Звездун

Глава 2

Запись идет?

Да, спасибо. Гм… Кристофер…

Зовите меня Крис.

Хорошо, спасибо, Крис. Вот, прицепите, пожалуйста, к воротнику.

Конечно. Джек, это ведь не запрещено? Можно мне прикрепить микрофон к воротнику? Он совсем маленький, такой штуковиной особого вреда не причинишь. Ну-ка посмотрим… Проверка, проверка…

Все в порядке.

Здорово. И с чего же мне начать?

Хотелось бы, чтобы все время, которое мы проведем вместе, вы посвятили воспоминаниям о событиях, которые привели к… Убийству?

Да.

Ну… В общем, вспомните о чем-нибудь, и с этого начнем. Если получится, постарайтесь излагать события в хронологическом порядке. Представьте, что вы под гипнозом, будет легче. Говорите мне о том, что видите, чувствуете, слышите…

Ого, да вы профессионал?

А разве не поэтому вы захотели со мной встретиться?

М-м-м… Хорошо. Начну с похорон отца. Думаю, подходящее начало для рассказа, не хуже любого другого.

Ну… В общем, сижу я на похоронах отца и понимаю, что меня медленно предает мое тело. Вполне типично, думаю я, чувствуя, как ручьи пота стекают из-под мышек прямо к поясу. Черт возьми, следовало ожидать, что я буду обливаться потом именно в тот день, когда тело отца должны отправить в печь крематория. И именно в ту минуту, когда викарий уже почти закончил говорить и мне вот-вот придется встать перед всеми родными и близкими, чтобы выразить свою скорбь, одновременно думая о том, видят ли они, как мои нервы постепенно расползаются по белой рубашке влажными пятнами.

Лицо горит, словно на него направили одну из этих инфракрасных ламп для прогревания растянутых мышц, такие лампы можно найти в каталогах товаров, рассылаемых по почте. Рядом со мной Сэм. Она сперва сжимает мою ладонь, которая безвольно покоится на церковной скамье между нами, затем другой рукой гладит меня по плечу. Пожатие: я здесь, Крис, я с тобой. Поглаживание: милый, не переживай из-за того, что волнуешься и потеешь, все будет хорошо.

Неужели, думаю я. Будет ли все хорошо? Сомневаюсь…

Четыре дня назад, когда Сэм вернулась домой с работы, я стоял посреди гостиной, курил и пытался понять, что же я чувствую. Так после падения проверяешь, не идет ли кровь.

Я только что поговорил по телефону с тетушкой Джин. Она имела удовольствие сообщить, что мой отец скоропостижно скончался во сне. Наверное, было бы странно, если бы я спросил, как папа выглядел, когда его нашли. И все же хотел бы я знать, верна ли картина, представшая перед моим мысленным взором: отец с закрытыми глазами, похожий на впавшего в спячку гризли, в полосатой пижаме, руки вытянуты вдоль тела, простыня — никаких теплых одеял, «это для неженок» — натянута до подбородка и аккуратно подоткнута. Помню, когда я первый раз смотрел «Молчание ягнят» и увидел Ганнибала Лектера, то поймал себя на мысли: «Боже, как же он похож на моего отца!» А потом мне попался фильм «На исходе дня», где Хопкинс играет дворецкого — сдержанного, застегнутого на все пуговицы, сурового, донельзя организованного. И я подумал, что в этом фильме он еще больше напоминает папу. Не помню, носил ли Хопкинс пижаму в «На исходе дня». Если носил, то готов поспорить на недельную зарплату, что она была голубой в полоску.

— Что случилось? — Сэм швырнула сумочку на диван и стала выпутываться из пальто. Она всегда вытаскивала из него обе руки одновременно, и рукава выворачивались наизнанку. — Я звонила тебе на мобильный. У нас закончилось молоко. Не волнуйся — я купила.

Саманта слегка потянула за рукав, пытаясь выдернуть его наружу. Безуспешно.

Я размышлял. Хороший повод, чтобы напиться до потери пульса… Черт, как мерзко, что смерть отца служит мне предлогом для того, чтобы воспользоваться сочувствием Сэм. Мысли крысы. Не сексуально озабоченного грызуна, а крысы, которая хочет надраться.

