Генерал Рубцов

Штаб отходит

Шел пятый день войны… За последние трое суток штаб корпуса трижды сменил свое расположение, отходя на короткие расстояния от напирающего противника, постоянно разыскивая разрозненные части соединений корпуса. Полученный приказ штаба 10-й армии — «Немедленно прервите бой и форсированным маршем, следуя днем и ночью, сосредоточьтесь севернее Слонима»[13] — слишком поздно определял боевую задачу на организацию рубежной обороны по реке Щара. Прорвавшиеся на флангах 3-й и 10-й армий фашистские танки, высадившиеся воздушные десантники находились уже далеко за рекой Щарой к востоку, где-то под Барановичами.

Не имея регулярной связи с дивизиями, «штакор один», как и многие другие штабы, потерял управление. Ориентироваться приходилось лишь по информации, получаемой с большим опозданием от тех редких делегатов связи, которым в этой стремительно менявшейся обстановке удавалось все-таки найти штаб корпуса и которые практически уже не знали нового местонахождения своих штабов и частей. По отрывочным данным генерал-майор Рубцов представлял обстановку в полосе действий его корпуса.

Основные части прикрытия, не успевшие занять своевременно предполье и укрепрайоны, при прорыве подвижных соединений врага в тылы наших войск оказались не в состоянии остановить фашистскую военную машину, хотя дрались стойко.

Много лет спустя бывший командир 200-го стрелкового полка 2-й стрелковой дивизии майор Г. Д. Маврин[14] вспоминает, как это было.

«Уже 23 июня немцы подошли к реке Бобр и с ходу попытались ее форсировать в местах, обозначенных на картах бродами. Но мы-то предусмотрели контрмеры, соорудив пулеметные позиции на обстрел бродов перекрестным огнем. Первую попытку форсирования реки полк легко отбил, уничтожив десятка три немецких солдат.

В этот день враг больше не совался. С наблюдательных пунктов я и мои комбаты видели, что на противоположном берегу все более и более накапливалась живая сила неприятеля.

В ночь на 24 июня противник разведывал другие возможные места переправ. Боевое охранение и группа захвата 3-го батальона старшего лейтенанта Е. А. Колячкина за ночь взяли в плен шесть немецких солдат и фельдфебеля.

24 июня противник повел сильный артиллерийский обстрел обороны, намереваясь подавить огневые точки и форсировать реку. В бой вступила и наша артиллерия: 164-й артполк полковника Родзивилла, полковые минометные и артиллерийская батареи. Я ставил задачу на уничтожение огневых точек и нанесение удара по скоплению живой силы врага. Артиллерия работала хорошо, разбивая вражеские точки, но вместо уничтоженных, как грибы после дождя, возникали новые.

Рано утром 26 июня в расположение обороны полка на полуторке ГАЗ-ММ, оборудованной счетверенной зенитной пулеметной установкой, приехал исполняющий обязанности командира нашей 2-й стрелковой дивизии полковник К. П. Дюков. Меня он нашел на НП полка. Я попытался доложить обстановку. Дюков перебил меня, потребовав: «Короче! В двух словах, некогда!» Тогда я сказал, что попытки сосредоточившейся немецкой дивизии (так показывали пленные) форсировать реку отбиты нами совместно с артиллеристами полковника Родзивилла. Немцам нанесен серьезный урон, особенно в последние два дня. Я хотел было доложить о количестве уничтоженных и пленных фашистских солдат, но Дюков снова прервал меня. «Хорошо», — буркнул он и тут же: «Вам надо немедленно отходить! Белосток взят немцами, части корпуса в полуокружении. Отводи полк, и как можно быстрее! На Волковыск, Зельву, Слоним. Остальные части дивизии уже ушли. Передай приказ полковнику Родзивиллу. Понял?» — спросил он и повторил: «На Слоним!.. Веди лесами», — уже на ходу к машине бросил Дюков.

Я повел полк побатальонно на Супрасль, минуя Кнышин, лесами между Сокулкой и Белостоком.

Вражеские бомбардировщики буквально повисли над нами. Только дам команду на движение, снова «Воздух!», снова нас бомбят и снова в нас стреляют. Таяли люди. Три четверти лошадей и упряжек в первый же день отступления потерял 164-й артполк. Орудия транспортировать стало нечем…

За Кнышиным, на пути к железной дороге Сокулка — Белосток, неоднократно наталкивались на немецкую мотопехоту, мотоциклетные подразделения. При невозможности уйти развертывались к бою, вступали в перестрелку.

Северо-восточнее Белостока на опушке леса мои разведчики обнаружили колонну штаба нашего корпуса.

