Чужие отражения чужих тел

Репликация двенадцатая. Иоанн

«Марфа, подлая тварь, как ты посмела меня предать!» — кричал кто-то, и голос его казался знакомым. «Имя твоё Иоанн и ты будешь свидетельствовать на суде от меня», — сказал ему другой голос, а первый сразу же возразил: «Почему от тебя? Это мой сын и он будет свидетельствовать от меня». Он открыл глаза, которые плохо видели, словно смотрел на мир из воды.

— Я не могу свидетельствовать, так как ничего не вижу, — возразил он, но голос, который называл его сыном, успокоил: — Скоро к тебе вернётся зрение.

Первый голос оказался прав, так как вскоре вода в глазах стала прозрачной. Он увидал двух человек: один в чёрной рясе и чёрной епитрахильи с перевёрнутыми звёздами, а второй в белоснежной одежде с золотистой епитрахилью на шее. «Почему меня называют Иоанном?» — подумал он, смутно вспоминая, что когда-то имел другое имя.

— Я Лучезарный, — представился человек в белом, а человек в чёрной мантии сообщил: — Меня, сынок, зовут просто – Семён Иванович Котерман, и ты будешь свидетельствовать в мою пользу.

Иоанну, как его называли, не понравилось, что он должен выбирать чью-то сторону, поэтому он сообщил:

— Я буду свидетельствовать…сам по себе…

— Годиться, сынок, — сказал Семён Иванович Котерман, а Лучезарный ободряюще улыбнулся Иоанну и промолчал. Иоанну не понравилось, что Котерман фамильярно называет его сынком, и он произнёс:

— У меня есть только мать …

Откуда возникла подобная мысль, Иоанн не знал, но он, почему-то, доверял своему подсознанию.

— Значит твой отец – святой дух, — оскалился Котерман, с усмешкой поглядывая на Лучезарного.

— Ты будешь судить людей за скорбь и уныние, за гордыню, за алчность, за чревоугодие, за блуд, за зависть, за гнев, — перечислял Лучезарный, а Иоанн увидел, как перед ним прошли две безвольные девушки в чёрном, с потухшими глазами и печальными лицами. Потом появилась девушка с гордо вскинутой головой, которая прошествовала, словно королева. За ней, подбирая в пыли неизвестно откуда взявшиеся медные гроши, ползла на карачках худая девушка, жадно высматривая монеты. Словно в насмешку, за ней двигалась толстая грузная женщина, не переставая некрасиво жрать, вытаскивая из корзинки на руке, куски какой-то пищи. Её сменила ярко одетая женщина с большими напомаженными губами, которая поднимала короткую юбку, обнажая свою наготу и выпячивая мохнатые промежности. Рядом с ней шла некрасивая женщина в чёрном, которая заглядывала ей под юбку и завистливым взглядом оценивала её платье. Завершала странный парад злобная фурия, которая бросилась выцарапывать глаза Иоанну, но её придержал Семён Иванович Котерман, который ласково выговаривал:

— Не так ретиво, милая, это мой сын!

Лучезарный вручил Иоанну в руки большую книгу и гусиное перо. Раскрыв книгу, Иоанн увидел, что она девственно чиста, а Лучезарный ему сообщил: — Ты должен всё записать, свидетельствуя от себя.

Внезапно под Иоанном оказалась кресло, и он вознёсся над пустынным пространством, а напротив друг друга оказался Лучезарный и Семён Иванович Котерман. Вокруг престола Лучезарного располагались двадцать четыре кресла, на которых сидели седобородые старцы, облаченные в белые одежды, с золотыми венками на голове. От престола Лучезарного исходили молнии и громы, а над ним блистали семь огненных духов. Лучезарного охраняли четыре серафима, с глазами впереди и сзади и шестью крыльями за плечами. Первый серафим был подобен льву, второй – тельцу, третий серафим имел человеческое лицо, а четвертый уподоблялся орлу. Высокий тёмный трон Семёна Ивановича Котермана, инкрустированный белыми черепами, оставался единственным мебелью Тьмы, а окружающие его демоны висели прямо в воздухе. Правда, возле трона Котермана и не пахло демократией, так как достаточно было ему косо посмотреть на какого-нибудь неудачника, как его разрывали демоны без зазрения совести.

— У тебя нет «Слова» — сказал Котерман, вытягивая из-за пазухи книгу с семью печатями. Лучезарный посмотрел на него и сказал: — Ты же знаешь, что неважно, в чьих руках «Слово», блажен тот, кто может её открыть.

Иоанн взглянул вниз и увидел четырёх всадников, за которыми тянулись четыре колонны людей. Они остановились вдалеке на огромной поляне и чего-то ожидали. Белый конь под первым всадником вздрогнул и шагнул вперёд, а за ним по пустынному полю живой змейкой потянулись толпы народа. Иоанн уже различал первого всадника, за которым тянулись пешие люди. Внезапно все взглянули вверх. Иоанн тоже задрал голову и увидел в вышине птицу с человеческим лицом. Агнец божий взмахнул белоснежными крыльями и направил на книгу, лежащую на коленях Семёна Ивановича Котермана, ослепительно сияющий луч. Первая печать рассыпалась огненными искрами, упавшими на первого всадника в красном плаще. Раздался неистовый крик и всадник скорчился от боли, а бледная маска слетела с лица, открывая его лик. Белый конь вздыбился и заржал от страха, а всадник вскрикнул и свалился с лошади, изображая на лице неимоверные муки.

