Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 40

А уж как радовалась Элеонора Августа, урождённая Мален, а нынче госпожа Эшбахт, баронесса Рабенбург. Так радовалась, как будто это ей замуж выходить.

— А я так и подумала… О чем же можно было вам два дня шептаться, ну конечно, о свадьбе! И что жених?

Агнес только улыбалась и краснела. Вот так поглядишь на неё и подумаешь: и вправду невеста, сама чистота, сама невинность. Но баронесса не отставала от неё:

— И что жених? Знатен?

— Нет, — продолжала улыбаться девушка. Помимо невинности и чистоты, ещё и скромность. — Звания он купеческого.

— Ну, значит, богат! — сразу решила госпожа Эшбахта.

— Не беден, — отвечала гостья. И, ещё больше краснея, добавляла: — Главное — он любит меня.

— Любит? — глаза баронессы округлились в изумлении. — Дорогая моя, да разве ж по любви женятся? Никто не женится по любви; и вам, такой красавице и деве рода известного, до́лжно жениха искать из самых благородных семей, а не из семей купеческих.

— Так и есть, — соглашалась с нею Агнес, — вот только у меня за мной земли в приданое нет, — и это был весьма болезненный укол для баронессы, ведь за нею тоже земли в приданое граф-отец не дал. — Вот и решила я выйти за купца.

И Элеонора Августа замолчала, а Волков разъяснил ситуацию:

— Та семья купеческая — не бедная. Мельницы, лавки, пекарни держат, я их знаю.

— И любит меня, — повторила Агнес с мягкой улыбкой. — И дядюшка на тот брак согласился.

Тут она снова подошла и обняла барона, обняла крепко, и на этот раз он не стал её отстранять, иначе жена бы тому удивилась. И потом, выпустив его из своих объятий, она говорит:

— Так что по осени жду вас, дядюшка и тётушка, к себе на свадьбу. Про число потом напишу. — она приседает в книксене. — А теперь разрешите откланяться.

— Откланяться? — тут с баронессой едва удара не случилось, она же собралась расспрашивать «племянницу» до самой ночи, так ей хотелось знать про жениха Агнес, и про его семью, и про их владения, и про их престиж в городе, и про то, как думают играть свадьбу, и кто будет венчать… И ещё, наверно, вопросов пятьдесят было у госпожи Эшбахта, и посему она никак не готова была отпустить свою молодую родственницу, но та со своей очаровательной улыбкой сообщила ей:

— Хочу быстрее порадовать жениха, что дядюшка союз наш одобрил, а перед тем хочу ещё заехать к тётушке Брунхильде в Мален, о том ей рассказать.

— Я тебя провожу немного, — барон тоже встал, ведь на главный его вопрос девица так и не ответила.

Ну что уж тут было делать баронессе, стала она прощаться с «племянницей». И прощалась со слезами в глазах и с благодарностью за серёжки.

Хоть он и велел фон Готту и фон Флюгену оседлать своего коня, но сам сел в карету к «племяннице», уж больно была хороша та карета, и ему хотелось поглядеть её изнутри. И изнутри она оказалась ещё шикарнее, чем выглядела снаружи. Диваны, обивка, стёкла в дверях и печь. Маленькая печурка для холодов.

— И сколько же такая стоит? — диву давался генерал. Он проводил рукою по обивке.

— Ох, дядюшка, — вздыхала «племянница», но в её вздохах слышится и гордость собою. — Уж и не спрашивайте!

Но это для него как раз и есть главный вопрос, теперь он наконец может его задать и предполагает:

— Шесть тысяч?

— Почти, — отвечает Агнес. — Четыре шестьсот.

— Монет Ланна?

— Монет Ланна, — кивает она.

Почти четыре тысячи восемьсот талеров Ребенрее, сразу прикидывает Волков. Уже много лет он не давал ей денег, ни пфеннига. И вдруг видит, что, несмотря на это, девица процветает. Карета четыре шестьсот, да четыре коня единой масти, все отличные, по сотне каждый — это если ещё повезёт дёшево найти, — да платья, да украшения, да слуг шесть человек, и ещё одна карета, подарки опять же вовсе не дешёвые… Нет, определённо, она неплохо живёт, его загадочная «племянница».

— Наверное, в Ланне все думают, что это я тебе деньги даю? — снова гадает барон.

