Fatal error: вне игры

Глава 5. Пленная. корректировщица

Время жизни 00.23

Ну наконец–то! Если до сих пор красные надписи пугали, раздражали и неприятно озадачивали, то сейчас случилось нечто новое, — она обрадовалась.

Ура! Получилось! Жужжание мух и ос стихло в одно мгновение, свора насекомых больше её не преследовала. Спасена.

Вот только рановато для позитивных эмоций, — выстрелы затрещали в тот миг, когда сворачивала за угол. Ну да, неудивительно, она, может и выскочила из круга, где всё живое мечтает причинить ей боль, вот только полицейские всё ещё остаются в нём. Получается, пока они оттуда не выйдут, убегающая девушка так и будет представляться им демоном зла.

Сзади захлопали крылья, обернувшись, увидела очередного голубя. Похоже, изначально он нёсся на неё, чтобы напасть, но сейчас необычно маневрировал и выглядел сильно ошарашенным. Всё понятно, — пернатый пересёк невидимую границу и теперь сам не понимает, что заставило его захотеть наброситься на человека и почему он так внезапно передумал это делать.

Значит, придётся мчаться дальше. Вон, метрах в тридцати, у обочины, сложена стопка бетонных блоков, за ними можно укрыться и дождаться, когда полицейские выскочат из–за угла. Конечно, будет лучше, вообще, оставить их далеко позади, сбежать, оторваться, но не видно способа, как это можно устроить. Слева непреодолимая стена с колючей проволокой, справа обширный голый пустырь тянущийся вдоль железной дороги. Пешком она, возможно и сумеет скрыться, но слишком велик риск, ведь у преследователей есть машины, по расчётам получается, что, скорее всего, успеют догнать до того, как достигнет насыпи с рельсами, и кто знает, что дальше сделают. Пускай, зона абсолютной агрессии и осталась позади, но это не означает, что дальше все резко начнут игнорировать девушку, бегающую босиком с автоматом в руках.

За блоки успела спрятаться за секунду до того, как машина показалась из–за угла. Ехала она очень медленно, прикрывая корпусом настороженно бегущих полицейских. Завидев девушку (или, точнее, её высовывающуюся голову), они резко остановились, синхронно вскидывая оружие.

Едва пригнуться успела, как над макушкой засвистели пули. Ничего не понимая, крикнула:

— Я же ничего вам не сделала! Зачем стреляете?!

Выстрелы стихли, вместо них грубый нервный голос выкрикнул в ответ:

— Что ты там орешь?!

Понятно, за выстрелами не расслышали.

Пришлось повторить:

— Не стреляйте, пожалуйста! Я же не стреляю! Я ничего никому не делала! Меня хотели убить, я только защищалась!

— Бегом бросила оружие! Бегом!

Оставаться без автомата очень не хотелось, ведь он — единственное, что мешает полицейским приблизиться и сделать всё, что им заблагорассудится. Обдумывая это, вытащила магазин, убедилась, что тот пуст, передернула затвор, но и в стволе патрона не оказалось. Зачем смотрела всё это, сама не понимала, ведь стрелять в полицейских ей не хотелось, как бы не развивались события. Голос из телефона не призывал уничтожать всех встречных, он лишь предупреждал, что в зоне максимальной агрессивности опасаться следует абсолютно всех. Она сейчас просто просчитывала варианты, затягивая из–за этого время.

Но только что тут можно, вообще, рассчитывать? Хочется ей или нет, но придётся сдаваться, ведь это оптимальнейший вариант из доступных.

Решившись, отбросила оружие на дорогу, крикнув:

— Видите, я сделала, всё, что вы просили! Не стреляйте!

— Бросай остальное!

А это что ещё за странное требование?!

Пришлось уточнить:

— Что остальное?!

— Остальное оружие! Спрятанное! Бегом бросила!

С сомнением себя осмотрев, не то, чтобы не нашла оружие, она даже не поняла, где его можно припрятать. Белая укороченная рубашка, красная клетчатая юбка, под ней лишь голые ноги, уже успевшие перепачкаться. А ведь всего лишь жалкие полчаса назад она была экипирована для зимних морозов: и пуховая куртка, и толстый свитер, и шарф с тёплой шапкой, и высокие ботинки с шерстяными носками. Вот там, естественно, много чего можно прикрыть от посторонних глаз. Но сейчас на ней надеты вещи, которые она видит в первый раз, и под которыми даже самый крохотный пистолет вряд ли получится замаскировать.

А здесь, на улице, вместо январского холода, снега и гололёдицы, стоит полуденная жара самого разгара лета, чахло зеленеет поникшая от нестерпимого зноя трава и чудят сильно разозлившиеся полицейские, требующие то, чего у неё нет и быть не может.

— Да какое, блин, оружие?! У вас там что, глаз нет?! У меня был автомат, но вы же видели, я его выбросила только что! Ну что вы ещё от меня хотите?! Не стреляйте, я сдаюсь, я могу выйти и поднять руки! Мне можно выходить?!

— Давай! Выходи! И руки на виду держи! Только дернись, сразу завалим! Руки показала! Бегом!

Разглядев девушку, как следует, полицейские растеряли значительную часть своей недоверчивости. Ну да, такой уж у неё вид, до крайности несерьезный, совершенно невоинственный, от такой коварные поступки ждут в последнюю очередь. Беззащитность «преступницы» придала им решимости, но, к большому сожалению, не снизила градус агрессивности. Пока один держал на прицеле, второй грубо пытался сковать запястья непомерно большими наручниками и при этом шипел, как удав, которому только что отдавили хвост:

— Ты только дёрнись, сволочь. Только дёрнись. Да я даже стрелять не буду, я просто шею тебе сверну. Ну давай… давай же… попробуй дёрнуться, ты только попробуй. Ты у нас не задержанная, ты пленная, а с пленными по закону военного времени мы что угодно можем делать без протоколов и адвокатов.