Протянув дрожащую руку к Иоанну, он воскликнул: — Иди и смотри …

Люди, идущие за всадником, выглядели истощёнными и напуганными. Людской поток тянулся до самого горизонта, пропадая в облаке пыли. Вдоль этой реки скорби и ужаса бежала женщина с безумными глазами, которая тыкала костлявым пальцем на людские души и кричала: — Чума на ваши головы! Ваши мозги сжирает Лжепророк!

Всадник в красном плаще быстро прошелся вдоль бесконечного людского потока, а за ним тянулась разношерстная толпа хамоватого сброда. Выбросив руку вперёд, всадник выкрикнул картавым голосом:

— Товарищи! Рабоче-крестьянская революция во всём мире, о необходимости которой всё время говорили большевики, уже совершилась! Да здравствует Апокалипсис – последняя битва пролетариата за свою свободу. Нам не нужны добренькие дяди, желающие нам рай на том свете, мы хотим взять власть на Земле сейчас. Долой помещиков, буржуазию и кулачество!

Иоанн разочарованно узнал во всаднике Владимира Ульянова. Хвост за всадником вразнобой закричал: «Ура!» — и заорал песню: — Смело мы в бой пойдем за власть Советов

И как один умрем в борьбе за это!

В бесконечном людском потоке Иоанн заметил некоторое несоответствие и подошёл поближе. В мужчине, стоящем впереди всех он узнал Николая II, последнего царя, а за ним находилась царица, Александра Федоровна за руку с сыном Алексеем. Вокруг них ютились испуганные дочери царя, Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия.

— А в чём состоит наша классовая борьба? Это — царя свергнуть, капиталистов свергнуть и уничтожить, как класс, — воскликнул Ленин, обращаясь к своему окружению, которое снова закричало: «Ура!» Ленин обернулся к Троцкому, идущему за ним по пятам, и приказал:

— Расстрелять!

Тут же нашлись добровольцы, которые выступили вперёд и стали в ряд. Троцкий высморкался и взмахнул грязным платком: — Пли!

То ли палачи оказались пьяными, то ли руки дрожали от совершаемой гнусности, но дочери царя Татьяна, Анастасия, Ольга и маленький Алексей оказались живы. Их попытались добить штыками и прикладами, довершая мерзкую картинку, но потом пристрелили из пистолета. Толпа, озверевшая от вида крови, заревела, а потом заорала сотнями глоток:

— Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Внезапно земля разверзлась пастью ужасного земляного монстра, который заглотнул окровавленные трупы, смачно чавкая, но подавился от жадности и стал икать, выпучивая глаза. Иоанн не мог пошевелиться или закрыть глаза, а должен был свидетельствовать зло, совершаемое другими. Ульянов шагал дальше, а сопровождающие его товарищи растянулись, расстреливая по пути понравившихся им капиталистов и срывая с молоденьких дам и степенных старушек золотые украшения. Ленин остановился возле белобрысого мальчика, погладил по голове и с улыбкой спросил: — Кулак?

— Крестьяне мы, — исподлобья сказал мальчик, а Ильич констатировал: — Сразу видно кулачью сущность. Средства производства экспроприировать и отдать колхозам, недовольных расстрелять, а остальных отправить в Сибирь, заселять новые земли.

Девочка с голубым бантиком в волосах тревожно спросила у статной дамы: — Мамочка, нас убьют?

— Ну что ты, милая, они проповедуют гуманизм, — успокоила её мать, торопливо смахивая набежавшую слезу. Ленин, заметив их разговор, подошёл поближе и воскликнул, словно спрашивал: «Очень хорошо, буржуазия?!» Он обернулся к толпе, тянущейся за ним, и воскликнул: «Товарищи, подходите поближе! Будем пить кровь у буржуазии!» Он первым приник к шее девочки, впиваясь в неё клыками, и торопливо глотал теплую и терпкую жидкость. Вокруг него сгрудилась толпа и он, оторвавшись от девочки, громко крикнул: — Не толкайтесь, товарищи, всем хватит, — и показал пальцем на побелевшую лицом мать девочки. На неё тут же навалились озлобленные пролетарские морды, кусая, где попало, её белое тело. Высосав всю кровь, Ильич оттолкнул от себя труп девочки и икнул. Вытирая окровавленную морду подвернувшимся красным флагом, он пренебрежительно сообщил:

— Я всегда говорил, что от буржуазии мало пользы.

Странный мир померк, а Иоанн снова увидел, как Агнец взмахнул белыми крыльями и направил на книгу яркий луч. Вторая печать испарилась в огне, отражая луч на второго всадника в маске. Рыжий конь встрепенулся под ним, но седок удержался и вскинул руку в приветствии. Луч света выжег на левой руке всадника свастику, но тот стоически терпел, сжимая рукой огромный блестящий меч.

— Heil Hitler! — воскликнул стоящий рядом худой заморыш в эсэсовском костюме и построенные бесконечной колонной солдаты оглушительно воскликнули: — Sieg Heil!

— Иди и смотри! — с вызовом сказал всадник в коричневом плаще и сам сбросил маску с лица. Иоанн узнал в нем Адольфа Гитлера и не ожидал ничего хорошего от его появления. Он сразу понял, что море людей, тянущееся до горизонта, означало человеческие жертвы, которые неизбежны, пока существует фюрер. Дивизии, выбивая коричневую пыль из-под сапог, уходили вдаль. Внезапно движение остановилось, а фюрер поднялся на высокую трибуну и произнёс: — Когда народы ведут борьбу за свое существование, когда в битвах народов решаются их судьбы, тогда все соображения о гуманности, эстетике и тому подобном отпадают. Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью. Теперь сама судьба подаёт нам знак. Мы должны принести сакральные жертвы и лишь тогда можем ждать успеха. С нами придёт новый мировой порядок!