— У тебя все в порядке? — осведомилась жена, оставив наконец пальто в покое.

— Вообще-то нет. Отец… хм… умер.

Сэм словно обухом по голове ударили.

— Джон? О нет, Крис… — Она бросилась ко мне и обняла, прижавшись на мгновение к моему плечу. — Какая жалость!

Потом чуть отстранилась, не разнимая рук.

Мне стало не по себе, и я высвободился из ее объятий.

— Как ты себя чувствуешь?.. Милый, какая чудовищная неожиданность! Он болел? У него?.. Где?..

— Скончался во сне вчера ночью. Естественная смерть, что бы это ни значило.

Отец был слишком молод для того, чтобы умереть во сне, перестать функционировать, словно севший аккумулятор. Зная моего родителя, понимаешь, что он сделал это исключительно по собственному желанию. Решил отойти в мир иной с достоинством, отказался от доставки молока и газет, вынес мусор и лег, чтобы умереть.

— Как ты? — повторила вопрос Сэм, но я не ответил.

Пока мы молчали, я сначала думал об отце, потом лениво прикидывал, откуда может так сквозить, затем отметил, что по телевизору идет музыкальное шоу «Самые популярные», и наконец пришел к выводу, что мне необходимо выпить.

— Не знаю, — ответил я и почти удивился, услышав правду. Последнее время я постоянно вру Сэм, стараясь держать ее в неведении.

— Как ты себя чувствуешь? — еще раз спросила она.

— Не знаю, — произнес я и снова удивился, услышав правду.

Вновь последовало молчание. Я повернулся и бросил взгляд на телевизор в углу гостиной. Шоу заканчивалось, по экрану ползли финальные титры, а Феликс Картер пел свою новую песню. Шел припев: «Я тебя люблю…» На певце была тонкая безрукавка — наверняка хотел выпендриться своими мускулами, смазанными маслом и блестевшими под ярким светом софитов.

— Это ты, — сказала Сэм тихо, почти про себя. Знакомые слова, она всегда так говорит при виде Феликса Картера — мы с ним похожи. Если честно, у меня нет ни мускулов, ни привлекательности, ни денег, ни женщин, ни славы, ни таланта. Я просто немного смахиваю на Феликса.

Вам простительно поинтересоваться, как мне удается держать Сэм в неведении.

Ну хорошо, вот наш обычный вечер.

Я возвращаюсь с работы, как правило, минут за десять до прихода Сэм, отливаю и кормлю кошку. Затем направляюсь к холодильнику и открываю отделение для овощей, там лежат две банки «Стеллы Артуа» или такого же крепкого светлого пива, например, «Ред страйп» или «Кроненберг». Я достаю обе, одну засовываю в карман пиджака, содержимое второй наполовину выливаю в бокал, а остальное проглатываю залпом. Затем начинаю медленными глоточками пить из бокала. Появляется Сэм, смотрит на меня и неодобрительно поджимает губы. Я в ответ только мило улыбаюсь и, совсем как цивилизованный человек, потихоньку потягиваю пиво, пока она рассказывает мне о том, как прошел день. Затем Сэм объявляет, что ей необходимо переодеться. Тут я вздыхаю и небрежно говорю, что собираюсь в магазин и не надо ли чего-нибудь купить. Поначалу она отвечает — нет, потом вспоминает, что нужен соус. Жена идет переодеваться в спальню, а я выхожу из дома, вытаскиваю из кармана вторую банку, опорожняю ее тремя или четырьмя длинными глотками, аккуратно кладу пустую жестянку в урну, прикрываю рот ладонью и отрыгиваюсь, затем вхожу в магазин. На его дверях объявление, нацарапанное шариковой ручкой: «Вход более чем двум школьникам одновременно запрещен». Внутри еще действует очень выгодное предложение: восемь банок «Стеллы Артуа» за шесть фунтов. Чтобы принести восемь банок, я делаю два захода к холодильнику, где хранятся напитки. Если же пиво не вытащили из контейнеров, то мне удается принести все за один раз. После расплачиваюсь с хозяйкой магазина. Она стоит за таким высоким прилавком, что я ощущаю себя пятилетним мальчуганом, когда делаю здесь покупки. Впрочем, в этом магазине все чувствуют себя школьниками. Затем беру пластиковый пакет, двойной (правда, второй они дают только после моей просьбы), и, попрощавшись, ухожу. На мое прощание никто никогда не отвечает. Покинув магазин, шарю рукой в пакете, выуживаю банку номер три, на обратном пути выпиваю ее в пару глотков, а перед тем как войти в квартиру, аккуратно кладу в тележку с мусором рядом с домом. Сэм все еще переодевается. Я кричу, что вернулся, и иду на кухню, где кладу пиво в холодильник: четыре банки наверх, а три прячу внизу, в отделении для овощей. Громко кашляю, чтобы заглушить — кх-х-х-фш-ш-ш — звук открываемой банки. Ее жизнь коротка, но плодотворна. Я быстро выливаю в глотку пиво и запихиваю пустую тару на самое дно мусорного ведра. Содержательно рыгаю, прикрыв рот рукой, выпрямляюсь, делаю глубокий вдох и понимаю, что наконец-то захмелел и готов к предстоящему вечеру. Работа растворяется в прошлом, а вместе с ней исчезают все обиды и печали, терзавшие меня днем.

