Айдарский острог

Глава 9 ПОХОД

Собраться на войну Кириллу было нетрудно. Оказалось, что все его вещи, оставленные в посёлке, всё снаряжение, оружие и документы уничтожены. Точнее, они переправлены в «верхнюю» тундру, куда якобы переселился их хозяин. Этот обычный обряд на сей раз был выполнен с особой тщательностью (и безжалостностью!), поскольку большинство предметов были непонятными — вдруг без них Кирь не сможет обходиться в своём посмертии? И ещё: никаких прощаний со слезами, воплями и маханием вслед платочком не было — Луноликая просто отправилась в поход вместе с мужем. Для таучинов ничего особенного в этом не было — дело хозяйское.

Выбор места, где собиралось очередное летнее «ополчение», однозначно свидетельствовал, что целью атаки могут быть либо острова к востоку, либо морское побережье к югу и юго-западу. Однако на этом побережье почти до самого устья Айдара уже давно обитают в основном таучины. Значит... «А чёрт его знает, что это может значить! — размышлял

Кирилл. — У наших никто никогда ничего толком не планирует. Соберутся „сильные” и начнут „перетирать” тему. В итоге отправятся куда-нибудь — может, вместе, а может, порознь. Неужели Петруцкий ничему не научил таучинов?»

Выходит, не научил. Лишь только в посёлке оказалось больше трёх «сильных» воинов, сразу и наметилось первое заседание. Для него специально был поставлен летний шатёр на вершине тридцатиметрового утёса — прямо над морем. Кирилл подумал, что это необходимо для облегчения обсуждения — дабы руководители могли «водить руками», то есть показывать пальцем направление предполагаемых боевых действий.

Народу собралось довольно много. У каждого «сильного» имелась свита из 3-4 так называемых «подмышечных». Это вовсе не обязательно были помощники или оруженосцы, скорее ближайшие друзья-приятели. В этой связи Кирилл задался вопросом, каков же его собственный статус — он сам по себе или при Чаяке? Первое ему показалось вероятнее, поскольку право голоса, точнее, высказываний без разрешения он имел, а «подмышечные» — в общем-то нет.

Лезть в шатёр никто не торопился, поскольку погода стояла изумительная — полный штиль, солнце на голубом небе, обтаивающие скалы и забитое движущимся льдом море. Понятия о красоте природы у таучинов как бы и не было, однако вид с утёса их явно завораживал. Из Кирилловых знакомых присутствовал только Рычкын, которому дома отродясь не сиделось. Другой «сильный» — Мгыдой — был молодым крупным мужчиной атлетического сложения. Он первый раз оказался среди предводителей, хотя военный опыт имел. Как и положено новичку, он старался держаться независимо и не собирался ни с кем не соглашаться. Кирилл подумал, что с этим Мгыдоем будут проблемы — из-за такого вот детского самоутверждения легко развалить любое самое благое начинание.

Опасение подтвердилось — спор начался уже на «смотровой площадке». Рычкын утверждал, что надо плыть «вон туда». Плыть, пока не встретятся русские, и тогда их бить. Если же они нигде не попадутся, то нужно продвинуться до устья большой реки (Айдара) и подниматься по ней вверх до самого острога. Резон в этом плане, безусловно, был — по реке живут оседлые мавчувены, которых можно пограбить. Кроме того, там известно несколько плавей — мест, где дикие стада переходят реку. Там можно заняться поколом оленей, а ещё лучше — местных жителей, которые соберутся промышлять этих самых оленей. Мгыдой, естественно, принялся доказывать, что плыть в такую даль совершенно незачем. Попасть на Айдар можно и зимой по суше — это, кстати, гораздо ближе.

— Какой смысл воевать с менгитами, если мы ничего не можем у них взять?! — шумел Мгыдой. — Их оружие, их вещи, как теперь всем известно, отмечены скверной! И это при том, что они очень сильны — пусть кто-нибудь скажет, что это не так! Менгитов Худо Убивающего никто не смог победить! Их кормят мавчувены, живущие на реке, и за это они их защищают!

— У великих воинов должны быть великие противники! — парировал Рычкын. — Мы разбили воинство Атмана Шишкава, и о нас сложили легенды и песни! Их слышала вся тундра! А теперь никто их не рассказывает и не поёт, потому что нас побили другие менгиты! Наши мужчины не смогли защитить свои стада, отдали русским своих детей и женщин! Ты хочешь, чтобы дети и внуки говорили о нас, как о слабых, как о трусах?!

— Когда волна переворачивает байдару, никто не считает погибших трусами! Худо Убивающий сильнее нас, как сильнее шторм или мороз!

— Врёшь! Если байдара перевернулась, значит, охотники прогневали духов воды или ветра! Прогневали своим неумением, глупостью или трусостью!

