Жена штандартенфюрера

Глава 16

Этот дождь, кажется, никогда не закончится. Из постели вылезать совершенно не хотелось, да и что за смысл? На улицу не выйти, а внутри отель «Ритц» был наводнён высокопоставленными офицерами — новыми хозяевами Парижа. Сам фюрер, говорят, собирается приехать, чтобы лично осмотреть ещё один поверженный город, да и какой! Ведь после Великой Войны именно здесь, на французской территории, был подписан унизительный Версальский договор. Было вполне объяснимо, почему он не мог дождаться, чтобы ткнуть французов носом в свою очередную победу: смотрите, смотрите на нас, расу завоевателей, марширующих по вашим улицам в то время как вы склоняете перед нами головы.

Для рейха дела не могли идти лучше: западная Польша была давно оккупирована, вместе с Францией и Норвегией. Как немка, я должна была бы радоваться нашим победам, но только вот мне отчего-то было совсем не весело. Рейх уже забрал моих родителей, которых я не видела целый год, в течение которого нашим единственным средством сообщения были редкие телефонные звонки, чтобы убедиться, что у всех всё было хорошо. Про Адама и доктора Крамера, которым пришлось бежать из страны, спасая свои жизни, я и говорить не стану. Так много других людей из бывшего еврейского района также исчезли, либо погибли от рук своих мучителей в форме, либо были согнаны в концентрационные лагеря, как наши бывшие портные, Либерманы.

Мой старший брат, Норберт, служил сейчас где-то под Варшавой и писал мне длинные письма, говоря, как он хотел, чтобы всё уже наконец закончилось, и жизнь пришла бы в норму, и он мог бы вернуться домой. После короткой осады Варшавы, главной задачей Вооруженных СС стала организация гетто для местных и немецких евреев и постоянный надзор над ними. Массовые расстрелы также стали вполне обыденной практикой; Норберт никогда не писал мне об этом, но я-то знала, что ему приходилось в этом участвовать. Тон его писем становился всё более и более безрадостным.

Урсула, и та не смогла составить мне компанию в этой поездке, но хотя бы по приятной причине: они с Максом ожидали их первенца в следующем месяце, а поэтому она не хотела рисковать и путешествовать на такое длинное расстояние. Помню, как в первый день, когда они только поделились с нами новостями, у нас с Генрихом состоялся серьёзный разговор.

— Они выглядят такими счастливыми, — сказала я, пока мы шли домой после праздничного ужина у Макса и Урсулы. — Поверить не могу, что скоро они станут родителями.

— Они ждали этого ребёнка больше трёх лет, конечно, они на седьмом небе. — Задумчиво отозвался Генрих. — Надеюсь, что это девочка.

— Почему девочка?

Он слегка пожал плечами.

— Потому что если это будет мальчик, то он станет всего лишь ещё одним солдатом для рейха. К сожалению, всех арийских детей только в этом качестве и видят в наши дни, а особенно тех, кто родились у офицеров СС. Как только он родится, рейхсфюрер лично его окрестит, затем они начнут учить его маршировать и отдавать салют, после чего последует Гитлерюгенд, его первый кинжал с надписью «Кровь и честь», и всего через несколько лет рейх получит ещё один до мозга костей индоктринированный продукт, эсэсовца, слепо верящего в идеалы своего фюрера и готового отдать жизнь за победу национал-социализма. Вот поэтому-то я и надеюсь, что это девочка.

Я задумалась на какое-то время. Грустно было это признавать, но Генрих был на сто процентов прав.

— Ты поэтому детей не хочешь? — я наконец решилась задать вопрос, который мучил меня уже долгое время.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Я очень хочу детей, любимая. Пять или даже десять.

Я рассмеялась.

— Но только это будут не наши с тобой дети, — продолжил он. — Это будут дети рейха.

Я прекрасно его понимала. Хоть я и не делилась ни с кем подобными мыслями, даже с Генрихом, но втайне я была рада, что до сих пор не забеременела. Я очень хотела родить ему детей, но со всем происходящим сейчас в наших жизнях, со всем ежедневным риском, я не могла вынести мысли о том, что могло бы статься с нашими детьми, провались мы и попадись в руки гестапо. Рейх у нас так просто государственной измены не прощал.

— И что ты предлагаешь? — спросила я его после паузы.

— Подождём, пока всё не кончится, — просто ответил Генрих.

