Айдарский острог

Глава 11 РАЗВЕДКА

Был отлив. Наверное, полный. Ландшафт на месте побоища больше напоминал какую-нибудь среднеазиатскую пустыню, чем Арктику, — песок, галька, низкие барханы. Вода ушла на добрый километр, и все фигуранты оказались далеко на суше — лежащий на боку корабль, разбросанные по широкому пространству байдары таучинов. Метрах в двухстах от корабля образовалось подобие лагеря — стояло несколько пологов и палаток. Никакого дыма от костров, никакого шевеления — вообще никаких признаков жизни нигде не наблюдалось. Учёный ожидал чего угодно, но только не этого — куда все делись?! Прежде чем спуститься с холма, на котором стоял, Кирилл пальцами оттянул к вискам уголки глаз — простейший приём для обострения зрения — и стал всматриваться в видимый горизонт. В конце концов он увидел то, что хотел, — сгущение тёмных точек на далёком склоне. Это многое объяснило — скорее всего, таучины отправились исполнять «погребальный» обряд над мёртвыми. То, что они ушли все или почти все, означало, что мёртвых много. «И ведь что характерно — никто никогда не узнает, сколько человек пало в этом бою. Сосчитать погибших никому даже в голову не придёт — зачем?»

Хромая на обе ноги сразу, Кирилл побрёл к менгитской «барже». Тела русских валялись на покосившейся палубе и на песке возле борта. Были они в таком состоянии, что можно было не проверять, действительно ли эти люди умерли. Кирилл почувствовал слабый запах горелого мяса и обогнул корабль. Лучше бы он этого не делал: эти трое менгитов, вероятно, попали в плен живыми. Теперь они были мертвы, но то, что сотворили с ними таучины, не уступало по изощрённости делам Худо Убивающего.

Восстановить подробности сражения по следам было нельзя — трупы перемещены, стрелы выдернуты, за исключением безнадёжно сломанных. Скорее всего, русские дрались до последней возможности и дорого продали свои жизни. Дело кончилось рукопашной при многократном численном превосходстве противника.

Кирилл смотрел на поле боя и в очередной раз пытался понять жизненную логику землепроходцев: «Крохотная кучка пришельцев явилась в чужой дом — для них совершенно непригодный. Им нужно что-то урвать, ухватить и вернуться к себе. Шансов у каждого ничтожно мало, но они верят в счастливое будущее и идут — снова и снова. За свои жалкие жизни они дерутся так, словно бьются „за Веру, Царя и Отечество”. Их беспредельная наглость заставляет хозяев дома, в котором они безобразничают, воспринимать их всерьёз. И всерьёз воевать с ними...»

Размышлять о подобных глупостях Кириллу быстро надоело — ничего нового не надумаешь. Нужно было приводить себя в порядок для дальнейшей жизни. Среди десятка наспех поставленных укрытий глаз сам собой отыскал покрышку «своей» палатки: «Она ждёт меня. МЕНЯ она ждёт... Господи, в этом мире меня кто-то ждёт!»

Кирилл побрёл к этому своему временному жилищу — другого у него здесь не было. Однако никто навстречу ему не вышел. Изнутри доносилось похрапывание, которое стихло при приближении хозяина.

— Это я, — предупредил Кирилл. — Не дёргайся.

— Так я и думал, — довольно бодро ответил Чаяк. — Ты опять вернулся в «нижнюю» тундру?

— Да вроде и не уходил, — пожал плечами учёный и откинул входной клапан. — А ты всё спишь?

— Уже нет, — ответил бывший купец и разбойник, вылезая наружу. — Луноликая ушла вместе со всеми — хоронить своих.

Кирилл дождался, пока он справит нужду, а потом велел снять меховую рубаху. Чаяк выразил неудовольствие, но просьбу выполнил. На мускулистом теле соратника учёный рассмотрел несколько ссадин, кровоподтёков и царапин. Ничего похожего на серьёзные раны — впору было поверить, что демон действительно бережёт своего носителя.

— Как на этот раз вёл себя Ньхутьяга?

— Нормально, Кирь! Мы, кажется, привыкаем друг к другу, почти понимаем друг друга. Главное, всё время убивать менгитов, и тогда всё будет хорошо.

«Думаешь, будет?» — усомнился учёный, но вслух этого говорить не стал.

Пока он переодевался, пока промывал мочой и «бинтовал» потёртости на ногах, Чаяк обрисовал общую картину событий — со своей точки зрения, конечно. Суть этой картины заключалось в том, что человеко-демон не поплыл вместе со всеми провожать русский корабль. Его больше заинтересовал оставшийся в лимане, но он решил, что нападать надо всем вместе и, соответственно, следует дождаться возвращения ушедших к морю. Зрители вернулись довольно быстро и принесли весть, что с менгитской байдары стреляли большим огненным громом и убили великого воина Киря. Чаяк отреагировал яростным призывом к атаке — опять без предварительной подготовки и какого-либо плана. «Карусель», которую устроили таучинские байдары, тоже не была спланирована, а получилась случайно: просто Чаяку очень хотелось получить русскую пулю и отмучиться, а в него всё никак не могли попасть. Подробностей последней — рукопашной — атаки он не запомнил, потому что впал в неистовство. Это надо было понимать так, что Ньхутьяга полностью вытеснил личность Чаяка из несчастного тела...

