Человек рождается дважды. Книга 3

ГЛАВА 16

В районном паспортном отделении милиции огромная очередь. Не только в коридоре, но и на крыльце, на тропинке, всюду люди. Ждут, курят, поглядывают. На лицах тревога и радость. В Ярком сиянии дня тонут вершины сопок, таёжные дали, снег слепит глаза А с крыш вперегонки сбегают струйки воды. Эта весна принесла много радости всем, потому и светятся

лица людей.

Но вот открывается дверь паспортного отдела, на крыльцо выскакивает человек, размахивая над головой коричневой книжечкой. Тут же человека с паспортом окружают плотным кольцом, стараются потрогать паспорт, заглядывают в него.

— Пометки, пометки глядите! Как там, ничего?

— Чистый, братцы, хоть снова в армию! — смеётся тот.

Белоглазов через головы других свободно заглядывает в паспорт.

— Давайте разберёмся с очередью. А то толчёмся как бараны, — предложил он всем.

— А ты, милый, из какого набора? Военного или, может, после? — спросил Его насмешливо старичок с суковатой палкой в руке.

— Был арестован в тридцать восьмом, а что?

— Всё, всё. Я было подумал — из последнего потока, потому и не торопишься, — сочувственно улыбнулся старик и сам принялся устанавливать очередь.

Убедившись, что, ждать придётся не менее двух-трёх часов, Белоглазов пошёл побродить по посёлку. Повсюду строят по-хозяйски. Вот и башенные краны появились, и сборный железобетон. Время другое, и Колыма другой становится.

У клуба толпился народ, вдруг он заметил Колосова.

— Юрий Евгеньевич! Юрий! — крикнул он и зашагал к клубу. — Почему ты тут? Что здесь происходит?

— Только что закончилась партийная конференция, — ответил Колосов и пошёл навстречу. — Ты что, за паспортом?

— Получаю, получаю, — заулыбался Белоглазов, — Значит, конференция. Ну как наш «наполеончик»?

«Наполеончиком» Белоглазов прозвал своего бывшего начальника Авдейкина.

— На вороных и с треском.

— Я не сомневался, что раскусят, — проговорил Белоглазов с удовлетворением. — Вот ходил по посёлку. Всё по-новому, и люди вроде другими стали. И как работают!

— А как Ещё будут работать, когда комиссия Верховного Совета начнёт пересмотр всех дел.

— Так это правда?

— Да-да, Анатолий, скоро.

— Колосов. На райком! — распахнулось окно на втором этаже клуба.

— Иду-у!.. — откликнулся он и заторопился.

— Ты член райкома? Вот это здорово, — обрадовался Белоглазов.

— Да, Анатолий, выбрали, — Колосов даже покраснел. — Ну, ты извини. Если спешишь, можешь с нашим автобусом, наши тоже приехали получать паспорта. А подождёшь, тогда вместе. Хорошо? — крикнул он уже на бегу и, хлюпая по раскисшему снегу, поспешил на заседание районного комитета партии.

Комиссия Верховного Совета СССР прибыла в Нексикан в середине июня. Колосова пригласили. Он как раз собрался идти в лагерь, когда принесли две телеграммы. Одна была из Красноярска.

“Ура Юрка ура снова родился снова живу тчк Ближайшее время выезжаю Центральный Комитет по партийным делам Краснов»

Вторая телеграмма была из Магадана. Обком комсомола запрашивал, сколько новосёлов, прибывающих на Колыму по путёвкам ЦК ВЛКСМ, могут принять мастерские. Размышления Колосова прервал звонок. Дежурный по лагерю напомнил, что комиссия приступает к работе.

В зоне праздник. Заключённые выбритые, чисто одетые, в томительном ожидании слоняются от крылечка к крылечку, от толпы к толпе. У конторы лагеря на завалинке сидят человек тридцать. Колосов увидел и Цыбанюка.

