. Цели просто нет в Черноте. Ни в Зоне, ни в Предзонье. И вынудило цель покинуть аномальность Чёрного Края наверняка нечто запредельно важное. Но почему и зачем, ему не узнать. Увольнительных за пределы темницы узнику не положено, и в самоволку не сбежишь.

Штрих криво, невесело улыбнулся. Безотказное чувство цели, именно оно в короткий срок позволило ему стать ловчим, одним из лучших. И в каком-то смысле продолжать быть ловчим, несмотря на изменившиеся реалии. Только вот цель у него осталась одна-единственная. Зато какая!

— Но кто же он такой?! Или всё-таки оно…

Даже сейчас, ещё не владея конкретной информацией, упорный преследователь был уверен, что не ошибся. Пока лишь строя предположения о намерениях цели, он поверил, что наконец-то ухватился за кончик правильной нити. Той, которая приведёт его к главному ответу. Если долго мучиться, что-то да получится.

Штрих подхватил свою нелёгкую ношу, вскинул рюкзак на плечо, а на другое пристроил свою убойную кордовскую «десятку». Выбрался из пещерки, которая вызвала в нём тяжёлый приступ воспоминаний о том, что было, но прошло. Именно здесь, в этой укромной «схованке», у будущего Штриха состоялся когда-то судьбоносный разговор с первым напарником. Человеком, который посвятил его в члены тайного «рыцарского» ордена людей, которые честно пытались поверить Зоне, понять её и договориться с ней.

Только бы не довелось повстречаться с кем-нибудь из них, сойтись на узких зонных тропах. Разойтись не удастся. Не он один из обитающих в Зоне способен чуять аномальные свойства других людей…

3

В отсутствие напарника ей, по большому счёту, ничего иного не оставалось, как совершать обходы своего цветущего сада. Термин «прогулка» в данном случае был неточным. Подобное слово предназначалось для двоих, на ходу обменивающихся впечатлениями и мыслями. В одиночку же по саду она не гуляла. Именно обходила его. Всё как положено. Открывала дверь, ступала на крыльцо, опускалась по ступенькам, становилась босыми ногами в густую, высокую траву и отправлялась в неторопливую инспекционную ходку.

Это было несложно. «Спящий режим» настолько замедлил все внутренние процессы, что ощущать себя обычным человеком она могла, практически не напрягаясь. Да и напрягаться не особенно полезно, большая часть уцелевшей, накопленной ранее энергии расходуется на обеспечение пассивной защиты от вторжений других. Немало сил также отнимает вынужденное садоводство. Она в ответе за тех, кто остался внутри.

Утренняя роса приятно холодила ступни и щиколотки. Хозяйке сада очень нравилось это ощущение, поэтому для неё никаких тропинок в саду не существовало. Трава росла повсюду, где она проходила. Зелёная, зелёная трава, всегда сочная, свежая… В пространстве между деревьями и кустами хватало протоптанных «стёжек», но ходили по ним обитатели сада, точнее, его жители. Тропа, дорожка или просто след в примятой траве возникали как траектории следования, как пунктиры, обозначающие маршруты перемещений.

Она совершенно не ограничивала свободу их передвижений, зачем… Всё равно каждый садовый житель рано или поздно, походив-походив между другими растениями, возвращался к своему личному цветущему дереву. Становился, укладывался или садился под него, и свежие лепестки осыпались разноцветным дождиком.

Они меняли оттенки, цветки деревьев жизни в зависимости от состояния душ своих подопечных. Немало попадалось и мрачно-тёмных, коричневых, фиолетовых. Встречались лепестки ядовитых, «неоновых» окрасов. Блёклых, невыразительно белёсых или серых тоже хватало. Тона насыщенные, изысканные, светлые, яркие или жаркие встречались не так уж и часто. Души большинства жителей не особенно-то и стремились к свету.

Доброта — это способность любить людей больше, чем они действительно того заслуживают. Мысль запала хозяйке сада в память, и она нередко вспоминала эти слова, когда бродила по своему «хозяйству».

Её самозваные воспитатели упорно добивались своей цели. Они хотели заполучить всесторонне развитого полноценного человека, с которым можно будет подружиться, поделиться чувствами и договориться, а не воевать бесконечно. Война несовместима с жизнью.

Раньше душа её не ведала бесценности жизни, и она не понимала этого. Чтобы понять, она должна была наконец-то заметить чью-нибудь ещё, не свою жизнь. Не свою жизнь, окончание которой для неё оказалось бы страшнее, чем даже утрата собственной. То есть, коротко говоря, познать любовь.

Приходилось признать, что воспитатели добились своего.

Самое безопасное место на Земле — опустевший ящик Пандоры.

Только вот другим попробуй докажи, что она действительно изменилась настолько разительно!

Чтобы никому ничего не доказывать, ей пришлось провозгласить полный суверенитет.

Теперь вот доводится приглядывать за садом. Чтобы не упустить появления чёрных лепестков. Цветы этого окраса она безжалостно обрывала.