Через несколько часов вода вернулась. К тому времени мёртвые были похоронены (кроме русских, конечно), вещи собраны и погружены в байдары. Под палубой «баржи» находились грузовые и жилые помещения. Барахла в них осталось довольно много, кое-какие предметы сами просились в руки, но Кирилл подтвердил прежний запрет: только оружие, всё остальное — на выброс. Судно уже покачивало прибывающей водой, когда учёный взял финальный аккорд — острым, как бритва, плотницким топором собственноручно прорубил две дырки в днище.

Таучинская флотилия двигалась вверх по Айдару. По прикидкам Кирилла, после боя с русскими она сократилась на треть. Победа, безусловно, была пирровой, но, кроме него, никто так не считал. Наоборот, таучины были окрылены успехом и жаждали нового. Шли на предельной скорости — гребцы не жалели рук, а иногда ставили и паруса — когда позволял ветер. При всех потерях эскадра была большой — не всегда удавалось окинуть её одним взглядом.

Как ни быстро шли байдары, слухи о них распространялись всё-таки быстрее. В среднем 2—3 раза в день то на одном берегу, то на другом встречались посёлки (острожки) «сидячих» мавчувенов, оставленные жителями. Некоторые из них были неплохо укреплены — по местным меркам, конечно, — однако держать оборону никто не пытался. Возможно, это объяснялось тем, что запасы на зиму всерьёз ещё никто делать не начал, а всё остальное можно было утащить с собой вглубь берега в надежде, что таучины не станут гоняться за беглецами. Как объяснили Кириллу, вдоль берега обитает одно из мавчувенских племён, которое говорит на малопонятном языке. Оленей у них давно уже нет, а может, никогда и не было. Питаются они почти исключительно рыбой — летом свежей, а зимой сушёной, кроме того, они заготавливают в большом количестве всевозможные съедобные растения. Многие из них довольно вкусны, так что ближе к зиме есть смысл с этими мавчувенами торговать, хотя можно и просто их грабить. Последнее, впрочем, довольно хлопотно, поскольку в своих «острожках» обороняются они отчаянно.

Грабить оставленное мавчувенское имущество Чаяк запретил — даже без Кирилловой подсказки. На нём, безусловно, лежала печать менгитской скверны, поскольку эти мавчувены давно были друзьями русских и их царя, они давали им не только пушнину и пищу, но и своих женщин в жёны. Учёный отметил, что речные жители пытаются копировать и образ жизни пришельцев — в нескольких острожках он видел сооружения, подобные русским избам.

Контакт с айдарскими служилыми всё-таки состоялся, но смысла его Кирилл понять не смог. На широком открытом участке русла с передовых байдар разглядели вдали русские лодки. Таучинская флотилия, конечно, тоже не осталась незамеченной. Возможно, менгиты спускались вниз по течению, а может быть, чем-то занимались на месте. Заметив таучинов, они стали уходить вверх по течению. С десяток лёгких байдар устремились в погоню. Догнать не смогли, зато сработали в качестве разведчиков, что в дальнейшем облегчило принятие решений.

По берегам росло всё больше и больше деревьев, в конце концов начался настоящий лес, что, безусловно, свидетельствовало о приближении к острогу. Ушедшие вперёд заметили какие-то сооружения на берегу и на обратном пути высадились. Кроме прочего, они обнаружили нечто вроде избы. В ней засело несколько русских, которые на попытку приблизиться к ним ответили выстрелами из ружей и луков — щели-бойницы имелись со всех сторон. Неся потери, таучины добрались до стен, однако поделать ничего с ними не смогли — брёвна толстые, дверь крепкая, крыша тоже бревенчатая, да ещё и покрыта дёрном, так что поджечь её трудно. К тому же при любой возможности русские лезли наружу и дрались врукопашную — вполне успешно. В таучинской команде опытных вояк не было: столкнувшись с нестандартной ситуацией, они почесали бритые затылки и убыли на соединение с основными силами. Как выяснилось из расспросов, поломать стоявшие у берега лодки они не удосужились.

Когда флотилия прибыла к месту боестолкновения, зимовье, естественно, было пустым, а лодки отсутствовали. Кирилла смутило количество старого брошенного снаряжения вокруг жилья, а также тропы, которые вели от зимовья вверх и вниз по течению. Видно было, что их активно используют уже много лет. Учёный настоял на том, чтобы задержаться здесь и разобраться с этим местом «по существу». День спустя «существо» стало понятным: тут находится «житница» Айдарского острога. На участке берега, протяжённостью километра три, сосредоточены «рыбалки» — места вылова и заготовки рыбы. Собственно говоря, рыба идёт везде, но не везде её удобно ловить самодельными сетями — должно быть подходящее дно, глубина и течение. Плюс рядом должен быть берег, на котором удобно рыбу разделывать и вялить. В общем, для массовой заготовки, от которой зависит жизнь и смерть, требуется довольно много условий, которые надо искать в природе или создавать самому. Вот здесь они за много лет и были созданы — шалаши, избушки, вешала, шайбы, а в воде даже кое-где устроены мостки для удобства причаливания. Там, где протока распадается на несколько рукавов, эти рукава сплошь иссечены загородками, чтобы сузить проход для рыбы. Было похоже, что народ здесь рыбачил вовсю, но при приближении таучинов счёл за благо унести ноги.

