Зов Амазонки

27. СНЫ НА УКАЯЛИ

В это время года, в феврале, вечера на реке Укаяли сказочно красивы. С удивительной регулярностью, почти ежедневно, за час перед заходом солнца, на западе, над Кордильерами, скучиваются живописные перистые облака, отливающие всеми цветами радуги. Отблеск их падает на реку и превращает ее как бы в фантастические потоки крови. В кристаллически прозрачном воздухе (еще утром он был как бы затянут пеленой) берега будто сблизились и на ветвях деревьев ясно видны птицы и стада резвящихся обезьян.

Около шести часов вечера солнце заходит и наступают короткие сумерки, продолжающиеся менее одного часа. (Разговоры о том, будто в тропиках день гаснет мгновенно, тут же переходя в ночь, неверны.) Но вот на горизонте засверкали молнии: февраль здесь пора дождей, тропических ливней и бурь. Однажды ночью над нами разверзся ад. Тысячи молний слились в сплошное море света, создавая какую-то феерическую иллюминацию. Такое зрелище не только никогда не забудешь, но трудно поверить в реальность его, настолько оно фантастично.

В дождливые ночи мы великолепно спим и утром встаем бодрыми, в прекрасном настроении. Но если ночи тихие и ясные, мы буквально погибаем: нас мучают комары! Эти злобные бестии во сто крат страшнее наших европейских невинных созданий: они нападают, жалят, впиваются в тело; ни белье, ни постель не спасают от них. Если каюты не защищены сетками, то ни на минуту не сомкнешь глаз. Ночь проходит в горячечном бреду, а весь день мы бродим сонные и измученные.

На пятый день пути мы подошли к местности, населенной индейцами племени чама. Это первые независимые индейцы, которых мне удалось увидеть в естественном окружении. Правда, мы уже встречали их на Амазонке, но тогда они быстро и молчком проносились на своих каноэ мимо нас, как будто им было не по себе вблизи нашего парохода. На Укаяли все иначе. Чамы считаются здесь если и не хозяевами реки, то во всяком случае равноправными обитателями. Они не избегают общения с белыми людьми, но сохраняют независимость своего племени и собственные, хотя и примитивные, традиции.

Остановка в Пантабельо. Берег выше и просторнее, чем в других местах. На широкой поляне стоит хижина белого чакрера — крестьянина. На опушке леса выросли фигуры мужчин и женщин, привлеченных прибытием парохода. Лица их раскрашены в черные и красные полосы, на голове буйная растительность, прикрывающая лбы до самых бровей. Одеты они в мешковину собственного изделия, так называемую «Кузьму». У женщин в носу серебряные кольца.

Близко к пароходу чамы не подходят, наблюдают за нами издалека. Вероятно, они уже сталкивались с белыми людьми и знают, что особенно доверять им не следует. В их движениях заметно настороженное любопытство диких зверей, готовых в любую минуту обратиться в бегство.

Я заглянул в лагерь чамов. Несколько пальмовых крыш на сваях, боковых стен не существует — вот их жилье. Под одной из крыш группа мужчин ужинает. Сидят на корточках вокруг горшка и уплетают какую-то желтоватую жижицу, которую берут руками. На одном из них надета Кузьма, разрисованная черными и красными ломаными линиями — чудо примитивного искусства. Под другой крышей женщина-старуха лепит горшок из глины. Вдруг раздались дикие крики и визгливый смех — это означало радость по поводу удачной охоты. Оказывается, один из чамов пронзил стрелой из лука огромную рыбу, и тотчас все помчались любоваться добычей.

Такое бурное проявление необузданной радости совершенно незнакомо людям цивилизованным. Это как бы стихийный голос природы. И невольно я взволнованно подумал: может быть, две-три тысячи лет назад и наши прадеды встречали подобным образом возвращение счастливого охотника?

На «Синчи Рока» прогудела сирена. Меня зовут обратно. Несколько десятков шагов — и я в другом мире. Сажусь за стол, накрытый белоснежной, прекрасно выглаженной скатертью, и принимаюсь за обильный ужин. Прикасаюсь к ножам, вилкам, тарелкам и испытываю особенную радость. Неожиданное соединение этих двух миров необъяснимо волнует. Вскоре мы двинулись дальше.

Ночью мне снятся дорогие моему сердцу образы ранней юности: Соколиное Око, Винету, Ситтинь Бул, прерии и Скалистые Горы. Разбудили меня дикие вопли. В полусне мне чудится, что мы снова на берегу и какая-то толпа, вооруженная дубинами, штурмует наш пароход. Я цепенею от ужаса — неужели индейцы напали на нас? Срываюсь с койки и мчусь на палубу. Здесь я протираю глаза и замечаю свою ошибку: это действительно индейцы, но из команды нашего парохода. Они перетаскивают тяжелые колоды дров для нашей топки. В лучах прожекторов на фоне огромных листов хлебного дерева блестят их нагие, мокрые от пота тела.