— Heil Hitler! — снова воскликнул Геббельс, а правильные коричневые квадраты солдаты оглушительно воскликнули: — Sieg Heil!

Солдаты растянулись в длинную колонну по двое и стали ждать, когда напротив их остановится следующая за ними человеческая толпа. Людская змейка остановилась и солдаты без команды принялись палить из автоматов, пока гора вздрагивающих трупов не стала преградой для последующих жертв. Коричневые батальоны переместились назад и снова расстреливали, не жалея патронов, а когда расстреляли очередную партию, то спокойно закурили и ржали, рассказывая анекдоты.

Всё перед Иоанном померкло, а когда он открыл глаза, то Агнец божий взмахнул посеревшими крыльями и снова направил на книгу раскалённый луч. Третья печать полыхнула жарким огнём и треснула, отваливаясь кусками металла от книги, а потом обрушилась на стоящего внизу всадника в чёрной одежде, сидящего на вороном коне. Левая рука всадника обвисла, как плеть, а маска с лица свалилась под ноги коню. Протянув правую руку вперёд, всадник с ехидной улыбкой произнёс: — Иди и смотри …

Под чёрным плащом Иоанн увидел белый френч военного покроя, а знакомые усы на лице убедили его в том, что всадник не кто иной, как Иосиф Сталин. Возле него столпились несколько заградительных отрядов НКВД и сознательные рабочие-партийцы в кожанках, которые внимательно наблюдали за облаком пыли вдали. Облако медленно приближалось и вскоре в сером тумане стали различаться изнеможённые лица детей, женщин и мужчин. Заградительный отряд, куривший до этого на обочине, подтянулся и стал с двух сторон от дороги, образовав коридор. Когда приблизились первые идущие, то Руслан различил в их руках какие-то узелки, которые они прижимали к себе. НКВД-исты вырывали эти узелки из рук и вытряхивали содержимое на землю, в результате чего образовались две кучи по сторонам. Приглядевшись, Иоанн увидел, что это куски хлеба, картошки, горсти пшеницы.

— Колхозники и колхозницы, всё отдадим, чтобы победить мировой империализм, — перекрикивая шорох босых ног, произнёс Сталин, прищуривая глаза, которые пристально вглядывались в проходящие лица, словно избирая очередную жертву. Безразличное выражение опущенных глаз означало последнюю степень душевной опустошённости и ожидание того, как бы всё это закончилось. Сталин озлобленно подумал: «Кулак – классовый враг пролетариата!» — и закурил трубку. Между тем гора с продовольствием росла, а конца колонны с людьми Иоанн не смог увидеть за пылью.

— Мама, это же товарищ Сталин! — восхищённо воскликнула девочка, рассматривая Иосифа Джугашвили расширенными глазами. Сталин похлопал её по щеке и протянул конфетку. Девочка восторженно на него смотрела, пока мать тянула её за руку, а потом сунула конфетку в рот и помахала вождю рукой.

— Хорошая девочка, — произнёс Сталин, поворачиваясь к Ежову, и добавил: — Жаль, дочь кулака.

Не успела женщина с восторженной девочкой отойти сто метров, как её остановили.

— Открой рот, кулацкая подстилка! — произнёс партиец, сплёвывая в траву окурок папиросы.

— Мне дал конфету товарищ Сталин, — уверенно произнесла девочка, показывая сладость коммунисту. Её мать схватила конфету и сунула её в руку партийца.

— Она больше не хочет! — воскликнула мать, зажимая рот девочке, которая пыталась доказать обратное.

Вскоре гора продовольствия прекратила расти, так как проходящие мимо худые скелеты не имели ничего, чтобы отдать, и их подгоняли плётками, чтобы быстрее шли. Иоанн услышал ритмические стенания, но слов разобрать не мог. Когда он напряг слух, то услышал что-то шершавое, как лист слетающее с сухих губ: «Дай… дай… дай…!» Иоанн почувствовал, что его губы непроизвольно произносят: «Дай…дай… дай…» В глазах Иоанна померкло, а когда он открыл глаза, то увидел лицо Лучезарного, который смачивал его чело и говорил: «Держись, мой мальчик!»

Тем временем Агнец божий взмахнул тёмным крылом, направляя на книгу покрасневший луч. Четвёртая печать задымилась и отвалилась от книги. Всадника без одежды и на сером коне отскочил в сторону и сам снял маску, обнажая лицо с азиатской улыбкой. Иоанн вздрогнул, так как узнал Хутина, который, рисуясь, протянул руку к Лучезарному и, словно знакомому, предложил: — Иди и смотри …

По бокам и впереди Хутина шагали отряды федеральной службы охраны с автоматами наперевес и вежливые парни, которые неожиданно совали удостоверение идущим по бокам восторженным почитателям Хутина. Счастливчики, выбранные вежливыми парнями, удивлялись и доказывали, что их любовь к Хутину искренняя, но вежливые парни недаром заканчивали школы КГБ: они загоняли наивным врагам отечества иголки под ногти, подключая их к мегомметру, а потом крутили ручку, тем самым проверяя сопротивление тела очередного неявного демократа.