— Сэм! — зову я.

— Да, — отвечает она. Из-за закрытой двери ванной голос доносится еле слышно.

— Хочешь выпить со мной пива?

— М-м-м… — На мгновение жена замолкает. Мой вопрос звучит так невинно. Ей хочется сказать: «Крис, а тебе это нужно? Ты только что выпил банку, а ведь обещал пить меньше, помнишь?» Или: «Нет, Крис, и, думаю, тебе тоже хватит».

Вместо этого Сэм говорит:

— Давай одну напополам.

Я жду именно такого ответа и потому открываю пятую банку, нисколько не беспокоясь о звуке, который она при этом производит, разливаю пиво и несу в гостиную.

Мы стоим на кладбище…

Прошу прощения, я, наверное, перескакиваю с темы на тему?

Ничего страшного, продолжайте.

Вы хотели, чтобы я рассказывал обо всем, что приходит в голову, но тогда придется перескакивать с одного на другое. Ну, во времени.

Замечательно. Если получится, придерживайтесь хронологического порядка, но лучше говорите так, как вам нравится.

Хорошо.

Мы — на похоронах, и одна из моих тетушек замечает собачью какашку, которая, как запятая, лежит на гравийной дорожке у крематория. Став рядом с ней на караул, тетя направляет скорбящих в другую сторону и приговаривает:

— Смотрите под ноги, милые, смотрите под ноги! Тут внизу такая мерзость!.. — Она довольна, что может сказать и сделать что-либо полезное.

— Кто позволил собаке здесь нагадить? — негодуют скорбящие. — Безобразие!

Я соглашаюсь. Какой придурок разрешил своей собаке испражнятся возле крематория? Хотя вообще-то центральные графства Англии — странное место. Помню, Терри Холл как-то упомянул об этом в своей передаче. Он прав, центральные графства действительно странное место. Здесь разрешают собакам гадить на похоронах, а мужчины, едва достигшие пятидесяти, испускают дух, чтобы воссоединиться с супругой в загробном мире. Место, где двадцатидевятилетний человек вдруг неожиданно становится круглым сиротой и стоит, глядя в пустоту, едва замечая, что жена, сжав его ладонь, спрашивает, как он себя чувствует.

На другой день после похорон мы снова в Лондоне. Сэм отправляется на работу, а я сижу и смотрю телевизор. Честно говоря, мне тоже нужно на работу. Я продаю место для рекламы в глянцевом журнале, и без моей помощи женская половина нации никогда бы не узнала, какие товары помогают жить насыщенной жизнью, дарят роскошные кудри, обновленную кожу или ресницы, полные объема. Но я только что кремировал отца, да и не так уж часто подворачивается возможность взять и напиться в одиночку. Поэтому я остаюсь дома. Женской половине нации придется денек подождать.