— Ты старше меня, но говоришь глупости! Вон — посмотри — виднеется вершина острова! А дальше ещё один и ещё! Там живут люди с костями в губах, у них много полезных и ценных вещей — да, много! О-о, я знаю, почему ты не хочешь плыть туда, почему не хочешь сразиться с ними!

— Это почему же?

— Потому что ты много раз там был! Ты сражался и одерживал победы! Только почему-то возвращался с пустыми байдарами, правда?

— Это я-то с пустыми?!

Кириллу почти сразу стало скучно — он вполне мог просчитать дальнейшее развитие дискуссии. При всём при том в отсутствие «кворума» она была совершенно ненужной. «Кажется, Чаяк того же мнения. Во всяком случае, он голоса не подаёт, — подумал Кирилл и оглянулся на своего «друга». — О, Боже...»

Было от чего ужаснуться — купец и разбойник заработал авторитет в значительной мере благодаря своей выдержке, способности не увлекаться, не захлёстываться азартом, а пытаться как-то контролировать ситуацию. Сейчас Чаяк спокойно стоял среди воинов, но это спокойствие было лишь кажущимся — издалека. В лицо ему лучше было не смотреть: ноздри раздуты, щека подёргивается, на скулах желваки, а в глазах... В глазах всё, что угодно, кроме разума. Очень может быть, что Чаяк в этот момент отчаянно боролся с приступом бешенства, может быль, он и одолел бы его, но всё испортил Мгыдой:

— ...И пусть скажет Чаяк — разве я не прав? Разве мы голодные песцы, чтобы подбирать дерьмо, которым духи зла испачкали нашу землю! Да и не наша она — менгиты живут на земле мавчувенов! Возможно, они больше никогда не придут к нам, правда, Чаяк?

— Аыр-рр!.. — прохрипел бывший купец и шагнул вперёд.

От него прямо-таки плеснуло во все стороны какой-то нечеловеческой энергией или силой. У таучинских воинов реакция немногим уступает звериной, но на эти несколько секунд они оказались просто парализованы.

А Чаяк сделал ещё шаг, вскинул руки со скрюченными пальцами и схватил Мгыдоя за кухлянку на груди. Но скрутил в кулаках выделанную шкуру и рванул вверх и вправо. Ноги Мгыдоя, казалось, оторвались от земли, люди шарахнулись в стороны. А Чаяк протащил свою жертву метра два, действительно чуть приподнял в воздух и с хриплым стоном швырнул вниз. Секунду спустя послышался удар тела о камень, а затем плеск.

Всё произошло почти мгновенно: был человек и исчез — его не стало.

Точнее, не стало двоих — Чаяк обернулся.

Описывать выражение его лица или глаз бесполезно. В них было нечто такое, что включило у присутствующих простой рефлекс — немедленно удирать, спасаться, уносить ноги. Все присутствующие дружно повернулись и кинулись прочь — молча и очень быстро.

Обнажённого бугристого камня под ногами было менее полусотни метров, а дальше начиналась осыпь. Люди кинулись на неё и, прыгая с глыбы на глыбу, начали подниматься. А Кирилл не стал. Он остановился и повернулся лицом к преследователю.

Чудовище остановилось в двух шагах перед ним — словно на стенку наткнулось. На губах и жидкой бороде Чаяка пузырились кровавые слюни. А потом сверкнули белки закатившихся глаз, голова откинулась назад, скрюченные пальцы попытались ухватить Кирилла за одежду — руки как бы искали опоры, не нашли её, и одеревеневшее тело стало заваливаться на бок.

Кирилл его поддержал, не дав грохнуться на камни. И начался ужас. Учёный никогда не присутствовал при эпилептических припадках, но читал о них и слышал рассказы. Всё, что он мог сделать, это сорвать с пояса ножны и, улучив момент, просунуть их между стиснутых зубов. А потом просто держал бьющееся тело и чувствовал, что сил не хватает, что одному ему не справиться, а помощи нет и не будет.

— М-м-м... — Чаяк открыл глаза. — Где это я?

— Что, ничего не помнишь? — без особого сочувствия поинтересовался Кирилл. — Совсем ничего?

— Н-ну... Это от тебя так воняет?

— Нет, не от меня.

— Так это что же...

— Ага. Ничего не помнишь?

— Мгыдой говорил глупости. Я сильно разозлился... А что?

— Да ничего особенного: Мгыдоя ты сбросил со скалы и собрался сделать то же самое с остальными. А потом упал, и у тебя начались судороги.

— Ньхутьяга всё-таки одолел меня... — признал воин. — Ничего не помню!

— Что ж, назовём это играми демона.

— Как же теперь?..