— Ну а где ещё взять столько серебра одинокой деве? — спокойно отвечает Агнес. — Большинство считает вас богатеем. Говорят, что вы хоть и в долгах, но замок достроили почти. Говорят, что боги войны и удачи вечно с вами.

«Боги войны и удачи…».

Он смотрит на неё искоса и ничего не говорит, ни о чем не спрашивает, да ему и не нужно, Агнес сама всё знает.

— Волнуетесь, откуда деньги у меня?

— А что, не надо?

— Не надо, — отвечает Агнес.

— Так ты скажи, откуда у тебя всё, я и не буду волноваться.

— Не волнуйтесь, дядюшка, то деньги от продажи зелий. Они у меня хорошо идут, так хорошо, что вперёд на всё лето раскуплены. Уже и задаток за них дали.

— Зелья? — Волков этого и боялся. Она же не аптекарь и не врач, чтобы торговать зельями; любой, кто про это узнает, может на неё донести. — Какими зельями ты торгуешь? Уж не теми ли, что привлекают мужчин к женщинам?

— А… нет, — беззаботно говорит ему Агнес. — Я уж те делаю редко, иной раз думаю, что и забываю, как их делать.

— А какие же ты делаешь? — он ещё больше стал волноваться.

«Яды? Привороты? Зелья для выкидышей, что готовят все ведьмы? Как та старая тварь из Рютте?».

И она сразу заметила его насторожённость и засмеялась:

— Дядюшка, не волнуйтесь, то зелья удивительные и редкие, и покупатели тех зелий редкие, — она положила свою руку на его руку, чтобы успокоить его. — Мои зелья покупают богатые старики и старухи, чтобы забыть про старость.

— Забыть про старость? — барон хотел пояснений.

— Да, — продолжает «племянница», — я торгую молодостью, из зелий, ничего выгоднее нет. Один флакон даёт избавление от многих старческих болезней и придаёт силы. На ночь выпивает старый человек моё зелье, засыпает, а просыпается уже от голода и жажды. И всё… Старики чувствуют еду по-новому, как в молодости, у них появляется любовная прыть, а у старух — любовные желания, они крепко спят, им всем нравится напиваться вином, их тянет к молодым красавцам и красавицам, они даже танцуют… В общем, всё, как в молодости…

— И что же, — всё ещё не верит Волков, — купил, значит, такой флакон у тебя, и любой старик снова молод?

— Дней на тридцать, — отвечает Агнес, — или на сорок, но не больше. А потом к ним опять приходит старость, болезни, бессилие. Ну, ежели, конечно, не помирают до конца действия зелья.

— Ах вот как, то зелье не вечно?

— Нет, — Агнес смеётся и качает головой, — стала бы я делать его вечным. То мне ни к чему. Нет, пусть покупают, поживут малость, а потом ещё за новым флаконом приходят.

И тут, конечно, у генерала возник ещё один, может быть, даже главный вопрос:

— И сколько же ты берёшь за один такой флакон?

— Пять лет назад, когда лишь создала эликсир, так брала пятьдесят талеров… Но он так хорошо стал продаваться, что решила брать по сто уже через год, потом просила десять золотых, а с лета того года уже беру по пятнадцать.

— Пятнадцать золотых⁈ — барон едва сдерживается, чтобы произнести это без лишних, не присущих ему эмоций, не воскликнуть это. Его так и подмывает спросить, сколько же «племянница» продаёт таких зелий в год. Но он не решается.

«Теперь понятно, как она могла собрать целый ларь золота, которое подарила Брунхильде. Ну, если она, конечно, не врёт».

Да разве же можно по ней угадать, врёт эта девушка или нет, ведь она говорит всё так естественно. Так спокойно, с улыбкою.

— И что же, — продолжает барон. — может, и архиепископ покупал у тебя эти твои флаконы?

Чуть подумав и поглядев на «дядюшку» долгим взглядом, Агнес наконец отвечает:

— Викарий Монтини лично дважды брал то зелье у меня из рук и в мои руки клал золото за него.

— А викарий Монтини… — Волков не знает, кто это. — Это…

— Это викарий Монтини, прелат церкви нашей отец Джузеппе, правая рука и ближайший человек архиепископа. Он же и его иподьякон во время служб. И его сотрапезник частый. Его тайный распорядитель.

