Божьим промыслом. Принцессы и замки

Глава 25

Вся дорога к пирсам, да и всё вокруг перед причалами, забито телегами и большими возами. Их тут под сотню. Барон не может вспомнить, видел ли такое раньше. Он поворачивается к своему коннетаблю.

— День на убыль пошёл, они тут останутся ночевать, что ли?

— Грузиться будут, пока солнце не сядет, а потом ночевать тут останутся. — говорит Сыч и поясняет: — Весна, господин, зимой тут такого не было. Барж-то у причалов вон сколько, шесть штук под разгрузкой только, и вон ещё две очереди ждут.

— Много, — соглашается барон. Он, конечно, всему увиденному рад, но и тревога некоторая его не покидает. — А говорят, что разбойник на реке озорничает, купчишки плавать боятся.

Ламме только разводит руками: ну сами же видите.

Волков трогает коня и едет вниз по течению реки вдоль пирсов и, кажется, уже бесконечных складов. Везде суетятся люди, двери складов нараспашку, опять же телеги, ручные тачки, приказчики считают корзины и кули, важные купцы беседуют о чем-то чинно. Увидев его, все замирают, кланяются.

А жена спрашивала, зачем он шёлковый костюм надевает, зачем вороного жеребца стоимостью в сто двадцать талеров велел седлать. Вот для этого он всё это и делал, чтобы все эти напыщенные денежные мешки, что стоят в такую тёплую погоду в шубах и бархатных беретах у своих богатых амбаров, знали, кто перед ними, помнили, на чьей земле находятся, и понимали, чьей милостью кормятся.

Но не только для них надевал барон свой любимый костюм. Проехав вдоль пирсов и выехав из пыли, что поднимали лошади и телеги, он со своими людьми стал подниматься на пригорок к одному прекрасному дому, что возвышался над рекою в самом живописном месте здешнего берега. И всё понимающий Сыч тогда ему и говорит:

— Экселенц, видно, я вам более не надобен.

— Да, — соглашается генерал, — езжай. Но перед отъездом в Ланн зайди ко мне, ещё раз всё обговорим.

И когда Фриц Ламме со своим человеком уехал, он добрался до раскрытых ворот дома, перед которыми его увидал конюх и кучер госпожи Ланге Ганс. Он, едва успев поклониться въезжающему барону, тут же кинулся в дом, и не успел Волков вылезти из седла, как на пороге дома уже стояли две женщины. Мать и дочь. Стройная зеленоглазая женщина, безусловно красивая и подчёркнуто аккуратная во всём. И девочка, маленький белокурый ангел в белом платьице. Бригитт держала Анну Терезу за руку и говорила заметно подросшей дочери:

— Вот, Анна Тереза, ваш папенька приехал, — и уже обращаясь к Волкову, она добавляла: — Каждый день про вас спрашивала.

Не ответив ей ничего, генерал схватил ребёнка в охапку, поднял и крепко прижал к себе.

— Ой… Ай… Папенька! — кричала дочка.

— Что? — чуть отпустил ребёнка отец. — Что такое?

— У вас щёки колются! — смеялась девочка, трогая его щетину. — Вон у вас какие колючки.

А генерал снова прижимает дочку к себе, ему хочется прижать её сильнее, ещё сильнее, но он сдерживается, боясь причинить этому ангелу боль. Ему не хочется выпускать её из рук, но дочка начинает мило и ещё не очень хорошо лопотать что-то про своего котёнка, которого она сейчас хочет ему показать, и лишь после этого он нехотя отпускает её.

Теперь сама хозяйка дома. Генерал с удовольствием поцеловал бы её в губы… С удовольствием. Но тут же, у двери, стоят Хенрик и служанки госпожи Ланге, вышедшие встречать господина, поэтому он целует ей щёки и руки, а она шепчет ему:

— Я вас жду уже второй день! От окна не отхожу. Думала, что вы вчера приедете.

В её голосе ему кажутся слёзы, барон заглядывает ей в глаза — так и есть, и он снова целует её щёки. А потом она берёт его за руку и ведёт в дом, где усаживает за стол, который уже сервирован. Там снова обнимает его, прижимает к груди. Она прекрасно пахнет, чем-то цветочным, лёгким. Потом Бригитт садится рядом с ним, и он видит, насколько эта женщина хороша. И это при том, что всё у неё просто. И платье её домашнее, казалось бы, из простого, но добротного сукна, но так пошито, так сидит на ней, что кажется весьма нарядным, и виной тому белоснежные и дорогие кружева. И пятен никаких на нём нет, ни на рукавах, ни на подоле; вообще безукоризненная чистота была тем, что разительно отличало Бригитт от всех иных дам, не говоря уже про простых женщин. Одежда этой рыжей красавицы всегда имела вид как только что из стирки. В этом она была весьма щепетильна. Впрочем, таков был весь её дом. Всё её хозяйство.