— Да никак. Пойдём ко мне в палатку. Переоденем тебя в чистые штаны и послушаем, что говорят люди. Сможешь идти?

— Не знаю...

По литературным данным Кирилл знал, что «первобытные» относятся к душевнобольным по-разному: окружают почтением или убивают, пытаются лечить или изгоняют из племени. Как поступят таучины в данном случае?

Военный лагерь на окраине маленького охотничьего посёлка надолго затих — люди обдумывали или обсуждали случившееся, никаких делегаций к кособокой кожаной палатке Кирилла не направлялось. Ближе к вечеру ему надоело томиться неопределённостью, и он отправился на разведку сам. И почти сразу впал в недоумение — на земле возле чьего-то полога валялась оловянная миска. Посудина представляла для таучинов немалую ценность, и при этом она явно была просто выброшена. Пока учёный размышлял над этим, под ноги ему попался скребок — кусок металла, которым женщины скоблят шкуры. Чуть дальше валялся нож со сломанным лезвием — обе половинки рядом. Можно было подумать, что население решило избавится от металла, но на глаза попалась кучка разноцветных стеклянных шариков с дырками — бисер или одекуй. Эта немалая ценность тоже оказалась выброшенной.

Что-то происходило в обществе, но кому задать вопрос, Кирилл не знал. Потом он вспомнил про Рычкына и направился в сторону его временного жилища. Оказалось, что старый вояка сам движется ему навстречу, причём тоже с каким-то вопросом.

— Послушай, Кирь, что делать с большим огненным громом менгитов? Просто оттащить в тундру или его надо бросить в воду?

— Та-ак! — почесал затылок учёный. — А почему, собственно говоря, возник такой вопрос? Что происходит?

— Ну, должны же мы избавиться от менгитского оружия, которое ты называешь «пушка». Ньхутьяга будет недоволен! И потом...

— Погоди, — остановил Кирилл. — Давай по порядку...

Часа через полтора-два напряжённого общения с Рычкыном и другими воинами ситуация для учёного прояснилась — отчасти.

Беспрецедентный поступок Чаяка окончательно убедил всех в том, что он не человек, а демон. Соответственно, грядущий военный поход является деянием не людским, а демоническим — тут уж не до оценки будущей выгоды, тут уж надо идти куда укажет. Ничего особенно удивительного в этом нет — простое проявление правила симметрии: голод-сытость, холод-жара, небо-земля и так далее. В мир явилась некая сила, которую олицетворяет Худо Убивающий. Совершенно естественно, что ей для равновесия должна противостоять другая сила, которую собирает Ньхутьяга. То есть в эту игру играют не люди, а высшие силы. Соответственно, дело людей «маленькое», и качать права, проявлять собственную волю совершенно излишне. Это всем сегодня стало ясно: Ньхутьяга не снисходит до дискуссий с простыми смертными — он их просто убивает. Всё, что он говорит или приказывает, не является предметом споров — это истина в последней инстанции. Вот, в частности, демон говорил, что всё, имеющее отношение к русским, несёт скверну... И так далее.

Всё это грозно, опасно и страшно, но сегодняшнее событие принесло людям и радость. Они не остались один на один с могучей стихией — нашёлся смертный, который утишил гнев демона, который говорил с ним. В общем, воин Кирь теперь как бы посредник, медиатор. К нему можно обращаться с вопросами и получать ответы — вполне человеческие. В частности, как лучше избавиться от всего менгитского, дабы не вызвать гнев верховной сущности? Как вообще жить и что делать?

Кирилл был озабочен не на шутку: от него теперь зависело непомерно много, но из чего он должен исходить, принимая решения, что считать добром и злом? В общем, учёный собрал имеющиеся вопросы и сказал, что должен посоветоваться с «самим».

После перенесённого припадка бывший купец и воин был расслаблен и тих.

— Чаяк, тебя больше никто не считает человеком — ты теперь Ньхутьяга.

— Да, я знаю, Кирь...

— Что ты знаешь?! Сам-то ты за кого себя держишь?

— Н-ну-у, как тебе сказать... Понимаешь, Чаяк был другим: он хотел того и этого, ему многое было интересно — новые места, новые люди, новая еда. А теперь ничто из прежнего меня не радует. Значит, я уже не Чаяк?!

— Нечто похожее было и со мной, — напомнил учёный.

— Да, конечно. Когда демон вселился в меня, я думал, что будет как с тобой в тот раз: нужно что-то сделать, нужно убить врага — и он отстанет.

— Что ж, назови имя, иначе оно сожжёт тебя изнутри! — Кирилл повторил фразу, обращённую когда-то к нему самому. — Кто? Или... они все?!