Толпа джигитов скрытой чеченской наружности тащила переносной мост, и время от времени загоняли на него какого-нибудь демократа, по которому принимались палить из пистолетов. Хутин снисходительно улыбался джигитам и цеплял им на грудь медали и ордена, подаваемые худой дамой с лошадиной физиономией. Внезапно всё остановилось, а вперёд выкатили «Грады» и «Торнадо»[45]. Вглядываясь вдаль, Иоанн увидел город и произнёс: «Ведь там же мирные люди?!» Хутин, словно услышал Иоанна, поднял голову и помахал рукой, а в сторону города полетели ракеты. Народ, восторженно шагающий мимо Хутина, направлялся в сторону города, а «Грады» и «Торнадо» продолжали свою работу, пока направляющие на них не раскалились от огня. Тогда Хутин уставился на плывущий мимо его поток, и он стал гореть, поднимая в небо пепел от сожженных тел. А бесконечный поток людей подбадривал Хутина восторженными криками и безропотно сгорал в пламени его взгляда. Семён Иванович Котерман плескал в ладони и кричал в вышине: — Браво, Хутин! И дана тебе власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Агнец божий взмахнул крылом, стирая Хутина и его восторженный народ, а потом сбил пятую печать с книги, лежащей на коленях Котермана. Из тумана, укрывшего лежащую внизу землю, поднялись тысячи белоснежные души невинно убитых. Они повернули свои бледные лики к Лучезарному и спросили все вместе, повторяя слова речитативом: — Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?

На их слова опустились ангелы и каждого одели в одежды белые, поднимая их к небу, успокаивая и убеждая в том, что не пришло ещё время судить всех.

Агнец божий вновь взмахнул крылом, и шестая печать отвалилась чёрной окалиной. Внизу внезапно задрожала земля, и пошла волнами, разрушая города и деревни. Солнце затянуло темной вуалью, а Луна покраснела, словно стыдилась дел человеческих. С неба с громким воем понеслись к земле горящие, как факел, камни, которые взрывались на земле, образуя огненные грибы. Те грешные, которые не умерли, молили Лучезарного о скорой смерти и избавлении от страданий.

Агнец божий снял седьмую печать, и сделалось тихо на небе, точно все потеряли голос, а семь Ангелов с трубами стали перед Лучезарным.

Первый Ангел протрубил, и упал на Землю огонь и град, смешанный с кровью. Зелёная трава и деревья стали бурыми и сгорели без огня.

Второй Ангел протрубил, и огромный пылающий астероид врезался в Тихий океан. Вода в океане сделалась кровью, и умерли одушевленные твари, живущие в воде, а все суда в Тихом океане погибли.

Третий ангел протрубил, и в Чернобыль упала с неба большая звезда «Полынь», горящая подобно светильнику. Вода в реках сделалась полынью, и многие из людей умерли от воды, потому что она стала ядом.

Четвертый Ангел протрубил, и треть Солнца отвалилась, разрушая Луну и другие планеты, рассыпаясь пылью и скрывая звёзды. На Землю опустилась мгла, а Ангел, летящий посреди неба, громким голосом извещал оставшихся людей: «Горе всем живущим на Земле!»

Пятый Ангел протрубил, и упал на Землю кусок от Солнца, поразив планету до огненных глубин. Поднятый в воздух пепел закрыл остатки Солнца и Землю окутал мрак. Из дыма вышла саранча в железной броне и людском подобии, оглашая окрестности скрежетом железных крыльев на спине. Во главе саранчи Аваддон, ангел бездны, и дано саранче право мучить живущих на Земле. Люди ищут смерть, но не найдут ее, желая умереть.

Шестой Ангел протрубил, и в тот же час произошло великое землетрясение. Вырвались из недр Земли огонь, дым и сера и пали последние города. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, умерла последние люди.

И седьмой Ангел протрубил, и пришло время судить мертвых и отправить души к Свету и во Тьму.

Наступило время последней битвы Тьмы и Света

Ему снился, как будто какой-то мелкий бес порет его розгами в наказание за то, что он плохо служит Сатанаилу. Суворов кричал тонким голосом и не осмелился перечить, а бес, прервав экзекуцию, теребил его и говорил:

— Ваше Сиятельство, проснитесь!

Открыв глаза, Суворов увидел, что лежит в палатке на сене, а камердинер, сержант Сергеев, тормошит его за плечо.

— Почём раньше не будил! — горячился Суворов, на что сержант Сергеев степенно отвечал: — Велели до первых петухов не будить.

Суворов встал, пытаясь отогнать сон, но, как назло, увидел в углу розги, которые он, во всякое дурное утро, употреблял для наказания ни в чём неповинного Тищенка.

— Позови ко мне, Тищенку, — крикнул Суворов и Сергеев понял, что у барина скверное расположение духа, поэтому быстро вышел из палатки и принялся искать штатного козла отпущения за чужие ошибки, прегрешения и провалы. Подкамердинер Тищенко слыл философом и за то, что его колотил барин, зла не держал. Сергеева долго не было, а когда появился, то растерянно доложил:

— Осмелюсь доложить, Ваше Сиятельство, но Тищенко в стане врага!

— Как такое может быть! — воскликнул генералиссимус, на что сержант Сергеев доложил: — Так его душе присудили.

Суворов стегнул сержанта розгой, раз, другой, третий, а потом разохотился и стал бить наотмашь, пока не освободил душу от горечи и злости. А злиться было от чего.

Его, генералиссимуса, не проигравшего ни одного сражения, отправили в подчинение маршалу Жукову. То было позорно, что вместе с Суворовым, этому маршалу отдали в подчинение ещё генералиссимуса Сталина и новоиспеченного военачальника, полковника Хутина. Его Суворова, сравняли с недоумками в военном деле. Другой резон стоять рядом с Наполеоном, но того ещё ниже опустили и отдали в подчинение полковнику Хутину. Впрочем, судить не ему, Суворову, так как здесь, во Тьме, кто больше душ погубил, тот и выше.