В промежутке между развлекательной утренней передачей и выпуском новостей показывают ток-шоу «У Триши». Это английская версия шоу Джерри Спрингера, которое благодаря приглашенным гостям с исковерканной личной жизнью дает зрителям возможность порадоваться, что у них-то с этим все в порядке. Я вижу, как девушка с множеством сережек в ухе и светлыми волосами, стянутыми на затылке в растрепанный хвост, предъявляет ультиматум ерзающему от волнения приятелю: «Прекрати встречаться со своей бывшей, иначе между нами все будет кончено!» У бедняги шевелятся губы, он пытается что-то сказать, однако не в состоянии выдавить из себя ни одной связной фразы. Конечно, парень вряд ли отличается особой сообразительностью, но даже ему ясно, что тут он попал: если откажется, то останется без своей телки. А если согласится, то иначе как телком его и не назовешь.

Держа микрофон перед кривящимся ртом парня, Триша говорит:

— Вы слышали, что сказала Алтея, Натан. Что вы сейчас чувствуете?

Натан не знает, что он чувствует, ему и так хватает информации, нуждающейся в срочной обработке. Если бы в его мозгах был выдвижной ящик для предназначенной к отправке корреспонденции, папка с надписью «Чувства» наверняка хранилась бы в самом низу. Поэтому вместо вразумительного ответа он что-то мычит, из искривленного рта вырываются непонятные, разрозненные слова. Хоть я терпеть не могу пирсинг, а у Натана в ухе болтается сережка, мне его немного жаль. Я тоже сижу и размышляю над тем, как я себя чувствую, вот только рядом нет камеры, чтобы зафиксировать мое состояние. Спасибо, Господи, и на этом.

Я слышу, как за соседской дверью плачет младенец. Мы переехали сюда три года назад, и все это время дитя орало не переставая. Плач не такой громкий, чтобы можно было отправиться в чреватое конфликтом путешествие к квартире соседей и там возмутиться, однако вполне достаточный, чтобы с садистской настойчивостью действовать на нервы. Иногда, в мрачные минуты, я мечтаю о том, чтобы этот ребенок умер.

Жду до одиннадцати часов утра, а потом иду в магазин, убеждая себя, что у меня есть на то причина. Я запасаюсь крепким светлым пивом только потому, что после работы ко мне заглянет парочка коллег пропустить стаканчик. Покупаю большой пакет жареного арахиса, чтобы продавец тоже знал об этом. Весьма жаждущие коллеги. Коллеги, которые обожают наливаться крепким светлым. А какие еще нужны человеку?

Дома проделываю трюк с холодильником, затем приношу коробку с трилогией «Звездные войны» из комнаты для гостей, которая с каждым днем становится все меньше похожей на жилое помещение и все больше смахивает на свалку разной дребедени. На часах точно одиннадцать с четвертью, когда я устраиваюсь удобнее с первой из моих банок и с первым фильмом. Вроде как отдаю дань памяти отцу, который водил меня на этот фильм в «Одеон» на Лестер-сквер в 1977 году. Когда мы вернулись, папа пошел на кухню к маме, а я, счастливый, проскользнул в гостиную, размахивая воображаемым бластером (не световым мечом — интересно почему?), и уселся смотреть детский сериал «Счастливые дни». Я здорово отсидел зад в тот вечер. Откуда мне было знать, что поход в кино заменяет время перед телевизором?

Честно говоря, странно, что я запомнил маму на кухне вот так, словно застывшую во времени. Ровно через шесть лет она умерла.

Короче, около половины четвертого я опять иду в комнату для гостей, теперь за видеокассетой «Дэнни Бейкер о футболе в шутку и всерьез». В коробке не Дэнни Бейкер, а порнуха под названием «Сэнди и студенты». Вставляю кассету в видеомагнитофон, затем стягиваю до колен брюки и трусы и ложусь на ковер перед телевизором, в одной руке пульт, рядом — клок туалетной бумаги.

В три пятьдесят понимаю, что вдрызг пьян. Я уже видел, как Сэнди трахается сразу с двумя парнями в комнате общежития и как две ее приятельницы занимаются сексом в раздевалке, но никак не могу кончить. Без девяти минут четыре я закрываю глаза.

В половине пятого Сэм приходит с работы раньше обычного и находит меня со спущенными штанами спящим у телевизора. На экране мужик мастурбирует перед лицом Сэнди и кончает на ее высунутый язык, не переставая при этом громко стонать…

Сэм отпросилась с работы, чтобы не оставлять меня в горе. Чтобы посмотреть, как там я.