За стеной, в стороне морга, загрохотала стрельба из автоматов и пистолетов, на что задержанная выслушала совсем уж бредовые обвинения:

— А вот и за твоих дружков взялись. Хана всей вашей шайке. Недолго им осталось: кого–то кончат сейчас, кого–то потом, никого не пропустят. Такие твари в нашем городе долго не живут.

Тут уж она смолчать не смогла:

— Никакие они мне не дружки. Я даже не знаю, кто это, но они хотели меня убить. Меня и ещё двоих мужчин. Их, наверное, убили, а я убежать успела.

— Ты свои сказки для следователя прибереги. Красивые у тебя зубы, ровные. Ты с ними прямо сейчас прощаться начинай, тебе их там в первый же день вышибут. Сволочь, из–за таких, как ты, у моего брата невесту убило. А детей сколько перекалечило? Детей–то за что?!

— Вы о чём, вообще?!

— Ты дурочкой–то не прикидывайся. Я бы вас, корректировщиц, прилюдно вешал на главной площади, чтобы все видели. И не на верёвке, а на проволоке колючей, да помедленнее душил, помедленнее… Зря ты к нам в город пришла, ох и зря. Это не твой город, и тебе это сейчас конкретно объяснят. Так объяснят, что не забудешь.

Она, наконец, поняла о чём он, но не поняла, какое к этому имеет отношение. Полицейский, по неизвестной причине, решил, что она шпионка, лазутчица, человек, который наводит на цели вражескую артиллерию. Ну да, корректировщики действительно существуют, но их роль в войне, которую вот уже несколько лет ведет город, сильно преувеличена и обросла нелепейшими мифами. Вот этот полицейский почему–то железно уверен, что пушки наводят исключительно засланные люди, и обязательно не местные. Это по его последним словам получается.

— Ниоткуда я не приходила. Я здесь родилась и всю жизнь прожила.

— Да неужели? И где же ты родилась? Под каким забором?

— Может вас и под забором родили, а вот меня в роддоме номер четыре. В Рудничном.

— А неплохо вас, тварей, готовят, — хмыкнул второй полицейский. — Долго свою легенду зубрила?

В одной руке он продолжал держать пистолет, а другую, с зажатой в ней рацией, поднес к уху и кое–что успел наговорить невидимому собеседнику.

Всего этого ей хватило, чтобы начать давить лавиной цифр, которые вряд ли известны вражеским агентам (а о некоторых из них, скорее всего, неизвестно самим полицейским):

— Сейчас вы повезёте меня не в районный отдел, а в Министерство внутренних дел, бывшее городское управление МВД. Это старое здание на восточном краю площади Металлургов, оно построено в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, тем же подрядчиком, который за пять лет до этого построил гостиницу «Шотландия». В здании три этажа и большой закрытый двор, на главных воротах ваша машина, иногда, проезжает по крышке люка, и тот лязгает. Крышка очень старая, но на ней и сейчас можно различить слово «Химтехникум» и цифру сорок семь. Я могу назвать вам, сколько окон на каждой стороне здания и на каждом этаже. Могу сказать, сколько светофоров вы проедете по дороге к нему. Могу перечислить все номера домов по пути. Ещё я могу перечислить цвета и номера машин, которые врезались в стену вокруг морга и друг в дружку, только что. За этой стеной они, отсюда мне их никак не разглядеть, а вы можете посмотреть и сравнить.

— Что за бред ты несёшь? — не выдержал полицейский.

— Это не бред. Я та самая ненормальная девушка, которая всегда запоминает всё, что видит. Особенно, цифры. Вы должны были обо мне слышать, сотрудники полиции иногда обращаются, если что–то случилось в тех местах, где я бываю. Я у ваших, будто передвижная камера слежения. Камера ходячая и всё замечающая. Ну так что? Слышали обо мне?

Полицейские неуверенно переглянулись, один, едва заметно кивнув, с сомнением произнёс:

— Что–то такое кто–то мне рассказывал. Но не помню, кто. Хоть убей, не помню, из головы вылетело.

— Это он обо мне говорил, — очень даже уверенно заявила девушка.

Вообще–то, уверенности у неё не было. Непонятно, куда её угораздило попасть, что здесь, вообще, происходит, но если голос из телефона говорил правду, эти люди не настоящие, они всего лишь очень похожи на реальных людей. Но тот же голос, что–то рассказывал о памяти, взятой от тех самых реальных людей. Она, может и не великая знаменитость, но достаточно известна в полицейских кругах. Шанс, что кто–то из их прототипов что–то о ней знает, немаленький, следовательно, это знание могло передаться его копии.

Если честно, не верится в слова про копии. И в другие высказанные из телефона слова не верится. То, что непонятный голос ей помог, ещё ничего не означает. Здесь всё выглядит абсолютно настоящим. И люди тоже выглядят настоящими. Да, говорят, временами, не слишком естественно, но для таких обстоятельств это почти нормальная манера речи.

Если это всего лишь причудливый сон, может и к лучшему, что она никогда не запоминает сны. Этот сон ей очень не нравится, хочется побыстрее проснуться и тут же его забыть.