— Неси воды, — крикнул Суворов и сержант, охая и держась за бока, понёсся к колодцу, набрать студёной воды барину для обливания. Даже не сделав привычную пробежку, Суворов надел парадные ордена и весь в орденских лентах вышел на Куликово поле для рекогносцировки. Лагерь Тьмы дрыхнул, даже не выставив часовых, и это одно вызвало у Суворова спазм неприятия, отчего он ускорил шаг и вышел к передней линии. Враг тоже спал, но вдоль переднего края войск горели яркими точками факелы. Взглянув на светящийся ночью мирный Киев за Днепром, Суворов резко обернулся и отправился в свою палатку думать о предстоящем сражении.

Жанна д'Арк не спала, а молилась Лучезарному и просила сберечь её войска. За правое дело не грех отдать Богу душу, что она и подтвердила своей земной жизнью. Разведка, вернувшаяся под раннее утро, доложила, что против неё стоят войска генералиссимуса Сталина. Она не знала, кто такой Сталин, но расспрашивало не о нём, а о его войске, вникая в каждую мелочь. Её полковник, Джузеппе Гарибальди, лично ходивший в разведку, говорил Жанне: — Скверное войско, сплошные пьяницы и разбойники, окопались в окопах и водку жрут. Чтобы держать их в узде, сзади поставили пулемёты, иначе назад побегут.

Жанна не знала, что такое «пулемёты», а душой чувствовала, что к победе приведет только крепкая вера в неё. Выслушав доклад Гарибальди, она спросила: — Не переоценивай своей силы. Враг по-прежнему силён.

— Я знаю, каким оружием его одолеть, — уверенным голосом произнёс Гарибальди и ухмыльнулся: — Я верю в тебя и себя!

Жанна двинулась вдоль своих войск, улыбаясь каждому и благословляя на победу Света. Напротив войск полковника Хутина держал фронт Спартак, ударный кулак которого составляли его бывшие соратники, гладиаторы, и украинские добровольцы, погибшие во время украинско-многороссийской войны. Спартак точил свой блестящий меч, а когда к нему подошла Жанна, широко улыбнулся и произнёс: — Ты не бойся, я тебя в обиду никому не дам!

Жанна перекрестила его и произнесла:

— Веруй в Лучезарного и Свет будет с нами!

— Верую! — сказал Спартак, становясь перед Жанной на колени и целуя край его камзола.

— Веруем! — вразнобой прокричали его гладиаторы, а украинские добровольцы осеняли себя крестом.

Напротив Суворова стоял Архимед, который сидел за полевым столом и что-то чертил.

— Что ты рисуешь? — спросила Жанна. Архимед удивлённо поднял голову и добродушно ответил:

— Я вычисляю квадратуру круга.

— Разве тебе не следует подготовиться к сегодняшней битве? — спросила Жанна, на что Архимед ответил: — Ах, ты о войне!? Не беспокойся, Суворова мы одолеем.

— Он лучший полководец всех времён, жаль, что на стороне Тьмы, — сказала Жанна, с сомнением поглядывая на увлечённого задачей Архимеда.

— Ты веришь в Бога? — спросил Архимед, а когда Жанна кивнула, сказал: — Точно также я верю в то, что одолею Суворова.

Напротив войск Гитлера, Наполеона и Муссолини расположились отряды Нельсона Мандела. Высокий седовласый африканец положил руку на плечо Жанне и сказал: — Ты ближе к Лучезарному, поэтому, прошу, помолись за меня, а за остальное не беспокойся, я знаю, как приручить диких зверей.

— Диких зверей приручить нельзя, — сказала Жанна и Мандела с улыбкой ответил: — Вот видишь, и ты это знаешь!

Из-за Днепра прибывали последние резервные полки, которые, перед тем, как переплыть Днепр, торопливо заходили по колена в речку Почайную, пили святую воду, осеняя себя тройным крестом. Над горизонтом выглянул яркий краешек солнца и трава на поле зашелестела от поднявшегося лёгкого ветерка. Окинув взглядом свои полки, Жанна, собравшись, сказала Манделе:

— Пора!

Она быстрым шагом покинула его позиции, чтобы возвратиться на небольшое возвышение, где был её лагерь и развивался её флаг из белой ткани, усыпанный лилиями.

Куликово поле[46] широкое, но не вместить ему всех воинов Света и тёмные ряды сторонников Тьмы. Глубокая полоса разделяет не только души, но и прошедшую жизнь, и взгляд на будущее. Высоко в небе над воинами Света сидит на Престолах Лучезарный, поглядывая на бескрайнее море человеческих душ. Против него на тёмном троне сидит властитель тёмных сил, по-прежнему предпочитающий находиться в оболочке Семёна Ивановича Котермана. Над самой серединой поля висит в небе Иоанн с раскрытой книгой и вечным гусиным пером в руке. Он, не думая, записывает всё, что видит, так как понимет, что от своего предназначения не отказаться.

Из Света вперёд выехал широкоплечий воин Первосвет на резвом белом жеребце и остановился между войском Света и Тьмы. Ему на встречу на низкорослом монгольском коне выкатил сын Субэдэя-нойона, высокомерный Тимур-Бука, по прозвищу Хайвон. Первосвет сидит на белом жеребце, разминает плечи, мечом машет, Хайвона дразнит. Позади воины Света, а Первосвету видится войско руськое, а за ним отец Днепр, а на том берегу Киев и отступать некуда. Не осталось на Земле равнодушных душ и всем придётся выбрать сторону Света или Тьмы.