— А что, если это никогда не кончится? Что если они завоюют всю Европу? Что если полмира станет частью рейха?

— Невозможно. Они этого никогда Гитлеру не позволят.

— Почему ты так уверен? Наша военная машина пока никакого сопротивления не встретила.

— А когда наконец встретит? Когда остальные всё-таки увидят, что мы, «представители высшей расы», также сделаны из крови и костей. А когда они выиграют свою первую битву, они поймут, что немецкая армия вовсе не непобедима, как они раньше думали. — Генрих посмотрел прямо перед собой и вздохнул. — И тогда рейх падет.

Я почувствовала нехорошие мурашки на коже. Хоть я и ненавидела правящий в стране режим, но вот мысль о падении самой страны меня пугала. Я всё ещё помнила годы депрессии после окончания Великой Войны и, хоть я сама и была совсем малышкой, да и семье нашей всегда было что поставить на стол, само настроение нации, массовый голод и безысходность навсегда запечатлелись в моей памяти. Не смотря на мою религию и происхождение, я всё же была немкой, и мне совершенно не хотелось снова увидеть свою страну на коленях.

— И тогда что? — едва прошептала я.

— Тогда, моя дорогая, мы будем наконец свободны.

— Покорены.

— Нет, свободны, — Генрих повторил твёрдым голосом и ободряюще мне улыбнулся. — И тогда мы сможем родить всех наших десятерых детей.

Я снова выглянула из окна. Дождь лил как из ведра, будто проливая все слёзы французской нации. Но, даже при оккупации, французы не сдались, пусть это и означало уйти в подполье. Завтра я должна была встретиться с одним из бойцов французского сопротивления, который, согласно словам Генриха, станет нашим радистом здесь, в Париже. Моей задачей было доставить ему первое сообщение.

Зазвонил телефон. Я взяла трубку, думая, что кто-то звонил Генриху, но портье с сильным французским акцентом на другом конце провода спросил «Мадам Фридманн».

— Я слушаю, — ответила я.

— Вас спрашивает некий господин, он представился как мсье Норберт Мейсснер?

— Норберт! Это мой брат! Благодарю вас за звонок, прошу вас, скажите ему, что я сейчас же спущусь.

— Непременно, мадам.

Я наскоро переоделась в платье, кое-как убрала волосы в пучок и едва ли не бегом бросилась вниз навстречу моему нежданному, но так горячо любимому гостю. Я почти не узнала его вначале, высокого, широкоплечего офицера в серой полевой форме Вооруженных СС, облокачивающегося на стол для регистраций. Мне не верилось, как же он вдруг повзрослел и возмужал всего за год службы.

— Норберт!

Я подбежала к нему, и он с лёгкостью подхватил меня на руки, расцеловав меня в обе щёки.

— Моя любимая сестрёнка! — Широкая улыбка играла у него на лице. — Как же давно я тебя не видел! А ты стала ещё красивее.

— А ты стал старше! — Он наконец-то опустил меня на пол и я слегка ущипнула его за небритую щёку. — А это что такое? Бороду отращиваешь?

— Прости, я в дороге вот уже два дня, времени побриться не было. Хотел тебя сначала увидеть.

Даже улыбка его больше не напоминала ту беззаботную и юношескую, какую я привыкла видеть. А ещё я заметила две глубокие вертикальные линии у него между бровей; он, должно быть, много хмурился в последнее время.

— Я так рада видеть тебя, Норберт! Но как ты сюда попал?

Он пожал плечами.

— Мой командир дал мне увольнительную за отличную службу. У меня есть целая неделя, но дорога занимает столько времени, что с тобой я смогу провести всего пару дней.

— Я и на пару часов была бы рада тебя видеть! Идём к бару, отпразднуем твой приезд перед ужином. Ты ведь сегодня с нами ужинаешь, верно? Генрих так обрадуется, когда увидит тебя! Он всегда о тебе спрашивает, хочет знать, хорошо ли там с тобой обращаются. Знаешь, если тебя там что-то не устраивает, он знает много важных людей и может позвонить кому-то, если ты попросишь.

— Пусть он в таком случае позвонит своему начальнику Гейдриху и попросит его перестать расстреливать невинных людей, — тихо сказал Норберт, подбирая с пола свой походный вещмешок, но затем быстро добавил, — Прости, я не хотел этого говорить. Не нужно тебе о таком слышать.