Кроме красивого дома, Волков подарил ей в прокорм изрядный надел земли, хорошее пастбище и четырёх исправных, работящих мужиков. Бригитт ни в чём не нуждалась. Но деньги она не транжирила. Недорогая, но изящная посуда, явно от мастеров Ланна. Никакого тебе серебра и красного стекла. Но всё так умно и красиво, что о какой-то бедности или нужде никто бы, взглянув на этот дом, не подумал. Чистая скатерть из обычного, чуть обшитого холста, мебель добротная и крепкая, подсвечники из отличной бронзы. Ничего лишнего, но тут чувствуется и уют, и безусловный вкус хозяйки. Да и сама она… Причёска волосок к волоску, чистюля в кружевах. Красавица с засыпанным веснушками лицом. Ему снова хочется поцеловать её в губы, но служанки, не менее опрятные, чем хозяйка, уже носят на стол ужин, и он решает потерпеть. А ещё генерал сожалеет о том, что не купил ни Бригитт, ни дочери хороших подарков, и обещает себе исправить это упущение, а пока лезет в кошель и достаёт оттуда пять золотых, кладёт их на чистую скатерть перед своей женщиной.

— Это вам.

Она откажется? Нет, конечно. Изящная её ручка с веснушками тут же ловко сгребает золото со стола. А потом Бригитт, не обращая внимания на прислугу, встаёт и целует его в губы.

— Спасибо, мой господин.

А тут в обеденной зале появляется и Анна Тереза, она несёт подросшего в отсутствие отца котёнка.

— Батюшка, это Ральф. Можете погладить, он вырос кусучий, меня укусил, маму укусил, мою няньку Марту тоже укусил, но вас, может быть, не укусит.

— Кот Ральф, прекрасно, — отец гладит кота. И спрашивает у дочери: — А что вы хотите от меня в подарок?

— Ах, — сразу оживает девочка. — Я хочу козлёнка. Белого.

Волков снова лезет в кошелёк, достаёт ещё золотой, протягивает его дочери.

— Но лучше покупайте козочку, из козлят вырастают иной раз злобные козлы.

— Ой, — девочка вертит монету в руках. — А тут хватит на козочку?

— Тут хватит на целое стадо коз, — говорит ей мать и тут же забирает золото у Анны Терезы. — А то потеряете ещё.

— Матушка, но это деньги на козочку.

— Будет вам козочка, будет, — обещает Бригитт дочери, но монету, конечно, не отдаёт.

Отобрала гульден у девочки. Но даже эта её прижимистость нравится генералу. Конечно, Бригитт настоящая хозяйка, чистоплотная, в хозяйстве своём всё знающая, управлять слугами умеющая. И красивая к тому же, хотя на чей-то вкус, может быть, и слишком стройная. Волков невольно вспоминает свою данную Богом супругу и вздыхает.

Потом они втроём, если не считать няньки, что помогала девочке, ужинают. И даже ужин у Бригитт кажется ему лучше, чем дома, хотя никаких особых яств на столе не было, а вино и вовсе было недорогим.

И как тут их было не сравнивать? После бала Элеонора Августа легла в постель к нему в своей несвежей рубахе, от жены пахло вином и потом, и она при том стала целовать его и просить от мужа ласки. Нет, конечно, естественные запахи от женщин его никогда не отталкивали. Вот ещё вздор. Какого мужчину может отвадить от женщины какой-то там запах, когда у него сердце сгорает от желания?

Он брал обозных девиц после того, как они шли за войском целый месяц, и целый месяц нигде толком помыться не могли, не то чтобы постираться и сменить бельё. И ничего, дорожная пыль и женский пот ему тогда помехой не были.

Но всё-таки… Волков предпочтёт ту женщину, что приходит к нему омытая и ложится без всякой одежды, абсолютно нагая, как раз как он любил, на постель, благоухающую цветами.

