Что там, за поворотом?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, в которой представляется возможность прочитать письмо, написанное в сорок втором году

Чтобы понять свое место в огромном и сложном мире, мы пристально всматриваемся в прошлое: «Что там было?», мы стараемся заглянуть вперед, обгоняя стук маятника: «Что ждет нас там, в будущем?» И все это вместе — наша жизнь. Ее глубокая река, кроме сегодняшнего, имеет еще два течения: назад, в прошлое, и вперед, в будущее.

...Было пять утра, солнце, еще не греющее, путалось в деревьях сада, когда прибежал Вовка, стал тормошить Витю:

— Вставай! Побежали в школу. За рюкзаками. Пионервожатая Галя вчера приехала. Я ее специально разбудил!

Дело в том, что У Вовки и Кати не было рюкзаков для похода, они хотели достать их в школе, у пионервожатой, которая одновременно была председателем штаба следопытов, и поэтому в пионерской комнате было сколько угодно походного снаряжения. Но Галя уехала в город, и ребята не знали, что делать. И как раз вчера, поздно вечером, пионервожатая вернулась, это, конечно, узнал Вовка.

Школа помещалась в деревянном здании, и пахло здесь — вот интересно! — книгами. Галя была невыспавшейся, сердитой; она открыла ключом пионерскую комнату:

— Выбирайте. Да поживее!

Рюкзаки зеленой кучей были свалены в углу.

— Вот этот и вот этот, — сказал Вовка, выбрав два совсем новых рюкзака.

Когда выходили из пионерской комнаты, Витя увидел между окном и дверью стенд. В центре его была большая фотография Матвея Ивановича, и был председатель колхоза на этой фотографии в военной форме, с орденами и медалями на груди. А вокруг было еще много фотографий поменьше, какие-то старые документы, письма, вырезки из газет.

— Что это? — спросил Витя.

— Это же наши следопыты все о Матвее Иваныче собрали, — сказал Вовка. — Ты знаешь, какое это письмо? — Он показал на треугольник бумаги, ставшей от старости желтой, с множеством штемпелей. — Фронтовой товарищ Матвея Иваныча написал его жене. Сюда, когда еще немцы не пришли. У тетки Надежды письмо хранилось: у ней на квартире стояли Гурины — жена и дочь председателя нашего. Ему, когда уже у нас навсегда остался, передали. Еле следопыты выпросили. Не хотел отдавать. Да, Галя?

— Скромный он, — тихо сказала Галя.

— А прочитать можно? — спросил Витя.

— Можно. — Галя уже не была сердитой, а стала строгой и даже торжественной. Она приподняла стекло и вынула письмо. — Прочитай. Только осторожней, держи за краешки.

Витя, еле касаясь, развернул ветхий бумажный треугольник.

Уважаемая Анна Петровна!

Пишет Вам однополчанин Матвея Ивановича, вашего мужа, Виктор Трухов. Анна Петровна, сразу хочу успокоить Вас: он жив, поправляется, сейчас в госпитале, и мы, бойцы его батареи, ходим к нему при любой возможности. Матвей Иванович и попросил меня написать Вам, дал адрес — сам он еще слаб. Очень он тревожится о вашей судьбе, о здоровье дочери. Ну, а Вы не беспокойтесь: Матвей Иванович поправляется, врачи говорят, что кризис позади. Ранен он был осколком снаряда в шею.

Анна Петровна! У вас замечательный муж, и все мы, бойцы батареи, счастливы и горды, что служим под его командой.

Разрешите, я опишу Вам, при каких обстоятельствах был ранен Матвей Иванович. С самого раннего утра мы обстреливали Петергоф. Представляете? Мы всегда знали своего командира выдержанным, спокойным, хладнокровным. А тут Матвей Иванович плакал. Он командовал: «По Петергофу, прицел такой-то — огонь!» — и у него дрожал подбородок. «По Петергофу — огонь!» — кричал он, и по его щекам текли слезы.

И мы тоже плакали. Смотрели, как за линией горизонта поднимаются дымы, и плакали. И нам не было стыдно. Я, Анна Петровна, ленинградец, студент второго курса политехнического института. Раньше, до войны, — кажется, что все это было в другой жизни — я часто ездил в Петергоф. И вот теперь там фашисты, они сосредоточили в парке и дворце огневые точки, и мы стреляли, стреляли, стреляли...

Уже кончился день. Мы были взвинчены до предела, и такая бессильная ярость, и такая тоска на душе. Тут нашу батарею подняли: пришел приказ перебазироваться на другое место. Мы вздохнули с облегчением. Тогда-то все и случилось.

Мы проходили через Васильевский остров, и начался обстрел. Немецкий снаряд попал в дом, где находился детский госпиталь. Там обвалилась лестница, начался пожар. И там были больные и раненые дети. Матвей Иванович только крикнул нам: «Ребята! За мной!» И мы стали выносить детей из дома. Я не буду, Анна Петровна, описывать Вам, как все это было... Как они все кричали только одно слово: «Мама!» А обстрел продолжался. И я не скрою: многим было страшно. Но мы видели перед собой Матвея Ивановича — он не боялся смерти, казалось, он просто не знает, что она есть: он не пригибался, не старался спрятаться за угол, когда свистел снаряд. Он только спешил и все время повторял: «Скорее! Скорее!» Они были совсем легонькие, эти детишки: косточки да кожа, от них резко пахло лекарствами — наверно, этот запах я запомню на всю жизнь...

Его ранило, когда он выходил с тремя детишками, взяв их в охапку. Я шел следом, у меня в руках были два мальчика — они из последних сил обхватили мою шею. Снаряд разорвался совсем рядом, но Матвей Иванович успел упасть и закрыть детей собою. Больше он не встал, и мы перенесли его под арку ворот соседнего дома, где лежали спасенные нами ребятишки. Скоро приехали санитарные машины. Матвей Иванович был без сознания, он потерял много крови. Его увезли вместе с детьми.

Мы вынесли из госпиталя всех детей, какие были живы. Мы бы вынесли их, если бы даже дом разрушался на наших глазах, — мы видели перед собой нашего командира Матвея Ивановича Гурина.

А ночью батареей командовал младший лейтенант Соченко. Нет, не изменился адрес наших снарядов. Лейтенант Соченко кричал: «По Петергофу — огонь!» — и лицо его было каменным. И наверно, у всех были каменные лица. «По Петергофу! Огонь!» И стволы наших орудий были раскалены добела.

Анна Петровна! Думаю, что следующее письмо Вам напишет уже сам Матвей Иванович. Берегите себя и дочь.

На прощание я хочу Вам сказать: мы обязательно победим. Потому что невозможно поработить народ, у которого есть такие солдаты, как Матвей Иванович.

Рядовой Виктор Грухов.

12.2.1942 г. Ленинград.

Утро разгорелось. Солнце уже стояло высоко, курилась роса. Мальчики медленно шли по дороге.

— Ну, понял теперь, какой у нас Матвей Иванович? — спросил Витю Вовка.

— Понял...