— Все! — кивнул Чаяк. — Теперь я буду убивать их, где бы ни встретил. Теперь это, пожалуй, единственное, чего я хочу. А там — на скале... Понимаешь, я ведь хотел говорить с людьми, убеждать, доказывать. Подумал, что буду и драться с теми, кто не согласен, но это потом, когда другого выхода не останется. И вдруг я почувствовал, что не могу удержаться — не могу и, главное, не хочу! Тот, кто мешает мне, сам как бы становится врагом — его нужно уничтожить. Нет, это были уже не мои чувства и мысли...

— Ладно, потом мы разберёмся, где тут чьё. А сейчас как-нибудь объясни мне, что за людей ты отбирал в «усмирённых» стойбищах?

— Понимаешь, Кирь... — призадумался бывший купец и воин. — Всё как бы делал не я... Чаяк не любил одиночества, но никогда не страдал от него, а тут вдруг... Наверно, демону во мне стало одиноко — до боли. И он стал искать своих — тех, в ком есть хоть кусочек Ньхутьяга. Но таких не оказалось среди нормальных людей — только среди тех, кто столкнулся с менгитами, кого коснулась их скверна. Как хорошо, что ты оказался таким же — одиночества больше нет!

«И слава Богу! — мрачно усмехнулся Кирилл. — Значит, вербовка „отморозков” на мне закончилась, счёт закрыт, черта подведена. Но как же трудно осмысливать таучинские тексты на отвлечённые темы! Ведь на самом деле у них нет гигиенических понятий „грязь” и „чистота”, как нет прямых аналогов наших представлений о священном и осквернённом. Всё как-то перемешано и расплывчато-неопределенно: соль такая же гадость, как и экскременты, — первая неприятна на вкус, а второе плохо пахнет; искупавшийся в болотной жиже гораздо чище, чем тот, кому выпала дурная примета... Но я-то?! Ведь у Чаяка безотказное чутьё — и он признал меня своим! Не-ет, ребята, не-ет! Каким бы психом я ни был, у меня есть спасательный круг, у меня есть верёвочка, которая не даст оторваться от реальности! Луноликая, что бы я без тебя делал?!»

— Ладно, — твёрдо сказал Кирилл. — С нашими тараканами в головах разберёмся по ходу дела. Люди собираются, и они готовы воевать — под предводительством демона. С ним никто больше не решится спорить. Это значит, что решения придётся принимать одному — правильные решения. Ты готов?

— Н-не... А... Ты со мной, Кирь?

«Вот он — момент истины», — покачал головой учёный. Он припомнил картины разорённых стойбищ, крики женщин, похабный трёп служилых, их наглость и раболепие, их способность без мук совести убивать, предавать и обманывать. Он припомнил всё и подумал, что иначе, чем «скверна», их влияние на этот край не обозначить.

— Да, — сказал Кирилл. — Люди готовы принять меня как полудемона — твоего советника. Давай не будем их разочаровывать.

— Давай...

— Значит так: пусть те, кого ты отобрал, станут в глазах людей другими — отдельными, особыми, избранными. Они одержимы местью, в них присутствует Ньхутьяга, значит, «скверна» им не страшна — они уже и так всё потеряли. Запретить людям пользоваться русскими вещами — идея хоть и случайная, но правильная. Иначе есть риск попасть в зависимость от пришельцев.

— Как это?

— Очень просто: если у всех будут ружья, люди забудут про луки. Они разучатся их делать, разучатся стрелять, но делать ружья и порох сами не смогут — их придётся добывать у русских. То же самое можно сказать про ножи или иголки. Вот это я и называю зависимостью.

— Представить такое трудно...

— Это только кажется — уверяю тебя. Так вот: никто не должен пользоваться русскими вещами, кроме избранных Ньхутьяга. А они могут, они должны использовать чужое оружие, чтобы убивать менгитов!

— Тогда все эти люди скоро станут «сильными»...

— Это так... И это — плохо. Знаешь, мне кажется, что те, кто посвятил себя мести, не должны претендовать на добычу, не должны ничего брать себе, кроме чужих жизней и оружия.

— Не должны! — оживился Чаяк. — Пусть обычные люди дают нам еду и одежду — до тех пор, пока не умрёт последний менгит!

«А вот с этим, пожалуй, будут проблемы, — усмехнулся про себя Кирилл. — Впрочем, объяснять соотношение численности российского и таучинского населения явно не стоит».

— Кажется, мы понимаем друг друга, — сказал он вслух. — Пусть и железные наконечники, и доспехи достанутся избранным.

— Пусть достанутся, — кивнул Чаяк. — Только они готовы будут не скоро, а воевать надо сейчас!