В большом кабинете начальника лагеря за письменным столом, заваленным грудами папок с личными делами заключённых, сидит председатель комиссии Бармин. По сторонам приставного стола Аксеньев — теперь первый секретарь райкома, дальше председатель областного суда, прокурор, какой-то солидный в роговых очках работник милиции и Ещё несколько человек,

— Ну, вот и Колосов, — поднял голову Аксеньев, когда вошёл Юрий. — Садись, хозорган, так, кажется, тебя называют работники лагеря. Тебе придётся давать производственную характеристику. Можно начинать.

— Что же, приглашайте! — Председатель раскрыл дело и кивнул начальнику лагеря. Тот быстро вышёл.

Заключённые столпились у двери и молчали.

— Рассаживайтесь, — показал Бармин на расставленные скамейки. — Здесь не суд, не допрос, а откровенный разговор и личное знакомство с каждым из вас.

Заключённые медленно, с опаской заняли места.

— Советское правительство и Центральный Комитет нашей партии поручили нам пересмотреть все ваши дела и приговоры. Помочь нам в этом можете только вы сами, — продолжал Бармин, перелистывая страницы дела.

Тихо в кабинете. Слышно, как шелестит бумага, заключённые затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы одно слово.

— Независимо от состава преступления, все отступления от норм советского законодательства будут исправлены, — говорит председатель и приступает к работе. — Пескарёв Николай Григорьевич, рассказывайте.

Поднялся пожилой человек.

— Осужден особым совещанием в тридцать восьмом году по статье КРА, на десять лет, — заговорил он глухо. — В сорок втором бежал на фронт, да поймали. Снова срок за контрреволюционный саботаж. Вижу, сгниёшь с этой пятьдесят восьмой, и на уголовное дело решился: кассу на прииске взломал. Да снова просчитался — опять же экономическую контрреволюцию приморозили. А это уже каторга.

Пошли вопросы, уточнения, сверка Его показаний с обвинительными заключениями, приговорами.

Вторым вызвали Цыбанюка. Говорил он дерзко.

— Да, был в националистических бандах в Западной Украине. Ну что я тогда смыслил, сопляк? Молодость — дурость! Говорили старшие: «Самостийна Украина…» Слушал, верил.

— Принимали участие в расправах над бывшими активистами колхозной деревни? — спросил Его председатель.

— Прямо нет, а так в боях с советскими войсками, в стычках с отрядами из винтовки шмалял, как и другие. Может, кого и уложил.

— Как вели себя в лагере? Какое настроение?

— С четвертной за плечами херувимчиков не бывает, — Цыбанюк покосился на Колосова, — Вы директора мастерских порасспросите. Он нас до самых потрохов знает.

— Работник он способный, хороший, только вспыльчивый. Бригадиром был, за грубость сняли. А полезным человеком непременно будет! — убеждённо сказал Колосов.

Цыбанюк только потянул носом и промолчал.

— А как бы вы осудили себя сами? — спросил председатель.

— От силы бы десятку дал, а больше нет, не за что. За десять лет человек много понять может.

Весь вечер проходили перед комиссией разные люди с разными судьбами. Говорили искренне и даже рассказывали то, чего не значилось по делу. Поздно ночью комиссия обменялась мнениями и закончила работу.

По многим делам было решено: освободить за недоказанностью обвинения. Последующие преступления, как вынужденные, во внимание не принимать.

Дело Цыбанюка вызвало длительную дискуссию. Комиссия постановила: за открытую вооруженную борьбу против Советской власти в Западной Украине/ срок наказания с двадцати пяти лет снизить до десяти. Поскольку Цыбанюк с учётом зачётов этот срок наказания отбыл, из лагеря Его освободить.

Дальше Колосов не остался, судьба остальных заключённых уже представлялась Ясно.

Давно притаился посёлок — ни огонька, ни звука. Только не спал лагерь. На крылечках, на завалинках застыли молчаливые фигуры людей. В освещённых окнах бараков виднелись группы. Все сидели курили, ждали решения комиссии.

— Вот так, Юрий Евгеньевич, из комитета ушёл, демобилизовался и теперь вольный, как ветер, — говорил Желнин, лениво разминая в руках папиросу.

«Не ушёл, а ушли, как будто это секрет. И тут врёт», — подумал Колосов и снова посмотрел на часы. В десять вечера обещал заехать полковник Уфимцев, а было уже четверть одиннадцатого. Желнин поймал Юрия в клубе после партийного собрания, сославшись на необходимость срочного разговора.