Богатыри вскинули длинные копья и схлестнулись посередине, подбадриваемые каждый своей стороной. Копья, странным образом столкнувшись в ударе, не выдержали и треснули. Отбросив их в сторону за ненадобностью, богатыри стали крутиться по кругу, отбывая удары меча и копыт вздыбившихся лошадей. Конь Хайвона захромал, и он соскочил с него и стал, широко расставив ноги и подняв в свой меч. Первосвет легко соскочил со своего коня и шепнул ему: «Пощипай травки, охладись», — а сам, взмахивая мечом, двинулся в сторону Хайвона. Долго дрались богатыри, но не повезло Хайвону – удар в шею не оставил ему надежд и он упал, захлёбываясь кровью. Воины Света восприняли победу Первосвета восторженными криками, а из рядов Тьмы посыпался град стрел. Первосвет, сражённый стрелами, упал на землю, а его конь, неподвластный стрелкам, склонился к хозяину, теребя его чёлку. В тот же миг Сталин взмахнул рукой и политруки, угрожая пистолетами, погнали серую массу вперёд, базлая во всё горло: — За Сталина, за Родину.

Заградительный отряд приготовил пулемёты, а толпа штрафников и уголовников фальшиво запела, не поднимаясь из окопов:

— Как родная меня мать провожала,

Тут и вся моя родня набежала.

Ах, куда ж ты, паренёк, ах, куда ты?

Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты!

В Красной армии штыки чай найдутся,

Без тебя большевики обойдутся!

Эх, яблочко, да золотистое,

Не водися ты, Ванёк, да с нечистыми!

Будь такие все, как вы, ротозеи,

Что б осталось от Масквы, от Многорассеи….

Вскочив в окопы, офицер с тремя ромбами пальнул из пистолета и погнал батальон вперёд. Не прошли они и сто метров, как увидели кучу бочек, лежащих на боку. Выбив дно, уголовник крикнул: — Братва, вино!

— Отравленное, — сказал бывший капитан, а ныне рядовой штрафной роты Иван Бессмертный.

— А сейчас проверим, — сказал блатной и зачерпнул из бочки прямо котелком. Опрокинув в себя половину, он подождал малость, а потом снова зачерпнул и произнёс, криво улыбаясь: — Лучше я потеряю душу здесь, чем в бою.

— Отодвинься, урка, дай и другим попить, — сказал Иван Бессмертный, зачерпнув из бочки кружкой.

— Братва, налетай! — крикнул пьяный блатной, и весь рядовой состав штрафного батальона сосредоточенно выбивал из бочек дно. Гарибальди, наблюдая противника, спрятал улыбку в пышных усах: недаром его воины опустошили все погреба в итальянской округе и подкатили как можно ближе к вражескому стану бочки с вином.

Хутин скептически улыбался, наблюдая за тем, как перед его танковой бригадой выстроилась кучка голых гладиаторов и украинские добровольцы. Чтобы доставить себе удовольствие, Хутин послал вперёд десантников из 76-й псковской дивизии с приказом убить всех гладиаторов, а украинских добровольцев взять в плен. Скрываясь в высокой, по пояс, траве десантники поползли в сторону врага. Паша Осипов, в бытность свою псковский десантник по кличке «Фуфел», бормотал себе под нос невесть откуда прилипшую песню: «И значит, нам нужна одна победа, одна на всех – мы за ценой не постоим», — когда перед ним выросла огромная фигура гладиатора. Перепуганный Паша выпустил в гиганта очередь из автомата, но гладиатор даже не пошевелился. Он подошел к ошарашенному Паше, вытряхивая из себя пули, и сказал: — У тебя плохое оружие. Душу этим не возьмёшь.

Гладиатор взмахнул мечом и снёс Паше голову, которая, вместе с телом, тут же испарилась, превращаясь в серую пыль. Паша мог бы гордиться, если бы знал, что его голову снёс сам Спартак. Старший лейтенант Антон Короленков не видел своих бойцов, но предчувствие его не обмануло – в траве творилось что-то непонятное. Последнее, что он почувствовал, нож на горле, а потом захлебнулся в крови.

Хутин долго всматривался в степь, но видел только гуляющий по ней ветер, волнами пригибающий траву. Внезапно что-то мелькнуло в траве и Хутин, от неожиданности, покрылся липким потом. Он вспомнил слова Чапаева из кинофильма и понял, что тот был прав – место командира сзади, а не впереди, на сером, как у него, коне. Из травы выбрался избитый десантник с поднятыми руками, который промолвил: «Не стреляйте, это я!» — как будто его кто-то знал. На шее у него висела табличка с неприличной надписью о Хутине.

— Прикажете расстрелять дезертира? — спросил бывший министр обороны Сергий Кугетович Шойногу. Хутина, страдающий какоррафиофобией[47], не волновала судьба десантника, а только успех его участка фронта. Поэтому он жёстко сказал: — Сжечь поле и танки вперёд!

Заработали «грады» и всё поле вдали вспучилось взрывами, а потом вспыхнуло высоким пламенем, которое ветер погнал на них. «Идиоты, не предусмотрели!» — злился Хутин, хотя винить следовало себя. Все танки умчались вперёд, оставив бронеавтомобиль «Волк», на который пересел Хутин. Рядом мчались бронеавтомобили охраны. Бросив взгляд вправо, на соседний бронеавтомобиль, Хутин увидел голого водителя, высунувшегося в окно. «Какого хрена!» — возмутился Хутин, а присмотревшись, застыл от ужаса, – за рулём находился голый гладиатор с желто-синей лентой на лбу.