Вскоре я нашел и генерала Рубцова. За то время, что мы не виделись, он сильно изменился, а если точнее, постарел. Может быть, мне это бросилось в глаза потому, что Федор Дмитриевич был не брит. В щетине проступившей бороды виднелась проседь, седыми были и виски его. Выглядел он сильно уставшим. Но ни удрученности, ни растерянности я не заметил. Он был в генеральской форме, неподалеку стоял его пестрый закамуфлированный ЗИМ. Увидев меня, генерал обрадовался.

— Маврин! Откуда ты здесь? — Он крепко пожал мне руку, не дав возможности доложить, увлек за собой в тень, усадил на траву рядом с собой и засыпал вопросами — Сколько людей осталось в полку? Вернулись ли батальоны с границы? Где Дюков? Когда видел его в последний раз? Где остальные части дивизии?..

Я не успевал отвечать. Генерала обрадовало сообщение о комбате Исакове, который вышел из окружения у границы с большей частью батальона и присоединился к полку. Внимательно выслушал он и о боевых действиях моего 200-го стрелкового полка. Нахмурился, когда узнал, что в полку Родзивилла выведено из строя и брошено большинство орудий. Я мало что знал о действиях других частей дивизии из-за отсутствия связи с ними, поэтому не мог подробно информировать командира корпуса. Рассказал лишь то, что слышал на КП дивизии в Осовце от майора Б. Я. Куварина, исполнявшего обязанности начальника штаба. Куварин героем называл старшего лейтенанта Черных, командира артиллерийского дивизиона, который так «встретил» немецкую танковую часть при подходе к Осовцу, что тринадцать вражеских танков были в четверть часа уничтожены.

— Старший лейтенант Черных? — переспросил генерал. — Да ведь это его хотел полковник Гришин уволить из армии, не помню, за какое-то нарушение. А я не согласился… И он удовлетворенно заулыбался, приговаривая: «Молодец, молодец!»

Я рассказал командиру корпуса, что огнем нашей артиллерии и стрелкового оружия уничтожено немало солдат врага на подступах к крепости. Прекратив атаки, немецкое командование бросило на Осовец авиацию. Бомбили беспрестанно. Позже противник обошел крепость и прорвался севернее ее.

— Вот что, Георгий Дмитриевич, — обратился ко мне генерал Рубцов, — колонна штаба сейчас снимается и пойдет в район Слонима. — Он попросил у своего адъютанта карту, развернул ее и показал отмеченный красным карандашом кружок на зеленом лесном массиве. — Смотрите, Георгий Дмитриевич, роща, конфигурацией похожая на молоток, так ее и будем называть. Завтра мы будем там. Сюда приведете людей и вы. — Свернув свою карту, он встал. За ним поднялся и я. — Вот, глядите, товарищ Маврин. Мы пойдем по этой дороге, но, как видите, местность открытая, перелески небольшие. Другой дороги здесь нет, она будет через пятнадцать километров. Белосток давно взят немцами. Сокулка тоже. Не будут же они там сидеть. Я думаю, что вот-вот немцы должны появиться здесь. Прикройте на час колонну штаба, закрепившись на тех высотах. — И он показал на поросшие кустарником, молодыми деревьями возвышенности, находившиеся метрах в пятистах. — Дорога с них хорошо простреливается. Скажите об этом же полковнику Родзивиллу…. Если сунутся, вы им дадите, — закончил командир корпуса.

— Есть, товарищ генерал, будет сделано, — заверил я».

Последний переход колонны штаба корпуса из-под Белостока в район Слонима оказался очень трудным. Всю ночь машины шли по лесным дорогам, застревая в низинах и болотинах. Уставшие командиры спали сидя, часто просыпаясь от толчков и тряски на плохой ухабистой дороге, клевали носами водители.

На восходе солнца эскадрилья вражеских бомбардировщиков обнаружила колонну в долине небольшой речки, по обеим сторонам которой стояли почерневшие печные трубы сожженных домов да дымились оставшиеся тлеющие бревна, и атаковала машины. Повернуть с дороги оказалось невозможным: слева — русло речки, справа — крутые холмы. Оставалось только одно — скорость. Разогнавшись, с трудом объезжая остатки разбитых, искореженных от бомбовых попаданий машин, колонна метров через шестьсот на огромной скорости свернула в лес.

Пострадал батальон связи, большая часть машин была разбита. Теперь штаб корпуса остался без радиостанций, значит, без всякой надежды на связь с соединениями и частями.