— Мне же не пять лет, Норберт. Я прекрасно знаю, что происходит вокруг.

— Нет, не знаешь, Аннализа. — Он покачал головой, и я увидела его морщины меж бровей более отчётливо. — Ты и понятия не имеешь.

Мы сидели за столиком у бара, и он рассказывал мне о своей жизни в армии, о своих новых друзьях и о том, как служба оказалась совсем не тем, что он себе представлял.

— Да мы почти ничего и не делаем целый день, просто ходим туда-сюда с ружьями, и всё. Ну какая это армия? — Норберт усмехнулся. — А самое смешное, что мы охраняем евреев в гетто, чтобы они не разбежались. А куда им, интересно, бежать? Обратно в Германию? В этом столько же смысла, сколько в том, чтобы охранять овец в поле с пулемётом, как будто они в один прекрасный день возьмут и нападут на тебя! Некоторые из них настолько измождены, что едва ходят до работы и обратно, так что какие уж тут могут быть разговоры о побеге или тем более восстании.

Норберт помолчал какое-то время, а затем улыбнулся, вспомнив что-то.

— Знаешь, я там одному мальчишке хлеб и молоко тайком ношу, а он делится им со своей матерью и маленькой сестрёнкой. Его зовут Мойше, ему всего девять, но он смышлёный не по годам! Когда я был в его возрасте, меня ничего, кроме того, чтобы погонять мяч с друзьями, не интересовало. Детям теперь приходится так быстро расти.

Я взяла его руку в свою. Я так хотела вернуть того другого, беззаботного Норберта, каким он был до фронта. Я хотела стереть из его памяти все те ужасы, что ему уже пришлось пережить.

— Ты мне писал, что у тебя там много друзей? — Я решила сменить тему, чтобы отвлечь его от его невесёлых мыслей. — Они хорошие ребята?

— Да, очень хорошие. Мы все очень дружны. Когда мы только стояли под Варшавой, они мне стали как братья. Я знал, что любой из них готов был отдать жизнь, прикрывая меня, и я бы сделал то же ради них, — Норберт ответил с задумчивым видом, но затем наклонился ближе и проговорил едва слышно, — вот только если бы они узнали, что я — еврей, то повесили бы меня на первом же дереве, и глазом не моргнули.

— В таком случае тебе очень повезло, что ты выглядишь, как образцовый ариец. — Я попыталась пошутить, но вышло как-то грустно.

— Как и тебе. — Норберт взял обе мои руки в свои. — Я так по тебе соскучился. По маме и папе тоже. И по моему приятелю Мило. Я так жалею, что не ценил этого всего, когда мы жили в нашем старом доме в Берлине. Я бы всё отдал, чтобы только вернуть всё назад.

— Я знаю, родной. Я тоже.

— Меня скоро повысят, — вдруг сказал он после неловкого молчания.

— Правда? Поздравляю! А почему тон такой грустный?

— Да потому, что я и сам не рад. Они только что закончили строительство нового лагеря, Аушвиц, и мой командир предложил коменданту мою кандидатуру вместе с несколькими другими офицерами, как «безупречных подчинённых» и «преданным идеалам рейха солдат». — Норберт тряхнул головой. — Так что как только я вернусь в Польшу, я стану одним из старших надзирателей в этом лагере. Только не говори пока никому, это пока ещё… секретный объект.

Новый лагерь в Польше? Им что, немецких не хватает? Я вздохнула.

— Ну, может всё ещё и не так уж плохо? Это же не может быть хуже, чем охранять гетто?

Вместо ответа Норберт вдруг вскочил на ноги и салютовал кому-то за моей спиной.

— Heil Hitler, герр группенфюрер!

Я обернулась и чуть не расхохоталась. Я готова была поклясться, что «герр группенфюрер» доктор Кальтенбруннер нарочно следовал за мной из одной страны в другую. Но, судя по адъютанту рядом с ним, отдающим распоряжения насчёт багажа его командира, он также прибыл сюда для подписания мирного договора.

— Heil Hitler, солдат. А почему это ты, интересно, держишься за руки с замужней дамой, а? Или ты кольца у неё на пальце на заметил?

Я не могла не улыбнуться при виде его уже знакомой ухмылки и привычки вгонять людей в краску.

— Она — моя сестра, герр группенфюрер.

— Ах, сестра? — лидер австрийских СС подмигнул мне. — Да, я теперь вижу семейное сходство. А я-то уже начал беспокоиться, что вы изменяете мужу с рядовыми СС, фрау Фридманн.

