Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 26

А за столом, когда он уже допивал кофе, Бригитт вдруг и говорит:

— Ах, совсем забыла… Мне же епископ письмо прислал.

— Что? Кто? Епископ? — удивился барон. Так удивился, что решил даже уточнить: — Епископ маленский?

— Да уж маленский, — смеётся госпожа Ланге, — иных-то я не знаю. С чего бы иным мне письма слать?

— Ну да, вы же с ним знакомы, — вспомнил барон.

— Знакомы, на крещении Урсулы Вильгельмины познакомились, помните? А когда вы на войне были, на именинах Клары Кёршнер он со мною долго говорил.

— Долго? — удивляется Волков.

— Час, наверное, — вспоминает Бригитт.

— Час? — продолжает удивляться барон. Он, признаться, не понимает, оставляет чашку и с новым интересом смотрит на госпожу Ланге. — О чём же вы с ним целый час разговаривали?

— Да обо всём, — Бригитт улыбается. Утром она такая свежая, её зелёные глаза лукавые, живые. Женщине явно нравится то удивление, которое она находит в своём мужчине. — О вас говорили. О моём доме. О дочери нашей. О том, как её крестили. Каким именем. Об отце Семионе. О том, как он службы ведёт, — тут госпожа Ланге смеётся. — Епископ всё спрашивал, не приходит ли он на службу пьян.

— Ну ясно, — говорит барон многозначительно. — А чего же от вас хочет святой отец сейчас?

— Не ведаю, — отвечает красавица. — Просит приехать, как время у меня будет.

Волков всё ещё удивляется, но теперь начинает о чём-то догадываться. Но о догадках своих Бригитт не говорит.

— Так езжайте.

— Уже собиралась, да тут узнала, что вы вернулись, вот вас и ждала. Теперь поеду. И дочку возьму. Пусть благословит, он человек большого благочестия.

— Как соберётесь, заезжайте ко мне, я вам людей в охрану дам. Кого-нибудь… Хенрика и пару людей от коннетабля.

— Так на дорогах тихо сейчас, — замечает Бригитт. — О разбойниках не слышно. Телеги день и ночь ездят.

— Мне так спокойнее будет, — отвечает ей генерал.

Когда он уезжал, прежде чем сесть на коня, поцеловал дочь, а потом спросил у госпожи Ланге:

— Душа моя, желаете чего-нибудь? Может, вам что-то нужно, я хотел бы сделать для вас что-нибудь. Хочу вас порадовать.

И Бригитт не раздумывая ответила:

— Конечно, мой господин, — она улыбалась, и в её голосе опять слышались нотки присущего ей противного женского ехидства. — Уж порадуйте меня, приезжайте сегодня снова ночевать. То и будет мне лучшим подарком.

Волков на это ничего ей не сказал, она так делала не первый раз. Знала, что он не сможет выполнить эту её просьбу, не сможет, чтобы не доводить жену до бесовского воя, но словно назло ему просила его об этом. Он сел на коня и поехал в Эшбахт.

Проехал мимо дома сестры и дома с сыроварнями, что принадлежали семейству Брюнхвальдов. Те дома были недалеко от жилища Бригитт, но ни к кому он в гости не заехал, так как торопился домой. Ведь дома его уже должны были ждать люди, которых он звал для решения важного дела.

На пороге дома его ждала монахиня, она всегда была лицом кисла, а сейчас так особенно.

— Явились наконец, — заметила она барону, когда тот слез с лошади, — баронесса все глаза проплакала.

— Прочь, старуха, — ответил ей Волков, проходя мимо неё.

Но матери Амалии того было мало, и она пошла за ним, бубня из-за спины:

— И дня, как приехали, не прошло, а вы уже от дома уехали, от родной жены и детей. Разве так можно?

— Пшла вон, дура, — уже зло отвечал ей генерал. — будешь докучать — выгоню. На монашеские харчи вернёшься.

Она ещё что-то говорила, но он уже был в гостиной и спрашивал у Гюнтера, что помогал ему разуться:

— Я людей звал, явились они?

— Явились, господин, в прихожей дожидаются.

— Позови, — Волков поудобнее устроился в своём кресле во главе обеденного стола.

И тут же в зале появились два человека, один ещё молодой и второй почти старик лет пятидесяти пяти. Один был врач, сыскавший, несмотря на свой возраст, известность, к которому со всего Эшбахта, а зачастую и из самого Малена приезжали больные; то был монах-расстрига Ипполит, взявший себе незамысловатую фамилию Брандт. А старик, пришедший к барону по его зову, был старый солдат, первый сержант роты Бертье Бернбахер. И Волков, хоть и не вставая из кресла, протянул им руку для рукопожатия обоим.

Когда ему пожимал её господин Брандт, барон спрашивал у него:

— Доктор, вы, я вижу, в добром здравии. Как здоровье жены?

— Слава Богу, господин барон, — он пожал руку господину и поклонился. — Говорят, вы опять были ранены, уж дозвольте взглянуть.

Генерал поднялся с места, и Ипполит помог ему поднять рубаху. Он смотрел уже почти зажившую рану и сказал:

— Рёбра срослись уже, но срослись неправильно. При глубоком вздохе не колет вот тут?

— Нет, — отвечает барон. — Тут не колет, но у меня опять кололо под ключицей и отдавало в левую руку.

— Опять вы гневались, господин, — укоризненно говорит доктор.

— Да уж пришлось…

— То боли душевные, от них случаются удары, а от ударов люди и помоложе вашего иной раз Богу душу отдают, — рассказывает Ипполит, опуская рубаху. — Воздерживаться надо от гнева, о том и в Писании говорится.

— Да разве от гнева удержишься… — сетует генерал.