В своём родном мире Кирилл никогда не бывал на устье реки, называемой здесь Айдаром. Однако он видел этот район из окна самолёта и на космоснимках. Обычной дельты не имелось, а был длиннющий, хитро изогнутый лиман шириной кое-где в несколько километров. Теперь — с воды — учёный опознал местность, правда, не без подсказки бывалых людей. Пейзаж, надо сказать, был ещё тот — пустыня. Видимость на десятки километров во все стороны: небо, вода и тундра. Даже кустиков нигде не заметно! Есть место для ветра — особенно зимой! Да и во время осенних штормов здесь, наверное, неплохо...

— Вон, вон они! — закричал вперёдсмотрящий, показывая рукой вдаль. — Три лодки! Они ставят паруса!

Кирилл бросил весло и встал ногами на свою сидушку — судно было достаточно большим, чтобы выдержать такую вольность. Что-то вдали он тоже увидел, но сосчитать объекты и уж тем более понять, что там делают люди, никак не мог. Впрочем, сомневаться в словах вперёдсмотрящего не приходилось — парень был известен феноменальной остротой зрения. «Что ж, служилые маху не дали, — признал учёный. — Наверняка они выставили дозор где-нибудь на скале и вовремя заметили нашу флотилию. Теперь, значит, сматываются. Интересно, что они тут делали?»

Вслед за флагманской байдарой флотилия изменила направление движения и взяла курс на каменистый пляж у подножия невысокого скалистого обрыва. Десантирование в планы мореходов не входило — манёвр был предпринят для того, чтобы «оседлать» приливное течение, идущее вдоль берега. Кирилл, однако, воспротивился и поднял крик: надо выяснить, чем тут занимались менгиты! Из-за его воплей пришлось провести военный совет — прямо на ходу. Предводители находились на разных байдарах, так что кричать надо было во всю глотку. Договорились довольно быстро: суда, на которых находятся Чаяк и Кирилл, причаливают к берегу, а остальные продолжают погоню.

Высадка оказалась трудной — рельеф в прибойной полосе был незнакомым, прибывших никто не встречал. Воинам пришлось спрыгивать в воду, выбираться на берег с верёвками в руках и тянуть байдары боком к волне всё дальше на сушу. Кирилл даже пожалел о своей затее: идёт прилив, вытягивать лодки можно бесконечно долго — они вновь и вновь оказываются в воде. Однако пойти на попятную уже нельзя — вернуться обратно в море сквозь такой прибой почти невозможно. В общем, вся эта мокрая кутерьма продолжалась не меньше часа, а потом прилив кончился — волна утихла, прекратилось неуклонное наступление воды.

Личный состав оказался мокрым с головы до пят, а одна из байдар получила пробоину. Кирилл чувствовал себя неловко, но решил ни перед кем не извиняться. Только поинтересовался, можно ли залатать пробоину и сколько это займёт времени. Оказалось, что дырка относится к категории «обычных» при высадке в незнакомом месте — могло быть и хуже. Залатать её можно быстро — в том смысле, что не за несколько дней. Люди разгрузили и перевернули лодки, стали сушиться и готовиться к ремонту, а Кирилл в компании Чаяка и ещё двух мужчин побрёл вдоль берега.

Они обогнули скалистый выступ и выяснили, как русские обходились со своими деревянными плавсредствами на таком берегу. Судя по всему, большие суда стояли на якорях в некоем подобии небольшой бухты, а груз на берег доставлялся в маленьких лодках. Место, где они причаливали, было утоптано и освобождено от лишних камней. Чуть в стороне располагались подобия трёх балаганов. Сейчас сооружения представляли собой кривобокие каркасы из жердей. Вероятно, раньше они были чем-то накрыты — может быть, даже парусами. В обложенных камнями очагах угли не дымились, хотя зола, возможно, была ещё тёплой — щупать её Кирилл не стал. Возле самого большого кострища красовалась груда каких-то вонючих ошмётков.

Экскурсия двинулась дальше, и пляж, точнее, склон берега расширился, скалы отступили в сторону. Судя по всему, здесь было моржовое лежбище. На протяжении километра кое-где виднелись отдыхающие животные — в основном самки. Мёртвых присутствовало гораздо больше — туши маркировало копошение птиц. Это были в основном самцы с выломанными клыками, хотя попадались и самки, которых, вероятно, убили просто так. Некоторые — ближние к лагерю — туши были частично разделаны: с них срезали пласты сала. Скорее всего, его и перетапливали в котле на самом большом костре, а «шкварки» вываливали рядом.