— Нет, герр группенфюрер, я изменяю мужу исключительно с высокопоставленными офицерами, рангом не ниже генерала.

Он ничего не сказал, только ухмыльнулся ещё шире.

Норберт и адъютант доктора Кальтенбруннера обменялись быстрыми взглядами. Оба явно понятия не имели, откуда мы вообще друг друга знали, и почему я обменивалась двусмысленными шутками с таким важным человеком. Тем временем я протянула доктору Кальтенбруннеру руку, и он аккуратно её пожал, после чего снова повернулся к моему брату.

— Так как тебя зовут, солдат?

— Унтерштурмфюрер СС Норберт Мейсснер, герр группенфюрер.

— Где служишь, унтерштурмфюрер Мейсснер?

— В Варшаве, герр группенфюрер.

— Я там был не так давно.

— Так точно, герр группенфюрер. Вы инспектировали гетто. Я — один из надзирателей.

— Все верно. Ну что ж, значит, мы ещё увидимся, унтерштурмфюрер Мейсснер. Там теперь работы невпроворот, с тех пор как Польша стала частью рейха.

Норберт щёлкнул каблуками, глядя куда-то поверх плеча группенфюрера с лицом, напрочь лишенным всех эмоций. Доктор Кальтенбруннер повернулся ко мне.

— Штандартенфюрер Фридманн тоже в составе делегации?

— Нет. Просто сопровождает группенфюрера Гейдриха. Они в Париже от лица СД.

— Уже свою обычную шпионскую деятельность разводят? — Группенфюрер Кальтенбруннер никогда не скрывал того факта, что он на дух не переносил шефа Главного имперского управления безопасности Гейдриха, и, соответственно, не упускал шанса над ним поиздеваться.

— Нет, просто для подписания договора приехали, насколько мне известно.

— А вы что здесь делаете, фрау Фридманн?

— А я слышала, что тут неплохие магазины.

Он рассмеялся.

— Ну что ж, ещё увидимся, фрау Фридманн.

— Я буду ждать, герр группенфюрер.

Я снова протянула ему руку на прощанье, только в этот раз он её поцеловал вместо обычного рукопожатия, после чего направился к парадной лестнице. Его адъютант вежливо кивнул мне, проходя мимо. Норберт вернулся в своё кресло с озабоченным видом.

— Откуда ты его знаешь?

— Скажем так, по какой-то совершенно непонятной мне причине судьба продолжает сводить нас вместе. — Я улыбнулась, в отличие от Норберта.

— Будь с ним поосторожнее, Аннализа. Он — не тот человек, с которым тебе стоит водить знакомство.

Я пожала плечами.

— Я это уже слышала, Норберт.

— Тем более стоит последовать моему совету.

— Ну не знаю. Я, по правде говоря, не верю всем этим слухам о нём. Пока что он вёл себя исключительно как образцовый джентльмен.

Норберт сузил глаза.

— Я лично слышал, как этот твой «образцовый джентльмен» отдавал приказ об уничтожении всех непригодных для работы польских евреев в гетто, начиная с тех, кому за шестьдесят пять и заканчивая детьми младше восьми, инвалидами и беременными женщинами. Его слова. Я стоял в паре метров от него.

Я закрыла глаза и потёрла их рукой.

— Поверь мне, Норберт, я тоже много чего слышала. Я просто хочу сказать, что мне трудно поверить, что он может быть… не знаю. Злодеем.

— Ну так он и есть самый настоящий злодей. И не просто злодей, а холодный, расчётливый и бессердечный злодей, какого только можно найти.

— Зачем ему тогда спасать меня из гестапо, если он такой злодей?

— Когда ты попала в гестапо? И за что?

— Полтора года назад. Это было недоразумение, и я ничего не сказала, потому что не хотела, чтобы у папы случился сердечный приступ. Группенфюрер Кальтенбруннер был моим вторым дознавателем, и единственным, кто вообще взялся меня выслушать и во всём разобраться, когда первый хотел уже отсылать меня прямиком в Дахау. Так что, прости, но я не желаю слушать ничего плохого о человеке, который фактически спас мою жизнь. — «И не однажды», подумала я, вспомнив, как я чудом избежала того же гестапо в Польше, и снова благодаря вмешательству группенфюрера Кальтенбруннера.