Данная информация была окучена на посиделках с участием всех «сильных» участников похода. От прежних заседаний нынешние отличались тем, что никто не настаивал на реализации именно своих планов дальнейших действий. Все с опаской поглядывали на Чаяка и Кирилла — в основном, конечно, на первого. Учёный уловил момент, когда один участник говорить кончил, а другой ещё не начал.

— Все останутся здесь, — твёрдо заявил он. — Все останутся здесь, а я пойду на разведку в острог. Нужно узнать, сколько там воинов, какое у них оружие, можно ли уничтожить деревянное стойбище и как лучше это сделать. Нужно узнать всё, иначе мы можем погибнуть, а русские останутся — этого нельзя допустить! Идти должен именно я, потому что знаю все языки, я могу притворяться мавчувеном и даже менгитом — в обмане врагов нет бесчестья для воина!

— Это так, — неохотно признали таучины. — Это так, но ты уже был в этом деревянном стойбище...

— То было зимой, а сейчас лето! Надо узнать, как враги готовятся нас встретить!

— Да, конечно, — вновь согласились воины, — но те, кто видел тебя раньше, вряд ли забыли твоё лицо.

— Угу, — вздохнул Кирилл. — Особых примет у меня хоть отбавляй... Хотя мою рожу никто не видел — во всяком случае из тех, кто может выдать.

План был достаточно прост, чтобы претендовать на успех. Под угрозой таучинского нашествия местное население, естественно, должно искать защиты — в том числе и в остроге. Вряд ли Петруцкий решится закрыть ворота перед беженцами. А если и решится, то уж от стен-то прогонять их точно не будет — жалко ему, что ли?! Для того чтобы сойти за мавчувена, даже маскарада особого не требуется — одежда у них почти такая же. Ну, разве что волосы надо подкрасить сажей с жиром и заплести в две косички. На лицо можно накинуть «вуаль» — волосяную сетку, которой многие защищаются от комаров. Ну а чтобы уж совсем не вызывать подозрений в своей «мирности», Кирилл пойдёт с Луноликой! Для полной маскировки будет не хватать только орущего младенца на руках, но и так сойдёт.

Этот блестящий план с восторгом восприняла только Луноликая. Она и волосы Кириллу подкрасила, и заплела их вполне профессионально. Кроме того, она сказала, что по её — женским — сведениям речные мавчувены очень ревнивы и не разрешают своим жёнам украшать себя, чтобы не понравиться кому-нибудь постороннему. Учёный этому не поверил, но сказал, что будет правильно, если все украшения женщина снимет и в остроге будет выглядеть грязноватой и неопрятной. Ну и мешки какие-нибудь надо взять для маскировки — вроде как последнее барахлишко спасли от таучинов.

При всём при том соваться просто так в острожное многолюдство Кириллу было боязно. Судьба, однако, к разведчикам была благосклонна — на самом подходе к острогу они встретили трёх рыбаков.

Идти пешком через заросли и протоки не хотелось, и Кирилл с «женой» отправились в путь на кособокой неуклюжей долблёнке, найденной в кустах возле одной из промысловых избушек. Места в ней едва хватило для двоих, а толкаться вперёд приходилось однолопастным веслом — по-индейски. Они выдвинулись из-за поворота протоки и некоторое время наблюдали, как местные мужики мучаются с сетью. Лодки у русских не было, так что, проверив сеть, они выставляли её в «рабочее» положение при помощи длинного шеста, состоящего из трёх связанных друг с другом сегментов. Нужно было отпихнуть крайний поплавок вместе с грузилом как можно дальше от берега, но шест гнулся, сеть сносило течением. Как только снасть оказывалась в нужном положении, почти сразу же её нужно было тянуть обратно на берег, чтобы извлечь попавшуюся рыбину. Любое промедление грозило тем, что рыба запутает сеть насмерть, поскольку грузила были лёгкими (иначе шестом не сдвинуть), а берестяные поплавки — маленькими (иначе их будет сносить).

Кирилл подплыл совсем близко и наблюдал процесс рыбной ловли, держась за свисающую над водой ветку ивы. Рыбаки неприветливо посматривали на зрителей, но никакого беспокойства не проявляли. Они, наверное, были семейством: отец, сын и внук — расхристанный мальчишка с застарелым насморком. Ему-то, как самому молодому, и приходилось в основном лазить в воду. Старшие тоже сухими не были и на аристократов походили мало. Когда сеть в очередной раз стали выпихивать на течение, Кирилл отцепился от ветки и потихоньку двинул свою лодку вперёд.

