Генерал Рубцов

Белосток

Под утро 22 июня Евгения Григорьевна, ее мать Надежда Зиновьевна, дочь Лена и приехавший погостить брат Николай Григорьевич проснулись от грохота бомбовых разрывов. В окнах квартиры звенели стекла, дребезжала, покачиваясь, люстра на потолке, огромное зарево охватило полнеба, в котором ревели самолеты.

— Война, война… Где же Федя? — твердила Евгения Григорьевна. Она растерялась и не знала, за что ей взяться, металась из угла в угол по квартире, пока плач дочери и голос брата не привели ее в чувство. Тут зазвонил пронзительно телефон. Она взяла трубку.

— Евгения Григорьевна! Дети, дети в больнице, — на ломаном русском языке, срывающимся от волнения голосом говорила Ванда Сазинская, старшая медицинская сестра больницы.

— Сейчас буду! Коля! Оставайся дома, Федя все равно должен что-то сделать, — одеваясь, говорила на ходу Евгения Григорьевна. — Лена, не плачь! Собирайтесь! Я скоро вернусь!

Как бешено колотится сердце, ноги едва слушаются, а тут гул десятка моторов. Над головой медленно и зловеще пролетают немецкие бомбардировщики. Взрывы, взрывы…

Вот двухэтажное кирпичное здание больницы. Дежурный врач, растерянная молодая женщина, жена командира Красной Армии, и Ванда в коридоре. Вокруг них столпились дети. Испуганные личики, глаза, полные слез…

— Смотрите, смотрите, вокзал, аэродром горят, это война, война, пани доктор! — восклицала Ванда Сазинская, показывая на вспыхнувшие вдали пожары.

— Одевайте детей! Быстрее одевайте детей! — Голос Евгении Григорьевны окреп, растерянность и страх отступили. — Сейчас за ними должны прийти родители. Кто останется, отправим на восток, куда, уточню!

Действительно, через несколько минут стали прибегать запыхавшиеся родители. Они берут детей и, не задерживаясь, покидают больницу. Когда не осталось ни одного ребенка, Евгения Григорьевна с облегчением вздохнула и помчалась домой.

На квартиру приехал бригадный интендант Иван Иванович Пушкин. Этот человек был хорошо знаком Евгении Григорьевне. Его, интересного собеседника, азартного шахматиста, с большим удовольствием принимали в гостеприимной семье Рубцовых.

— Иван Иванович! Что с Федей?

— Успокойтесь, вам от него записка. — Полковник в изнеможении опустился на стул.

— Ну, скорее, давайте же…

«Милая Женя! Началась война. Я веду бой. Вам всем нужно срочно уехать. Обратись в штаб, помогут. Окажи содействие жене политработника Воронина, у нее последние дни беременности. Как все лучше сделать, скажет Иван Иванович.

Федя».

— Воронина уже в машине, собирайтесь, — устало сказал Пушкин.

— Почему Федор пишет, что всем нужно срочно уехать? Я же врач, военнообязанная, мне нельзя… Я должна немедленно идти в военкомат, только он может определить, где мне быть! — решительно заявила Евгения Григорьевна полковнику и Надежде Зиновьевне. — Мамочка, я останусь здесь, пойду в какую-нибудь часть, буду ближе к Феде, ты меня пойми, не могу я иначе…

В несколько минут самое необходимое было уложено в чемоданы, и вот уже машина по взбудораженным улицам движется к вокзалу. Кругом огромные зарева пожаров. Черный дым, облаками поднимаясь в небо, до неузнаваемости изменил облик города, сделал его чужим и страшным. Вереницы людей, обгоняя друг друга, спешат к вокзалу. Детский плач, крики, зловеще-спокойный рокот немецких бомбардировщиков, черными косяками пролетающих над городом дальше и дальше на Восток. Как изменился Белосток за эти несколько часов! Руины, пожарища, слезы, кровь. На большой скорости проносятся грузовики, одни с красноармейцами, другие с имуществом гражданских организаций.

Привокзальная площадь, перрон, вокзал — все забито людьми. Женщины, дети. Это семьи комсостава, партийных и советских работников, рабочих и служащих, прибывших сюда на работу несколько месяцев назад из центральных областей страны, те, кому удалось уцелеть во время бомбардировки и обстрела города немецкими самолетами.

Один за другим подходят эшелоны, резкие слова команд, брань, плач, надрывные гудки паровозов.

С тяжелым сердцем, со слезами на глазах расставалась Евгения Григорьевна со своими близкими. Целовала заплаканное, испуганное личико дочери, отрывала и снова прижимала к груди ее белокурую головку.

— Леночка! Будь умницей! Не плачь! Мы с папой скоро приедем. Слушайся дядю Колю, ну, будь сильной, — говорила Евгения Григорьевна, превозмогая спазм горла.

Вот и прощальный гудок паровоза. Куда пойдет эшелон — никто не знает, дойдет ли он — неизвестно!

В горвоенкомате совершеннейшая неразбериха: подъезд и коридоры заполнены людьми, возбужденные голоса, гулко хлопают двери кабинетов. Наконец назначение в танковую бригаду. На попутной машине — в часть…