— Танки назад! — воскликнул Хутин и помчался вперёд. Выглянув в зеркало, он увидел, как несколько машин сопровождения вспыхнули, как факелы и остались позади. Краем глаза он заметил, что справа, в направлении машины, мчатся голые гладиаторы, а взглянув налево, увидел отряды в форме украинской армии. «Обошли!» — вспыхнула неприятная мысль, и Хутин крикнул водителю: — Гони.

Командиры передних танков развернули машины назад, а те, что сзади, выглянув в люки, увидели машину Хутина мчавшуюся вперёд, не стали менять курс, пока лоб в лоб не столкнулись со своими же танками. Кто-то подумал, что встретил неприятеля и принялся палить в противника, который отвечал тем же. Подоспевшие гладиаторы и украинские добровольцы забрасывали танки бутылками с «коктейлем Молотова», а Хутин, объятый паническим страхом, понял, что битву он проиграл.

— Іди, но, сюди, москалику! — сказал огромный усатый украинский воин по имени Ярош, вытаскивая его за шиворот из бронеавтомобиля. Сидевший рядом водитель и не думал его защищать, а сказал: — Я сдаюсь в плен!

— В этой битве пленных не бывает, — сказал Спартак и лёгким движением руки отрезал водителю голову. Душа Хутина удрала в пятки, оставляя пустую голову, и затаилась, ожидая своей участи.

Развёрнутый строй Суворова бодро сближался с защитниками Света, а когда расстояние уменьшилось на выстрел пули, то солдаты пальнули залпом и выставили вперёд штыки. Пули-дуры мертвецов не берут, поэтому солдаты Суворова слегка удивились и крепче сжали ружья, направляя убийственные штыки в сторону врага. Войско, руководимое Архимедом, стояло на месте, поджидая врага, и не двигалось. Каждый солдат Суворова имел на носу чёрные модные очки, и Архимед вначале удивился, а потом догадался и громко рассмеялся. «Суворов считает, что я применю зеркальные щиты и выжгу солдатам глаза!» — смеялся Архимед, а потом крикнул: — Поднять щиты!

Увидев щиты у бойцов Архимеда, солдаты Суворова опешили, а потом хором сняли очки, выпучив глаза на изображение. Суворов тоже прищурился, разглядывая изображение, а когда рассмотрел щиты, то его обуял панический страх – на щитах во весь рост, точно в зеркале, красовался его портрет. Суворов страдал эйсоптрофобией[48], поэтому никогда не держал зеркал. Увидев огромное количество своих портретов, он впал в прострацию и потерял сознание. Солдаты, не осмеливаясь вонзать штыки в изображение Суворова, опустили ружья и сбились в кучки, а бойцы Архимеда двинулись плотным строем вперёд. Кто-то из солдат Суворова спохватился и поднял штык, но тут ближайший пригорок вспыхнул ярким огнём и глаза солдат ослепли от тысячи лучей. Солдаты Суворова побежали, сминая всякий строй и запоздало надевая очки, а за ними шагали воины Архимеда, разя поверженных солдат мечами.

Нельсон Мандела спокойно взирал на объединённые войска Гитлера, Наполеона и Муссолини, которые с трёх сторон атаковали его войска. Преимущество Манделы было в том, что рукав Десны перед его войском изгибался в сторону противника, и его необходимо было штурмовать. Сзади у Нельсона находилось главное русло Десны, впадающее в Днепр. Гитлер и дуче Муссолини доверились мастерству Наполеона и являлись при нём всего лишь представителями своих войск. Как ни странно, Мандела не помешал штурмовой бригаде Наполеона обосновать плацдарм для наступления на другом берегу рукава. Наполеон не любил гражданских за их бестолковость, в особенности тогда, когда они занимались не своим делом – войной. Мало того, пушки Манделы молчали, когда переходили основные войска Наполеона.

«Боже! Какой дурак!» — прошептал Наполеон и услышал в ухе голос Лучезарного: «Ты обращаешься не по адресу!» Наполеон не сильно сожалел о том, что попал к тёмным силам, так как его основная профессия – убивать, побеждая, и этим всё сказано. Когда основные войска Наполеона закончили переправу, он вздохнул и приказал трубить наступление. Внезапно впереди раздались выстрелы, и от войска Манделы отделилась странная пестрая и живая субстанция, которая покатилась, точно вода, в сторону замерших рядов войск Наполеона. За этой пестрой волной с лаем понеслась огромная стая собак. Всё выглядело так нелепо, что Наполеон поднял подзорную трубу и настроил её, чтобы лучше видеть.

Первое, что бросилось ему в глаза, была морда кота, который, расправив когти, собирался вцепиться в парик Наполеона. Бонапарт упал навзничь, выронив трубу, и оцепенел на месте. «Что там?» — нетерпеливо и испуганно воскликнул Гитлер и подобрал трубу, которую воткнул в свой глаз и замер на месте. Он завороженно смотрел, как куча котов прыгает по головам солдат в направлении их лагеря. Ноги у Гитлера подкосились, и он лёг рядом с Наполеоном. Дуче Муссолини, озадаченный состоянием командного состава, хотел взглянуть в трубу, но ему на грудь бросился перепуганный кот, который прыгнул и вцепился в его лысину. Муссолини завыл и бросился в воду, лихорадочно взмахивая руками, а перепуганный кот драл ему голову, выдирая последние волосы. Наполеон, несмотря на своё брюшко, быстро добежал до водной преграды и поплыл за дуче, перегоняя его у противоположного берега. Перепуганный кот спрыгнул с лысины дуче на берег и дал дёру от воды, невольно преследуя Наполеона.