— Бог в помощь, православные, — проговорил он с некоторым акцентом. — Не пособить ли?

— Спаси Бог, — не слишком дружелюбно отозвался старший. — Справляемся.

— Я ж без корысти, — заверил Кирилл и направил лодку носом к крайнему поплавку. — Возьми его, Лу, и держи, а я грести буду.

Женщина, опустив руку в воду, ухватила берестяной рулончик, а учёный, двигая лодку задним ходом, вытянул сеть в нужное положение. Не прошло и минуты, как верхняя верёвка задёргалась, а все средние поплавки разом утонули.

— Погоди тянуть-та, — сказал рыбакам Кирилл, — и так достанем. Только баба моя не навычна, давай отрока посажу.

— Ну, сади...

Кирилл воткнул долблёнку носом в берег. Луноликая послушно вылезла, а её место занял мальчишка. Дело пошло значительно веселее — учёный удерживал долблёнку в нужном положении, а мальчишка, свесившись с носа, перебирал сеть, ловко выпутывая из неё кетин — одну за другой. Рыбу он, даже не оглушив, бросал на дно лодки.

Мужики на берегу остались как бы не у дел, и Кирилл с некоторой ревностью отметил, что они о чём-то толкуют с его «женой». Как это ни было странно, но они друг друга поняли, и женщина скрылась за кустом. Едва заметный дымок, поднимавшийся оттуда, сразу стал заметно гуще. Потом Лу появилась с закопчённым котлом в руках. Она зачерпнула воды и вновь скрылась из виду. Между тем тот, кого учёный определил как «сына», взял двух кетин-самцов и, подойдя к воде, выпотрошил, не отрезая голов, но выдрав жабры. Рыбин он отнёс к костру и собрался заняться чисткой остальных, но пацан с лодки крикнул:

— Папаня, тута каменюка отвязалась! И тама тоже!

— От ить паршивец! — возмутился родитель. — Сказывал же: туже вяжи — на два раза! Таперя новы крепить надо!

Процесс замены грузил закончился тем, что отец с сыном оказались в лодке и продолжили рыбалку, а Кирилл в компании «деда» занялся ухой, точнее, просто варёной рыбой, которую приготовила Луноликая. Она, как и подобает «туземной» жене, в разговор мужчин не вмешивалась и в трапезе не участвовала, а только «подавала» — в частности, плошки с бульоном.

Учёный жевал волокнистое несолёное рыбье мясо, запивал отваром и не мог нарадоваться своей удаче — дед оказался болтливым до чрезвычайности или, может быть, стосковался по свежему слушателю. Кириллу не пришлось даже излагать наспех придуманную легенду — хватило того, что он промышленник, а не служилый, что лицо ему испортил медведь, а жена по-русски не понимает. Дальше оставалось только направлять чужой словесный поток в нужное русло — чтоб не о жене-дуре, не о детях-сволочах, не о снохе-шлюхе, а о чём-нибудь возвышенном, например, о начальстве, войне и торговле.

Часа за полтора-два информации было получено море. Прежде всего оказалось, что Кирилл напрасно выдумывал себе маскировку. Со времени основания острога тут быстро идут ассимиляцонные процессы. В общем, сформировалось приличное количество метисного населения. Женщины речных мавчувенов охотно становятся жёнами и «наложницами» русских. Их потомство — законное и незаконное — рассеяно по всей реке. Оно бывает всякое-разное: от совсем русского до совсем мавчувенского, в зависимости от воспитания. Законных детей верстают в казачью службу, незаконных крестят и пишут в тягловое сословие, а некрещёные остаются ясачными, что часто выгоднее. Вся эта публика, если не занята на службе, промышляет рыбу и пушного зверя, а говорит на тарабарском языке из смеси русского и мавчувенского.

Дела же в остроге обстоят таким образом. Народу прибавилось неисчислимо, и оттого происходит утеснение великое — обывателей разоряют постоем. Петруцкий повелел рубить казармы, но дело идёт ни шатко ни валко, поскольку лес надо плавить сверху, а зимой не нарубили, не заготовили, а летом это дело мешкотное. Все ждут не дождутся, когда войско уйдёт в новый поход бить таучинов или, может, морем куда-нибудь отправится. Правда, с Коймска прибыл большой караван с припасами и жалованьем служилым за несколько лет и, главное, с солью. Хлеба тоже доставили, но это только богатым. Со всех торговых операций теперь берётся государева пошлина, а вино «сидеть» запретили — теперь им казна ведает. А ещё с караваном пришла весть, будто в Коймске чёрный мор, и народ опасается, как бы он на Айдарск не перекинулся. Завтра в «соборе» будет служба, чтоб, значит, «миновала нас чаша сия». Правда, злые языки говорят, что никакого мора нет — это начальство придумало, чтоб на таучинов более не ходить. Было ж объявлено, что сих иноземцев совсем замирили, а теперь вот получается, что они сами к острогу пришли. Впрочем, вполне возможно, что это тоже враки — слухи распускают купчишки, чтоб побыстрее сбыть свой товар.