Норберт продолжал хмуриться, ни слова не говоря.

— Не надо на меня так смотреть. Я вовсе не говорю, что группенфюрер Кальтенбруннер такой уж замечательный человек, я просто говорю, что мне трудно поверить во все эти сказки о нём. У меня ощущение, что вы все говорите о ком-то другом, как будто у него есть какой-то злостный брат-близнец или что-то вроде того.

Норберт наконец не выдержал и заухмылялся.

— Злостный брат-близнец?

— Ну да. Или он вроде того доктора из рассказа, «Доктор Джекил и мистер Хайд», ты помнишь? Того, где учёный пьёт сыворотку и превращается из доброго, всеми уважаемого профессора в садиста и убийцу? Только это современная версия, «Доктор Кальтенбруннер и мистер Гестаповец».

Норберт рассмеялся.

— В таком случае, сестрёнка, смотри, чтобы он ничего при тебе не пил.

Я заканчивала вот уже третью чашку кофе. Официант учтиво сложил у соседнего столика мои свёртки и пакеты, образовавшиеся после того, как я потратила полдня и, наверное, ползарплаты Генриха, накупая платья, шляпки, туфли и сумки, и теперь наслаждалась своим заслуженным перерывом после «тяжкой работы» жены высокопоставленного офицера. По крайней мере так это должно было выглядеть для окружающих; в действительности я так долго разгуливала по городу, чтобы наверняка убедиться, что за мной не было слежки.

После того, как я нашла маленькое кафе с открытым видом на площадь впереди и заказала лёгкую закуску, я могла сделать распоряжения о машине с шофёром, которая должна была отвезти меня обратно домой. Когда я позвонила в отель, Генрих сказал, что машина будет через полчаса. Водителем был наш новый радист, и я должна была передать ему сообщение, просто слова, которые опять-таки никакого смысла абсолютно не имели. Я надеялась, что у нового радиста окажется хорошая память, потому что у него будет всего пятнадцать минут, чтобы заучить послание наизусть.

— Мадам? Ваш шофёр прибыл. — Безукоризненно вежливый официант слегка поклонился, сообщив мне о прибытии моей машины. — Прошу вас, не торопитесь с вашим кофе; я просто хотел дать вам знать, что машина будет ждать у входа, когда вы будете готовы.

— Благодарю вас, мсье. Я, вообще-то, уже закончила. Вы не могли бы попросить шофёра убрать мои сумки в багажник, пока я расплачиваюсь?

— Я уже обо всем позаботился, мадам.

— В таком случае я вам премного благодарна. — Я улыбнулась официанту и положила ещё одну купюру поверх и так уже весьма щедрых чаевых.

— Tout le plaisir etait pour moi, madame.

«Моё удовольствие, мадам». Ну почему я не родилась во Франции?

Я вздохнула и направилась к машине. Мой шофёр уже держал для меня дверь открытой, низко склонив голову в шофёрской кепке. Я надеялась, что он говорил хоть немного по-немецки, потому как мой французский был как у типичной туристки. Однако, если учитывать то, что он был послан во Францию из Америки, это было крайне маловероятно.

— Bonjour, monsieur.

Пытаясь выяснить, права ли я была в моём предположении, я поприветствовала его на французском, как только мы отъехали от кафе.

— Добрый день, фрау Фридманн. — Превосходный немецкий, ни капли акцента. — Не могу передать, как я рад снова вас видеть.

Снова? Я не видела его лица с заднего сиденья, но голос его был уж очень знакомым. И всё же, я его не узнавала.

— Мы знакомы?

— Да, и я надеюсь, что ты меня ещё не забыла.

Он повернулся ко мне, улыбаясь. Я глазам поверить не могла.

— Адам!

— Здравствуй, Аннализа.

Американская секретная служба завербовала молодого немецкого иммигранта, как только он пересёк их границу. Естественно, они не на всех беженцев из Германии так набрасывались, но одинокий молодой человек без семьи и с крайне негативным мнением о своём бывшем правительстве явно стоил того, чтобы попытаться. У него не было даже места, где преклонить голову в первую ночь; он никого не знал в новом городе, а поэтому долго не думал, когда они предложили ему сделку — новое гражданство, личность, жильё, расходы, всё — в обмен на верную службу. Они упомянули, что ему почти наверняка придётся вернуться в Европу в скором времени, в зависимости от обстоятельств, и присоединиться к одному из движений сопротивления, инфильтрированных или координируемых Отделом Стратегических Служб Соединённых Штатов Америки или британским МИ-6. Американцы оказались нежадными и с радостью делились своими агентами, если их британские союзники соглашались на то же.