Похоронив заместителя начальника штаба по связи полковника Баландина и других погибших товарищей, колонна двинулась дальше…

«Вскоре после рассредоточения машин в роще под Слонимом я решил переговорить с командиром корпуса, — вспоминает ныне бывший начальник шифровальной службы штаба капитан Федор Дмитриевич Катков[15]. — Дело в том, что меня как шифровальщика, ведущего секретное делопроизводство, беспокоила судьба архивных дел. Мне казалось, что появилась опасность утраты и попадания архива врагу. Да и, честно говоря, хотелось поговорить с генералом о создавшейся обстановке. Ко мне Федор Дмитриевич относился запросто. В Белостоке мы жили в одном доме.

Командира корпуса я нашел сидящим за столом на складном табурете, хмурым, сосредоточенно углубившимся в карту.

Как положено, поднеся ладонь к козырьку фуражки, я обратился к генералу. Федор Дмитриевич встал, подал мне руку, приветливо улыбнулся. Хмури, которую я видел на лице полминуты назад, как не бывало. Предложил мне закурить, открыв коробку «Казбека». Я не отказался.

— К сожалению, не могу предложить вам, Федор Дмитриевич, стул. Только одну раскладушку и возим-то в машине, — сказал генерал, показав на складной табурет, и сел.

Мой совет об уничтожении архива командир корпуса поддержал. Стоя у стола и разглядывая карту, испещренную главным образом синими стрелами, простиравшимися от границы до Барановичей, я сказал:

— Извините, товарищ генерал, как бы нам хоть с частью сил вырваться через эти стрелы да добраться до старой границы, ведь там же доты… старые долговременные укрепления…

— Так-то оно так, — взглянув на меня, ответил Рубцов, — но мы части прикрытия, и наша задача — как можно дольше задержать противника в приграничной полосе, взять на себя его удары, чего бы это ни стоило…

Неподалеку били зенитки по самолетам противника, бомбившим и обстреливавшим, очевидно, дорогу от Слонима на Барановичи, самолеты были где-то за лесом, совсем близко ухали разрывы бомб, иногда вокруг нас шлепались осколки разрывавшихся в небе зенитных снарядов. Кто-то из штабных работников, находящихся поблизости, крикнул: «О, сбили, горит!» Я поднял голову и увидел совсем рядом над лесом пронесшийся с длинным шлейфом черного дыма самолет с крестами на фюзеляже. Через несколько секунд раздался грохот взрыва, содрогнулась земля… И как-то сразу вдруг наступило затишье. Очевидно, самолеты улетели…

— Приказано нам сосредоточиться здесь, — продолжал разговор командир корпуса, — по левому берегу реки Щары создать рубеж обороны. Но я имею сведения, что немцы мехчастями взяли Барановичи, штаб нашей армии где-то в лесу под Минском. Раций у нас теперь нет… Ни со штабом армии, ни со штабом фронта нам уже не связаться до тех пор, пока не подойдут дивизии. Будем рассылать разведгруппы, разыскивать свои части…

Наш разговор прервала сигнальная ракета и стрельба. Через минуту прибежал запыхавшийся лейтенант:

— Товарищ генерал-майор, со стороны Слонима нас атакуют немецкие десантники…

— Какими силами? Почему раньше об этом не доложили?

— Скрытно подошли, товарищ генерал, примерно с роту. Генерал приказал мне найти капитана Я. М. Филанчука, передать приказание организовать оборону с тыла и помочь в выполнении.

Он тут же подозвал находившегося неподалеку помощника начальника оперативного отдела капитана М. А. Воронина, приказал ему собрать для контратаки группу штабных работников. Сам же бросился к стоявшему метрах в двадцати ЗИМу. Через десяток секунд он уже бежал впереди знакомых мне товарищей в сторону противника с ручным пулеметом в руках.

Позже я узнал, что генерал, орудуя ручным пулеметом Дегтярева, укрываясь от автоматных пуль десантников за стволами крупных деревьев, перебегая от одного дерева к другому, с руки бил по немцам короткими очередями. Капитан Воронин и другие очевидцы утверждали, что не менее пятнадцати фашистов уложил лично Рубцов. Когда я спросил об этом самого Федора Дмитриевича, он улыбнулся и сказал:

— Коли я плохой генерал, отступаю, так должен же быть хоть удовлетворительным солдатом. Какая разница, кто их убил, важно, что их больше нет.

Ту атаку мы отбили.

— В покое немцы нас не оставят, еще и авиацию вызовут, надо перемещаться, — решил командир корпуса.

Часа через полтора, уже на новом месте, мы хоронили наших погибших товарищей: начальника оперативного отдела майора Е. С. Ставровского, корпусного интенданта И. И. Пушкина и других…»