Кроме всего прочего, Кирилл уяснил, что завтра в остроге планируется нечто вроде народного гулянья — этакое столпотворение. Его собеседник — вот этот дед — рассчитывает под шумок беспошлинно сбыть служилым некоторое количество свежей рыбы: малый прибыток лучше, чем никакого. Учёный прикинул варианты и предложил взять его в долю — всё-таки рыба добывается с использованием его лодки. Дед, в принципе, был не против, и они, немного поторговавшись, ударили по рукам.

Кирилл и Луноликая остались ночевать с рыбаками. Засыпая, бывший аспирант размышлял о том, что комаров здесь исключительно много и что бывают всё-таки среди русских нормальные люди — не заражённые вирусом рвачества, не готовые в любой момент обмануть или предать.

Шпионская акция развивалась как-то очень буднично и неромантично. Утром дед, Кирилл и Луноликая были уже возле знакомых острожных ворот. Учёный отметил, что с зимы тут кое-что изменилось: кустарник вдоль стен вырублен, кое-где в частоколе белеют свежие брёвна, которыми заменили сгнившие.

С собой путники тащили три тяжеленные ивовые корзины с рыбой, накрытые листьями папоротника.

У ворот народу толпилось порядочно, причём весьма пёстрого. В одежде преобладала кожа, «замша» и просто шкуры с неудалённым мехом, а вот тканые рубахи или штаны встречались редко. Наверное, эти люди надели лучшее из того, что имели, но всё равно выглядели чумазыми оборванцами. Такой визуальный эффект усиливался из-за того, что у многих лица были вымазаны чем-то коричневым или чёрным для защиты от комаров, а у некоторых с капюшонов свисали сетки. По внешнему убранству определить национальную принадлежность было трудно — всё смешалось, как говорится, в доме Облонских. Общалась между собой эта публика действительно на странном языке — он состоял из искажённых мавчувенских слов, русского мата и жестов. На рыбоносов никто внимания не обратил. Когда они стали проталкиваться к проходу, Кирилл кого-то задел корзиной, за что был матерно обруган. Учёный мгновенно составил замечательный литературно-художественный ответ, но вовремя наступил на горло собственной песне и промолчал. А вот когда Луноликую какой-то мужик ущипнул за ягодицу, Кирилл дал ему пинка. Агрессор на ломаном русском потребовал сатисфакции, и Кирилл его послал — на чистом родном языке. Полукровка, вероятно, счёл его русским и удалился, щедро обещая лютую месть в будущем.

Собственно говоря, толкучка и очередь на входе не были организованы стражниками — люди особо не спешили и просто тусовались. Двое служилых никого толком не досматривали и плату за вход не брали — было вообще непонятно, зачем они тут находятся. Интерес у охраны вызывали только женщины, идущие без мужчин, но таковых в толпе было мало.

Кряхтя и обливаясь потом под своей корзиной, дед сказал, что надо подаваться на майдан, чтобы занять хорошее место, иначе — дохлый номер. В итоге троица оказалась на центральной площади, до которой от входа было не больше сотни метров. Свободное от застройки пространство, размером с баскетбольную площадку, с одной стороны было ограничено бревенчатой церковью, с другой — приказной избой, перед которой красовались деревянные козлы для порки и трёхместная П-образная виселица с двумя покойниками. Третье место было вакантным — висела пустая петля. Боковое обрамление составляли фасады домов с крохотными оконцами и массивными дверями, открывающимися наружу. Никаких резных наличников или палисадников с георгинами у строений не имелось.

Под «хорошим местом» дед подразумевал угол одного из домов возле штабеля кривых брёвен. Отсюда и вид на «площадь» открывался прекрасный, и улица-проход вглубь застройки была рядом. Правда, это совсем не укромное место явно служило общественной уборной. Обилие экскрементов на грунте деда не смутило — свою корзину он установил прямо на них и велел спутникам сделать то же самое. После этого он с чувством исполненного долга оросил ближайшие брёвна собственной мочой. Что ж, отношение к санитарии в русских селеньях Кирилла давно уже не шокировало...

Оказалось, что до начала чего-то — непонятно чего — ещё есть время. Дед сказал, что ему надо сбегать «до дому за кринкой». Минут через пятнадцать он вернулся с толстостенным кривобоким кувшином явно местного производства. Учёный тоже решил воспользоваться паузой — нанести визит Федоту Петровичу. Луноликая сообразила, что её хотят покинуть, и воспротивилась:

— Не оставляй меня, Кирь! Здесь всё так неправильно, непривычно, страшно! Давай уйдём отсюда!

— Обязательно уйдём, — заверил Кирилл. — Сделаем дела и сразу уйдём. А ты не бойся или, по крайней мере, вида не подавай. Видишь, никто не обращает на тебя внимания, видишь? Значит, ты ничем не выделяешься, не отличаешься от других женщин. Пойми и запомни — здесь безопасно, пока ты не выделяешься. Тут живёт очень много менгитов и мавчувенов. Они часто не знают друг друга — да-да, живут рядом и не знают имён, не здороваются при встрече, не представляются друг другу. Смотри, многие ведут себя так, словно вокруг никого нет. Для них так оно и есть, если рядом нет друзей или родственников. У тебя тут нет знакомых, значит, можешь ни на кого не обращать внимания. Если к тебе начнут приставать менгитские или мавчувенские мужчины, ты должна сопротивляться, отбиваться, поскольку принадлежишь другому мужчине — мне. А у меня тут тоже друзей нет, так что все вокруг для тебя никто или враги.