Из всего увиденного Кирилл сделал вывод, что здесь когда-то было очень крупное лежбище, которое усилиями людей сведено на нет: кое-где встречались следы стоянок «белых» людей, выше линии максимального прилива обильно попадались выбеленные водой и солнцем кости. Чаяк указал на небольшую возвышенность и сказал, что будь у него необходимость, именно там он бы обосновался для жизни. Вся компания отправилась на этот бугор. Сверху открывался прекрасный вид — на много километров во все стороны. Под ногами здесь был настоящий «культурный слой», состоящий из каменных сколков, сработанных или сломанных орудий, расколотых костей. Виднелись затянутые оплывшей мерзлотой ямы — остатки полуподземных жилищ. Кое-где из щебня торчали крупные китовые кости, являвшиеся, вероятно, элементами перекрытий.

Кирилл вспомнил, что когда-то имел отношение к археологии, и пустился в расспросы. Оказалось, что это был не таучинский посёлок — здесь обитали приморские мавчувены. Они жили тут очень долго — возможно, сотни лет. Место было очень добычливым, и охотники держались здесь даже после появления русских. Дело кончилось тем, что от чужаков к ним перешёл какой-то болезнетворный дух: однажды весной в жилищах обнаружились лишь замёрзшие трупы. С тех пор здесь больше никто не селился, тем более что моржей год от года становилось меньше — русские убивали всех, кто выбирался на берег. На обратном пути Кирилл ещё раз осмотрел оставленный лагерь — вокруг кострищ валялись лишь клочья рыбьей шкуры и кости. Судя по всему, промышленники, оставляя гнить моржовые туши, питались юколой.

К тому времени, когда экскурсанты вернулись на место высадки, раненую байдару почти уже вылечили. В принципе, можно было пускаться в путь — догонять своих. Однако прилив сменился отливом, и вода стремительно неслась вдоль берега — в противоположную сторону. Даже малоопытному Кириллу было ясно, что против такого течения не выгрести, как ни старайся. В команде обеих байдар «профессиональных» мореходов оказалось немного, но они были единодушны — встать сейчас на воду означает оторваться от своих если и не насовсем, то надолго. Оставалось только ждать. Ну и раз уж так получилось, запастись моржовым мясом и жиром впрок.

Кириллу же на месте не сиделось — слишком много времени он провёл в байдаре, работая в основном спиной и руками. Теперь хотелось дать работу ногам и мозгам. Он принялся расспрашивать бывалых соратников о местной географии и фиксировать полученную информацию кусочком известняка на поверхности гранитной глыбы. Получилось, что они находятся на внешней стороне длинного узкого мыса, отгораживающего Айдарский лиман от моря. Предложение сходить «на ту сторону» всеобщего энтузиазма не вызвало, однако желающие составить компанию всё же нашлись.

Путь оказался гораздо более дальним, чем Кирилл рассчитывал — он занял, наверное, часа 2-3. К тому же это оказалась не ровная, как стол, тундра, а сплошные холмы и распадки, причём вверх приходилось подниматься дольше и чаще, чем спускаться. В конце концов они оказались на краю довольно высокого обрыва. Вид отсюда открывался фантастический, но любоваться пейзажем никому не пришло в голову.

— Вон, вон они! — показывали пальцами таучины.

Оценить расстояние через пустоту и воду внизу Кирилл не мог — наверное, несколько километров. Это был пологий мыс или, может быть, просто изгиб берега. Ближе к его окончанию темнели чёрточки русских судов, а в стороне — ближе к материку — россыпь чёрточек поменьше.

— Сражаются! — сказал стоящий рядом таучин.

— Да, — подтвердил его сосед. — Наши их догнали, или, может быть, они не смогли обогнуть мыс. Теперь воюют.

— Смотри, смотри, наши идут! Из луков стреляют!

— Ага, стреляют! Вот, остановились... Менгиты навстречу вышли! Сейчас на копьях будут...

— Не, не будут — смотри, убегают наши!

— Ну, уж — убегают! Уходят просто...

— А вон тех убили, наверное?

— Да, лежат, однако...

Сколько Кирилл ни всматривался, сколько ни щурился, рассмотреть таких подробностей он не мог — максимум определить, что кто-то куда-то движется. Выстрелов, конечно, слышно не было — мощный ветер дул откуда-то сзади и с боку. Таучины принялись обсуждать, пойдут «наши» в новую атаку или нет, а если пойдут, то когда. То ли от сознания своей ущербности по зрению, то ли просто ветер действовал на нервы, только Кирилл сорвался — накричал на спутников, требуя немедленно идти обратно.

Никто, конечно, возражать не стал, хотя было ясно, что выходить в море ещё рано. А Кирилл шёл и мысленно ругал таучинов и весь свет за бестолковость — похоже, заперев промышленников на мысу, таучины опять завязали дистанционный бой. Противник, естественно, слабины не дал, поскольку отступать ему было некуда. В результате отступили таучины, оставив убитых и раненых. «Да когда же они поумнеют?! Ведь нормальные же люди, ну почему?!. Погоди, Кирюха, погоди! — остановил он сам себя. — А что это, собственно говоря, ты так завёлся? Что-то новое узнал? Решительно ничего! Так чего же ты буянишь? Ведь чуть с кулаками на парней не набросился! Неужели нервишки шалят? А? Вообще-то, здесь — в этом времени и месте — никаких нервов нет, их тут ещё не придумали. А вот тебе надо за собой следить, а то станете вы с Чаяком замечательной парой — два психа!»