— Так что ты, собственно, хотел от меня? — спросил Его Колосов.

— Всё думаю, где лучше врастать в гражданскую жизнь, — как бы не расслышав вопроса, продолжал Желнин. — Уехать всегда успею, Если подвернётся что-нибудь подходящее. Всё рвался, а когда оказался за порогом, одолевают всякие мысли.

— Тогда зачем уходил, работал бы, — усмехнулся Колосов.

— Так, дорогой мой, молодёжь подросла, ей дорогу… Да и время новое. — Он жадно затянулся. — Впрочем, ты меня знаешь хорошо, да и я знаком с мастерскими.

Теперь они посмотрели в глаза друг другу. Желнин заискивающе, Колосов с чувством неприязни.

— Тебе нужен правдивый ответ?

— Только правдивый. Мы же коммунисты, — торопливо ответил Желнин, покосившись на дверь.

— Вот-вот, — заметил Колосов. — Ты имеешь в виду должность заместителя по хозяйству. Да, мой заместитель уходит на пенсию, но с тобой я не хочу и не буду работать.

— Совсем другое, — поспешно прервал Его Желнин. — Ты хорошо знаешь меня, чтобы дать соответствующий служебный отзыв. Это может потребоваться.

— Ну какой я могу дать отзыв? Напиши в партийную организацию, и тебе дадут характеристику.

— Да там теперь столько новых…

— Какие же они новые? Это коммунисты, которые прошли и лагеря и ссылку, но не утратили партийности. А уж тебя-то они все хорошо знают.

Когда Колосов пришёл в контору, Уфимцев дремал над пепельницей окурков.

— Плохо службу несёшь, директор, плохо. Сразу видно, что не служил! — встретил он Колосова шутливым упрёком. — Больше часа торчу, собирался уезжать, да ведь надо искать покупателя на хозяйство. Не бросать же.

— Значит, охранять некого, и всё хозяйство с молотка?

— Лошадей будешь брать?

— Нет, своих продаю. Век механизации, а ты с битюгами.

— Напрасно, не кони — трактора, — усмехнулся полковник, — А имущество? Вот ведомости. — Он вытащил пачку печатных листков и протянул Колосову. — Что интересует, ставь точки, а куда девать остальное — запрошу начальство. Всё, директор, всё. Береговых лагерей больше нет. Кто по составу преступления остался не освобождён, того переведут в общие лагеря. Да таких мало.

— Куда же поедут офицеры?

— А чего жалеть? Вот к Двадцатому съезду партии готовятся. Много, видно, будет нового. Слишком решительные перемены произошли в жизни Дальстроя, лагерей, да и всей страны. Мы это чувствуем больше других.

Полковник встал, забрал ведомости. Колосов проводил Его до машины и пошёл домой. Там давно ждала Валя.

— Эге-ге-ге-е-е! Аврал! — донёсся звенящий крик и за ним пронзительный разбойничий свист.

Колосов вскочил с постели и подбежал к окну. По посёлку, прыгая по ухабам, мчалась машина, гремя ломами, лопатами. В кузове стоял Цыбанюк и оглушительно свистел, закладывая в рот пальцы. Грузовик остановился у общежития. Цыбанюк соскочил с кузова и стал бить лопатой по стене барака.

— По-вер-ка! На ли-ией-ку стано-о-вись!

Из барака выглядывали заспанные лица.

— Чего?

— Всеобщий воскресник памяти усопшего раба божия Берлага! Выходи-и!

— Пожар? — проснулась Валя, открыв испуганные глаза.

— Да нет. Опять Цыбанюк баламутит посёлок, — засмеялся Юрий и пошёл умываться.

Прошлое воскресенье Цыбанюк поднял всех чуть свет. Привёз со своей бригадой кусты шиповника, свалил у домов. Волей-неволей всем пришлось заниматься посадкой. И бригада подобралась у него из таких же неуёмных. Как только освободились, и сон им не в сон. Голос Цыбанюка не затихал ни днём ни ночью. Днём на стройплощадке, а вечером то он в парке с парнями расчищал дорожки, то за бараками ворочал брёвна, то на улице помогал ставить плетень или забор.