— Уж вам такое точно не по плечу, — замечает лекарь. — Завтра принесу вам две настойки, а к ним надобна умеренность в винах и в жирной еде. А еще воздержаться желательно от игр любовных, но и это вам не по силам.

Когда осмотр был закончен, генерал уселся в своё кресло и наконец повернулся к человеку, который почтительно ждал, пока он обратит на него внимание. И барон удивил того человека тем, что обратился к нему вежливо и с почтением:

— Вы ведь служили у Бертье, и он выбрал вас правофланговым сержантом. Первым сержантом роты.

— Именно так, господин, — не без гордости отвечал старик. — Я стоял возле ротного штандарта.

— Бертье был храбрец, каких мало, — продолжал генерал. — И сержанты, сдаётся мне, были ему под стать. Как вас прозывают?

— По отцу Бернбахер, господин, а по Богу крещён Олафом.

— А после ранения вы уже были ротным писарем?

— Именно так. В сражении у оврага горцы прокололи мне кирасу и грудь алебардой, с тех пор я долго ходить не могу, кашель одолевает и одышка. И тогда ротмистр меня не бросил и взял писарем в роту.

— И, кажется, вы вели все дела и выдавали жалование и довольствие людям из первой роты. Вы с корпоралами делили добытое и считали расходы, а значит, с цифрами вы знакомы.

— Конечно, я и сейчас счётом живу, господин.

— Вот как? То есть счётом вы владеете?

— Уж простите меня, господин, но с надела, что вы мне дали, сильно не зажируешь. Вот я и подрядился к купцу Кильбергу приказчиком, взялся считать кирпич и на приёмке, и на отгрузке, а также всякие иные товары. С утра и до ночи я всё с бумагами и с цифрами.

— Прекрасно, — кажется, барон именно это и хотел услышать. — А сколько же вам платит купец?

— Это как пойдёт, может, и монету в неделю, а может, всего полталера получится. Недели разные бывают.

— Ну что ж… — прибывшие явно хотели знать, зачем их пригласил хозяин Эшбахта. И он произнёс: — Вы мне надобны, господа, для очень важного дела.

Олаф Бернбахер уже был рад тому, что Волков величает его «господином», и поэтому отвечал услужливо:

— Вы только скажите, что надобно, господин барон.

И Волков всё им объяснил:

— Сыновья мои до сих пор воспитывались бабами, оттого дурны и горласты, пора им становиться мужчинами. И для этого им надобны учителя. Ты, Ипполит, обучишь их знанию языка предков — монахиня моя бестолковая пыталась их учить Писанию, но то всё тщета, едва ли они и десяток слов выучили; а вы, сержант, обучите их счёту простому и письму.

Он закончил и понял, что у обоих приглашённых людей его предложение большой радости не вызвало. И если с Ипполитом всё было ясно — ему обучение молодых господ было не нужно, в деньгах доктор Брандт не нуждался, к нему поутру очереди из страждущих стояли. Он, по прикидкам Сыча, в день имел талер, а в иной день и два. Теперь бывший монах брат Ипполит имел слугу и служанку и строил на окраине Эшбахта большой дом с конюшнями. К чему ему было идти в учителя к барчукам? То для него были только хлопоты. А вот сомнения сержанта барона удивили, и тогда он сказал:

— Вам, сержант, придётся учить моих сыновей каждый день, и посему придётся покинуть вашу должность у купца, а значит, я буду вам платить полтора талера в неделю. Всяко лучше работать два часа в доме, чем целый день считать кирпичи на улице.

— Несомненно, господин, — соглашался сержант, но всё ещё сомневался. — Вот только я не привык к тому, чтобы мне перечили, сами понимаете, в войске я не допускал и слова против моих распоряжений… Я держал всю роту в… — он показал крепко сжатый кулак, — вот тут… И вдруг дети… Ангелочки…

— Вот для этих ангелочков я вас и вызвал, — с усмешкой произнёс барон. — Для них нужен именно сержант, да ещё сержант с розгами, а не учитель танцев и манер из города. Розги и строгость! По-другому мои разбойники вас всерьёз и не воспримут.

— Розги? — с удивлением переспросил старый сержант. — То всё-таки молодые господа. Разве ж можно?

— К сожалению, нужно! Уж вам ли не знать, сержант, что учение начинается с дисциплины. А дисциплина со строгости, — более Волков не собирался ничего им объяснять или уговаривать. Он в этой земле имел последнее слово, а посему закончил: — Ипполит, ты приходи три раза в неделю на час, а вы, сержант, приходите пять раз в неделю на два часа и принесите с собой розги. Этот год обучайте их только чтению, письму и математике, а с осени и воинскому делу начнёте учить. Я подготовлю им доспехи. И начнём… Щит, копьё, меч, верховая езда и прочее.

Конечно, спорить с ним никто не стал, а сержант лишь заметил:

— Не то чтобы я мог их научить работе с мечом, господин, солдатское дело — это тесак.

— Пусть так, начнёте с тесака, потом я им мастера найму, он всему остальному выучит.

— Я смогу приходить в понедельник, среду и пятницу, — сказал врачеватель Эшбахта. И, чуть подумав, добавил: — Перед обедом.

— Отлично, — согласился барон. — Завтра и приходи.

— А мне бы у купца расчёт взять, — просил Бернбахер. — Ещё хоть день отработать надо бы, пока он замену найдёт, иначе не по-людски будет.

— Хорошо, пусть так, — согласился генерал. — Вы, доктор, начинаете завтра; вы, учитель, — он специально назвал так сержанта, чтобы тот почувствовал свою важность, — начинаете через день.

Оба человека ему кланялись, а он напомнил им вслед:

— Сержант, не забудьте про розги.