Вот этот старый менгит, с которым мы сюда пришли, наш единственный знакомый. Наверное, можно считать его другом. Во всяком случае, зла он нам, кажется, не желает. Ты от него далеко не отходи — в случае чего он поможет. Я покину тебя ненадолго — надо поговорить с одним менгитом. Если со мной здесь что-нибудь случится, ты должна выбраться из деревянного стойбища, добраться до наших и всё рассказать Чаяку. Поняла?

— Поняла... Возьми меня с собой!

— Бли-и-н! Прекрати! Лучше смотри на жизнь менгитов в этом стойбище, запоминай всё, чтобы рассказать потом нашим женщинам.

— Но я ничего не понимаю!

— Ладно, объясню. Они всегда живут на одном месте и жилища свои не переносят. Поэтому делают их из деревьев. Пологов внутри нет, они жгут огонь так, чтобы было тепло во всём доме. Сейчас лето, и очаги горят только для приготовления пищи. До реки отсюда далеко, поэтому они берут воду из глубоких ям, обложенных короткими брёвнами, — колодцы называются. Вон, один такой отсюда видно — женщина опускает ведро на верёвке.

— А вот этот высокий дом... Выше самого высокого дерева!

— Это церковь... В ней... Ну, в ней менгиты общаются с Творцом Всего Сущего... Или думают, что общаются... В общем, они там собираются и устраивают как бы камлание — чтобы он услышал, чтобы пришёл...

— Сам... Творец?!

— Ну, как бы... Это они так думают... А вот это — жилище главного начальника менгитов, — ушёл Кирилл от трудной темы, — самого Худо Убивающего!

— Самого?! Такое большое?

— Ну, я думаю, что он живёт только вон в той части — со своими рабами и женщинами. А здесь он встречается с другими начальниками, отдаёт им приказания, велит наказывать провинившихся. Вон на этой штуке людей бьют по его приказу кнутами — иногда до смерти. А вон те двое, наверное, совсем сильно провинились — их долго мучили, а потом задушили на верёвках. И оставили висеть, чтобы все их видели и боялись вызвать гнев Худо Убивающего.

— А у него много жён?

— Вот уж не знаю! Точнее так: менгиты живут по правилам, по законам. Они их сами придумали когда-то давно, но считают, ч-то их дал бог — Творец Всего Сущего. По этим правилам мужчина может иметь только одну настоящую жену.

— А если она надоест или перестанет рожать?

— О, тогда менгиты — особенно «сильные» — берут себе ещё и других женщин. Это считается проступком перед богом, но небольшим — можно просто попросить у Творца прощения, принести ему небольшую жертву.

— Худо Убивающий — самый сильный менгит! Наверное, у него много рук женщин?

— Говорю ж тебе — не знаю! Неинтересно мне это! Ты всё поняла? Тогда я пошёл!

«Усадьбу» Федота Петровича Кирилл нашёл легко — заблудиться в остроге было трудно. Однако сначала учёному показалось, что он ошибся. Он дважды прошёл мимо — туда и обратно — и сформулировал своё впечатление: раньше тут жил богатый представитель могущественного купеческого дома, а теперь образовалось что-то типа общаги или коммуналки, причём перенаселённой. По «улице» шла какая-то женщина, и Кирилл рискнул к ней обратиться:

— Здорова будь, мамаша!

— Да слава Богу! Кака я те мамаша?!

— Проясни мне, хозяйка: тут кажись, Федот Петрович жил, а? Должок ему возвернуть надобно.

— Свят-свят-свят... — мелко закрестилась женщина.

— Хозяюшка, я ж почитай год на промысле был! Людей не видывал, слова человечьего не слыхивал! Что ж ты от меня, как от чёрта?! Помилосердствуй нужде моей!

— Эко — нужда! Под бревно переехал Петрович! На том свете таперича сочтетесся! Возле казёнки висит — не видал, что ли?!

— Это как же? Что случилось?!

— То и случилося — заворовался соседушка! На государя-батюшку злоумыслил, окаянный!

— Да ты что?! На государя?! Вот ведь тать какой оказался! А с виду, а обхожденьем-то был как крестьянин — почтенный человек!

— То-то, что обхожденьем! А сам чернокнижничал да чертей привечал! От евойного-та колдовства у меня-та вся юкола на вешалах погнила! Вся как есть червяком взялася! Ну, ничо, Бог — он всё видит, он ужо ему-та...

— А как он на государя-то? Неужто порчу какую наслать хотел? Свят-свят-свят...

— Каку порчу?! Ворогам государевым — нехристям поганым — ружьё продавал! От ить, до чо корысть бесовска доводит!

