Дорога в Рождество

-6-

Поезд мчался посреди ночной темноты. Лишь изредка мелькали фонари, огни станций. Монотонный перестук колес напоминал Алексею однообразие долгих тюремных дней и ночей. Он долго молчал, глядя в окно, будто ища просвета во тьме.

— Человек-то тот жив остался? — впервые спросила тетя Галя. Алексей вздрогнул. Казалось, он забыл и о собеседнице, и о своем рассказе.

— Выжил, слава Богу. Но пострадал сильно… — Алексей снова вспоминал ужас тех дней. Никогда прежде он так не переживал за кого-то. Он впервые молился, просил неведомого ему Бога сохранить жизнь старика. Протоколы, допросы, дрязги и ссоры в камере были мелочью по сравнению с одной мыслью: не стать убийцей. Ему очень не хватало Наташи, казалось, что ее присутствие смогло бы отвести беду. А иногда он, напротив, радовался, что Наташа далеко и не надо смотреть ей в глаза, скрывая чувство вины. Он понимал, что жена звонит каждый вечер домой и волнуется, не застав его. «Наверное, Наташа решит, что со мной случилось несчастье, и приедет», — думал он. Но его поведение в последнее время давало повод и для других мыслей: «Она может подумать, что я загулял в старой компании, и вряд ли захочет меня видеть».

Приходили к нему только тетя Валя и дядя Коля. Знакомые с детства близкие люди оказались единственной опорой. Они взяли на себя и поиски адвокатов, и решение прочих проблем, в одночасье свалившихся на Алексея. Тетя Валя и сообщила о случившемся Наташе по телефону. По ее словам, та очень расстроилась, плакала, обещала на днях приехать. Просила передать Алеше, что очень его любит и хочет быть рядом с ним.

Дни наполнялись надеждой и ожиданием. Но жена не приезжала. В конце недели тетя Валя сообщила Алексею, что Наташа позвонила, была очень взволнованной и сказала, что вынуждена задержаться. Причин она не объяснила.

Новость эта была очень странной. Наташе не свойственно было не объяснять причин своих поступков. Неужели она не хочет быть рядом? Или что-то случилось, но тогда почему бы не сказать об этом? Где она может быть в огромном городе, в котором нет ни родных, ни друзей? В голове мучительно рождались вопросы без ответа.

Его состояние вызывало пересуды и насмешки сокамерников. Они видели и его ожидание, и нарастающее отчаяние. Их жизненный опыт был невеселым.

— Ну что, парень? Ждешь? Плюнь! Все они, бабы… Как все хорошо, так ты им нужен. А как плохо — только их и видели!

Первое время Алексей пытался не слушать подобных речей, но… капля камень точит.

— Леха! Времена жен декабристов прошли, — с усмешкой поговаривал интеллигентного вида вор-рецидивист.

— Конечно, случаются исключения, но обольщаться не стоит, — вторили ему подпевалы.

Их слова отдавались болью в сердце. Душа восставала, протестовала. «Этого не может быть! Что они знают о нашей любви?!» — хотелось кричать Алексею. Но он не кричал. Обида на жену росла, а воспоминание о собственном предательстве становилась все бледнее.

Редкие свидания с тетей Валей усиливали тревогу. Наташа не звонила. Дядя Коля пытался навести справки в университете. Там ответили, что защита диплома прошла успешно и все иногородние студенты выехали из общежития. Ну не могла же она исчезнуть? Вариантов ответа было лишь два: или с Наташей случилось несчастье, или она просто решила не возвращаться к нему Оба ответа пугали, но других вариантов не было. Алексей даже самому себе боялся признаться, что ему легче принять первый.

Не приехала жена и на суд. Что там происходило, он помнил смутно. Ему казалось, что все окружающее — протоколы медэкспертиз, крики дочерей пострадавшего, бесконечные вопросы — лишь затянувшийся кошмарный сон. Алексей смотрел на дверь, ему казалось, что если сейчас войдет Наташа, все закончится и снова будет хорошо и спокойно. Он совсем не оценил стараний адвоката, который доказывал, что старик оказался на дороге за поворотом в таком месте, что водитель не мог бы его заметить и остановить машину. Не обращал он внимания и на изначально негативное отношение судьи — тот не желал проявлять ни малейшего снисхождения к человеку, севшему пьяным за руль. Приговор был достаточно суров — пять лет строгого режима. Но и это ему было безразлично. Лишь слезы обнимавшей его тети Вали вывели из оцепенения…

Сокамерники по предварительному заключению сочувствовали, пугали ужасами зоны, кто поопытнее — делились мелочами и хитростями, которые должны были помочь выжить.

И вот она — зона. Колючая проволока, длинные ряды серых бараков, безразличные взгляды охраны. Когда позади захлопнулась дверь, Алексей увидел, что шесть пар глаз испытующе смотрят на него.

— Никак, нашего полку прибыло?

— И откуда ж такой? Небось от мамашиной юбки?

— Разберемся! Жизни научим…

Кривые ухмылки, отвратительный смех…

Внезапно раздался хриплый голос:

— Заткнитесь. Иди сюда, парень.

Алексей заметил в углу человека лет пятидесяти, заросшего темной щетиной. Тот смотрел исподлобья, переводя взгляд с него на остальных. По тишине, установившейся в камере, Алексей понял, что человек этот является для прочих непререкаемым авторитетом. Он подошел, готовый ко всему: удару, оскорблению, вопросу. Но услышал лишь короткое:

— Садись. Все нормально.

Постепенно остальные пятеро начали заниматься своими делами, лишь искоса поглядывая в угол.

— С чего бы это Старик новенького под крылышко взял?

— Может, знакомый его по воле?

— А может так, блажь какая? — доносился до Алексея тихий шепот.

— Заткнитесь все! — снова грубо прервал разговоры Старик. — Парня не трогать!

Алексей с недоумением посмотрел на него. Тот долго молчал, потом прошептал очень тихо: «На сына ты моего похож…»

Покровительство Старика избавило Алексея от многих бед и неприятностей. Хотя остальные и относились к нему настороженно, трогать боялись. А после привыкли. Свою службу сослужили и золотые руки. (Ох, спасибо вам, дядя Коля!) Постепенно жизнь вошла в некую колею. Работа, разговоры, поверки… Люди вокруг менялись. Сколько же человеческих историй пришлось ему выслушать! Сколько боли, грязи и страха существовало, оказывается, в мире. Иногда он не понимал, что ужаснее — преступления, совершенные многими из этих людей, или условия, приведшие людей к преступлению.