И снова у барона есть повод для размышлений, а пока «племянница» всё ещё рассказывает, кто такой прелат Монтини, у него появляется ещё один вопрос, и когда девушка замолкает, он задаёт его:

— А кто же тебя научил… Ну, готовить все эти зелья?

— Научил? Меня? — в голосе девицы слышится явная насмешка. И даже высокомерие. — Никто меня тому научить не может, нет таких мастеров в живых. А те мастера, что есть, что ван Куббен, что Корельяк, что старик Смирновски, так они бы много дали, чтобы узнать, как я делаю своё зелье. Многое бы дали.

— И что же… — Волков не знает, верить ей или нет. С одной стороны, у него нет сомнений, что Агнес необыкновенно, невероятно умна, но всё равно она лишь женщина. Неужели женщина могла переплюнуть учёных мужей, которых сейчас перечислила. И он продолжает: — … ты сама то зелье изобрела?

— Да, не сама, — отвечает Агнес, — у меня есть три человека…

— Три человека? — не понимает барон.

— Три человека, что собирают мне книги по всем землям нашим, да и по ненашим, — объясняет девица. — Я покупаю книги, редкие, про все снадобья, про всякое тайное, и на нашем языке, и на языке королевства, и на языке пращуров. Покупаю и читаю, вот в одной из таких книг и нашла наставление. В книгах тех почти всё глупости и враньё, но кое-что бывает верным. А иной раз кое-что бывает верным, да дурно записано, или записана лишь одна часть, а других частей нет. Нужно додумывать или пробовать свой способ. Искать да пытаться… Вот с этим зельем мне и повезло, в книге было кое-что написано, а потом я искала, искала… И давала одной больной старухе на пробу, смотрела, что получается, вот и нашла рецепт верный.

И всё это она рассказывала быстро, говорила, как будто торопилась, боясь, что он не дослушает. И барон понимал, что это первый раз, когда Агнес может говорить кому-то важному и уважаемому об этой своей безусловной победе. И он, понимая это, не перебивал её, не торопил. А когда она закончила, он ещё и подтвердил этот её успех похвалой:

— Ты удивительный человек, племянница, вокруг меня хватает умных женщин, но ты в уме своём превосходишь и большинство мужчин, что я знаю.

От таких слов молодая и, что уж там говорить, опасная ведьма вдруг вся покраснела. И при этом у неё что-то случилось с лицом на секунду, словно оно поплыло или стало сливаться с головы вниз. Но то длилось всего секунду, а может быть, барону это попросту показалось, и он не мог о том сказать наверняка. А ещё через секунду Агнес уже крепко обнимала его и говорила:

— Спасибо за ваши добрые слова, за вашу извечную доброту ко мне, дорогой дядюшка. Кроме вас и бабушки не было людей на всём белом свете, которые бы ко мне были добры.

Ещё не доезжая до границы своих земель, он попрощался со своею племянницей, которую не видел много лет, и глядя вслед двум уезжающим каретам, он размышлял о том, что будет дальше.

«Чёрт её знает, к чему она придёт. Хороша собой… Вдруг стала… И невероятно умна, невероятно, и место в Ланне заняла высокое. И зелье это необыкновенное, которое приносит ей горы золота и даже покупает какой-то поп, близкий к курфюрсту… Но всё равно, чёрт её знает, чем всё это закончится. А ещё эта её затея со свадьбой, купчишка жених…».

Он оценивал своё положение и прекрасно понимал, что две эти яркие женщины, и графиня фон Мален, и девица Агнес Фолькоф, представляют для него большую, большую опасность. Ведь они могут стать источниками больших его бед. Обе они были слабыми его местами, его уязвимостями. И в то же время являлись его самыми верными союзницами. Союзницами не только сильными, но ещё и самыми преданными. Теми женщинами, которые его никогда не предадут, ну хотя бы по той причине, что без него у них не будет главной их силы, главной их опоры.

«Ладно, пусть всё идёт как идёт, главное для меня — побеждать на поле бранном, и раз уж дал мне герцог дело, так выполнить его с успехом, как бы там трудно ни было».

Наконец он повернул и поехал домой, думая о своём, а фон Готт и фон Флюген ехали рядом и, как всегда, болтали обо всяком глупом.