— Это точно, хозяйка: от корысти всё, от златолюбия и нечестия бусурманского! Хорошо хоть словили ворога!

— Словить-та словили — его да чёрта Клейменова, безязыкова, что при ём был. А третий-то — рваный — убёг. Хто яво таперича пымает аль укажет, тому награда великая обещана — аж пять рублёв! И муки пше... Ой, погодь-ка... Святый Боже... Ой, заболталася я, дура старая, ой заболталася! А мне-та... А у меня-та... Ой, бегу-бегу!

— Ну, ладно, — пожал плечами Кирилл. — Извини, что задержал. Сама понимаешь — год на промысле, то-сё...

Отойдя шагов на двадцать, учёный оглянулся: его собеседница, так шустро кинувшаяся в другую сторону, почему-то бежать раздумала — стояла и, открыв рот, смотрела ему вслед.

Это приключение Кирилла, конечно, удивило, но расстроило не сильно. Собственно говоря, он хотел всего лишь сообщить Федоту Петровичу, что поручение его честно выполнил, но вся идея пошла к чертям по вине лопаткинских служилых. Мало того что таучины ещё больше озлобились на русских, они научились атаковать большие корабли, так что теперь в устье Айдара им лучше не показываться, особенно с ценным грузом. Учёному была интересна реакция этого человека — он казался единственным «вменяемым» русским из всех его здешних знакомых. То, что его кто-то выдал властям, было вполне в стиле местных традиций. Странным можно было, наверное, считать относительно недолгое следствие и быструю казнь столь важного преступника.

На «площади» уже было полно народа. Кирилл высмотрел, что дед и Луноликая никуда не делись, и решил побродить в толпе — как и полагается шпиону, послушать, о чём говорят люди. Люди же эти (в основном мужчины) были далеко не все трезвы и говорили как бы об одном и том же, но непонятном. При этом они перемигивались и пересмеивались. Причину такой скрытности Кирилл выяснил довольно быстро: среди толпы бродили две тройки служилых «при исполнении», то есть с оружием. Ещё двое «оружных» обеспечивали безопасность торговца-целовальника и бочонка с «казённым» вином, которое, вероятно, было просто местным самогоном. На крышке стояли наполненные оловянные стаканы, но желающих выпить не находилось — мужики подходили, глумливо справлялись о цене и ржали в ответ, а кое-кто норовил и плюнуть, правда, не в целовальника, а в стакан.

Учёный быстро разобрался, что на самом деле вокруг идёт активная торговля спиртным из-под полы — кто-то кому-то наливает, кто-то выпивает и закусывает. От «милиции» нужно было скрыть момент наливания, а пить можно было на глазах у служилых, чем народ и развлекался. Дед со своей кетой оказался очень к месту, поскольку именно его рыбой — сырой и несолёной — народ в основном и закусывал. В общем, торговля шла бойко — дед держал скользких рыбин за хвост и голову, а Луноликая резала их на поперечные куски, которые и разбирали покупатели. Чтобы получить такой кусок, нужно было предварительно отлить немного зелья из своего стакана в кувшин или слить туда недопитое — на жуликов дед ругался, да и публика подобных действий не одобряла. Стражи порядка на это действо внимания не обращали — вероятно, торговлей оно не считалось.

С церковной колокольни послышался звон — его издавал небольшой медный колокол. Некоторое время спустя раздались крики:

— Идут, идут!

— Да нет ещё — рано!

— Сейчас выйдут!

Торговля сразу пошла на убыль — народ устремился на зрительские места вдоль линии от церковных ворот до крыльца приказной избы.

— Куда это они все? — заинтересовалась Луноликая. — Что там будет?

— Да ничего не будет, — рассмеялся Кирилл. — Начальство прошествует из офиса в церковь — только и всего.

— И Худо Убивающий?

— Наверное. Или, может быть, слуги его понесут на руках.

— На руках?!

— Нет, конечно, — шучу я.

— Но я тоже хочу посмотреть!

— На кого? На врага всех таучинов?

— Да-да, пошли, Кирь!

Такое любопытство Кириллу показалось хоть и излишним, но вполне естественным. Кроме того, требование было слишком эмоциональным, чтобы он решился на отказ.

— Ладно, — вздохнул учёный. — Держись за мою рубаху сзади — будем проталкиваться!

Его усилия увенчались успехом — в конце концов они оказались в первом ряду. Находиться здесь было крайне неуютно — сзади давили, пихались и матерились, а спереди пятеро молодцев в кафтанах, бывших когда-то красными, прикладами фузей и древками бердышей расчищали проход для важных персон. Руки то и дело оказывались блокированными, и отбиваться от комаров было нечем. При этом надо было пытаться хоть немного оградить Луноликую от всех этих удовольствий. Как это ни странно, но женщина, никогда не бывавшая в давке, переносила её стоически, словно впереди её ждало райское наслаждение.

К счастью, всё это безобразие продолжалось недолго — крики сменились относительной тишиной, давка прекратилась, мужики в первых рядах поснимали шапки, откинули с голов капюшоны и сетки. Кириллу пришлось поступить также. Комары этому, надо полагать, весьма обрадовались.