Обратный путь занял, наверное, вдвое больше времени — оробевшие спутники не решились указать правильную дорогу, и Кирилл свернул куда-то не туда. В итоге к байдарам они вышли уже ночью. Впрочем, намного темнее не стало, зато вода возле берега вообще перестала куда-либо двигаться, что обещало относительно лёгкое отплытие. Байдары едва успели спустить на воду, когда течение словно с цепи сорвалось, — прилив обещал быть более мощным, чем предыдущий.

Несколько следующих часов Кирилл был просто гребцом — обливаясь потом, работал веслом, радовался коротким передышкам и старался дать отдых мышцам. Он не переставал удивляться безумной «отваге» российских мореходов: «Как в этих местах можно плавать на тяжёлых деревянных судах, приспособленных для движения под парусом?! Если идти вдоль побережья, то крушение неизбежно, вопрос лишь в том, как далеко удастся забраться...»

Солнце вновь появилось над далёкими вершинами гор, когда таучины радостными криками приветствовали прибывших. У Кирилла даже возникло подозрение, что они не столько тут воевали, сколько дожидались своих «демонических» предводителей. Вот теперь они — эти предводители — прибыли и должны всем показать, где раки зимуют. Байдары подхватили и вынесли на берег вместе с пассажирами — на руках в буквальном смысле слова.

Общий энтузиазм вызвал у Кирилла обратную реакцию — он начал прикидывать, как бы обойтись без кровопролития: «Служилых и промышленных тут от силы человек 10-15, вряд ли у них у всех есть ружья. Они вроде бы уже пуганные — попытались сбежать, а не приняли бой на месте. С другой стороны, были бы они опытными, могли бы сообразить, что на их деревянных корытах от гребных байдар не уйти. Так и получилось: доплыли до этой косы, обойти её не смогли и выбросились на берег. Теперь соорудили возле своих дощатиков подобие баррикады и держат оборону — грамотно, надо сказать, держат! Предложить им сдаться? Имея десяток русских пленных, очень даже можно поторговаться с Петруцким! Ну, например...»

Фантазии свои учёный придавил в зародыше очень простым и обидным соображением: при самом благоприятном раскладе гарантировать пленным неприкосновенность он не сможет. Впрочем, на эту тему долго сокрушаться не пришлось — Чаяк начал действовать.

Двое парней подошли к нему с оружием и доспехами в руках. Однако Чаяк швырнул на землю свою костяную кирасу, схватил копьё и, взмахнув им, заревел:

— Эн-хой, таучины! Эн-хо-ой!!

— Эн-хо-ой! — разноголосо подхватила толпа.

Люди почти мгновенно зажглись, загорелись азартом и начали суетиться, разбирая оружие, пытаясь надеть доспехи. А безумный демон мести в человечьем обличье ринулся вперёд — что-то рыча и размахивая копьём. Он никого не собирался ждать, словно атака была его личным делом. Это являлось грубым нарушением традиции, поскольку к бою принято готовиться долго и обстоятельно. Кроме того, совершенно незачем было криком предупреждать противника о грядущем нападении.

Однако всё началось — невзирая и вопреки. Кирилл чуть не запаниковал, пытаясь вспомнить, куда он дел собственное копьё, но ему подали оружие, едва он успел о нём подумать.

До «позиции» русских было добрых полкилометра по ровной открытой местности. Чаяк попёр вперёд, а остальные — по мере готовности — за ним. В итоге получился этакий клин — треугольник с единственным командиром на острие. «А вот это, — подумал Кирилл, — безобразие просто недопустимое! Нужно развернуть людей в цепь, рассеять их по свободному пространству. Слева берег, значит, надо распределяться вправо. Манёвр простенький, но — увы — таучины и порознь-то не очень управляемы, а уж в толпе — тем более. Кроме того, никаких команд, кроме сигнала начала атаки, они не воспринимают — нет такой традиции. В общем, остаётся только личный пример...» И Кирилл ринулся на правый фланг.

Оказавшись в довольно густой толпе отставших, он принялся махать копьём и вопить, как бы стараясь увлечь всех за собой:

— Вперёд, таучины! Эн-хой!! Быстре, быстрее!! Эн-хо-ой!!!