И как было их не сравнивать? А ещё Бригитт была более искусна и менее ленива. Поначалу барон считал, что их разность заключается в том, что у одной женщины её мужчина почти всегда лежит рядом. Чего уж тут стараться? А та, что неделями ждёт, и будет более ласковой. Но потом он понял, что Бригитт всегда будет лучше. Это и по её дому видно, и по её постелям и столу, и по ней самой. Она вообще во всём превосходила других женщин. Может, она и уступала графине фон Мален в её неестественной, какой-то колдовской притягательности, а в изощрённой, если не сказать распутной, искусности уступала придворной развратнице Амалии Цельвиг, но во всём остальном Бригитт безусловно превосходила этих прекрасных женщин. И как женщина, и как мать, и как хозяйка. И опять же, как не сравнивать госпожу Ланге с баронессой: едва он открыл глаза, а она перед ним стоит уже чистая и свежая, в новом, но простом платье, волосы безукоризненно убраны, рядом с кроватью уже таз, а сама рыжая красавица держит кувшины с горячей водой и улыбается счастливая: Мыться подано, господин мой сердечный.

Элеонора Августа же вставала, когда сыновья её криками или плачем разбудят, когда младший на старшего жаловаться к матери прибежит, а потом матушка побурчит немного и на старшего, и на младшего и ещё будет лежать, почёсываться да потягиваться, зевать. И лишь повалявшись, будет звать горничных девок одеваться и выйдет из покоев к концу завтрака, когда муж уже будет куда-нибудь собираться.

Бригитт же… Когда только всё успела, непонятно… Солнце-то едва встало. Спала ли она вообще? Они ведь с нею разговаривали до полуночи, говорили о делах в поместье, о которых госпожа Ланге была осведомлена отлично, ведь Ёган заезжал к ней часто, рассказать, что пора сеять яровые или начинать убирать рожь, да и Эрнст Кахельбаум тоже приезжал, любил он посидеть тут у неё, выпить стаканчик вина, а заодно сообщить ей последние цены на хмель или на ячмень, чтобы она с выгодой продала собранное. Заодно болтливый Ёган ей рассказывал все новости, что творились в баронетстве, и сообщал все сплетни. Бывали у неё на посиделках и дамы. Тут бывала и жена кузнеца Волинга, что всё время восхищалась её домом и домашними порядками, и жена Карла Брюнхвальда; и совсем молодую ещё женщину госпожу Ламме, жену коннетабля Эшбахта, и ту приглашала к себе Бригитт, не брезговала, хотя госпожа Ламме была из людей простых; а ещё к ней захаживала и сама сестра барона госпожа Рене. Хоть о том вслух не говорилось, но все знали, что прекрасный ангел Анна Тереза очень госпожой Рене любима. И все понимали, что проистекает та любовь от того, что очаровательная девочка этой даме приходится близкой роднёй. Поэтому и сама госпожа Ланге госпоже Рене была не чужая.

В общем, как-то так сложилось, что именно тут, в прекрасном доме на берегу реки, обычно после службы в церкви и собиралось женское общество Эшбахта. Общество, в которое мечтали попасть все дамы баронства; особенно на те приёмы желали попасть жёны и дочери купцов местных, что решили здесь, в Амбарах, обосноваться.

Единственно, у кого не было шансов на эти посиделки попасть, так это у самой баронессы. Ни разу госпожа Ланге не приглашала баронессу фон Эшбахт фон Рабенбург к себе в гости. И генерал как-то раз даже завёл об этом разговор с Бригитт, начав издалека, дескать, неплохо было бы, если бы дамы его перестали ненавидеть друг друга, на что госпожа Ланге со всей своей едкостью и, кажется, с удовольствием ему отвечала:

— Ни видеть, ни слышать эту замухрышку, грязнулю глупую не желаю. И знаться с нею не хочу. И впредь о том, господин мой, меня даже не просите.

Ох, как противна и несносна была в те мгновения госпожа Ланге. Стояла злая, аж пятна на лице пошли, смотрела на него с нехорошим прищуром, как будто упивалась своим высокомерным отказом. Как будто это она ему от дома отказывала.

Тут генерал вдруг подумал, что все эти посиделки женские госпожа Ланге устраивает не от большой любви к местным дамам, к сладким винам и сахарённым орехам. А, может быть, даже от нелюбви к баронессе, к которой местные дамы вовсе не так часто заезжают, как к ней. Назло баронессе. Подумал он так, и в тот раз эта мысль вовсе не показалась ему абсурдной. Да и в другие времена он от этой мысли не отказался.

— Я приказала варить вам кофе и взбить сливки с сахаром, дорогой мой. Одежду вашу вычистили, бельё и чулки стирали, всё почти высохло; пока умываться будете, вам его подадут, — говорит Бригитт ласково и смотрит на него так же. Она проводит рукой по его волосам. — Давайте, я вам полью, мой господин.