Шествие возглавлял сам Петруцкий — в драгунском мундире при всех регалиях. Обмундирование явно не было новым — скорее просто малоношеным. Сидело оно как-то несуразно, однако нельзя было не признать, что на фоне общей серости драгунский офицер в парадной форме выглядит словно райская птица среди воробьёв — от него, казалось, прямо-таки сияние исходит! За капитаном следовало начальство помельче, но оно было не в мундирах, и ни на него никто не обращал внимания.

Кирилл тоже смотрел на капитана и видел многое: «Это, наверное, как раз тот случай, когда говорят: „Слегка выбрит, до синевы пьян...“ Вовсе не сияние от него исходит, а аромат перегара. Бабёнку эту узкоглазую не он ведёт под ручку, а она его тащит и придерживает, чтоб не упал. Почему мундир на нём плохо сидит, очень даже понятно — потому что надет поверх доспеха. Его благородие, вероятно, не слишком доверяет своим подданным. Впрочем, краснокафтанные парни работают как настоящие телохранители — прикрывают патрона со всех сторон. Эх, гранату бы... Или автомат...»

Шествие почти поравнялось с Кириллом, когда произошла заминка — маленькая, почти мгновенная. Вряд ли окружающие её заметили. Капитан чуть задержался на очередном шаге и приподнял устало опущенные веки. Кирилл содрогнулся: «Сейчас узнает — он почувствовал мою ненависть!» Однако Петруцкий посмотрел не на него, а чуть в сторону. Кирилл проследил за его взглядом...

Капитан смотрел на Луноликую. А она на него. И была она в этот момент просто ослепительно хороша — такой восторг, такое восхищение её переполняли!

Это длилось лишь мгновение — спутница дёрнула капитана за руку, он опустил веки и пошёл дальше — ему, похоже, сейчас было всё равно, куда идти и что делать. Кирилл пихнул свою «жену» в бок локтем — она вздрогнула и как бы погасла. Лицо её сделалось обычным — не очень молодым и не очень красивым.

Пока мимо шли члены свиты, Кирилл пытался осознать происшедшее. Что-то внутри него упорно твердило, говорило, доказывало, что ничего и не было: показалось, почудилось, померещилось — подумаешь, какие глядки-переглядки! А в ответ кто-то мрачный возражал: было, было, БЫЛО!

Кто там шёл последним, было не ясно, но следом за ним толпа смыкалась, вновь образуя давку. Кирилла начали толкать и пихать, пришлось прикрывать собой спутницу — хоть с одной стороны. Какого-то мужика прижали к его плечу сзади, и в ухо горячо дыхнуло:

— Ты что же творишь, Кирюха?! Третьим решил стать? Сваливай отсюда, мудак!

Кирилл замер в каком-то оцепенении. Как сквозь прозрачную вату до его сознания доходило происходящее вокруг: «Толпа редеет — все ринулись к входу в церковь. Уже видно, как на углу дед общается с тремя стражниками: двое уже выпили и теперь закусывают рыбой, а он наливает из своего кувшина третьему. У них, наверное, один стакан на всех. Это они мзду так берут с нелегального торговца — за то, что не замечали его так долго. Вот и третий выпил, рукавом занюхал и за рыбий хвост принялся... А дед говорит что-то и рукой сюда показывает. На кого это? Да на меня ж и показывает! Гос-споди, всё так просто: Федот Петрович — первый преступник, второй — безязыкий и клеймёный — это кузнец. А третий — это я, который „рваный”. Петрович на дыбе, наверное, подробно меня описал. Третья петля на виселице — для меня. Это как бы демонстрация. А дед меня сдаёт служилым — выдаёт, чтоб получить награду. Небось, ещё на реке догадался, Иуда! Вот теперь они ко мне и идут — за сабли держатся, один даже вытаскивать начал. Надо линять... А Луноликая? Ну, она как бы ни при чём, она не со мной... Или нет: она со мной, но ни при чём — туземную бабу никто всерьёз не воспримет, это даёт ей шанс. Со мной ей нельзя — однозначно...»

Он заговорил вполголоса, не поворачивая к ней головы:

— Слушай меня внимательно, Лу! На меня не смотри — просто слушай. Вопросов не задавай. Сейчас меня станут ловить, а я буду убегать. За мной не беги, вообще не обращай больше на меня внимания. Иначе сильно меня подведёшь — мы оба погибнем. Никого и ничего не бойся — спокойно уходи из острога на волю. Иди вниз по берегу, пока не встретишь наших. Поняла? Ответь, только тихо: ты поняла?

— Да, Кирь...

— Тогда отвернись и не спеша уходи от меня. Только не оглядывайся. Поняла?

— Да, Кирь.

Служилые были почти рядом, когда Кирилл повернулся и пошёл от них прочь.

— Эй, парень! Погодь-ка!

Учёный зашагал быстрее.

— А ну, стой, падла! Стой, кому говорят!

Кирилл чуть пригнулся и рванул — как на стометровке.

— Держи вора!!!

Охота на человека началась...