Они обучили Адама работе с радио, основным методам шифровки и дешифровки, рукопашному бою, стрельбе и даже маскировке, если то могло потребоваться. Они неплохо потрудились, потому что я, например, и то не узнала его даже вблизи. Я только качала головой, пока он рассказывал мне свою историю, наспех, потому что у нас было очень мало времени: Адаму ещё нужно было запомнить моё сообщение. Этому, как оказалось, его тоже прекрасно обучили — он повторил послание слово в слово уже со второго раза.

— У нас были специальные классы по тренировке памяти, — объяснил он мне, улыбаясь. — И вообще-то весь процесс подготовки был довольно интересным, я тебе доложу.

— Ты должен был стать новой звездой балета в Нью-Йорке. Что ты делаешь здесь, со всеми этими шпионскими играми?

— Признаюсь, я дождаться не мог, чтобы задать тебе тот же вопрос, как только они мне сказали, на кого я буду работать. Я глазам не поверил, когда увидел твой файл.

— У меня есть свой файл?

Я была искренне удивлена услышать подобное. Я никак не считала себя такой уж важной птицей, чтобы у меня был свой отдельный файл в их системе.

— Есть. Даже с номером и кодовым именем.

— И какое же у меня кодовое имя?

— Джульетта.

— Только не говори мне, что ты — Ромео, — расхохоталась я.

— Нет. Твой муж — Ромео.

— Ну что ж, наши американские друзья, похоже, отличаются определённым чувством юмора. Но ты мне так и не ответил, что ты здесь делаешь? Ты что, не понимаешь, насколько это опасно? Тебе повезло в первый раз выбраться невредимым, но что случиться, если они тебя схватят уже как шпиона, а не еврея?

— А что, если тебя схватят?

Я подняла руку и помахала в воздухе чётками с крестом, обёрнутыми вокруг моего запястья.

— Не волнуйся за меня, у меня на этот случай есть свой план.

— Я что-то не понимаю, чем тебе помогут молитвы.

Кажется, на этот счёт американцы его не проинструктировали. Наверное, яд как средство избежания допроса был исключительно немецкой традицией.

— У меня в кресте спрятана капсула, которая убьёт меня за считанные секунды, если я провалюсь, глупый.

Он повернулся ко мне, глядя на меня во все глаза.

— Что? Откуда ты её достала?

— Следи за дорогой, пожалуйста. Обидно будет, если мы оба погибнем в банальной аварии, а не от рук гестапо. — Я поймала себя на мысли, что так привыкла к подобной возможности, что могла шутить о ней, как будто это и не было так серьёзно. — Генрих дал её мне.

— Он что, с ума сошёл?! Как он может тебя подвергать такой опасности?!

— Напротив, Адам, он сделал это только чтобы защитить меня. У меня никаких шансов не будет, если им случится меня допрашивать. Казнить меня всё равно казнят, а поэтому, прежде чем они выпытают из меня всю информацию, которая может поставить под угрозу и других агентов, я раскушу капсулу, чтобы защитить себя и других.

— Прошу тебя, не делай этого. Ты пообещала мне, что позаботишься о себе, когда я уезжал. Я уехал, только потому что ты уверила меня, что будешь в безопасности. А теперь посмотри на себя! Разгуливаешь с ядом на запястье.

Я хотела было сказать, что яд был меньшей из моих проблем, но потом передумала. Не нужно ему было знать, чем я ещё занималась. Чем меньше болтаешь, тем лучше — всё, как научил меня Генрих. О чем знают двое, знает весь мир. Доверять никому нельзя, и не из-за страха предательства, а просто потому, что этот кто-то может попасть в не те руки, которые очень хорошо умеют развязывать языки. Генрих был единственным, кто знал абсолютно всё обо мне, и я решила всё так и оставить.

— Мы почти приехали. Нельзя больше говорить. — Я предупредила Адама, частично оттого, что заметила двух офицеров, стоявших у припаркованной машины у входа в отель, и отчасти оттого, что хотела сменить тему. — Мой муж выйдет с тобой на связь, когда нам снова потребуются твои услуги.

Он только кивнул и ничего не сказал. Я почему-то почувствовала себя ужасно виноватой.