Колосов умылся, выпил наскоро чаю и пошёл в посёлок У домов собирались жильцы с лопатами, мётлами. Колосов поискал глазами Цыбанюка. Тот стоял у лагерной зоны рядом с бульдозером.

— Куда правишь, чёрт! Стой, стой! — кричал он бульдозеристу, подцепившему отвалом колючую проволоку вместе со стойками. — Потом Её не распутает сам сатана.

Пока подошел Колосов, Цыбанюк успел выдернуть стойки из предзонника.

— На палки Её наворачивай, стерву, и сразу в вагранку. Чтобы ни следа ни духу. Поеха-а-ли!

Парии приспособились быстро. Крутили палки, и на них наматывалась мотками проволока. Вышки сломали Ещё в первый день, сразу как выпустили заключённых. Ночью сожгли ворота. В бараках устроили квартиры для семейных.

На воскресник вышло всё население, даже дети собирали лом и складывали в кучи. Женщины мыли окна в общежитии для новосёлов, там виднелась русая голова Вали.

В этот день ждали новосёлов. В посёлке чистота. Общежития выкрашены масляной краской; Новые кровати; новое белье, На окнах занавески. Фасады домов украшены плакатами, лозунгами, зелёными веточками. В окнах букеты цветов. Автобусы вышли из Магадана утром, и диспетчерские каждого пункта сообщали о продвижении колонны. У клуба, поблёскивая серебром и медью труб, ждал оркестр. Мальчишки с обеда сидели на крыше клуба, не спуская глаз с трассы.

В сквере у клуба с узлами, чемоданами сидели отъезжающие на материк. Получили направление на Чукотку Белоглазов и Марина. Они тоже ждали автобуса. До Магадана Ехал и Кротов. Его реабилитировали и восстановили в партии. Оформив пенсию, он уезжал в Москву. Валя сидела рядом с Мариной, обняв Её за плечи. Кротов с маленьким узелком пристроился в тени кустика.

— На Чукотку — это ты здорово решил, — говорил Колосов Анатолию. — Но я бы всё же сначала отдохнул, а потом уже поехал. Нет денег, возьми у нас.

— Да ты что? Столько лет мечтал. Теперь для обобщения осталось познакомиться с окраиной Северо-Востока.

Марина улыбнулась.

— Самсонов собирается защищать докторскую. Герасимов — доктор медицинских наук, профессор. А мой чем хуже?

— А вот Нина Ивановна воспитывает двух детей и помогает мужу, — в тон Ей сказала Валя и засмеялась.

— И у нас будут. Теперь всё будет…

— Едут! Едут! — резанул слух пронзительный мальчишеский крик, с крыши клуба спрыгнула ватага и помчалась по дороге.

Оркестр выстроился у трибуны. К клубу потянулись люди. Кротов поднялся.

— Ну-что ж, вечный кандидат, будем прощаться, а то начнётся митинг и будет не до нас— И прижал Белоглазова к груди.

Колосов подошёл к Кротову, обнял старика, поцеловал Анатолия, Марину.

— Счастливого вам пути. Да, Анатолий, Если нужна рекомендация, напиши, я сразу. А то ты и верно кандидат с историческим стажем, — пошутил Колосов, пытаясь, заглушить горечь прощания.

— Да, сколько у меня теперь друзей — старых большевиков. — Белоглазов обнял Кротова. — Ну кто бы мог подумать, моряк, что вот так всё сложится?..

Показался первый автобус. В открытые окна видны молодые весёлые лица. Ребята что-то пели, но грянувший оркестр заглушил их голоса.

Колосов Ещё раз попрощался и пошёл к толпе, окружившей автобус, А на повороте к посёлку уже показался второй, третий, четвертый…

На стену клуба комсомольцы мастерских прибивали Ещё одно полотнище:

«Да здравствует Советская Колыма! Привет вам, посланцы Ленинского комсомола! Счастливо вам жить и трудиться!»

Радостно пели трубы оркестра. Новосёлы выходили из автобусов.