Почувствовав себя центром внимания и притяжения, Кирилл двинулся вперёд — сначала быстрым шагом, а потом и бегом. Он как бы старался догнать ушедших вперёд, но не приближаясь к острию клина, а забирая чуть вправо. Манёвр почти получился, но Чаяк, услышав Кирилловы вопли, перешёл на бег. Шедшие за ним, естественно, побежали тоже. Получилось прямо-таки соревнование — кто кого перегонит и перекричит. О русских, наверное, в азарте просто забыли.

Вряд ли кто-нибудь захотел бы оказаться на месте промышленников в этот момент — в «чистом поле» вдруг возникла и устремилась на них вооружённая ревущая толпа. И никаких тебе латников, которые важно встают в полусотне метров и стреляют из своих луков в ожидании русской пули, никаких угроз и демонстративного размахивания оружием — они просто взбесились, эти таучины!

То ли у русских сдали нервы, то ли просто подвела дисциплина — первый выстрел прозвучал, когда дистанция была значительно больше прицельной. Потом, второй, третий — обороняющиеся разряжали ружья вразнобой. За их довольно жалкой баррикадой просматривалась суета — несколько человек попытались бежать к лодкам, но их остановили. Двое или трое, стоя в рост, торопливо перезаряжали ружья. «Не успеют!» — злорадно подумал Кирилл. И оказался прав.

Колоть с ходу он не собирался — понимал, что его отслеживают в толпе и готовятся встретить. Выставленные над перевёрнутой лодкой клинки он широким махом древка отпихнул в сторону, принял копьё на себя и, подаваясь вперёд, попытался достать в грудь мужика, стоящего на той стороне. Чуть-чуть не достал — тот отпрянул назад. Тогда Кирилл...

Тогда Кириллу вдруг нечего стало делать — сзади нахлынули воины. Без всяких выкрутасов они прыгали через заграждение — прямо на чужое оружие. Нападающих было слишком много, и укрепления они достигли почти одновременно. Русских просто смяли, затоптали, порвали в клочья...

Когда кровавый туман боя рассеялся, Кирилл подумал, что не помешало бы допросить какого-нибудь пленного. Никаких пленных, однако, не оказалось. «Вовсе не факт, что это плохо, — утешил себя учёный. — Стоит только представить, что с ними сделали бы таучины... Господи, а где же Чаяк?!»

Кирилл почувствовал себя прямо-таки помилованным преступником, когда увидел, что его «друг» жив и, кажется, здоров. Он просто сидел на земле, скрестив по-турецки ноги, и смотрел на творящуюся вокруг суету. Лицо его выражало благостную удовлетворённость, а одежда спереди была перемазана кровью.

— Как поживает наш демон? — спросил Кирилл, опускаясь перед ним на корточки. — Он не одолел тебя?

— Ты знаешь, Кирь, всё было так странно... — рассеянно улыбнулся Чаяк. — Не как всегда... Когда бежал, как бы почти перестал быть Чаяком, как бы не я двигал ногами. А потом... Потом мы были вместе — как один! Я всё помню, Кирь! Четыре менгита... Одному я вырвал горло — зубами! Теперь мне хорошо... Ты не представляешь, как хорошо!

— Эх, если бы я разбирался в психиатрии! Ладно, главное, что приступа больше не было...

— Чего не было?!

— Неважно! Я думаю, что нужно забрать всё менгитское оружие — и больше ничего. А этих... Трупы покидаем в лодки и зажжём их — пусть исчезнут без следа с этой земли!

— Давай так и сделаем! — охотно согласился воин. — Только надо поторопиться, пока их байдары на суше.

Погребальные костры удались на славу. На самих судах гореть было почти нечему, поскольку всё дерево оказалось сырым, но поверх трупов навалили плавника — относительно сухих палок и брёвен, в изобилии валявшихся на берегу. Ветер как будто специально стих — воцарился полный штиль, и в небо упёрлись столбы тёмного дыма. «Их, наверное, видно за сотню километров, — подумал Кирилл. — Замечательные визуальные сигналы, вот только сигнализировать здесь некому, и это — хорошо!»

От сожжения учёный уберёг только маленькую двухвесельную лодку, на которой русские осуществляли погрузку-выгрузку своих баркасов. Она была тяжёлой и неуклюжей, но довольно устойчивой на плаву. Зачем может понадобиться это плавсредство, Кирилл не знал, но его умилило, что тополёвые доски, из которых сделаны борта, не пилённые продольной пилой, как на баркасах, а тёсаные. То есть из бревна при помощи топора вытёсывалась одна-единственная доска. Причём плотник умудрялся сделать её одинаковой толщины по всей длине и не завить «винтом». Впрочем, Кирилл уже видел, как работают топорами простые землепроходцы, что уж там говорить про мастеров. В его родном мире сохранились лишь жалкие отголоски этого умения.