Оставшийся на том берегу Гитлер тоже страдал айлурофобией[49], поэтому, когда увидел стаю перепуганных котов, не побоялся прыгнуть в холодную осеннюю воду и проворно преодолел водную преграду. Оставленное войско, увидев такой коленкор, бросилось назад, но дорогу им преградили два речных катера с морячками, которые, точно капусту, косили головы плывущих противников.

Жанна д'Арк доверяла своим командирам и, находясь на взгорке, видела всю картину боя. Войска Света теснили тёмные силы, и она решила, что наступил её черёд. Жанне подвели огромного белого коня, на которого она вскочила без помощи, и подхватила в руки своё белое знамя.

— За Веру в Светлое будущее! — воскликнула Жанна и рядом с ней захрипели кони белой масти, собранные, точно на подбор. Обнажая мечи и сабли, белая живая молния устремилась на лагерь Жукова, окружённый отборными войсками и усиленный демонами. Над Жанной летели архангелы, прикрывая её сверху.

— Патронов не жалеть, — воскликнул Жуков, но его ординарец с тревогой сообщил: — Пули их не берут!

— А чем же их взять? — растерялся Жуков, не понимая, что он уже потерял победу. «И значит, нам нужна одна победа, одна на всех – мы за ценой не постоим…» — сверлила мозги надоедливая фраза, но на большее не хватило времени – накатила слепящая волна, которая опрокидывала демонов и повсюду полилась тёмная, как патока, кровь.

— А не пора ли сразиться нам? — сказал Семён Иванович Котерман, поднимаясь со своего чёрного трона и расправляя за спиной огромные чёрные крылья. В руках у него появился чёрный меч, сверкающий бликами, а хлипкое тело Котермана превратилось в мощного зверя в железной кольчуге. Его вытянутая морда потеряла сходство с Семеном Ивановичем, точно он сбросил маску клоуна.

— Тебя ведь прошлый раз убила Маргина, — сказал Лучезарный и спросил: — Как ты выжил?

— Вместо себя я подсунул ей Самаэля, — засмеялся Сатанаил, а Лучезарный раскрыл белые крылья и взвился выше облаков, закованный в сверкающие доспехи.

— Ты мёртв от своего рождения, но я готов тебя вновь убить, — сказал Лучезарный и ударил сверкающим мечом. Сатанаил легко отбил удар, и сделал выпад, проверяя реакцию Лучезарного.

Внизу тоже продолжался бой. Жуков, покрякивая, сжал в руках меч и сделал для разминки несколько взмахов, отпугивая Жанну, которая даже не отклонилась от ударов. Жуков не питал никаких иллюзий и намеревался убить женщину, стоящую перед ним.

Тогда, в Берлине, он отдал негласный приказ и тысячи немок достались победителям. «Гуляй, солдат, заслужил!» Он и сейчас не сомневался в победе, после которой, как и всегда, отдаст побеждённых на милость победителей.

«Её я заберу себе, в назидание!» — подумал Жуков и яростно взмахнул мечом, срезав ветку дерева с кулак толщиной. «Есть ещё порох в пороховницах!» — подумал он и, отбивая удар, скользящим движением меча треснул плашмя по голове Жанны. «Вот и всё! Допрыгалась!» Жанна лежала в траве, а из её разорванного уха сочилась кровь, стекая на шею. Она оставалась без сознания, раскинув в стороны руки, а её юбка задралась на кольчугу, оголяя голую промежность. «Сейчас же и возьму!» — прошептал Жуков, возбуждаясь и расстёгивая галифе. Когда он направлял свой набухший орган, то почувствовал удар в грудь и с удивлением увидел тонкий клинок, застрявший в сердце. Дыхание перехватило и Жуков, закатив глаза, упал на прекрасную грудь Жанны д'Арк.

Тем временем битва Лучезарного и Сатанаила не выявила победителя, что весьма обескуражило обоих. Такое равновесие не устраивало ни одну сторону, поэтому Сатанаил с ожесточением воскликнул:

— Нужно положить конец этим девичьим танцам!

Он вытащил из кармана алюминиевый шарик и ехидно спросил Лучезарного: — Ты знаешь, что это такое?

— Давай догадаюсь – демонная бомба, — с улыбкой сказал Лучезарный.

— Молись, через секунду ты погибнешь, — сказал Сатанаил и бросил шарик в Лучезарного. Ничего не произошло, а Лучезарный ехидно спросил, отфутболив шарик назад, Сатанаилу: — Как ты думаешь, почему твоя демонная бомба не уничтожила меня на Перии?

Сатанаил слушал и молчал, а Лучезарный продолжил:

— Я украл у тебя демонные бомбы, вот они, — он вытянул из кармана два алюминиевых шарика, поднял над головой и сказал: — Твои бомбы – пустышки!

— Что вы делаете?! — воскликнул Иоанн, глядя на них снизу, и исступленно поднял руки над головой:

— Свидетельствую, что все религии на Земле есть суть убийцы, сеющие семена раздора в души людей. Среди всего живого на Земле нет более беспощадного стада, чем человечество, уничтожающего самого себя!

Отвлечённый Иоанном, Лучезарный не заметил, как Сатанаил бросил бомбу-обманку, которая выбила демонные бомбы из рук Лучезарного. Два шарика полетели вниз на Иоанна. Лучезарный бросился к одной бомбе, а Сатанаил поймал другую. Всё исчезло. Остался один Иоанн: Сатанаил стал щитом, оберегая его, как сына, а Лучезарный поднялся перед Иоанном стеной, потому что не мог допустить его гибели, так как обещал Лилит вернуть его живым. К тому же, Лучезарному не впервой умирать – он уже отдавал свою жизнь на кресте, спасая всё человечество.